9... журналистом

    … журналистом
                1
Как загадочна наша память. Каждое мгновение жизни зарубцовывает в ней свои отпечатки – ничто не проходит бесследно. Она кладовая опыта, но почему он не спасает нас от повторения одних и тех же ошибок. Какими же должны быть ее слагаемые, чтобы однажды, как спасение, наступило прозрение. «Пуганая ворона куста боится… обжегся на молоке – дуешь на воду…» - весь повседневный быт мирской пронизан постулатами «народной» мудрости. Неужели жизнь – всего лишь слагаемые наших ошибок на пути к смерти? 
А не есть ли в этом высочайший смысл утверждения ее в мире? Только сам, своим горьким опытом преодолевая их, познаешь его, и твое плотское существо, сопротивляясь, полнится силой духа, который помогает стать тем, кем ты хочешь быть, терзаемый и ведомый своим призванием. Великий Бетховен, которого природа одарила высочайшим из талантов земного существа – гармонией звуков нашего мира, и лишила аппарата для его воссоздания, вступил в борьбу с этим недугом, свершил свое призвание, и открыл нам секрет его: «Через боль, борьбу и страдание к победе!» Истинный талант, преодолевая все препятствия мира, всегда найдет в себе силу, ум и волю свершить свое предназначение и обогатить им алтарь нашей жизни. И чем выше талант – тем труднее этот путь. Великий педагог Януш Корчак оставил нам свое завещание: «Мы не даем вам Бога, ибо каждый из вас должен сам найти его в своей душе. Мы не даем родины, ибо ее вы должны обрести трудом своего сердца и ума. Не даем любви к человеку, ибо нет любви без прощения, а прощение есть тяжкий труд, и каждый должен взять его на себя. Мы даем вам одно: даем стремление к лучшей жизни, которой нет, но которая когда-то будет, к жизни по правде и справедливости. И, может быть, это стремление приведет Вас к Богу, Родине, Любви».
Но все это осознаешь лишь тогда, когда, сломленный неудачами, остаешься на исходе дней своих «у разбитого корыта», в которое льешь свои горькие запоздалые слезы. Желание свершить свое предназначение дано человеку изначально – оно неотъемлемый дар природы, которая, рождая свое творение, наделяет всем необходимым, чтобы оно было способно осуществить его. Главное в этом – найти себя, открыть, кто ты и каким создан природой в мире людей, чтобы явилась между вами счастливая роскошь общения. Основа для этого ни блага мирские и ни проповеди, а раскрытие индивидуального дара, которым одарила природа каждого из нас. «Трудный подросток» - это не тот, кто нарушает узаконенные правила утвердившегося сообщества, а в ком не открыли его призвания и не помогли стать на свою стезю.
Ишь, как меня занесло…Готов выдать тракт, повторяя то, что давно сказано и записано великими просветителями человечества на всем пути развития цивилизации о «великом и благородном труде воспитания и обучения подрастающего поколения». И почему все это, добытое и осознанное, признанное душой, превращается лишь в тривиальные звуки слов, а не становится реальной потребностью самой жизни, в которой рождаются, мучаются и гибнут, не воплотившись в действие, предназначения человека, которого создал Бог «из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою».
Потребность высказаться рождается от того, что, и самозабвенно трудясь на своем поприще, на который ступил по призванию и любви, вдруг понимаешь, что не можешь добиться желаемого, которое так ясно осознаешь, от независящих от тебя причин.
Конечно, проще всего обвинить других. Но это удел тех, кто потерял веру в то лучшее, что жаждет душа, влекомая святыми порывами детства и юности. Зрелость являет ясно и точно, как ты сам шел на встречу к своей мечте: как боролся и чего достиг. И если ты, и обессилев в борьбе, не потерял веру в то святое, что для тебя есть жизнь, у тебя есть оружие – слово. Оно дано человеку для того, чтобы он мог и после гибели своей донести до потомков то, что было для него смыслом жизни. Истинная победа не практическое свершение желаемого - оно лишь истина момента, правда дня, а то, что ты смог передать другим, и они приняли и осознали это, как высший смысл жизни: продолжение во времени основополагающих ценностей всего сущего на земле. Жизнь – это движение во времени, и носителем ее является тот, кто не предал в душе своей то, что было заложено изначально ее Создателем. Он – творец нашего мира во всем его совершенстве: все в природе создано им для жизни живой. Этот дар он вдохнул в свое высшее создание – человека, сущность жизни которого развитие и продолжение. Изменить себе, осквернить душу свою - предать Его: душа - творец гармонии в мире. Покидая этот мир, она завещает потомкам своим: детство – это грезы, юность – мечты, зрелость – борьба за них, старость – осмысление. Жизнь твоя состоялась, если твоя исповедь интересна людям.
                2
   С каждым днем я все острее ощущал несоответствие нашей действительности тому, что жаждала душа. И познавал это на жизненных судьбах тех избранных, которых, казалось бы, сами люди боготворили: почему-то жизнь наших кумиров, которые добились того, что жаждала их душа, почти всегда являла собой трагедию в их постоянной непримиримой борьбе добра со злом. Словно сама жизнь, проверяя святое предназначение их душ, бросала в самые тяжкие испытания.
Работая с детьми, я отметил, что испытание каждой личности начинается с самого рождения – о, сколько искалеченных судеб прошло передо мной! На моих глазах яркий цветок со всеми своими особыми красками быстро превращался в среднестатистическую поросль, иссушенную и придавленную общеобязательной системой нашей жизни, с ее уставами, приказами, постановлениями – их готовили послушными исполнителями той социальной системы, которая властвовала в данный момент в обществе. Да, они развивались физически, набирались знаний, поступали в учебные заведения, становились рабочим или колхозниками. Но почти в каждом из них властвовала не душа, которой даны были изначально все слагаемые гармонии мира, а раздвоенность сознания – оно было озабоченно одним: как пристроиться в жизни, чтобы выжить…
Об этом я писал и разносил рукописи по редакциям газет и журналов.
- Да вы сами понимаете, о чем пишите? – все чаще слышал из уст их работников, и в меня вонзался один тот же испуганный взгляд. – Как вы не осознаете в вашем возрасте, да еще преподаватель литературы, что соцреализм есть указующий перст всей нашей жизни.
- Я пишу о том, что волнует меня в работе с детьми, - растерянно, но все упорней, отвечал я.
- Вот вам мой добрый совет, - сказал однажды один из них, заведующий отделом, плотнее прикрыв дверь кабинета. – Писать вы можете, в этом у меня нет сомнения, но…
Он замолчал, нервно вытащил пачку сигарет, прикурил, извинился и, смущенно улыбнувшись, предложил мне. Я, волнуясь, все же осмелился взять сигарету.
- Оказывается, учителя тоже курят, - пошутил он. – А это дурной пример…
Я признался, что начал курить в армии, когда в карауле, где часто мне приходилось бывать, порой так уставал, что слипались глаза, и не было сил выстоять смену.
- А я начал курить еще пацаном, во время войны, чтобы не подохнуть с голодухи.
- Когда началась война, мне был год, и мы с мамой стали беженцами…
- Ладно, не будем о грустном. Слава Богу, мы с вами выжили…
Он начал листать мою рукопись, изредка бросая на меня какой-то тревожный взгляд, губы его шевелились и тут же мгновенно сжимались, словно слова мои приносили ему неудобство, переходящее в боль. Я напряженно ждал ответа, и почему-то чувствовал себя так, словно был причиной этого его странного состояния.
- Ну, что вам сказать, - он медленно поднял на меня вдумчивые глаза. – Все, что я у вас читаю – правда. Мне лично нравиться, и нечем возразить.
- Так в чем же дело? – вырвалось из меня.
- Наивный вы человек, романтик, - усмешливо отозвался он. – Самое ценное в том, что вы написали, ваша способность заглянуть в душу ребенка, еще не испоганенную нашей реальной действительностью, и открыть ее другим. Но…- Он надолго замолчал, прикурил погасшую сигарету. – И при всем моем искреннем желании ее не напечатают.
- Вы заведующий отделом. И кто лучше вас может знать, что хорошо и что плохо…
- Извините, вы что, с луны свалились? – он вздернул передо мной свою узкую ладонь с растопыренными пальцами.
- Мама нашла меня на грядке, - отшутился я.
- То, что вы написали – откуда это?
- Открыли мне дети.
- И вы верите им?
- У ребенка говорит душа – и нет ничего священней ее откровения.
- Да, - задумчиво протянул он. – Не знаю…не знаю, что делать с вами. Но скажу честно: все, что вы написали, мне по душе. Ладно, к делу. Вот что предлагаю: разрешите мне немножко пройтись пером, чтобы у вас наконец-то была хоть одна публикация - думаю, это в наших с вами общих интересах.
Я, естественно, согласился: есть такая неискоренимая в человеке потребность – увидеть плоды своей работы. Когда мы прощались, он как-то странно задержал мою руку и сказал, явно смущаясь:
- Вы уже извините меня, но для пользы нашего с вами общего дела, я бы посоветовал вам взять псевдоним.
И здесь я согласился. 
                3
Через месяц рассказ был опубликован на полную страницу в газете, и я получил свой первый гонорар, равный моей месячной зарплате учителя. Но когда прочитал его – душа застонала: совсем не о том я писал. В нем сохранился лишь сюжет, внешнее проявление событий. А я в работе с детьми понял главное: без понимания причин любого явления в жизни общество не прозреет – и вся наша бытующая жизнь есть не строительство на основе их познания, а житейская суета в котле последствий.
В редакции меня встретили с триумфом и показали уже подготовленный новый рассказ. Я прочитал, и мне стало стыдно: из него была изъята душа…
- Нет, никогда…- только и смог произнести я.
- Да ты что! Главное в нашем деле печататься – ты, надеюсь, уже вкусил приятный вкус гонорара. А тебе выдали по высшему рангу – оценили! И вот что мы обещаем: продолжай с нами сотрудничать, и мы тебя заберем работать в наш отдел.
Я опять согласился. С каждым годом работы в школе понимал, насколько далек наш процесс обучения от того, что диктует человеку для выживания наша действительность. Было написано немало рассказов и очерков, но они мертвым грузом лежали в моем рабочем столе – и подспудное желание стало верой: стоит мне опубликовать их, и, как говорится, дело сдвинется с мертвой точки. Я приносил рукописи в редакции, все покорней смирялся с исправлениями «опытной рукой» их работников, и был рад тому, что могу озвучить хоть маленькую толику того, что ношу в своей душе. Ни коллеги, ни дети не знали, когда подсовывали и мне прочитать статью, что автором является их близкий человек. Псевдоним уже так укрепился в моем сознании, что я в редакциях только и отзывался на него. Среди их сотрудников со многими был не только в приятельских отношениях, но и вместе замачивали гонорары. Я стал у них своим человеком, и все чаще поговаривали, что время принять меня к себе в отдел. Мои статьи уже подписывали «спецкор» две республиканские газеты. Шли годы…. И нередко кто-то по-пьянке признавался мне: «Мы не раз просили редактора взять тебя в наш отдел, но, пойми, смущает его твоя фамилия. Вот если бы им кто сверху звякнул…»   
Стремление стать журналистом, чтобы в печатном слове высказать все то, что хотелось мне сделать в практической деятельности для раскрытия и становление ребенка, но срывалось под гнетом абсурдных законов и обстоятельств нашей жизни, стало навязчивыми желанием, как единственная возможность для свершения своей мечты. Когда ты очень чего-то хочешь и искреннее стремишься к своей цели, жизнь всегда нам дарует случай. Случай – это то, что ты не мог предвидеть, но если принял его как судьбу и проник вглубь его – это и есть твоя линия жизни. Последовательность и ответственность за свои действия свойственны лишь тому, у кого есть цель, ради которой он готов жертвовать собственной жизнью. Человек – носитель вечности, через него происходит осознание мира и определяется смысл быстротекущего времени.
Такой человек у меня был: известный композитор, лауреат множества премий, любимец и баловень сильных мира нашей страны – партии. Он, музыкант от Бога, для того, чтобы «пробиться» - таким стало кредо его жизни – писал песни по их заказу на любую тему, и делал это изящно и легко. Я был сам не раз этому свидетелем. При мне в своем рабочем кабинете он вытаскивал из груды бумаг тексты, которые присылали ему государственные стихоплеты, и, бормоча слова, тут же напевал мелодии к ним, и легко, быстро записывал нотами. Он с гордостью хвалился мне, что открывает ногой дверь в кабинеты высших чинов нашей страны.
Свел нас случай. Он пришел к нам в институт преподавать на кафедре музыкального отделения, хотя ему предложили работу в консерватории сразу же после ее окончания, потому, что безумно влюбился в нашу студентку. Я в это время был членом комитета комсомола по культуре. Уже с первых встреч между нами возникли теплые, дружеские отношения: я, дитя улицы, был восхищен его игрой, мог часами сидеть на полу в классе и слушать самозабвенно его музыку, которую он посвящал своей любимой. Он с восторгом рассказывал о ней и словами и своими сонатами, и признавался, что это чувство и рождает в нем это высшее человеческое состояние. Не знаю, что он оценил во мне, но, и когда мы стали стариками, называет меня «мой неумирающий романтик».
Когда он взошел на вершину славы, я сам все меньше стал общаться с ним. Он звонил, обижался, клялся верности в нашей дружбе, но все это я воспринимал теперь, как естественный порыв его художественной натуры. Он, прочитав несколько моих рассказов, не раз предлагал помочь их издать, но я понимал уже из опыта, что для этого из них выбросят все то, что для меня является самым важным. Однажды он сам отправился к директору издательства «Молодость», на стихи которого написал не одну песню. И потом признался мне: «Мы с ним уже договорились, но когда я назвал твою фамилию, он признался мне, что не любит евреев. Я сказал, что и я их не очень люблю, но ты мой друг. Ты наш – свой еврей…»
Желание стать журналистом, чтобы иметь возможность не только писать, но и печататься, сделало меня беспамятным – я отправился к нему. Он принял меня очень тепло и охотно согласился помочь. Через несколько дней позвонил и сообщил, что договорился с первым секретарем ЦК комсомола, и тот ждет меня.
                4               
     Я явился в назначенное время. Сухощавый, бледнолицый, с зачесанными назад редкими волосами, он встал из-за за стола, поздоровался со мной за руку и сказал:
- Сам наш лучший композитор просил за вас - это веский аргумент. Слушаю…
Я с волнением изложил ему суть своей просьбы: работаю в школе, у меня уже большой опыт, пишу, печатаюсь, и есть несколько предложений от заведующих отделом поступить к ним в штат.
- А вы скромный человек, - улыбнулся он. – Ваш друг композитор рассказал о вас намного больше хорошего.
- На то он и музыкант, - отшутился я. – Ему свойственно писать кантаты.
Он взял телефонную книжку и начал набирать номер, голос его стал деловой:
- Это вы? А это я…У вас печатается такой… - и назвал меня по псевдониму. – Что вы можете о нем сказать? – Молча выслушал и, пожимая плечами, ответил: - Тогда я не понимаю, почему вы не хотите иметь в свой редакции именно такого сотрудника?
Нажал на кнопки и набрал номер телефона второй газеты. Разговор был тот же. Он передернул плечами, положил трубку на рычаг и, помедлив, сказал мне:
- Давайте с вами сделаем так. Мне срочно нужна статья по теме «Научная организация труда в комсомольских коллективах», – он объяснил проблему. – Беретесь сделать?
За неделю я обошел и взял интервью во многих коллективах, написал статью и отнес прямо на стол редактору газеты – через день ее напечатали на первой полосе. Я позвонил секретарю ЦК, и он назначил мне встречу.
Когда вошел к нему в кабинет, он встретил меня как-то по-деловому, но пригласил сесть, и, поглаживая на столе газету с моей статьей, сказал:
- Сделано хорошо. Мне понравилось, как вы точно и остро поставили вопросы по этой проблеме.
Он замолчал, отвел глаза и продолжил каким-то другим голосом. Притом, я это как-то растеряно отметил, обратился ко мне по моему настоящему имени и фамилии.
- Да, вам надо работать журналистом, и именно в нашей центральной молодежной газете. Я уже об этом говорил с редакторами, но пока у них нет мест. Давайте немного подождем. Думаю, что они должны решить этот вопрос положительно.
Я молча выслушал эту уже привычную для меня тираду, но не сказал ему, что завотдела, прочитав мою статью и узнав, что я ее сделал по заданию самого первого секретаря ЦК комсомола, признался, что есть место, и он очень хочет видеть меня у себя. Хотелось вскочить и высказать все наболевшее по этому вопросу, но мысль о том, что этим я подведу своего друга композитора, который, даже рискуя своей карьерой, устроил мне эту встречу, сдержала. Я встал и сказал:
- Спасибо. Извините, что отнял драгоценное время от исполнения ваших важных государственных проблем.
- Да что вы, что вы! Я просто рад нашему знакомству. Как только будет возможность, мы решим этот ваш вопрос. Надо немножко терпения…
И тут я не выдержал:
- Этот вопрос мой народ решает уже не одну тысячу лет, – и, чувствуя, что сейчас меня занесет, кивнул на прощанье головой и вышел.
На перекрестке улиц возвышался на пьедестале танк, который первым ворвался в мой город, освобождая его от тех, кто пытался покорить мою родину, уничтожая на своем пути все живое на земле, и первыми – народ мой. Объявили они на весь мир: «Все беды в мире от евреев исходят. И виновен их Бог, который избрал иудеев своим народом. Не бывать двум богам в мире. Чтобы победить ненавистного нам Бога их – надо уничтожить народ его. Не будет смеяться ни один еврей!» А праведники горько шутили: «Вами, евреями, заквасили, нами замешивать будут».
Я долго слонялся по городу и просил у разума своего: «Не дай мне сил озлобиться. Помоги верить и надеяться, что все происходящее со мной – временность. Я, как и тысячи других современников моих, попал случайно в колесо истории, а я лишь малая частица общей трагедии ее от несовершенства к совершенству. Глупо обижаться на историю, если люди – послушное орудие в ее руках. А мы живем так, словно каждый наш миг в мире вечность, и претендуем на бессмертие свое. Тот, кто уразумел свою бренность в ней, но идет своим путем, лучший из нас – он верен душе своей, в ней бессмертие».
Черные стволы деревьев темнели среди желтой опавшей листвы, еще яркой и волнующей. Но листья, как мои чувства и мечты, желанные и красивые, погибали, а стволы деревьев продолжали жить на любимой мной земле и среди этой опадающей красоты. Они тянулись своими оголенными ветвями к чистому ясному небу, встречая грядущую зиму, не исчезали, а засыпали до новой весны. Было радостно и мудро в этом осеннем очаровании, и потаенно думалось о том, что сквозь все неудачи ты должен остаться верен лучшим мечтам юности и, как бы ни было тяжело в настоящий момент осознанности настоящего, не сдаваться, а продолжать жить, бороться и верить. Полжизни позади, но есть ты – и это главное: жизнь слишком коротка, чтобы быть незначительной. И наступил покой в душе.    
Когда мой друг композитор узнал, что произошло, он сказал:
- Главное в жизни – пробиться, если хочешь доказать свою правду. А для этого есть величайшее искусство жизни – компромисс.
Я ничего не ответил, но записал в своем дневнике:
«Неужели компромисс и есть самое главное в игре знатока за правду? Но какая эта игра скользкая, изворотливая – все на цыпочках: проституция. Тот, кто всей душой верен мечте своей, и, даже познав всю горечь утрат своих, лишь посмеется над этой игрой в правдолюбца. Пусть большего тебе не дано, но совесть души заключается в том, чтобы быть честным до конца, зная и смертельный исход. Идущие на компромисс, «борцы за справедливость», играют лишь в такую игру, где можно не просто уцелеть, но и построить карьеру. Это наше апробированное течение общественной жизни: Некрасов, даже Пушкин, прибегали к нему. Но Чаадаев этого не делал. Не думаю, что он был глупее. Именно это качество поставит его в будущем в первые ряды личностей рода человеческого, их жизнь – бессмертие, хотя уже при жизни их предавали забвению. Вот основной вопрос - что выше: при помощи компромисса отстоять свою идею или бескомпромиссно следовать ей? Неразрешимая дилемма творческого человека. И оттого, что большинство придерживается компромисса – не значит, что оно самое верное и истинное. Сколько оно вносит с собой обмана и путаницы – где грань между ней и ложью? Быть может, и я верю в это, человечество уже давно достигло желанного золотого века, если бы пошло путем Коперника, а не Галилея, и было бы меньше жертв. Компромисс создал беспросветность в человеческой жизни – каждое новое поколение пожирает его плоды, расплачиваясь за прошлое предков своей извращенной жизнью и «утонченной» моралью. Вот мы и пришли к тому, что имеем: нет веры, морали. Все дозволено, всему находим оправдание, и все, что вчера называли черным, сегодня провозглашаем белым. И Дамокловым мечом висит над человечеством угроза всеобщей гибели – результат этой массовой морали, разложившей первооснову смысла понятий: Да – Нет. Произошло раздвоение не только личности, но и человечества. И где та сила, которая способна нас излечить? Она одна: правда – честный без примесей путь к истине».
      После этой истории я перестал ходить в редакции. Но продолжал писать: рождались рассказы, повести, и взялся за задуманный уже давно роман. Идея его вызрела еще в институте, когда я начал осознавать на собственном горьком опыте противоречия нашей социалистической действительности с тем, что выражали о мире бессмертные классики мировой литературы: человек становится личностью лишь тогда, когда преодолевая все препятствия и мерзости нашей жизни, остается верным до конца своим идеалам и чистоте души, данной нам от Бога. Пусть ты и не добился в реальной жизни того, о чем мечтал, но если дано тебе призвание – должен все это выразить в слове.