Неясыть

5 января - 451-я годовщина учреждения в России опричнины

...
Дьяк Посольского приказа Парфен Челюсной после Рождества вырвал себе недельку побывать в отчине - сельце Негрюмово, под Орлом. Признаться, явился он домой не столько в отлучку, сколько ради избежать московского неустройства. С тех декабрьских дней, как Государь Иван Васьлиевич скрылся в Александровой Слободе - весь казенный люд пребывал в трепете и страхе. Всем , и дьяку Челюсному, казалось, что в эти страшные зимние дни 1665 года можно отсидеться дома.
Дьяк нелюдимо бродил по горцам, пальцами гасил свечи, зажженные нерадивыми дворовыми, а на плече его брусничного кафтана нерушимо сидела, вкогтившись в плечо, большеглазая глупая сова. Домочадцы старались не попадаться на глаза хозяину, а жена и двенадцать сыновей с обедни не выходили из сельской церкви.
Мороз опустился бархатистый, вкусный. Дьяк Челюсной выпил полуковш медовой настойки, и сам пошел в церковь. Рождественская служба не могла начаться без хозяина отчины. Сова нерушимо сидела на плече, и переход с солнечного дня в полумрак церкви даже не заставил птицу переморгнуть.
И вот сюда, в Божий храм, заполненный негрюмовцами, под древлие образа, нежданно и страшно ворвались царевы слуги. Дьяк узнал их - люди князя Афанасия Вяземского. Княжий конюший Карась Калина, в зеленом платье, по девичьи перехваченном красным кушаком, с обрубленной собачьей головой у бедра, столкнул с паперти протопопа и огласил, перемежая слова лютой бранью. Будто на городском пожаре:
-Отчина сия отписана Государем в Опричные земли, за князь Афанасеем, а прежнему владетелю дьяку Чепурному дается сельцо Соломино, Юхотской волости. Сей же час, без животы и рухляди, тому дьяку с домочадцы надлежит отбюыть к новому их жительству без промедления...
Никто ничего не супел понять. Дьяка, его жену и всех двенадцать сыновей вытолкали на майдан. Конные, с двух сторон, велели им, не заходя в дом, пешим порядком идти в Соломино, за двести пятьдесят маховых верст...
Последнее, что увидел дьяк Челюсной - это как негрюмовцы попадали на колени у церкви, а конные князя Афанасия рассыпались по селу, ломясь в хаты и клуни. Сразу в двух местах над Негрюмово захлопал крыльями гигантский красный петух, но Чепурного и его семейных били нагайками, не позволяя оглядываться.
Они так и шли. Впереди дьяк в брусничном кафтане, с совой на плече. На руках он нёс младшего, годовалого сына. Следом шла жена , за ней старик-отец, а дальше, мал-мала-меньше головами - сыновья. Замыкал шествие старший сын.
К вечеру мороз покрепчал. Скакавшие рядом конные потягивали водку из глиняных плошек, глумились.
Солнце сползло за морозные деревья. Ребенок на груди дьяка перестал плакать. Сам дьяк еще пытался докричаиться до конвойных, что он не виноват, что тут ошибка, что Государь его ценит и просто не знает, как нехопошо поступают с его верным слугой.
А еще дьяк глотал слезы от бессилия потому, что понимал - в Приказе заменить его некем. Он, Челюсной, лучше других знает, как нехорошо теперь в Божьем мире. Польша только и ждет, когда ослабнет рука Москвы в Белой Руси. На Украине - того и гляди нестойкие в слове козаки ударят по южным городам. Темен и непредсказуем Крым, сабли откуда нужно ждать всякий час. Совсем худо обстоят дела с Турцией. Тут вопрос войны - вопрос нескольких дней.
... Сыновья начали мереть через несколько часов. Живые прикапывали покойников снегом, поверх белых холмиков оставляли нательные крестики. Уже совсем стемнело, но луковица луны высвечивала пространство светом поминальной лампады.
По следу людей шли волки.
Уже за полночь дьяк схоронил жену и отца. Конные охранники ни разу не слезли с коней, не помогли дьяку.Ближе к утру он понял, что напрасно пытается согреть дыханием младенца на руках.
Когда соорудил холмик над младенцем - волки стояли совсем рядом, полуокружьем от людей. Конный стрельнул, но звери лишь оскалили морды и не отступили.
Дьяк остался один. Он не желал идти дальше. Но конвойные хлестали его по спине, и сова лишь, уходя от удара, отлетала от плеча. Но как только кнут умолкал - птица садилась на место.
Он снова шел. Он уже понял, что его нарочно отправили пешком, чтобы уничтожить семью под корень. Никто ни в каким Соломине его не ждет, да и вряд ли оно вообще есть - это Соломино. Но даже теперь дьяк Чепурной не жалел, что не бежал за рубеж, куда еще на той неделе звал его печатник царского двора Иван Федоров...
На Москве все знали, как лютует царь от того, что лучшие умы державы бегут во вражеские страны. Бежали братья Черкасские, переметнулись к полякам дети дворянские Тетерин и Сарызохин. Иван Васильевич правит уже несколько десятков лет, и каждый год жизнь в стране становится всё горше. Уж на что князь Андрей Курбский ходил правой рукой царя - а и тот шкуру спасать утёк за рубеж. Как ему туда Иван Васильевич написал , дай Бог памяти? "А Российские самодержцы изначала сами владеют свои государьтсвы, а не бояре и вельможи. Того в своем злобстве ты не мог еси разсудити" .
... Странно, но ногам дьяка становилось теплее. К удивлению своему, опустив глаза, он увидел голые белые пальцы, торчащие из обрывков юфтевых сапог. А скоро тепло, поднявшись к груди, размягчило дьяка. Впервые за долгие годы он подобрел,неожиданно почувствовал даже любовь к свои конвойным. Он пытался заговорить с ними, но слова оседали на окаменевших губах белым мохнатым инеем. И когда дьяк , в очередной раз, сел прямо в сугроб - конные его уже не стегали. Через малое время один сказал другому, пуская пар в замороженную бороду:
- Птицу возьми, Ерёма.
Ерёма вахловато сполз с коня и шагнул к замерзшему дьяку. Но сова не стала ждать. Шумно махнув крыльями, она отпустила ккогти на плече хозяина и медленно подлялась вверх. Конвой еще долго глядел, задрав бороды, как сова уходила в серое небо, к луковице луны, заливавшей мир лампадным светом...