1. Полонез Огинского

Друзья-читатели! По сугубой неопытности своей я слегка "допухнулся", начиная публикацию цикла стихов и прозы под названием "Пристегнувшись к одной верёвке". Это привело к тому, что первый рассказ про нежное музыкальное детство моего героя как бы спрятался в тени предисловия. Некоторые из вас эту оплошность заметили и посоветовали ее исправить. Что я сегодня и исполняю. Слушайте свой полонез Огинского!

Виктор Кириченко

1. ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО

В совсем раннем детстве моего героя звали Витозиком.

Не, ну вы представьте?

Подобное прозвище наверняка появилось в тот самый момент, когда дворовые пацаны впервые встретили бедолагу с совершенно идиотской, - с их точки зрения! - папкой для нот. Ну, знаете, были раньше такие ублюдошные папки размером со средний чемодан. Шнурки-держалки у них делались непомерной длины, отчего вундеркинд, волочивший подобный "ноутбук" по асфальтовому тротуару, имел донельзя позорный и нелепый вид.

Или, как теперь выражаются, стрёмный.

Скажу прямо -  слово "вундеркинд" я применяю с очень большими оговорками. Что-что, а уж музыкальные-то способности моего героя вряд ли были выдающимися хоть когда-нибудь. Их, по его собственному убеждению, считал перспективными один-единственный человек на свете - первый учитель музыки маэстро Перес. Да и то, вряд ли энтузиазм Владимира Рафаэловича базировался на каких-то особых успехах Витозика в изнасиловании старого домашнего пианино. Думаю, что тот музейный экспонат видывал и не такое! Об этом до сих пор свидетельствуют, например, дата выпуска - 1894, обломанные держалки для подсвечников и надпись на иностранном языке "HOFMANN & CZERNY".
 
Впрочем, рассказ мой вовсе не о дряхлом пианино, и даже не об уважаемом маэстро, а о Витозике. Будь он неладен…
 
Я, кстати, вовсе не исключаю, что маэстро Перес был человеком, сведущим в музыке. Но далеко идущие выводы о блестящем будущем своего подопечного он явно основывал на деталях, далеких от высокого искусства.

"Синьора! - горячо втолковывал Владимир Рафаэлович Витозиковой маме, - Разгильдяйство вашего сына абсолютно неподражаемо! Поверьте, это же признак гениальности!"

Дальше обычно приводились бесчисленные примеры из жизни великих музыкантов и композиторов. Некоторых из них Владимир Рафаэлович знавал лично по Гнесинскому училищу, которое заканчивал после выхода из какого-то не совсем обычного детского дома. Настоящее имя маэстро Переса было Хуанто-Сильгуано. А в детском доме, где ему выправляли советский паспорт, он оказался в тридцать девятом году в качестве малолетнего политэмигранта из гибнущей республиканской Испании.

Но что характерно - даже добрейший маэстро Перес в своих восторженных оценках деликатно не касался вокальной стороны дарования опекаемого им вундеркинда. Хор, как и сольфеджио, Витозик постигал у других педагогов. А уж те на родительских собраниях относительно его успехов отмалчивались наглухо.

Сама мама, железной рукой направившая младшенького сыночка на мучительную для нормального мальчишки стезю, музыкального образования не имела. Но зато она участвовала в самодеятельности областной конторы Госбанка! В таких случаях уже Витозика, или, как предпочитала звать его мама - Витюшеньку, распирало от гордости за нее. А как было не гордиться самой красивой и самой талантливой на всем белом свете мамой? Особенно, когда она выходила в блестящем шелковом платье на сцену банковского Красного уголка и пела песни советских композиторов.

Витюшенькин папа музыку тоже уважал. Папины друзья - свободные художники, из-за этого любили собираться  именно в его квартире. И уж никак не ради дежурной авоськи водки и непременного тазика винегрета. Главное чудо начиналось, когда папа садился все к тому же старому пианино (которое, впрочем, в те романтические годы было моложе почти на полвека) и без всяких нот играл двумя руками песню про Костю-моряка из кинофильма "Два бойца".

Странно только, что мама не очень любила эту песню. Она в таких случаях говорила, что у папы было трудное детство. А папа и правда воспитывался в детдоме, как и Владимир Рафаэлович. Но песню про Костю-моряка он любил не из-за своего трудного детства, а потому, что во время войны сам был моряком, как Марк Бернес, и тоже защищал Одессу и Севастополь.

Кстати, о Бернесе. Я пару раз попытался объяснить своему другу разницу между киногероем и его отцом, взаправдашним морским пехотинцем. Но у таких закоренелых романтиков, как бывший Витозик, детские стереотипы преодолеваются крайне тяжело. Если вообще преодолеваются...

К занятиям младшего сына у Владимира Рафаэловича папа относился не только доброжелательно, но и прагматично. "Представляешь, - частенько говаривал он, просматривая дневник, в котором доминировали выведенные красным карандашом четверки с минусом, - Когда-нибудь окажешься в приличном обществе, а людям будет скучно. А ты вдруг, - папа почему-то особенно выделял слово вдруг, - возьмешь и сыграешь что-нибудь такое...". 

Ну да, типа «рояль в кустах»…

Раз или два во взрослой жизни судьба действительно преподнесла Витозу ситуацию, сходную с папиным пророчеством. Да вот беда - песню про Костю-моряка он так и не осилил, а из всего прочего "чего-нибудь такого" накрепко, на всю оставшуюся жизнь, затвердил лишь полонез Огинского. Его мой герой до сих пор может играть очень громко, с любого такта, без нот, спросонья и спьяну. И даже с нажиманием на обе педали. Это, между прочим, убивает непосвященных почти наповал. Жаль только, что общество в целом пока явно не дотягивает до интерпретации этого бессмертного шедевра, предлагаемой моим другом Витькой...

Да-да, Витькой. Улично-домашнее имя Витозик, увы, осталось далеко в розовом беззаботном прошлом. Лишь мама, поцеловав пришедшего в гости сыночка, иной раз называет его Витюшенькой - но и то, только после некоторой заминки, связанной с перебором имен всех прочих сыновей, внуков, правнуков и даже доброго песика Бимки. "Ах, мамочка, мамочка..." - вздыхает про себя лысый и толстый Витюшенька, давно разменявший шестой десяток...

А лично я без особого повода в гости к Витьке стараюсь не соваться. Тем более, что полонез Огинского, исполненный его корявыми руками с несмываемыми следами металлической стружки и нитрокраски, в подметки не годится бетховенской "Элизе". Той самой, что навеки втрамбовала в меня незабвенная Инна Анатольевна из районной музыкальной школы, в которой свое горе мыкал ваш покорный слуга...

Продолжение здесь: http://proza.ru/2015/12/21/1086