Истерия

Вечер. Улица. Лёгкий, мать его, снег наконец падает. Температура упала ниже нуля и теперь от белых комочков не останется лишь грязь и сраные лужи. Теперь будет хруст и прекрасный озноб по телу. Я и ты. Мы вдвоём. Вышли похрустеть на улицу, но вышел лишь хруст мозгом, злостью и упрёками. Такие никчёмные проблемы, такие дикие пустоты внутри, но всё это доводит до скверного состояния. Не понять.

У обоссанного подъезда, возле которого постоянно толпятся собаки, я дождался по-явления твоей фигуры. Мы пошли вперёд. Туда. Туда — в никуда, в ничто и в нигде. Первые десять метров: я скучала, всё так хорошо, я хочу тебе кое-то показать. Мои нервы не выдерживали, натягиваясь, как резинка ночью у ****и. Ты так ничего и не поняла. Ты меня не поняла. Это был обман. Грубый, непонятный и жестокий обман, который не простится мною в жизнь. Ночь. Да-да, эта недавняя ночь. Помнишь её? Да, знаю, помнишь. Я тоже, до сих пор стыдно, до сих пор не могу поверить, что такое произошло с моей стальной закрытостью от мира. Поверил. Просто поверил тебе, но тут же понял, что это было сделано зря. Обман. Твой обман. Зачем? Ты хотела.

Нужно было отнести деньги твоей знакомой. И вот, уже на полпути, не сумев сдер-жать себя, начинается спор. Я кричу. Суть спора? В обмане. Я не могу это простить, я не могу с этим смириться, я не в состоянии жить с этим дальше. Прости. Да, прости меня. Но я не могу быть с человеком, который обманул меня. Который взял и разма-зал все мои надежды и доверие в отборном говне. Уверен ли я? Обижаешь, ведь был обман, а обман — предательство. Единственный раз. Один единственный раз за всё время что мы вместе я сам открыто и так искренне молил тебя об этом. Я наделся, я доверился тебе. Думая, что ты меня услышала, я ошибся как никогда. Ведь ты никогда меня не услышишь. Я тебе никто. Да, знаю, теперь знаю.

Слово. Крик. Мат. Ругань. Крик. Мат. Слово. Я в ахуе. Ты просишь меня понять тебя и разрешить сделать то, чего я уже молил не делать. Ты так хочешь этого? Интересно. Очень интересно, ведь выходит, что тебе это дороже, чем собственный близкий чело-век. Такой человек, настолько близкий человек. Опять слово. Снова ругань. Я не могу себя сдержать. Падаю в снег, тихонько засыпаю, медленно погибая. Сколько можно? Почему всегда так выходит со мной? Потому что я ничто.

Ты смотришь на меня. Смотришь и пытаешься сдержаться, чтобы не упасть от шока. Я хожу вокруг. Хожу и твержу все свои наболевшие мысли. Я вдалбливаю, я всовываю тебе эти мысли. Я говорю и пытаюсь донести то, что так изуродовало мою душу. За-чем я это делаю? Зачем я издеваюсь над тобой? Почему? Потому что я больше не знаю способа докричаться до тебя. Пусть слышит вся улица и весь район. Пусть слы-шат.Может тогда ты начнёшь воспринимать то, что я тебе говорю каждый день, но тихим тоном. Варежки. Где твои варежки? Руки ведь окоченеют в считанные секунды. Пожалуйста, надень варежки, иначе я и вовсе не выдержу этот вечер. Прошу, надень же.

Я вижу. Вижу то, как ты начинаешь реветь. Ты кричишь, что ненавидишь и падаешь в снег. Холодно. Нет, нельзя, холодно лежать. Тебе нельзя это делать. Поднимаю тебя, пускай и грубо, но так нужно. Становишься. Я отряхиваю тебя от снега. Да, это она. И с т е р и к а накрывает твой разум и заставляет дрожать губы. То ли от холода, то ли от злобы, то ли от безвыходности. Я знаю. Конечно, я знаю, тебе холодно. Родная, прости, ты замёрзла. Твои руки, твои ноги и душа мёрзнут из-за тупорылого ублюдка. Прости, но я сошёл с ума из-за твоего поступка. Пойдём, конечно же пойдём домой. Я вижу, что ты дрожишь. Вижу. Холодно, больно и страшно. Берёмся под руки и идём домой. По пути я слышу твои всхлипы, твои волшебные губы трясутся, из-за чего звук стучащих зубов приглушает пленный скрип налетевшего снега. Тусклость фонарей. Мы подошли к дому. Окоченевшей рукой достаю ключ. Заходим внутрь. На удивление тепло в подъезде. Слышу, как ты просишь меня не заводить тебя домой. Говоришь, что пока не хочешь туда. Пока ты хочешь постоять со мной и просто успокоиться. Ах да, ещё мандаринку. Но не в этот раз.

Сердце. Да, у меня разрывается от боли сердце. Ноги сводит как от холода, так и от боли в других местах. Весь дрожу, но это не важно. Пожалуйста. Прошу, успокойся и тогда мне тоже станет легче, у меня перестанет всё болеть. Достаточно рыдать, умо-ляю. Само собой, это брехня, но сейчас нужно вывести человека в нормальное состояние, причём абсолютно любыми способами. Что-что? Да, не спорю. Сейчас я хороший, чтобы всё встало на круги своя, а после этого будет что-то, чего я и сам пока не могу знать. Страшное? Не думаю, хотя кому что значит это понятие. Ты успокаивалась. Дыхание становилось ровным, а губы и руки прекращали дрожать.

Мы стояли. Я упёрся губами и носом к твоему носу. Для чего? Мне тоже это интересно, но что есть, то есть. Дешёвая лампочка, которую пока что не украли соседи, моргнула пару раз, предвкушая что-то дикое и страшное. Так и получилось. Разговор с улицы — да, всё тот же разговор — продолжился. На этот раз, как и было в сугробах снега, с ума сходил уже я. Сильно, даже слишком сильно ухватил тебя за руку и не мог отпустить, пока говорил все слова. Я упирался сначала носом в щёки, затем в подбородок, затем съехал к твоему шарфу, который мне нравится.

Слёзы. Боже, да что это такое? У меня слёзы? Но ведь я, в конце концов, мужчина. Я не могу так. Так нельзя, это неправильно. Бред. ***ня это всё и дикие стереотипы. Я рыдал хуже школьницы на выпускном. Правая икроножная мышца дёргалась с такой частотой, что девственники позавидовали бы. Холод, страх, отчаяние и дрожь прошли сквозь всё моё тело. Ты, услышав первые всхлипы и дрожание, была удивлена и не знала что делать, поэтому просто пыталась успокоить меня словами и переубеждениями по поводу моих некоторых слов. Я кричал, я рыдал, я дрался в тех пределах, которые позволяли мои покинутые силы.

Смерть. Я уже четыре дня говорю о своей скорой смерти. Так хочется, чтобы в этом мире некоторым людям стало жить проще, на порядок проще. Чтобы так получилось, нужно, чтобы исчезло одно единственное существо — я. Ты молила, ты кричала, ты держала меня в прямом и переносном смыслах, ты не отпускала меня не на минуту. Я тебя люблю. Каждая фраза испепеляла твои надежды на то, что я приду в порядок и нормальное состояние. Где болит? Что? В смысле? Ты о чём? А, об этом. Да, болит. Сердце разрывается изнутри. Но не надейся, тебе я об этом не скажу, хотя ты и так всё знаешь лучше меня.

Тебе было страшно. Да, я знаю, я видел эти глаза, это лицо, хоть и открыл свои глаза всего пару раз, так как все они были заняты слезами и слабостью. Твоя душа, равно как и живое тело, просила о помощи, ведь ты не знала, что делать с такой убитой го-рем мразью на лестничной клетке. Я кричал о том, чтобы об этом никто не узнал, чтобы всё это осталось здесь и между нами. Да, хорошо? Нет, ничего подобного. Ты вырвала руку из моей руки и с настоящими криками о помощи позвала свою мать. Звонок, другой звонок, дома в курсе, родители меня ждут. Ты немного успокоилась и зашла домой. Я не осуждаю, ты умница и сделала всё правильно, но я всё равно не хотел так, как вышло. Мне стыдно.

Ты дома. Я ушёл. На улицу из подъезда меня вывел твой отец. Пару раз спросил, не бухал ли я сегодня, но нет, сегодня у меня не вышло. Двести метров до моего подъезда, но она внутри продолжалась, я не мог её угомонить. Сделай это. Говорила — сделай. Помоги, прошу.

*************