21 ноя 2015

Мы забежали в море, сбивая ноги о скрытые камни. БОльшая часть мира вокруг стала черной; та же, что не стала, имела оттенки синего или серого, или серо-синего. Они держались за руки, и неосмотрительно вбегали в воду - когда держишься за чью-то руку, хуже осознаешь себя в пространстве, но меньше боишься последствий.
Его руку, исцарапанную и громоздкую, плотно обхватили массивные часы из нержавейки. На ее руке, жилистой, немного синюшной (возможно из-за сумерек), болтался "браслет дружбы" - фенечка из ниток, неаккуратно торчащих во все стороны, образующих собой корявую радужную лесенку, ставшую монохромной в общей цветовой гамме. Эти маленькие уродства они подарили друг другу в разные периоды жизни, и категорически не желали расставаться с ними вне зависимости от ситуации.
Было что-то в них завораживающее - обоюдная уютная полнота, идеальное ростовое соответствие, медленно проникающая в лицо старость. Мы выбежали из машины где-то в центре одинаковой береговой линии Крыма, чтобы быстро окунуться в море. Закат застал нас в дороге; когда мы дошли до воды, уже начало смеркаться. К тому времени, как все вдоволь наплавались, солнце уже село. В темноте я с трудом мог различить их черты, и мне показалось, что они и правда слились в одного человека - теперь не только ментально, но и визуально.

"Я просто прошла мимо, почувствовала этот запах, и сразу поняла, что нам придется быть вместе" - так она сказала при нашей первой встрече. Как это обычно бывает, когда знакомишься с красивой девушкой, она сразу начала рассказывать мне о своем муже:
"В идее духОв есть особенная логика - у меня есть теория, что настоящая близость между двумя людьми возможна лишь при условии, что их восприятие прекрасного в целом похоже. Так что мы стали создавать себе инструменты для распознавания партнера, с которым будем счастливы - что-то, что все люди воспринимают по-разному - музыку, живопись, литературу. Искусство. Парфюмерию. Таким образом, если нам нравится чей-то аромат - мы близки к нему по шкале восприятия красоты. Люди ведь не выбирают себе парфюм, который им не нравится".
Бла-бла-бла. Они познакомились на работе. Он зажал её в углу подсобного помещения, и понеслось. Они женаты уже четыре года. Обоим под тридцать. По жене я сразу понял, что она годится мне как минимум в старшие сестры. По мужу, как это часто бывает с мужчинами, сказать было невозможно, пока он не улыбнулся - благо, улыбался он часто, имея характер легкий и жизнерадостный.
Мне кажется, на людскую улыбку ложится печать опыта - только с его высоты мы можем оценить свое счастье по внутренней шкале, и понять, чего оно стоит. И чем мы старше - тем шкала больше и детальнее, тем дольше мы колеблемся, думая, где будет эта улыбка - где-то между "зашел в кондитерскую, а твоё любимое пирожное как раз выставляют на витрину", и "залез после работы в маршрутку, и сел на последнее свободное место"? По этой улыбке видно и вершину и основание графика, которые позволяют судить об умудрённости. По этой улыбке видно, 23 или 32. Ему было 32, потому что я нащупал в шкале и смерть, и триумфы, но терпимые - не те, которые оставляют финальную и неизгладимую деформацию.

Когда я был маленьким, родители часто играли со мной в игру - я хватал их за руки, как за ремни безопасности, и мы мчались по дороге, словно они - дикие лебеди, а я - Элиза. Я перелетал все лужи и камни, - быстро, высоко, гогоча на всю улицу - а они неслись вперед, и так до самого дома. Мне казалось, что нет никаких преград; что мне все по плечу.
В тот вечер мне совсем не хотелось купаться. Они, как обычно, умаслили меня своей душевной красотой, выманили наружу под абсурдным предлогом восприятия мира. И когда холодная вода мешала мне наслаждаться ею, их толстокостные руки схватили мои, и понесли вперед - не так, как бывает, когда друзья неудачно подшучивают над тобой - это была настоящая опека. В этот момент я словно родился заново под предводительством этой бесноватой пары. Как младенец при крещении, я уронил себя в воду и стал беззаботно в ней барахтаться, а они стояли надо мной, словно колоссы, протягивая свои могучие руки к моему хлибкому телу и иссякающей душе; Я держался за руки этих великанов, и море было лужей, а я её перелетал. И мне казалось, что мне всё по плечу, хотя я давно уже знал наверняка, что это совсем не так.

Дождь сменился на снег. Это значило, что второй сезон подряд от них не было вестей. Я не знал, что думать. Мне не хотелось верить в предательство. Мы стали семьёй, настоящей, по выбору и ментальной близости, а не по отягощающему и обязывающему кровному родству. Я привык хоронить людей у себя в голове, хотя их призраки ещё долго выходили на контакт, и видения не отступали. И сейчас, глядя на снегодождь за окном, я рисовал перед глазами монохромные купания, и проклинал их имена их же голосами в своей голове. Год за годом мои привязанности бросали меня одного, и мне ничего не оставалось, кроме как научиться смиряться. Это определённым образом повлияло на мою шкалу. Не лучшим образом.
При виде снегодождя за окном, мне рисовалась перед глазами наша осенняя прогулка. Тогда миновало полгода, как мы познакомились, но об этом никто не помнил. Мы кидали булочками в парковых лебедей, дождь разбивал зеркало пруда. Всё вокруг было серым и нищим. Утки стремительно улетали.
Я сказал, что недавно в газетах писали о том, как кто-то напихал иголок в булки, которыми кормил лебедей. "И что произошло дальше?" - с волнением в голосе спросила она. Он не вторил вопросу и не ответил, а сделал мрачное лицо - потому что нельзя защитить того, кто сам ищет себе увечий, но он-то поклялся защищать её всегда и ото всего. "Женщина-лебедь съела иглу и умерла. А её самец кружил рядом все это время, и, спустя несколько дней после её гибели, погиб и сам" - сказал я. Все скорбно замолчали. "Как кто-то мог сделать такое?" - прошептала она. Все продолжили скорбно молчать. Я увидел, что он крепко сжал в кармане ее руку. Я тоже сложил ладонь в кулак, крепко сжав в нем то, что нашел в своем кармане - пакетик со жвачкой.

Оказалось, что похороны были реальны. На мокрой и корявой развязке наших нелепых дорог её сбила машина. После уведомительного звонка его настиг сердечный приступ. Собака усердно скулила и царапала дверь, но это не помогло - нашли его поздно. Я был счастлив, что они меня не предали. Я был счастлив, что всё вышло красиво - любимые должны умирать друг за другом - как волки, как лебеди.
Я вонзал вилку в нежную бисквитную мякоть любимого пирожного, а она упруго поддавалась. Я улыбался, и это была улыбка в районе "Спустя десятилетие усердной работы, мне предложили заслуженное повышение". Я купил самую большую ароматную булку, и пошел в магазин тканей.