Страшная история

                Юле Латыниной, с любовью
     Черной-черной, темной-претемной ночью по шоссе шла Саша. И сосала она сушку. Шла она с кладбища, с могилы Распутина, и сушка - единственное, что оставалось из провизии у Саши. На кладбище она принесла блинчики и оладышки, но по доброте сердечной отдала их мертвым, Абдулову и Фараде, вылезших из могил и танцующих в лунном свете софитов, шустро перебегающих с Первого канала на Второй, они и на Третий пытались проникнуть, но мусора не пустили, застолбили они канальчик за рылами своими опухшими, рамсами братановскими, калом красным, когда стакан водки - рраз и ксиву в рожу - на. И все довольны. Ибо юмор. Юмора тоже было до х...я и больше, тут тебе петросянистые армяне, жидовствующие грузины, русские мужики в бабьих срядах, но венец, перл - сам Задоронов, тоже зомби, но неявный, скрывающий свою мервую сущность под пиджаком от " Бриони".
     - Оказался наш отец не отцом, а сукою, - провыл волчьим голосом оборотень, звякнул гитарной струной и отправился искать ОВИР, перепутав кладбище с Армавиром. Он влез в окно учреждения, обглодал два сейфа и если б не чудотворная икона, висевшая на стене между Сталиным и Путиным, натворил бы делов, но святость изгнала оборотня наружу и теперь он бродил среди осин, серебрящихся морщинистой корой, склонивших ветви под тяжелыми телами мертвых русалок, толстеньких, с хохляцким выговором и лохматой пиз...й, оранжевоголовой мамой, мужем-гомиком и нестареющим латышом, приплясывающим и машущим руками, стоя в центре огромной лужи извергнутых салатов, бодяжного вискаря, еще более бодяжного кокса и осклизлых презервативов, именуемых почему-то экспертами.
     Саша поперхнулась сушкой, закряхтела, " МиГом" протрезвела, задумалась. " Как там чурки ?" - эта мысль ворохнулась тяжко в ее голове, но тут же исчезла, уступив место торжеству и ликованию. Народ не подвел. Он был готов окончательно стать грибом, не тем, о коем гнали Шолохов и Курехин, ныне тоже зомби, один выращивал грибы-вешенки в Краснодарском крае Екатеринодарской губернии, а другой сидел на крыше, мечтая о водных лыжах и Ямайке, где сейчас блаженствовал Петр-Бэтр, так мечтавший о новогодних холодах и снеге, укатываемом лыжами, сноубордами и ползающими с обмороженными конечностями бомжами, отчего-то забытыми в этом году стойкими рок-музыкантами, небритыми, полупьяными, одинаково отвратными, несмотря на декларируемые ими ценности в виде Химок, Фимок, финок, карелок и тарелок, доверху студенящихся свинячьим холодцом. Саша протанцевала несколько па из балета " Спартак", из финальной сцены, где тысячи легионеров Красса в количестве трех штук закалывают трепещущегося в лосинах с могучим рельефом восставшего члена вождя рабов, в майке с красной полосой и солнцезащитных очках с одним стеклышком, небрежно насунутых Цоем на одно ухо.
     - Даешь Беломорканал !
     Мимо Саши маршем прошли зомби, стройной колонной в шеренгу по пять, Проханов, Гордон, Пушкин, Масляков, Ф.Скляр, Суворов, Македонский, Солженицын, Маршал, Фадеев и примкнувший к ним Эрнст, надев личину какого-то левого Саши с Уралмаша. За Эрнстом бежал злобно матерящийся Ройзман, знавший всех " Уралмашевских" и потому заподозривший подлог и подвох, Гозман, гумозящий во имя, отчество и фамилию и бородатый Перельман с Якобсоном, перепутавшим мою страшную историю с кошмарным сном генерала Макашова.
      Саша перекрестилась и вздохнула : " Мамынька, пресвятая Богородица, спаси и помилуй", но договорить не смогла, потеряв дар речи и способность мыслить. На лакированном " Хорьхе" промчался в обнимку с носастой девкой живой и веселый Невзоров, улыбнулся, пожал руку и прослезился. Вынул портсигар, угостил трубочкой, присвистнул чижиком и, напевая " На белом катере, к такой-то матери", рванул дальше, за горизонты сознания.
      А тут я проснулся. Долго посмеиваясь в темноте, курил, гладил теплый бок кошки, прижавшейся ко мне, наконец, встал, умылся, выпил кофе и решил подогнать эту страшную историю самой умной рыжей бабе, встреченной мною за два с половиной года скитаний и изучений различных сортов пластмасс.