ЧИК

Был у меня в юности друг – Вовка Колпаков, с которым мне никогда не бывало скучно. И хотя мы жили на разных концах города, но при любой возможности стремились навестить друг друга. Семья Колпаковых обитала в стандартном девятиэтажном доме на первом этаже. Вокруг теснились такие же панельные дома, между которыми едва хватало места нескольким деревьям, да детской песочнице. В воздушном пространстве каменного леса вполне сносно устроились голуби и воробьи, деля с бездомными собаками содержимое мусорных контейнеров. Хотя коршуны их не клевали и люди тоже, в общем, не трогали, но в большие морозы птицам всё равно приходилось не сладко.
Однажды зимой я приезжаю к Вовке в гости, а по комнате у него, как у себя дома, порхает воробей. «Знакомься – Чик, – сказал Вовка. Видно, замёрз, бедолага, и залетел к нам в форточку». Мой друг насыпал в блюдце зерна и поставил на стол. Воробей, косясь на нас, поклевал крупу, потом прыжками измерил длину подоконника и снова улетел на улицу. Вскоре Чик совершенно освоился в доме Колпаковых. Каждый день он прилетал к их форточке (не путая её с тысячами других) и, если она была закрыта, то вился и стучал в стекло, пока его не впускали. Блюдце с зёрнами и вода всегда ждали его на подоконнике. Он ценил такую заботу и по-джентельменски не гадил в гостях.
Весной Чик, как и положено, обзавёлся подругой, и однажды привёл её на смотрины. Но девушка оказалась чересчур застенчивой, и ни за что не желала заходить в дом. Чик несколько раз залетал в комнату и снова возвращался, уговаривая её по-воробьиному: «видишь, я жив, жив!». Но страх невесты оказался сильнее вежливости, она так и не решилась пересечь роковую черту. Жизнь воробьиная летит, как птица. Когда я через два месяца  навестил своего друга, то за окном кружился уже целый воробьиный выводок. Молодые воробьи вслед за отцом прилетали к окну, самые смелые садились на оконный переплёт, но никто ни разу не залетел в комнату. В последующие годы спектакль о воробьиной жизни разыгрывался по тому же сценарию: Чик весной прилетал с подругой, потом приводил на смотрины детей и снова оставался один.
Наша, человеческая, жизнь тоже не стояла на месте. Мы с Вовкой поступили в институт, пять лет отучились и стали инженерами. Я поехал строить БАМ, а друга забрали в армию. Прошло ещё два года. И вот – я пересекаю маленький двор, вдыхаю знакомый запах подъезда, нажимаю облупленный звонок и обнимаю своего друга, уже не мальчика, но мужа. Нам кажется, что со школьных лет прошла целая вечность. За нашими плечами уйма переездов, знакомств, свершений и разочарований. Нам суток не хватит, чтобы рассказать десятую часть того, что с нами было. А юность нам видится едва различимой, как в перевёрнутый бинокль… Вдруг, как из далёкого прошлого, доносится голос Вовкиной сестры: «Володя, открой форточку, Чик прилетел». Я не могу поверить: «как, это тот же самый Чик?». Мне отвечают: «тот же самый».  «Но воробьи не могут жить так долго!». В это время в комнату деловито залетает Чик. Он прыгает по столу и, склонив голову набок, смотрит на меня одним глазом, словно удивляясь: «ты, брат, снова здесь? Странно! Вообще-то люди не живут так долго».
Говорят, он той весной снова вывел очередное потомство и был так же весел и шустр, как семь лет назад, словно знал тайну вечной молодости. Но, однажды зимой, он не прилетел. Форточка была весь день нараспашку, другие воробьи сновали за окном, а мудрый Чик, вечный Чик, больше не прилетел никогда. Долго ещё никто не решался убрать с подоконника Чикову мисочку с зерном.
Ни вам, ни мне не придёт в голову искать убежище в медвежьей берлоге. Но Чик сумел подавить в себе врождённый ужас перед человеком. Можно сказать, что он жил за гранью возможного. И в награду получил длинную и счастливую жизнь.