Рашковский

          Есть старый-престарый анекдот.
          Встретились два еврея и разговорились.
          Первый: «Ты слышал, в Израиле открыт памятник Гагарину?!» второй: «Это еще к чему?»
          Первый: «А как же! Это ведь он первый сказал: «Ну, поехали…»  и поехали.
                * * *

          Ко мне в кабинет вошел прораб Григорий Рашковский. Он заметно отличался от других прорабов – немногословный, тихий, спокойный, выдержанный. Говорил очень грамотно, точно выражая мысли, без словесных излишеств. Мне легко было с ним общаться. И еще примечательным было то, что все о нем очень хорошо говорили. Ведь почти всегда бывает так, что сослуживцы говорят об одном из своих коллег по-разному. Кто-то хвалит, кто-то критикует, кто-то при общей хвале возьмет, да и скажет что-то не очень приятное, гаденькое. Редко бывает единодушная характеристика коллеги по работе. А здесь была. Все говорили о Рашковском хорошо, а то и хвалебно. Я и познакомился с ним, вот таким положительным. Мое мнение о подчиненных складывалось постепенно. Особенно о тех, кто находился в группе инженерно-технических работников. Не говоря уже о моих помощниках. Но с первых же контактов с Рашковским я убеждался раз за разом в правильной, реальной его характеристике. Некрикливый, нешумливый, не ругающийся (да еще матом) прораб на стройке, поверьте мне, редкость. Отвечая на вопрос любого подчиненного, он на минутку задумывался, наверняка зная ответ заранее, и начинал отвечать, объяснять, растолковывать медленно, но очень доходчиво и точно выражая мысль. Его понимал и образованный собеседник, и малограмотный рабочий. Он, будучи прорабом или начальником монтажного участка, руководил, казалось, несколько медлительно, не спеша. Однако результат был обратным. Свою работу он выполнял быстрее других прорабов, а объяснялось это просто. Прораб готовился к выполнению работ сначала сам, а затем готовил и рабочих. Он досконально изучал проект и все делал так, как было предусмотрено технологией производства: растолковать, разъяснить бригадиру задание, обеспечить всеми необходимыми материалами и инструментом, определить срок выполнения работ – вот и все хитрости. Немудрено и просто. Вся беда в том, что наши специалисты не приучены к правильному и точному выполнению задания. Сейчас часто звучит слово «пофигизм». Отсюда многие наши беды, отсюда самая низкая производительность труда среди развитых, а сейчас говорят – цивилизованных стран, к коим мы себя причисляем. Когда специалист начинает работать технически и организационно правильно, тогда и появляются планируемые результаты. И не надо быть ни стахановцем, ни каким-то необыкновенным передовиком производства, просто надо правильно, честно и старательно работать. Рашковский работал именно так, поэтому и был таким продвинутым и успешным…
          Присев на стул и, как всегда, немного помолчав, он негромко произнес: «Мы решили ехать». «Ну и поезжайте», – немедля, ответил я. «А справку подпишете?» – «Подпишу». Еще пауза. Он, молча, достает из кармана уже отпечатанную справку, протягивает ее мне, а я подписываю.
          И вот здесь я должен кое-что объяснить. Советский еврей, принявший решение покинуть страну и уехать в Израиль (США, Канаду и др.), должен был готовить документы. Первый документ – это справка с последнего места работы, подтверждающая то, что будущий эмигрант задолженности перед этой организацией не имеет. Такая маленькая, кратенькая справочка. И начиналось… Заявивший о намерении уехать сразу же становился изгоем.
          Выпускали из страны не сразу, разрешение на выезд затягивалось, бывало, надолго. Устроиться на какую-либо достойную работу было уже невозможно – не брали. Появилась целая армия отказников – это те, которых по самым разным надуманным причинам не выпускали. Им отказывали в разрешении на выезд. Люди вынуждены были потихоньку продавать вещи, чтобы на что-то жить. Для них это был нередко мучительный, а бывало и нищенский, и всегда унизительный отрезок жизни. Доставалось и руководителю организации, чей сотрудник становился, с точки зрения гэбистов, изменником Родины. Значит, не доглядел, не воспитал, упустил, да еще выдал ту самую справку. Такого близорукого начальника, случалось, исключали из партии и, как следствие, выгоняли с работы.
          Гриша обомлел, получив мою подпись незамедлительно. Он взял справку, попрощался и ушел. На тот момент мы не говорили с ним о причинах отъезда его семьи. Я не задавал этот вопрос. Во-первых, это было неэтично. А во-вторых, мне все было известно, ясно и понятно; не он первый, не он последний. Я с пониманием относился к отъезжающим евреям, сочувственно и, естественно, без осуждения. А вот когда уезжали близкие люди, я переживал, чувствовал себя угнетенно.
          Нынешнему поколению россиян трудно себе представить, как это было. У людей забирали все: квартиру, дипломы, удостоверения личности, водительские удостоверения, партийные билеты (из партии тут же выгоняли), профсоюзные, охотничьи и так далее. Отнимали паспорта, пенсии… А как иначе, если изменник Родины? Разрешали отправить багаж, убрав из него то, что вывозить нельзя, и оставив то, что вывозить можно. Все расписано, все регламентировано…
          Железный занавес приоткрыли и вытолкнули. Нет больше ни Родины, ни родных, ни друзей. Занавес опустился навсегда. Через несколько дней Гриша пригласил близких людей отметить его уход с работы с последующим отъездом. Мы собрались в кабинете по технике безопасности и крепко выпили. Я сказал, что у меня такое настроение, что я чуть ли не на похоронах. Сейчас стыдно за эти слова, но ведь это, по сути, так и было. Разве мы могли думать в тот вечер о времени, когда выезд станет свободным, а через двадцать лет Израиль и Россия договорятся о безвизовом режиме?!
          Гриша уволился. Но через несколько дней он ко мне пришел и сказал, что той злополучной справкой не воспользуется. Он решил устроиться в ЖЭК, и справку будет брать там: и меня не подведет, да и семейные обстоятельства вынуждают его «притормозить», задержаться. Вот так через несколько лет знакомства наши отношения из служебных перешли в доверительные и перетекли в дружеские. О том, что Гриша ждет разрешение на выезд, знали несколько человек – те, кто участвовал в прощальном застолье. Уволился – и уволился: нашел работу получше.
          Прошел месяц. Мне позвонил управляющий трестом и говорит: «Меня Главк назначил ответственным за своевременную сдачу в эксплуатацию объекта N. Ты отправь на этот объект Рашковского, он серьезный специалист, мне легче будет». Я ответил, что этого прораба в штате МНУ нет – он уволился по собственному желанию. Управляющий помолчал и положил трубку. Он был очень непростой и неглупый, мой непосредственный начальник. Незамедлительно, видимо, прозвонил по кругу и говорит мне по телефону: «А ты знаешь, что Рашковский удрал в Израиль?» – «Нет, не знаю». «Я тебе не верю, не может такого быть, чтобы я это знал, а ты о своем друге не знаешь…» Я ему говорю о том, что мне неизвестен факт эмиграции в Израиль Рашковского. Даже если бы и знал, я бы об этом ему, то есть моему начальнику, все равно ничего бы не рассказал. Но я этого не знаю. Вопрос был закрыт на полгода.
          Гриша по семейным обстоятельствам отложил отъезд, а через три-четыре месяца я зачислил его на работу на прежнее место. Мой управляющий об этом не знал, он считал моего героя уже гражданином другой страны.
          Мне хочется немного рассказать о моем руководителе. Это был антисемит с еврейской фамилией и еврейскими корнями. Я знал об этом, так как в моем монтажно-наладочном управлении работал прораб Щукин Анатолий Алексеевич. Фронтовик, старше нас, но молод душой, участник всех застолий и даже балагурств, замечательный товарищ. Он был близким родственником нашего общего начальника и точно знал его происхождение. Евреев в тресте было много. Несколько человек уже эмигрировали, и, конечно же, моего шефа потрепали хорошо и КГБ, и министерство. Ну, были у него евреи-любимчики, те, которые высококлассные специалисты и одновременно его послушные кадры, но сам он был антисемит. Когда в неформальной командировочной обстановке после крепкого подпития я начинал его пытать, он смеялся, отнекивался и от своего еврейства, и от своего антисемитизма. Так мы и продолжали работать.
          Объект у меня был серьезный, контролировался всей вертикалью власти – от треста до ЦК КПСС. Управляющий вызвал меня и подробно расспросил о том, как идут дела, о принятых мерах – как обычно. «Кто там возглавляет монтажные дела?» И я отвечаю: «Рашковский». Надо было видеть его лицо! Оно в мгновение поменялось несколько раз и в цвете, и в выражении. Он умный человек, все понял, вспомнив наши предыдущие разговоры об эмиграции. Он понял, что я водил его за нос, чего-то не договаривая. Так Гриша продолжил работать прорабом. В минуты откровения он рассказывал мне о своей жизни на Украине в еврейском местечке Черневцы Винницкой области. Совсем ребенком испытал ужасы вражеской оккупации, еврейское гетто, постоянное ожидание смерти. Старший брат погиб от шального осколка. Такое даже детская память фиксирует на всю оставшуюся жизнь. Остальное знает от родителей. Обреченных спасло то, что они были под властью румын, чуть менее кровожадных, чем нацисты. Но главное – Советская Армия, которая выбила румын и спасла евреев от неминуемой гибели.
          В центре Москвы у памятника Маяковскому ежегодно собираются Гришины земляки, выжившие в том гетто – те, кто тогда жил в Москве и кто находился в Москве проездом. Они гурьбой шли в ресторан, заранее подготовленный Гришей, и отмечали очередную годовщину спасения.
          Наконец наступило время отъезда. Мы снова сидели за столом, второй раз были проводы. Время настолько стремительно рванулось вперед, что взгляды на многие вещи у тех, кто оставался, изменились. И теперь я на проводах говорил оптимистичный тост и был рад за сбывающуюся мечту семьи Рашковских. Гриша – человек утонченный, читающий. Круг его интересов значительно шире повседневности. Он поэт. Конечно, это громко сказано, тогда скажу по-другому: «Он пишет стихи». Поверьте мне, стихи хорошие. О себе, о семье, о пережитом в гетто, о жизни вообще. Изложить свои мысли в стихах – это не только умение складно рифмовать. Это еще умение рассказать обо всем поэтически. Писать стихи – это необходимость хотя бы кратковременного уединения. Людям непростым, не ограничивающим себя учебой, работой, семьей, бытом, преодолением каждодневных трудностей, необходима хотя бы кратковременная изоляция. Для этого не обязательно становиться отшельником. Сочинительство, тем более стихосложение, когда не рифмовка «любовь-морковь», а проба пера – это уже уединение и абстрагирование. Жизнь в России – трудная штука, а за ее пределами россиянам еще труднее.
          Наши люди в основном воспитаны, а точнее, надрессированы на наплевательское отношение к жизни. Государство тебе кусок хлеба всегда обеспечит, а то и с маслом.
          Эмигрант лишен такого спокойствия. Конечно, он живет лучше, свободнее, я бы даже сказал, красивее, богаче, но все это достигается чаще всего такими усилиями, которые обычному россиянину и не снились. Вот почему уединение через творчество, пусть даже любительское, – это выравнивание положительных и отрицательных сил, их балансировка. Происходит отдохновение сейчас, сегодня, а завтра снова закатывай рукава. В пятьдесят лет начинать жизнь в США (как и в Европе) с нуля и удачно выстроить эту жизнь дано не многим бывшим советским гражданам. Гриша смог это сделать за двадцать лет! Надо иметь много сил, настойчивости, упорства, настырности, уверенности и оптимизма, как у библейского еврея, чтобы устроить новую жизнь на чужбине. Все есть в этом, казалось бы, тихом, спокойном, порой флегматичном, а на поверку – сильном и цельном человеке. 
          Двадцать лет – много это или мало? При сегодняшней продолжительности жизни российского мужчины менее шестидесяти лет – это очень много. Если двадцать лет принять за четверть прожитого, то это уже не так много. Но если в эти годы, прожитые в США, впрессованы изучение языка, работа подручным плиточника-маляра, распорядителем парковки машин в Голливуде, устройство на работу по своей прежней специальности, привыкание к бесконечным ночным сменам, то эти годы могут показаться вечностью. Это потом, еще через десяток лет, будучи уже пенсионером, вспоминать этот период жизни можно легко и с улыбкой. Потому что теперь он гражданин великой страны – человек свободный и равный. Теперь можно слетать в свое местечко, поклониться могилам родителей, встретиться со школьными друзьями. Он с болью воспринимает все безобразия, происходящие на его Родине. Он спокоен за своих детей и внуков и с любовью вспоминает свое еврейское местечко.
          Так хочется, чтобы качественно жизнь россиян быстрее приблизилась к жизни граждан США.