Нити нераспутанных последствий. 23 глава

30 ноября. 2018 год. Во дворце Черной Подруги. Утро. « Родные души, не всегда говорят о том, что схожи друг с другом до последней одинаковой идеи. Они родные, разумеется, по физической оболочке, по рукам, изгибах на теле, но внутри совершенно холодные. И тут возникает борьба между сердцем и душой. Сердце, как главный центр жизни, очень часто выбрасывает из себя свои эмоции, и пожелания. Насколько они реальны, оценивает сознание, а душе приходится либо соглашаться с этим, либо защищать свое мнение, оправдываться множество часов. А часы эти чаще всего абсолютно бессмысленны, пытаются лишь вступиться за светящийся шарик, который возвышают над несчастным телом. Какая глупость царит внутри человека, какое непонимание режет окруживших людей, и те, отстраняясь от человека, никак не могут понять, в чем конкретно причина странного настроения. А причина, вот она, прямо перед вами, строит из угрюмого взгляда смешную гримасу. Верно, что смешно, но все же хочется плакать, особенно сердцу. Закрывшие его красные нити, привязавшие к определенному месту, мешают сделать полноценный вдох, тогда душа уже не может не согласиться с его требованием. В чем бы не была его суть, желание следует выполнить, или, отказавшись служить физической оболочке, сердце решит, что светящемуся шарику нечего быть здесь, в укромном местечке. Все легко, держится на хрупком каркасе, одна неловкая мысль, не понравившаяся сердцу, и этот капризный механизм остановится, прекратит работу. И душе придется умолять его, умолять его крикнуть, крикнуть так громко, чтобы тело услышало своего хозяина, пробудилось вновь. Именно поэтому не стоит отказывать сердцу в самых легких просьбах, прерывать его тягу к иной душе, даже пусть к той, с которой не особо благоприятно ладит характер. Но характер всегда остаётся на низшей ступени, вспыхивает иногда, но душа отчетливо дает понять о том, что следует прекратить бушующие безумство, пойти на уступки.»- ранним утром нового дня, сердце Привязанности отчетливо послало сигнал душе, чтобы та, разбудила спящее тело. И, пожалуй, как только проснулась семнадцатилетняя дочь Черной Подруги, в одно мгновенье вспомнила о матери, о той, о которой тосковал работающий без перерыва, механизм. За все то время, когда она стала служить Судьбе, Привязанность старалась отбрасывать мысли о матери, о ее вечных наставлениях, о злом взгляде, в котором виднелось одно, выполнение предназначения. Это очень обижало Созерцательницу одного чувства, хотевшую так мало, всего лишь поговорить с Черной Подругой, как с матерью, как  с кровной родной душой. В ее памяти часто всплывали эпизоды, повествующие о семилетнем ее возрасте. Да, когда-то на вид ей было семь лет, скромных лет, когда работала она не больше пяти часов, а остальное время проводила сидя на аметистовом креслице матери. У того была низкая спинка, и высокие ножки, поэтому, если садилась маленькая Привязанность на него, то встать сама она не могла. И в подобные моменты она с неким восторгом ждала, пока мать, освободившись от разных дел, начнет расчесывать ей светлые волосы любимым гребнем из слоновой кости. Этот гребень был подарен служащей Распорядительнице жизней Надеждой очаровательной девочке с громким именем Созерцательницы одного чувства. Но вернемся к тому моменту, когда Черная Подруга, одев на плечи шлейф из соболиного меха, входила комнату дворца. Входила в высоких, изумрудного цвета, сапогах, величественно глядела в окна, за которыми за ней наблюдали придворные чувства. Тогда она закрывала тяжелые, красные шторы одним повелением правой кисти рук, как меняясь в лице, бросалась в объятья к озорной дочери. Это были счастливые минуты, которые не видел никто, Черная Подруга превращалась в обычного человека, которым правило сердце. И материнская любовь ставила все задумки на второе место. Долго смеялась маленькая Привязанность, пока мать, расчесывая ей волосы, рассказывала самые разнообразные вещи о том, как на Земле, например, люди отмечают день, в который родился Брат Судьбы. Черная Подруга хоть и не видела его никогда, но всегда относилась с каким-то почетом, уважением к Сыну Творца.  Да, и с Судьбой она начала общаться сравнительно недавно, узнавала множество традиций, приглядывала за людьми, удивительными существами. Тут стоит остановиться и сказать, что как-то насмотревшись на русскую женщину, имевшую дочь, она сама захотела себе подобную, тайную жизнь, выбрала себе через год Привязанность… Все это видела в своем отражение Созерцательница двух чувств, когда подходила к зеркалу. Всячески ей казалось, что вновь превратившись в девочку, мать возьмет в свои необыкновенные руки ее длинные волосы, и те заблестят небесным светом. Ведь так было совсем недавно, десять лет назад, но кажется, от них не осталось ничего, кроме того самого креслица из прекрасного камня аметиста. Правда сказать, позже Черная Подруга, узнав, что этот камень довольно подходит по вкусу Судьбе, перестала сажать дочь на это кресло. А сама девочка сумела догадаться, что дело не в кресле, дело в ней, в ее предназначение. Мать стала чаще посылать ее на Землю, учила глядеть на людей, а в голову ее светлую, закладывала самые различные названия от буквы «а», до холодной буквы «м». Помнила Привязанность и то, как лунными ночами, засыпая в полном одиночестве, долго плакала потому, что не хотелось ей с отправляется к людям, смотреть на бессильные их глаза. И знала она, что пройдет секунда, двери, откроются и войдет больше не мать ее, а серьезная Черная Подруга, скинет одеяло с кровати, схватит ее за руку, и отправит к несчастному очередному герою. Детство для нее закончилось моментально, уже в восьмилетнем возрасте, Созерцательница одного чувства сама расчесывала себе запутавшиеся волосы гребнем из слоновой кости, только пряди уже не горели, как и глаза, ее глаза…
Она выбрала этот день потому, что устала чего-то ждать. Привязанность, раздвинув яркие синие шторы, выпрямив спину, присела на то креслице, ощутила как ноги ее, наконец, достали до третьей сверху ступени. Она сидела высоко, пустым взглядом глядела на открытые рамы, за которыми было цветущие лето, и идеальный покой. Равонский сад, в котором она бегала за тряпочным змеем, совсем не изменился с тех пор, как она, в последний раз бегая по мягкой траве, звала мать. Снова окунувшись в воспоминания, она увидела, как из окна на нее смотрит Черная Подруга, ласково зовет наверх, обедать, и она, пробегая по этому залу, закрывает шторы сама, маленькими ручонками. И тут вдруг вспомнила о том, как после мать, увидав подобное, завязывала ей руки, и, показывая на все взглядом, заставляла дочь учиться новому, нечеловеческому. И в чем она обвиняла ее? Наверно в том, что та много времени проводила у людей, училась их жизни, и те действительно превращались ей в более близких, чем мать, все ее служащие. Выдохнув, приподняв слегка голубенькое, резное платье с открытой шеей, она босиком прошлась по мраморному  полу, приблизилась к тем самым шторам. Не смело подняв ладонь на уровни груди, коснулась ткани. И вдруг задалась вопросом, в котором говорилось о том, что она так и не поняла, почему мать так мгновенно поменяла свое отношение к ней, отстранила от себя в долю шестой секунды. Но одно предположение все-таки было, она думала о том, не исключено ли, что какой-нибудь любопытный служащий увидел всю доброту Черной Подруги, и дал об этом понять самой госпоже. Да, скорее всего, это самый верный вариант всех ее догадок. Ведь Черная Подруга никогда не станет из-за кого-то портить свою репутацию, даже из-за собственного дитя.
Осмелившись поднять голову, Привязанность взглянула в сад. Она не увидела не единого дерева, лишь ровный зеленоватый газон. Солнце палило по-прежнему, забивалось на ее румяные щеки, и тогда она отошла от окна. Сердце застучало сильнее, она ощутила, услышала, как раздается звон строгих сапог, как высокий каблук шагает по идеальному мрамору, оставляет царапины, а те тут же исчезают. Повернувшись, убрав руки за спину, она коснулась ими белоснежного подоконника, прикусила губы, улыбнулась. Но шаги стихли за закрытыми, изумрудными дверьми внезапно, люстра из тридцати бронзовых флаконов потухла. Созерцательница одного чувства, выдохнув, заговорила так, будто знала, что мать и вправду стоит в двенадцати шагах от нее:
- Пришла сюда, чтобы не бросится во власть, и ощутить всю сласть пороков вековых, неугомонных. А чтобы знать, и видеть мать, родных неслышных звуков, приятелей встречать. Не утруждать сомненьями сего уж дня, и не искать во всем полеты. И вновь вопрос из сердца. Зачем я здесь? Зачем вы тут? Ответ мой прост, но не спокоен. А поднебесье улыбаясь, меня хватает во всю тяжесть суровости немой, и хороводом завиваясь, все слезы горести вливает в вниманье матери чужой.
Стоило ей договорить, как чуть пройдя вперед, она направилась прямо к закрытым дверям. Коснувшись самостоятельно темных, зеленых ручек, те будто оттолкнули ее сурово, открылись сами. И тут же появилось знакомое, нет, не родное, но лицо, которое когда-то приходилось видеть каждый день. В этом лице было собрано все величие, громкость слов, фраз, которые успели родиться только в голове. А эти губы, губы, накрашенные алой, приторной помадой, придавали бледности живость, неопределённую живость. Глаза, о них страшно говорить, они были полны ясности, и все знания, которые не помещались внутри, светились темнотой, холодной, но изысканной темнотой. Они были бледно-голубыми, как замерший океан, по льду которого никак не проедет ледокол, ледокол, которого так ждут, пропуская неистовый ветер. Воздух, казалось, что если она приоткроет рот, то тут все наполнится каким-то забвением, нетеплым, искусственным, и руки захочется спрятать в карманы ее обыкновенного, резного платья. Оно не было пышным, облегало колени, касалось концов высоких синих сапог. На груди красовалось две бардовых фиалки, закрывали и шею. Руки, руки ее были открыты, обычно она прикрывала их разными пиджаками, но сейчас предпочла показать открытость, может быть открытость сердца. Потому, заговорила, не сделав и шага мирно, в лице не менялась:
- Когда успела стать чужой, и, опрокинув шар Земной, тебя забыла во вчерашнем лете, а может в бархатной карете? И я смотрю, сиденья пусты, нет девочки мой родной, такой уж заводной. Нет, той, которую видала короткий месяцок назад, его я, вывернув игриво, запутала до всех узлов, а те, как светленькие гривы могущих лошадей, умчались во все диво. И как тебе оно, душа забытых ветровых обид? И как тебе сейчас живется у дочери великого Творца? Ты мне скажи, и не грусти, всю правду вымолви, пролей хоть пару слез для модного приличья. А алое затменье всех секунд, в себе не утопи, наружу вынуди его прийти, и мне скажи о том, где лучше будет, где чуждо светленькой свободе жить , где одевает только туфли, и нет сапог, нет ноши трудовой. Ах, дочь, моя, Привязанность, во что на этот раз ты стала быть влюблённой? Скажи мне смело, словно мелом, на маленькой дощечке напиши, как млеешь, слыша голос белый. Ты не молчи, уж не молчи…
Договорив, Черная подруга прошла мимо ее становившихся глаз. Она замерла у того самого креслица, поставила одну ногу на первую ступень, улыбнулась с насмешкой.
- Решила вспомнить детство мира, свое простое, детство у двора?! Ну что ж, не буду против я, сейчас тебе-то вновь, как раньше, все косы заплести, и волосы порядок привести. Неси-ка гребешок, мое волненье. Давай, не у что ли, повзрослела, из головы ты выкинула игры, и выкрикнула новые слова, а те, как все года, построились у ног свободных, примерили обличье. Босые ноги показала, как Сын Творца, когда-то прошелся ими по воде, а после стали люди верить в чудо, как в блюдо высших всех светов, как ты сейчас в характер прежний веришь мой. Конечно, ждешь ты ласки, что может, обниму, к себе прижму. Но ты прости, у нас  ведь разговор, сошел на памяти устои, как прямо мирные просторы, у ног моих находят край, и спотыкаясь обо власть, рисуют бури. Я вижу после строй людей, как новые, немыслимые бури, над морем торжествуют бодро, без яркости порывистых неглупых маяков. И вспомни ты, как я была твоим несущим ласку маяком, приятным другом нечужим.
- На что нам вспоминать полеты, и паденья, на что нам вспоминать всю вашу жизнь, измены миру? Ах, да, не смейте возражать, себя слепыми мыслями утруждать, когда прекрасно знаю я, что в тех потёмках светлой ночи, вы испугались не себя, а потерять такое дорогое место, всю мощь перед людской молвой. Наверно Страх, и Гордость, обгоняя, вы наступили им на шлейф, и те в порядке сиротевшем, давно сказали всем о доброте, о той приятной доброте. Я помню, помню этот день, он как один неровный год, в мою забравшись, память, построив хилый дом, все стены ломом разогнал, как тучи ваших ярких глаз. В глаза, смотря я ваши, видала больше не веселы сказы, и розовы металлы, когда их цвет в реальности темнее был,- приговаривая это, не смотря в глаза матери, Созерцательница двух чувств, поднявшись до третьей ступени, присела легко на креслице, руки положила на колени, плечи опустила,- Взгляните на меня скорее, не торопите речь, словами не бросайтесь. А посмотрите, наконец, на тех, заступницей кого я стала, свое предназначенье слегка так поменяв. Велите принести картины, и показать работу дочери своей, такой не легкой, не святой. Я вижусь с Тишиною часто, но та меня охотно не приняв, сама глазами рассказав, впустила в память мою будни, когда с субботнего утра, вы вышли на балкон упрямо, и с безразличием взглянули на меня. Вы крикнули: « Его ты потеряла!». А я давно уж это знала. И что вам дал тот самый человек? Тогда мне ясность вывела глаза, и душу поцарапав острыми когтями, открыла веки слипшихся надежд на то, что во второй-то раз я все успею, и удержусь на грани мировой. Но, кажется, настал тот год,  в столетье новом, роковом, я вновь вернулась к вам, чтоб показать, в кого я смела, превратится без ваших наставлений показных.
- Вы впрямь картины покажите, и с лёгкостью вот всей внесите в мой зал воспоминаний годовых, и вовсе не слепых!- громко произнесла Черная Подруга, выпрямив спину, она в очередной раз презрительно взглянула на обнажённые ноги дочери.
Не успела Черная Подруга и опомнится, как в дверях появилась девушка лет двадцати пяти, в пастельном, розовом платье, что весело на одном плече. Другое же плечо было прикрыто меховой накидкой, что цеплялась за овальный, неуклюжий воротник. На ногах ее, Привязанность тут же заметила грубые, на высокой платформе сапоги, что еле держались, неудобно болтались в них худенькие ножки. Однако девушке это не мешало, она шла, в руках несла полотно, прикрытое золотой тканью, которая, не спадая, весела ровно. Как только остановилась напротив Черной Подруги, поклонилась так, что коралловые волосы откинула назад свободной рукой. Созерцательница двух чувств, узнала в ней, хвастливую, порой обманывающую всех, Жалость. Девушка, поднявшись по ступеням, положила закрытое плотно на колени Привязанности, поспешила назад.
Черная Подруга махнула головой, Привязанность сбросила золотистую ткань в сторону. На полотне свежими красками была изображена Аринка, наша Аринка, сидевшая на кровати. Созерцательница двух чувств, поднявшись, подошла ближе к матери. Та смотрела внимательно где-то минуту, увидела Лешку, в теле котором была хорошо известная ей душа. То, что она увидела, буквально произошло пару часов назад, ноябрьской ночью. Подняв ладонь, она провела кончиками пальцев по еще одной изображенной рядом фигуре, моей фигуре.
- Ах, кого я вижу рядом с ними, с такими милыми друзьями, что прям не оставляй их не на миг? Не у что ли душа воображенья, слуга своих чарующих всех мыслей, неблагородных, и высоких фраз, таких, каких не видел ведомый мой страж?- задала вопрос Черная Подруга, улыбнувшись уголками губ.
- Верны, точны, как день легенды, что совершится в завтрашней полудне, и не на дне льняного океана, а прямо тут, в хорошем городке, в приятном, страшном уголке.- ответив, Привязанность, бросила небрежно плотно. Остановила взгляд на матери, как продолжила,- Ну а сейчас, вернитесь, пожалуйся, вернитесь вы, забудем обо всем, о море, дне сурово-смелом. Я просто так хочу, стоять, не двигаясь минуты, и собирать улыбчивые все заботы наставшего сегодняшнего дня. О, Черная Подруга, чужой не стали мне! Сказала, чтобы знали, чтоб поняли, что я без вас в печали, в печали мнимости сухой. И пусть прольётся дождь, он вашу твердость унесет, мою всю ласкк принесет. Ну, вспомните, как было хорошо, давайте мы закроем шторы, и проясним всю ясность до конца…- она говорила не четко, сбивалась, но глаз с матери не сводила. А когда сказала, то вдруг без всякого разрешенья, коснулась ее опущенной руки, взяла в свою, и посмотрела уверенно, итак уверенно, что в ее взгляде Черная Подруга увидела себя.
Солнце продолжало царапать подоконник, лезло на стены. Горящая звезда, словно с надеждой наблюдала за тем, как на час, может минуту, тает Черная Подруга, но молчит. Они стояли друг напротив друга, чего-то ждали, наверно прибывших эмоций. Пока в одно мгновенье Черная Подруга, не прислонила к себе родное тело. Она не делала так больше десяти лет, а тут вдруг, обняла Привязанность, и та, та внутри превратилась в семилетнего ребенка, ту озорную девочку. Казалось, что это обыкновенный сон, и суровая Черная Подруга направит ее куда-нибудь к очередному несчастному человеку, но нет, они так и стояли, пока не прикусив губы, Черная Подруга ответила уже не своим голосом, а каким-то иным, забывшимся:
- Забыли об объятьях, как о прекрасных братьях, забыла мать одна, оставила в лесу, и привела коня. Была подобна сказка, ее всегда читала я, после ты спала, во сне видала огоньки, и лица белых дней, к тебе когда-то приходил и Сын Творца, на именины в первые три дня. Я не вернулась, я все та, кого во сне ты продолжаешь звать и проклинать за то предназначенья.
- Не правы, - отстранившись от объятий, но, не отпуская рук, Привязанность говорила, - Не правы вы совсем, без дара моего, предназначения не зная, я б никогда не увидала их, не поняла я состраданья, любовь я б в сердце не пустила, ворота бы не отворила. И вот сейчас, я с вами говоря, все время, вспоминая лица людей одних из той легенды, им тяжело, конечно жаль, но я люблю, я очень их люблю, как вас когда-то обожала. О, мама, мама вы моя...
То утро на долгие года запомнится семнадцатилетней Привязанности, в то утро, она вновь поняла, что у нее есть мать, настоящая, как у всех живущих людей, как у Лешки, как у меня, как у тебя. Да, Черная Подруга перестала быть ее хозяйкой, и сама прекрасно это поняв, своей душе она поставила условие, что дочь отныне будет только дочерью, а имя ее пусть верой служит Судьбе, и пусть судит ее сам Творец.
После были легкие разговоры,  Созерцательница двух чувств поведала матери о том, как Лешка, ее герой похож на того, кого отобрала у нее тогда, сорок лет назад Черная Подруга. Но та посмеялась, так громко смеялась, а потом шепнула ей на ухо, что вовсе и не терялась та душа, она по сей день, в настоящий час рядом, среди людей…
« Родные души, по крови родные души рано или поздно, примут это, поймут, что нет ничего главнее, чем просто любить, понимать. И не смотря на свое предназначение, не смотря на роль, о которой судят в обществе разнообразные чувства, прежде всего надо помнить, что есть светящийся шарик, который нельзя отодвигать, забывать. Потому что однажды в этом шарике, каждый увидит себя, хоть часть, но увидит.»
***
30 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Раннее утро. « Где мы ищем ответы? Откуда получаем подсказки от собственного сознания? Каким образом все рождается в нашей голове, когда сомкнуты глаза, прикрыты шторами век? Разум сам находит все то, что ему необходимо, получая сигналы из вездесущей вселенной, что за тысячи миль от поверхности Земли. И все это происходит во сне, когда Бог сновидений оставляет в полном уединение светящийся шарик, отстранив его всех сложных разговоров, распахивает резной потолок, рассыпаются линии, державшие всю структуру подсознания. Сыпется краска прямо на щеки, ресницы становятся белыми, как у Тишины, пересыхают губы, и тысяча слов, будто невидимой, но громкой армией, приближается к полотну. Сколько зацепок появляется в один миг, до самого пробуждения не хватит и трех спиц, все разойдется снова, оттолкнув от себя мешавшую силу. Слова, слова, построятся во фразы, пойдут по головам высших мыслей, затопчут их, ясно показав  то, что они посланы Богом Гипносом, отцом царем Морфея, они важнее и нужнее. В этом они будут настолько правы, заглушат чужой крик одним своим присутствием. Доберутся до центра души, и, и покажут то, в чем так нуждается ослабевшее сознание. Неужели оно заболело? Нет, просто ослабло от множества других, странных, порой безумный мыслей, которые пытаются добиться самого почетного места, толкаются с мыслями, посланными от сердца. Да, пожалуй, именно мысли, появившиеся во сне, помогут разрешить ту или иную проблему, соберут картинку из разноцветного мрамора, перевернут ее стороной, перед глазами явно представится чье-то лицо, вероятно бездна, или мир, такой похожий мир, но слегка отличающийся тем, что в нем, главным является определенный герой, кому и снится этот сон. Тогда следует, присушиться к собственным легким шагам, к тихому дыханию и идти, идти, пока не меркнет мираж, вернет туда, где есть все те, о ком так переживается светящийся шарик»- Аринка продолжала спать у Лешки на руках, больше не улыбалась, не у что ли получала ответы во сне? Она не чувствовала, как юноша коснулся ее лба, поцеловал в холодные щеки, она уже была там, в открытом пространстве, где ее сознание ждало маленькую подсказку, подсказку, которая вовсе не нужна сердцу. Но спорить они не стали, поэтому главный механизм физической оболочки продолжал выполнять свою работу,  сознание летело в бездне, сквозь темноту, разрезаемую хрупкими линиями, которые когда ломаются, тут же кажется, что разламываются тонкие стеклянные палочки.
После всей темноты, Аринка явно начала чувствовать свои руки, почему то именно их составляла вся тяжесть ее тела. Она не ощущала, как шагает по холодной черной поверхности, лишь кисти болтающихся рук тянули ее вниз, посмотреть в отражающий ее саму пол. Через секунду на нем, внимательная девушка разглядела меленькие крупинки песка, разбросанные по неровной полосе, они завлекали ее шагать дальше. Не закрывая глаз, она продолжала шагать, находясь в одном черном топике, и юбке, что прикрывала ее колени. Юбка была из кожи, представляла собой тяжесть, такие любят носить служащие Чёрной Подруги. Но она ведь, Аринка, обычная девушка, не больше. Но так, как тяжесть одежды она все же не ощущала, продолжала шагать, пока темноту не заполонил искусственный свет, такой свет появляется в глазах у людей, когда они вовремя получают дозу ненастоящей радости. Но кроме нее тут никого не было, лишь один песок касался кончиков ее пальцев, пока она заметила, что обе ее стопы идут по песку, белому песку, словно по побережью южного пляжа. Вдруг изысканные, черные стены кончались, оборвались, девушка обернулась, как увидела, что струившийся свет, касается поверхности, не засыпанной песком, внезапно появляется пламя. Ей жарко, кажется, будто кто-то обжег ей все локти, и Аринка бежит из этого черного квадрата, бежит туда, где ее ждет пустыня, самая настоящая пустыня с подвешенным посередине, высоко солнцем. Нет, она не ведёт его, но знает, свет создан кем-то, и даже не ее сознанием. Стоило ей выйти из квадрата, как стены тут опустились в землю, точнее в песок. Она тяжело вздохнула, поняла, что не отказалась бы от глотка воды, но где, где найти воду, когда вокруг тусклый песок, он белый, словно снег…
Каждый ее шаг сопровождался тем, что ей еще больше хотелось пить. Она даже сравнила это с тем чувством, которое возникает, если перестаешь дышать, а потом невыносимо твое сердце требует новой порции кислорода. Только воздух ей был не нужен, воды, воды, желала она сама! Опустив голову, она плелась, едва не наступая на концы собственной юбки, та хоть и держалась на ее стройной талии, но не удобство все-таки причиняла. Не думая ни о чем, кроме воды, она, на секунду подняв сухие глаза, увидела вдалеке размытый силуэт, силуэт, который точно не был создан миражем. Опомнившись, она побежала, обежала так, что песок, казалось, убывает куда-то вниз, после того, как она вступает на него. Но до этого мыслей особо не было, она спешила к незнакомой фигуре, и когда, наконец, достигла ее, то узнала в стоящей девушке Правду. Та стояла в трех шагах, рукой облокотилась на родник, кисти ее рук были прикрыты длинной бледно-жёлтой накидкой. Прекрасный образ! Его портят только те неуклюжие, высокие сапоги, опирающиеся в песок. Аринка в одночасье заметила, как струится вода, в маленьком источнике, что вырос, словно из песка. Но вода, вода настоящая, она течет толстой струей из закрытого камня ущелья, камни уложены так ровно, словно их приклеили солнечным светом. У ног Открывательны тайных домыслов она заметила облезлый кувшин, с наполовину стертой картинкой, осталась лишь черная пшеница, и один луч солнца, что идет, словно из горла.
Не став долго томить Аринку, Правда, наклонившись, поставила кувшин за обе ручки на ровную поверхность каменной облицовки. Тот стоял ровно, манил к себе девушка, как она, сделав шаг, была готова бросится к нему. Но Правда, поймав ее за руку, хитро улыбнулась, отвела ее на шаг назад. Выпустив ее руку, она заговорила:
- Ты хочешь пить! И это ведомо понятно. Как солнце режет струи дыма, и, выпуская сладко пар, кружит над ивой. Над малой ивой, над большой. Но где де ива, может в иле, а может, нет ее в кувшине, есть только на равнине? Стоит она себе одна, а после видит огонек, тот ровненькой струей идет, на пятки наступает сам себе. И вижу я тебя, я словно ива коренных полей, росту на каждой я дороге, как только человек запутавшись, в себе игриво сомневаться начинает, бросает пряности в котел, меня, их собирать уж заставляет. А я не против, не против, и на то, чтобы тебе помочь, воды коснуться, в безмолвье не упасть, и Лешку нам не передать. О, милая душа! Еще вчера я видела его глаза, совсем иные, а в прошлый раз сильнее были, но ясность вся не в них, в тебе. В ответе ты за тех, кого так мнимо полюбила, стихии, чьи в ладонях утопила, но слов игру ты оттолкни, ему по правде помоги. Я предложу себя, и маленькую капельку воды, пусть сухость соберет мгновенно, как убирала трусость ты.
Сомкнув глаза, Аринка, облокотилась правым локтем на родник, так же, как и Открывательница тайных домыслов, она повернулась к ней лицом. Мягко улыбнувшись, Правда, набрала в кувшин воды, поднесла к девушке, шепнув:
- Взгляни, себе уж тоже помоги! Одно лишь слово, будет жизнь, не будет больше всех страданий, отныне сонных глаз в тиши, как в малой яркости души. Решись на шаг такой уж легкий, в нем нет сердитости полей, в нем нет, не пониманья и терпенью придет хорошенький конец. Дубы, как ивы склонят кроны, тебя укроют под дождем, его в леченье трав хотенья все заберут, все заберут. И смоют тайный смысл, вещицы отберут, тебя, тебя они благословлят! Одно лишь слово и свобода, одно лишь и слово и мечта…
Аринка ответила ей не сразу, вытянув чуть шею, она заглянула в кувшин, поникшими глазами заметила, как на дне его лежат аккуратно те самые стекляшки. Их десять? Нет, их много, много. В один миг черноволосая девушка выбила из рук Правды этот самый наполненный водой сосуд, как упав в песок, вся воды вытекла на босые ноги Аринки. Пошевелив пальцами, она засмеялась, взглянула на то, как песок через секунду впитал в себя всю воду.
- Перед соблазном устаю, и вашу помощь не приму! Ему однажды обещала, как обещали все они. Душа одна, а жизни две, как в мраморном котле, они на шаре крупном вновь сменяют лица, и полыхают все обличья. Не помню день того уж дня, ведь не было тогда меня. Но вот сейчас я слышу точно, как мир чужих, но нам родных людей, смеется, нет, не плачет, но косо так глядит на то, что приняли уже давно, уже давно решили в прятки, играть без резких, резвых, иль напротив, тоскливейших причин. И вот сейчас я вся в игре, конец ей будет близок, как сну без важнейших советов, без ласки абсолютнейших светов. У нас над головой нет крыши, никого, кто бы помог за час, секунду. И я сама, и  я сама, не пустые все слова. Второй ошибки тут не будет, не сможет так истории ход, над нами пошутить, умело рассмешить. Не к месту этот разговор, не к месту все фантазии, от них нет делу, как тебе от ила, как иве от смолы. Сказав я все, решила, что пойду, остались считанны секунду, проснусь на чьих-нибудь руках, умру в мгновении прекрасном, а после снова буду спать, чтоб видеть все подсказки мира, но их умело все отодвигать. Прости, прости, чудесна Правда, но все твои советы - не близки, по духу мне уж не легки.- договорив, она сделала шаг вперед, убрала руку с родника, зашагала вперед. Ожидала ли она каких-нибудь слов, остановок? Может быть да.
Не подняв графина, Правда остановила ее спустя секунду, положив горячую ладонь на плечо. Она ощутила человеческое тепло, решимость, и маленькое сомненье, что забилось в уголок светящегося шарик. Аринка, развернувшись в пол оборота, взглянула с серьезным настроем на Открывательницу тайных домыслов.
- Однако смелости в тебе сегодня больше, чем было уж тогда, когда ты вовсе не жила по меркам времени сырого. Но знаем мы все четко, кто ты в реальности второй, и почему Судьба все звезды отпуская, не видит всей людской молвы, а после говорит, что жаждет так халвы, а не воды. Восточна сладость ей по вкусу, как все страдание тебе, как жалость, боль в ночи, в которой есть огонь, а он огонь, горит в его-то сердце, тебе не уступая ничего. Все потому что я тебе не верю, и до конца всех дней о странности могучей веры, в твоих слова я не увижу меры.- она говорила так, что Аринка тот час перебила ее, развернувшись лицом.
- Глупа, ну что добавить? О ком ты смеешь так сказать, раз Госпожа твоя над нами читает хрупкие стихи, Судьбе конверты, посылая, а дочь свою всем в доказательство кидая, кричит о том, что на Земле они, что на поверхности герои, а дома так, простые гости. Так гости мы всегда, пойми на долгие столетья, и больше ты ко мне не приходи. А жалость, страх, испуг, страданья с названием совсем иным, и не таким уж и больным. Любить, и значит верить, любить и чудеса творить. И я, конечно, может, сотворю, а может, просто буду знать, что мир со всеми так жесток, но не поддамся искушенью, умру от жажды я немой…- стоило Аринка все это сказать, как тяжело сомкнув глаза, она упада прямо на песок. Ноги больше не могли ее держать, в глазах начали стучать черные точки. Она присела на ноги, заметила, как на юбке появились песчаные крупинки, они казалось, забрались в ее взгляд так глубоко, что не давали увидеть эмоцию, последнюю эмоцию этой встречи на лице Правды.
Открывательница тайных домыслов, присев ряжом с ней, коснулась ее руки, слегка поддержала, она, хмыкнув носом, сняла с себя бледно-желтый наряд. Осталась в яркой, красной, кружевной рубашке, которую до этого нельзя было увидеть. А тем нарядом она укрыла покрасневшие плечи Аринки. Было видно, как те обгорели под искусственными, солнечными лучами. Но черноволосая девушка ничего не чувствуя, отмахнулась от навязчивой Правды. Да, она увидела ее глаза, полные понимания, но все же не решила довериться соблазнительнице. Потрясся головой, Аринка приподнялась, скинув с плеч все лишнее, она взглянула на оставшуюся сидеть служительницу Черной подруги.
- Ну, хорошо, скажу я с легкостью полей, без всех тех богатеньких речей. Раз слово уж дала, храни его и там, где черного не будь квадрата, предстанут перед глазом трудности из малахита. Рассыпается в твоей душе, котел зальется огоньком, и ты его конечно береги. Ты перед всеми нами береги, чтоб после не кричать от горя, как от солёности слепого моря. Иди, проснись, зайди в квадрат, угомонись, угомонись!- это были последние слова, которые услышала Аринка, ее ноги, отказались идти во второй раз. Песок окутал ее запястья мгновенно, соорудил стальные браслеты.
Правда, увидев это, тот час вскочила, подняла кувшин, преподнесла его к струе воды. Как только вода набралась, она присев рядом, вылила ее синие руки девушки…
Вернувшись из сна, Аринка поняла, что неудобно спала на руках Лешки. Ее руки хоть и были сложены, все равно смогли затечь, были холодными. В душе все перепуталось, моргнув три раза, она смогла расцепить слипшееся ресницы, как мутно увидела немного улыбавшееся лицо. Ее волосы рассыпались по всему, упавшему одеяло, были прикрыты только ноги, которым было так жарко. Облизнув сухие губы, она поняла, что действительно хочет пить, пить настоящей воды, появившейся не под лучами искусственной горящей звезды. Еще не собравшись мыслями, не вспомнив о разговоре с Правдой, она улыбнулась в ответ. Через секунду направив взгляд на его руки, заметила, как побледнела синева на локтевых сгибах, как не резала больше внимание. Широко улыбнувшись, потянувшись в сторону, Лешка поднял одеяло, прикрыл ими ее холодное тело так, что виднелась только бледное, но счастливое лицо.
- Жарко, - произнесла Аринка, вытянув руки. И тут это слово принесло в ее память, недавно дошедшие моменты из сна. Портрет Правды, ее лицо, ясно отложилось на 377 полку в памяти девушки. Сориентировавшись, не сказав ничего, она приняла к сердцу лишь то, что пообещала там, в пустыне, она обещала помочь ему. А самая прекрасная помощь – отвлечение. Поэтому, подождав миг, она натянуло одеяло на лицо, руки протянула вперед, коснулась его шеи…
« Подсказки, увиденные во сне, далеко не все принимают всерьез тут же. Но некоторые светящиеся шарики знают точно то, что ни за что на свете не используют одну из попыток, ярких, верных попыток. Ведь порой важнее обещанное любимой душе, что нельзя нарушить, разбить, сославшись на подсказку во сне. Иногда, они не нужны совсем, ответы уже больше недели лежат в сознание, ждут, пока к ним обратятся, затаив дыхание. И они непременно дождутся, ведь без ответов, не сможет произойти то, что пытаются остановить собранными силами».