1

Я помню расписание всех автобусов и маршруток, которые ведут до моего района, но предпочитаю забыть туда путь в эту ночь. Я сажусь на зеркальный семьдесят первому автобус и железная громада теперь сама управляет моей дорогой. Мну занемевшие пальцы, играю ноктюрн щелчками фаланг, рисую *** на запотевшем стекле. Женщина рядом морщит лоб сначала от хруста, затем сворачивает губы дудой, когда я заканчиваю свое творение примитивизма. Выказывает недовольство то ли потому что весь ее мир, который она разглядывала через муть окна, стал четче и реальнее из проступающих линий, то ли потому что она не любит хуи. Склоняюсь к первому. Всем хочется убежать от реальности. Пусть даже глядя в заиндевевшее стекло.

Нужно выпрыгнуть у магазина с надписью "Шторы". Первая вывеска мерцает неоновой синевой (кроме последней потухшей буквы) возникает через пять минут, хотя мне трястись добрых полчаса. Проезжаю дальше. Звоню и, нехотя, уточняю. "Шторы" и никакой добавки.

Воображение отправляет меня в детство. Зима и вечер вообще поры замечтательные. Помню, как в детстве мне нравилось исследовать мир через синие полотнища гардин, которые меняли цвет солнца, небесных витрин и однояйцевых многоэтажек, становясь низкобюджетным спецэффектом. Искаженное восприятие ранних лет во многом спасительно. Как и преломленное видение мира людей творческих.
А женщина куда-то исчезла. Я заметил ее пропажу только стоя у дверей. Наверное, ушла к своим "Шторам", утекла по своим женским делам.

Как только я высадился, то увидел привычную сцену. Если бы я был художником, то я бы написал картину "Махач". Хотя, наверное, "Три Богатыря" и были об этом же. Если бы слова были мне подвластны, то воспел бы в оде. Или написал миниатюру.

Диалоги можно не придумывать, а нагло транслировать в блокнотик.
— Ты чеее?
— Че я-то??
— А ничоо.
И глухой удар по убитому мурлу одного. Кряхтение обоих прилагается. Красота. Неизвестно откуда выпрыгнул еще один. Вероятно, не знающий чью сторону принять. Один снабжает Беломором, другой — Путинкой. Встал между ними замковым камнем, чтобы разнять, и получил свою порцию объятий с кулаком. Боец ликовал с минуту, затем стал интересоваться самочувствием поверженных. И даже прикладывать им лед.

Все это настолько близко и буднично, что почти не тронуло меня. Как привычны надписи на заборах, окрики, выброшенные из окна в спины уходящих, или шутки про прошлогодний хлеб. Это было приятным уличным спектаклем, который разыгрался в нужное время, потому что в Питере нельзя приходить вовремя. Железное правило.

Зато мороз не ждал. Он вцепился в каждый открытый участок кожи. И с каждой минутой на улице становилось все неуютнее: мерцающие фонари резали глаза, темнота становилась гуще, ноги обдувались ветром, поэтому приходилось мяться, чтобы окончательно не закоченеть.

Сначала я услышал тихий голос звякнувших бутылок, которые друг нес в сумке, затем его веселый окрик. Я не пессимист, но одна из бутылок точно наполовину пуста. Это можно было предсказать , не раскидывая карты, по слегка рассеянному взгляду и некой медлительности, не присущей ему в обычном состоянии.

— Нам нужно найти хату до полуночи, иначе метро – это лучшее, что нас ожидает. Но туда с бухлом вряд ли пропихнешься. Если вообще пропихнешься.
— Тебе явно нужно выпить, иначе эта занудная болтовня не кончится. – он скинул рюкзак, достал оттуда початый эликсир счастья и протянул мне. Я отпил немного, закашлялся и наглотался морозного воздуха. – кхе,крепкая дрянь. Что это?
— Яблочный виски, кажется. Но могли налить хоть мочу со спиртом. Этого мы все равно не узнаем.
Мы стали обзванивать знакомых, привычная иллюзия тепла сопутствовала повышению градуса алкоголя в крови, настроение карабкалось за градусами. Люди рассекали снег, будто бы в сапогах-скороходах, и мучительно ожидали боя курантов и последующей ночи. Если первый день в году по ощущениям самый короткий в году, то предновогодние сутки нескончаемы, поскольку их жаждут.

Нас ждали на нескольких квартирах, полночь неизменно приближалась, поэтому мы решили отправиться к ближайшей. Прокляв нумерацию питерских домов, мы кое-как добрались до высотки, набрали код домофона и пробрались внутрь.

Сколько таких ребят нашего возраста разбросано по квартирам многоэтажек? Сколько взрослых сбиты в кучи этой ночью? Сколько алкоголя текло по усам да попало в рот?

Подъезд был грязный, но ничем не пах. Люблю такие. Стены в таких домах похожи на забытые блокноты, найденные через лет –дцать – проводники прошлого, диалоги с будущим. Мне нравится смотреть на выцарапанную ключом надпись «Настя шлюха» и думать об этой девушке. О гравировщике. Размышлять о правдивости этой эмоции, вмурованной в стену. Об инструментарии.

— Смотри. – Олег тыкает в надпись «В 68 квартире петух» и улыбается солнцем – лучится. Ему хорошо. Парню из 68 было не очень. Или плевать. Или не заметил. Вечера бывают замечтательными.

Мы докурили ментоловые сигареты, добрались до нужного этажа. Дверь была выдворена за порог, поскольку в ней не было нужды. Около квартиры стояли трое, они гладили друг друга, но совсем не так, как задумано гладить. Вслушайтесь в это плавное слово, где буквы скользят, как рука по чьим-то шелковым волосам или шершавой коже. Они – не гладили. Я передумал. Они растирали друг друга, зажимаясь в углу. Доводили друг друга до кипения. До разгоряченного желания. Затем охлаждали пыл или ждали освободившейся комнатушки. А можно и в ванной.

Играла дрянь, но громко. Это спасало. Нужно было наклоняться к уху, чтобы возможно было расслышать оратора. Олег быстро побежал знакомиться с теми, с кем не довелось знаться, а я расположился на диване, потому что устал бродить. Хотелось отогреться, поэтому я откупорил вторую бутылку.

Вместо фэйсконтроля нужно было просто украсить бутылкой праздничный стол. Вместо новогодней елки. Гирлянды тут еще были вместе с гипсовыми Дедами Морозами, но елки уже не стояло. Плохая имитация, но, может, игра актеров будет профессиональной и на убогие декорации никто не обратит внимания. В такие места приходят, чтобы забыться самим. И чтобы запомнилась ночь. Роли раздает алкоголь, но с ним имеют дело не в первый раз, поэтому основные вехи сценария можно предугадать.

Он – тихоня, забьется в угол и будет рыдать. Она пойдет его утешать, потому что давно влюблена, поэтому вообще и пришла, отпрашивалась у родителей к Юле и никаких мальчиков! вы что! Знает, что ей придется вступить с заготовленной речью. Ей придется неумело г л а д и т ь, этому она училась дома, прорабатывая возможные импровизации и отклонения от сюжета. Она пришла, чтобы он ушел с ней (план максимум). Она пришла, чтобы он вошел в нее (план минимум). Она подвела глаза и выпила ровно столько, чтобы смелость ее не оставила.

Троица в другой комнате создает иллюзию движения. Они ругаются, кто-то из них блюет (лучше на ковер), тогда ругань усилится, двое прячутся в тела друг друга, оставшийся становится донором телефона. Ему нужно чем-то себя занять, чтобы не чувствовать себя брошенным. Он отвечает на сообщения, зовет больше людей, звонит первой любви, имя которой вспоминает с трудом, потому что у него было много первых любовей.
Хозяин непредсказуем, как и неизвестные. Они будут корректировать взлеты и падения этого вечера. Хочется увидеть среди них живого. Пришедшего за человеком.

И бал начался. Я не успевал вглядываться в эти лица. Не запоминал имена. Алкоголь понемногу взял верх над рассудком, поэтому память о ночи была изрезана дыроколом.

Помню, как я проснулся от разговора двоих. Он уповал на сознательность, а, может, просто не сдержался и стал рассказывать о своей любви. Она его предала, ушла к другому. А ему – больно. Он хочет маховик времени. Хочет, чтобы все было, как раньше. Рассказывает о том, как они ездили в Крым, как его любит ее мать, какие сладкие у нее губы, а кожа пахнет персиком. Литры алкоголя выходят из организма пролитыми слезами. Его собеседница сидела со слишком серьезным лицом. Ее мутило. Она порывалась уйти, но напор был силен. Вы же знаете отчаянно влюбленных. Когда он договорил, девушка неприлично долго молчала.
— Ну? – спросил он безутешно. Ему хотелось ласки, чтобы ему сказали, что все наладится. Может, не персиковой рукой, но какой-то другой. Не такой безнадежной, как его.
— Меня сейчас стошнит от этой ванили.— и она финишировала на пол.
Я звонко рассмеялся.

Актеры поспешили к следующему действию, а я вновь заснул. Эта комната была своего рода исповедальней, где многие решали опорожнить душу.

Второй раз мой сон нарушило желание отлить. Туалет был заперт, поэтому пришлось идти в ванную. Первое что бросилось в глаза пьяному человеку – это пурпур на внутренней стенке полупрозрачной душевой кабинки. Когда я открыл, то увидел лежащего в красноватой луже блевоты парня. Мисс Марпл, никто не убит! Кто-то просто переборщил с количеством фаршированных помидоров на душу населения. Не с алкоголем – его еще успеют охаять утром.

Когда я вернулся, в комнате на окне сидел незнакомец и вглядывался в небо с запрокинутой головой.
— Это моя звезда. Посмотри на нее. – сказал он тихим нежным голосом так, как будто мы были знакомы раньше, сто лет до этого, я вышел на минуту, но вернулся и мы просто продолжили застывший диалог.
Я никогда не понимал, когда мне указывали на созвездия. Не видел их. Как-то так устроены мои глаза. Я смотрел на россыпь звезд. Каждая мерцала, как свеча на пироге именинницы-Земли. Я почему-то постарался задуть их.

Он улыбнулся мне, как будто бы понял. Или на самом деле понял. Может, почувствовал.
— Мы сегодня здесь зря. Мы…здесь…сегодня.— он уронил фразу и снова стал разглядывать небо, а небо тысячами огней смотрело на него. – Неправильно это. Не праздник это. Но…как по-другому?
Я молчал. Был переполнен пустотой.
Он выхватил из внутреннего кармана бутыль водки – протянул мне.
— Пей. – я хотел отказаться, но он договорил. – все равно не знаем другой дороги.

Отхлебнул, зажмурился, крякнул.

Я выпил, потому что другой дороги и правда не было. И ни семьдесят первый, ни семнадцатый не укажут верного маршрута. Ни звезды, потому что я не смогу найти путеводную – так решили мои глаза.
После разговора я чувствовал себя перегоревшей буквой в надписи «Шторы», но за этим я и искал человека, чтобы он нашел его во мне. Хотя бы утопленника.

Наутро никто не знал о хозяине звезды.