Безумцы

Тамара Петровна окинула взглядом свой рабочий стол. Идеально! Безупречно острые карандаши, несколько автоматических ручек, календарь, стопка документов, компьютер и фотография семьи в дорогой, но сдержанной рамке. Ничего лишнего. И сама она — образец для подражания: кипельно белая блуза, строгая узкая юбка до колена, туфли-лодочки, супер-модная стрижка, которую ей сделали в дорогом салоне, свежий маникюр, французские духи, сдержанный мей-кап...

У неё всё в порядке — и дома, и на работе. Дома — муж, двое детей под при смотром гувернантки. На работе — грядущее повышение. А сейчас — обследование подопечных, как в их департаменте социальной защиты называют малообеспеченных граждан, стоящих на учёте в отделах социальной помощи и занесенных в общую базу нуждающихся в поддержке государства.

Кто там на сей раз? Она заглянула в журнал. Вот — Козин и Ельцова. О-о-о, они даже не муж и жена. Просто сожители, пенсионеры, возраст — за шестьдесят.
Молоденькая журналисточка рассказала по местному радио о том, что квартира, в которой живут старики, давно не ремонтировалась, а сами они, в силу возраста и здоровья, справиться с ремонтом не смогут. В редакцию даже позвонил некий полковник в отставке, предложил свою помощь, что, мол, может и побелить, и покрасить — дайте только денег на материалы — краску, белила.
Министерство обязано отреагировать — создать комиссию, провести обследование, решить, сколько денег выделить этому тимуровцу, буквально свалившемуся с неба. Такая вот работа...

Тамара Петровна окликнула коллегу:

- Наталья Владимировна, идем?

Дамочки вздохнули и направились к выходу.

Пятиэтажка, в которой жили старики, находилась в пятнадцати минутах ходьбы от их офиса, и чиновницы не спеша направились по нужному адресу. Там их уже ждали заведующая и работница службы социальной помощи на дому. Последняя решительно направилась к облупленной двери и распахнула её перед начальством. В напудренные носики дам долбанул тяжелый затхлый запах. Тамара Петровна ойкнула и схватилась за надушенный батистовый платочек.

Разуваться не стали. В квартире от пола до потолка «красовались» огромные кучи какого-то тряпья, высились пирамиды ящиков с пустыми бутылками.

Вслед за комиссией подоспел волонтер, приятный мужчина, в котором за версту был виден бывший военный. Поздоровался и четко изложил суть дела. Что, мол, бутылки сдаст, тряпье выбросит, квартиру приведёт в порядок.

Ушёл.

Дамы прошли в единственную комнату. Там тоже возвышались горы старой одежды, а у стены стояла просто королевская по своим размерам кровать. На ней также толстенным слоем, очень аккуратно и по-своему умело, было уложено тряпьё - отчего кровать казалась еще больше. На ней лежал старик Козин.

Глаза его были закрыты, он тяжело дышал. И, судя по всему, находится на этом свете ему оставалось недолго.

Тамара Петровна посмотрела на умирающего и её поразило то, какое молодое у него лицо, не смотря на неестественно болезненный цвет и дряблость старческой кожи.

«Словно юноша», - подумала она.

Зашла Ельцова. Ей стали объяснять, что волонтёр будет делать ремонт в их квартире, и Ельцова послушно кивала, соглашаясь буквально со всем.
Её спросили, приходит ли в сознание старик, чем она его кормит. Ельцова опять закивала, стала рассказывать, как она ходит в магазин за продуктами, что покупает, и вдруг блаженно заулыбалась:

- Он меня совсем никуда от себя не хочет отпускать. Ревнует.

В глазах её было так много любви, что Тамара Петровна невольно позавидовала этой полусумасшедшей, плохо одетой (очевидно, с той же свалки, что и тряпьё со стеклотарой) женщине с волосами, закрученными в простую гульку, с грубо остриженными ногтями, никогда не знавшими маникюра, и вообще похожей на какую-то серую тень.

Странное дело, эта Ельцова, у которой в доме наверняка не было даже тюбика дрянного дешевого крема для лица, тоже выглядела молодо. А ведь по документам ей, как и её сожителю, было за шестьдесят.

Чиновницы составили акт, определились с суммой, которую выделят на ремонт, социальный работник доложила о том, что к старику приходит врач.

Все это время Ельцова не отрываясь смотрела на старика, возлежавшего на мягком тряпье, и нежно улыбалась. Легкий теплый свет пробивался изнутри через её казалось бы беспросветную серость. Тамаре Петровне в какой-то момент даже стало как-то неловко, словно она подсматривала за чужим счастьем.

Вышли на улицу, засуетились. Время было ни туда, ни сюда. Решили расходиться  по домам, возвращаться в офис не было смысла.

Через несколько дней Тамаре Петровне позвонил волонтёр. В его голосе не было той армейской уверенности в совершенной правильности своих действий:

- Я не знаю, что делать! - Волновался он в телефонную трубку.- Я столько бутылок перемыл и сдал, а она все носит их и носит! И тряпки тоже — я выбрасываю, а она опять их тащит! Это бесконечно!

С безумием Ельцовой бороться было невозможно. Завершилось это противостояние тем, что волонтер кое-как освободил от хлама кухню и сделал ремонт только там. В комнате находился умирающий старик, и горы поношенной людской одежды, давно выброшенной хозяевами, впитавшей в себя их энергию, пот и всю прошлую безвозвратную жизнь, охраняли его от их настоящего и будущего. Сюда волонтер не посмел даже сунуться и … честно сдался. Затея с подвигом не удалась.

Ельцова пережила любимого всего три года.

Тамара Петровна вновь вспомнила эту странную пару будучи в командировке в столице. В выходной день она спешила в Большой театр на «Лебединое озеро» и вдруг остановилась как вкопанная.

На перекрестке рядом со святилищем культуры, на металлическом заграждении у дороги сидел чумазый бомж, одетый в лохмотья, никогда не знавшие стирки. Волос его тысячу лет не касался гребень, они спутались и были похожи на свалявшуюся шерсть бродячей собаки. И эти слипшиеся мерзкие волосы полу животного-полу человека с нежностью и любовью перебирала такая же грязная самка. Деловая

Москва неслась мимо этих двоих, и им тоже не было дела до всех. Не было дела до суматошной, совершенно сумасшедшей жизни. Подобно животным, они совершали свой моцион, и им было приятны эти прикосновения. Они, как умели, заботились друг о друге, и дарили свою любовь.

По приезде домой Тамару Петровну встретил муж. Она кинулась к нему, словно не была дома не несколько дней, а  несколько лет, заглянула в глаза, провела рукой по причёске и прижалась к его груди. Он взял супругу двумя руками за плечи, отстранил от себя, удивленно посмотрел на неё, затем сухо чмокнул в  щёку и тихо произнес сдавленным голосом ей на ухо:

- Что с тобой, дорогая? Что за нежности? Мы же на людях. Потерпи до вечера.

Тамаре Петровне действительно стало неловко и стыдно своего безумного порыва. Она поджала губы, резко вскинула голову и, поднеся к лицу надушенный носовой платочек, пробормотала:

- Да-да, конечно...Что это на меня нашло...

Кто-то узнал её, поздоровался. Она кивнула и, чеканя шаг каблуками, чинно прошла вслед за мужем к «лексусу», представив, как они выглядят со стороны - красивая, благополучная, дорогая пара.