Данный голос 9-10

                Свой дебет

– Ну, положим  одно такое дело как-то обозначилось. Но остается еще, по крайней мере, ...да, со счета сбиться  немудрено. Придется вспоминать, следуя ходу, так сказать, повествования.
 Итак, ты рассказывала про свои корни, дошли до Антонины Александровны, и ты стала говорить о чувстве вины перед ней. Здесь все логично. Потом  рассуждения об ответственности  посланной жизни, и то же, но уже, употребив термин «культивация фенотипа». Так, и вот фраза: «И уже 2000 лет она – эта стратегия [культивации] – приобрела наиболее совершенную огранку...». Потом на протяжении целой главы идет  наскакивание на  почтеннейший  институт (коллизия «Слон и Моська), преобразовавший стратегию в тактику, и в повседневную практику наставления человека на путь истинный.  Тут же, заметь, неподдельное восхищение  многоуравневостью Священных книг. Но базовый уровень – притчевый. И отрицать, что он основа – бессмысленно.
Тебе захотелось карабкаться выше – ради Бога, бывали и несравненно более отважные товарищи. Но все  чувствовали себя  защищенными, только спустившись в базовый лагерь. Притча – приют массового сознания, а потому и объект культуры.
  Хотелось бы думать, что и в будущем  этим устоям ничего не грозит.  Но, однако … Ты меня тоже одергивай, судьбы человечества, всегда, волнуют сильнее, нежели собственные  –  факт тривиальный.
– Да хватит оправдываться. Вот видишь, как я осмелела, потому что  уже взрослая тетенька, и есть осознанный  выбор, а поползновения на устоявшиеся понятия… .  Не отвергла  их, но вижу в пределах жизни. Ад и Спасение, например. Более того,  заметил, наверное, что даже не подступилась к понятию «Божья Кара», боясь собственного занудства.
 И еще. Вот есть  крохотная задачка «себя накормить» – решается в два счета – чаек на кухне попила, что-то перехватила, сыта. А теперь если бы передо мной   была задача: «накормить – прокормить других (детей, язвенников – разных). Когда  существует  «организационный момент» в отношении больших разнородных групп, то без «кулинарных» ухищрений не обойтись.  «Закон Божий для семьи и школы со многими иллюстрациями» –  составлен с позиций радетелей – организаторов духовного  пропитания  разных групп и многих поколений. Слава Богу – дошло, наконец. Но все равно, без «организационных моментов»  лучше.  У Джойса в «Портрете молодого художника», помнишь, с каким чувством – сродни ликованию души – произошло высвобождение из кокона католического ученичества, найдя свою дорогу Веры.
–  Да, Джойс. Но  у тебя не  Джойс. Я вот вспомнил нашего простодушного Александра Ивановича Кошелева, в «Записках» которого упоминаются молодые русские любомудры образца 1825 года. Так вот он пишет «христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше Евангелия и других священных книг». Так что если про «радетелей»,  часом, и самой легко угодить  к любомудрам. Оговорись, хотя бы для приличия «по моему мнению».
-- По моему мнению, без организационных моментов лучше.
--Хорошо.  Но все-таки  вопрос на засыпку – Антонина Александровна не была религиозной, сама писала, что в 14 лет оказалась  предоставленной сама себе. Мы  вокруг ее истовости кругами ходили, пришли даже к понятию «грех». Но насколько она была безошибочно воспитана, как бы сказали, в духе христианской морали, мы  напрямую  даже не упоминали, и так понятно. Как все складывалось?
– Поняла.  Иначе говоря, ты спрашиваешь, как так мама воспитывалась, что к ней  потом не могла прилипнуть никакая пакость – подличанье, готовность к предательству, и другое.
 Как формировался иммунитет, невосприимчивость к заразе? Правильно?
 Но употребленные термины заставляют меня обратиться... к эпидемиологии.
– А что, пожалуй, правомочно. Эпидемия, синоним разгула, а безобразные социально распространенные явления, так и обозначаются. Справиться с эпидемией  можно, лишь решив проблемы  формирования иммунитета.
– Тогда открываем учебник эпидемиологии:    
 «Все мероприятия можно разделить на две большие группы. К первой можно отнести народнохозяйственные. Они лежат в области повышения материального благосостояния, всемерного развития культуры, введения обязательного среднего образования, расширения жилищного строительства.
Специальные профилактические мероприятия:
Меры в отношении источника инфекции
Меры по перерыву, разрушению механизма  передачи инфекции
Меры по повышению невосприимчивости населения
 – создание активного иммунитета с помощью применения разнообразных вакцин».
Вот тебе и ответ – в мамином случае был создан активный иммунитет с помощью вакцин, то есть прививок.
И мама, и партийный дедушка, председатель колхоза, и бабушка – командир, вся семья, каждый в свое время получил свою прививку – крещение в Храме, и все, что за ним следует в первые же годы жизни: «нельзя, это плохо, никогда плохое не делай – Боженька все видит, Боженька накажет». Вот тебе и «наслышка», и «допритчевый» уровень христианского знания.
 Продолжать?
 Мама родилась в то время, когда без всякого «материального благосостояния» у населения (не знаю –  всего ли, но у крестьянского – «христианского» точно) был высокий активный иммунитет. Ну, невосприимчивы они были к мерзостям, хотя их источники периодически появлялись путем социальных мутаций – засуличи с желябовыми из их числа, не говоря о бытовых прохиндеях.   
 Но прослойка здорового, невосприимчивого населения была столь надежна, что возникшая, было, нравственная чума, одиночными субъектами так и довольствовалась.
– А отец?
– Моя долгая, долгая боль... Я думаю, что правильно угадала его трагедию. Первые прививки были, несомненно, но непрекращающееся сотрясение мозга с 6 до 16 лет, сделало из него глубокого инвалида. Это  первично. Водка после.


               
 ГЛАВА 3
               
О любви и ревности

С утра заморосил дождик. Вставать не хотелось, хотя знала, что опаздываю на электричку.  «А, когда поеду, тогда и приеду, на 9.40 успею точно». Но, закопавшись с утренними делами, умудрилась, выскакивая из дому, не посмотреть на часы, и электричка, предательским образом, обогнала меня на подходе (подбеге) к платформе. Все, дальше перерыв, наверное, 11-ти часовую отменят, как это обычно случается в последнее время. Нет, вроде, не отменяют. Значит, есть час времени, и торчать на нашей городской платформе, совсем не к чему. Поеду куда-нибудь в лес, хотя бы на 76км.
Все так и случилось.  Села в электричку противоположного направления, благо, она подходила, и через 6 минут я была уже там. Здорово. Вот он, этот самый воздух, за которым ехала – летний, парной, с миллионом всяких пахучих обертонов. 2 секунды и полный порядок – душа абсолютно свежая, глаза раскрытые, ноздри работают как пожарная помпа. Словом, счастье бытия.
Стояла на платформе, чуть ниже, на приступочке, и смотрела на верхушки деревьев.
– Чего там мокните – идите под мой зонтик.
Перевожу глаза, и вижу перед собой тетку. Остановившись прямо передо мной, она ко мне и обращалась, что я вовсе, не сразу поняла. Она улыбалась и, явно, приглашала к разговору,  не медля, и начала его:
– Ничего не успеваю делать. А, вон, травища так и прет – тепло, мокро, все в огороде заросло, а внучка ничего делать не делает. Только, вот, когда в три уложу, после обеда, так часика два только и могу поработать.
Говорила она четким сильным голосом, переключив на себя, все мое внимание. Я смотрела не нее снизу вверх, и сразу же привлекли мой взор к себе ее необыкновенно крепенькие, в спортивных штанах и кроссовках, широко расставленные ноги. Под зонтом она стояла очень прямо, от нее, таки, веяло силищей, прыткостью, сноровкой, и еще чем-то таким, что сразу заставляло увидеть  без единой травинки, холеный участок, чистый-пречистый дачный домик, полный-преполный холодильник с всякими домашними вкусностями.
В общем, тетка 1000 вольт. Ее лицо с мясистым носом, живыми светлыми глазками, множеством морщинок, было удивительного персикового цвета, и говорило о том типе здоровья русской бабы, которая, страдая бешеной гипертонией, могла всегда свою болячку послать к черту, и своротить (ежели по ее убеждению надо было) целые горы.
Таких теток я всегда ужасно боялась в общежитии. Они, как танки, вечно прут вперед, орут по каждому поводу на лестничных площадках и в магазинах, и могут задолбать меня при каких-либо стычках, за полсекунды. Поэтому я обхожу их за три версты. О чем говорить с такой теткой –  понятия не имела.
Но ей, как выяснилось, от меня нужны были некие утвердительные междометия, вовсе не слова, а тем более, какие-то высказывания. Говорила она.
Из первых трех вводных фраз я узнала вот об этом чистом доме, полном холодильнике, ее дочери, подбрасывающей не лето трехлетнюю девочку-капризулю, и о том, что полгода назад у нее умер муж. Потом, из отдельных вкраплений,  узнала, что ей 69 (на вид не больше 55-ти), что замужем за этим мужем она была 24 года, из чего я сделала заключение, что муж этот второй, или еще какой-то по счету, ну уж точно  не первый.
Ее характер делал вероятными предположения о том, что доводилось выступать ей и в роли разлучницы и отбивальщицы чужих мужей. И верно, каким-то таким образом, она заполучила в мужья того человека, о котором почему-то собралась рассказать мне на тихом безлюдном полустанке, стоя 20 или 30 минут в одной позе, с расставленными крепкими ногами, под зонтом, не меняя руки, не выводя её из резко согнутого положения. 
– Вот он умер полгода назад, и ровно через день я узнала, что все последние 5 лет у него в Москве была любовница. Да, нужно умереть на час позже, чем муж. Обязательно. Только за этот час можно узнать всю правду о нем, и сохранить свое добро. Умри я на час раньше, чем он, она бы уже была в моем доме, всё бы прибрала к себе. Точно говорю. Я в этом убедилась.
А знаете, как я узнала, что у него была любовница? Она бы могла мне говорить все, что угодно – мы живем с ней в одном доме 30 лет, и все 30 лет ненавидим друг друга. Конечно, она со злобы могла бы все, что хочешь, мне в лицо выплеснуть. Я бы ей не поверила. Вот, скажи она просто так, что ты не знала, а я все пять лет была его любовницей, я бы не поверила. Подумала бы: «Вот гадина, разозлить меня хочет». А тут пришлось поверить.
Он на инвалидности был, нельзя ему  было много таскать. Всегда говорил: не больше 5 кг. Так что, когда он с дачи уезжал, то где-то 5 килограмм, чего-нибудь,  и брал, то смородины, то яблок. Я ему в двух пакетах поровну в две руки так, примерно, и давала.
Так вот, эта гадина, мне и сказала, что Твой, мне все время по пять кг чего-нибудь, с твоей дачи, обязательно привезет, то смородины, то яблок. Она, видите ли, дорогу в овощной магазин позабыла. Стерва! Это она с моей дачи питалась.
– Нет, вы знаете, как она мне так сказала, я поверила. Точно, все сходится. Раз я ему дала яблок 30 – красных таких, сорт  штрефель. И она мне говорит, что раз он ей привез 30 яблок красных, штрефель. Нет, так не соврешь. Да, была она его любовницей, это правда. Ой, знаете, как обидно было это узнать.
Мы, как получили этот участок, так я, как одержимая, на нем пахаю. Внучки еще не было, и я – с утра до темна. По 5 месяцев в Москву не ездила. Он ко мне приезжал и уезжал. Никогда – с пустыми  руками. Он  только на выходные. Ну, правда, когда шло строительство, то строил, в основном, он. Так он домовитый.  Все делать мог. Но вот только болел. Инвалидом был. У него урология. И вот эта гадина, зимой мне говорила, что это я его здесь на лето бросаю, меняю на свою дачу. Он, мол,  голодный сидит. Видите ли, она его жалеет. Дожалелась. В любовницы угодила. Дура старая. Конечно, своего мужика нет, так она его обстирывать принялась. А то я, как  не приеду, все у него спрашиваю, да удивляюсь, куда это мясо из холодильника делось. Уезжаю, забью полным-полно, и уже через неделю ничего нет. Это он все ей таскал. Обидно. А я тут ничего не знала, все старалась больше, да больше на огороде поработать. У меня земля лоснилась всегда. Ни одной травинки. Все успевала вовремя проредить, да прополоть. Со своих 5 соток на всю зиму заготавливали и картошки, и варенья, и кабачков с огурцами. Это все я. Он работать не мог. Приезжал только на выходные. Все в Москву рвался. Теперь понятно. А я все: «да чего тебе там делать – поживи здесь». Теперь понятно – к ней рвался.
А умирал он, знаете как? Жуть.
Выпить он у меня был не дурак. И вот в тот день получил пенсию, и стал гудеть со своим приятелем  часов с 11 утра. До часу я потерпела, а потом сказала, чтобы выметались – надоели до смерти. Ну, это значит, он меня стервой обозвал, бутылку – под мышку, и на улицу со своим забулдыгой. Ну, я из окна, с кухни, часов до 6-ти во дворе их видела – под грибком сидели, потом принялись с другими козла забивать, а вот часов в шесть, смотрю, куда-то поперлись. Черт, думаю, с ними, так и лучше, а то срамота какая на весь двор.
 И вот, не поверите, ровно в семь, меня как какая сила схватила. В Бога я не верю, но тут – передать невозможно – душа зашлась, в ушах зазвенело,  аккурат, посмотрела на часы – ровно семь. И вот через 15 минут соседка звонит – Твой у метро валяется. Я, значит, быстро, в чем была, побежала. Подбегаю – столпотворение у лавочки, и  Мой к ней прислонютый – голова свисает, бровь рассечена, кровь по лицу хлещет.  Подбегаю, растолкала всех, к нему наклонилась, а он как захрипел, и дергаться стали левая рука и нога. Потом мне сказали, что минут 15 назад, то есть, ровно в 7, когда меня шарахнуло, он стоял – стоял, и вдруг, валиться стал, ноги его подкосились, и он лицом упал на такую низенькую ограду – бровь то и распорол.
 Ну, кто-то в милицию позвонил. Она как раз приехала. Я говорю, мол, его жена, а милиционер мне: «умирает ваш муженек» – и уехали.
Я его поволокла домой. Нога волочится, он чего-то хрипит. Ну, завела его кое-как, на постель стала закидывать, и вдруг из него рвота. Да какая. Фонтаном! До стенки. Ну, я его стала ворочать, быстро переодела, а сама – в ванну, стирать. Все замочила, стираю, а до самой не доходит, что он помирает – ругаюсь – черт, такой, пьяница, когда я тут все постираю.
Ну постирала. Захожу к нему. Он чистый лежит. И тут опять рвота. Уже красная какая-то. Но опять фонтаном, и до стенки. Опять я его ворочать, да переодевать в чистое. Постель, главное, приходится менять – весь пододеяльник, постынь, кошмар. Так, до 4-х часов утра, когда он умер, так не осталось ни одной сухой простыни и наволочки. Про его трусы – не говорю. Потом, уж он лежал у меня голый.
Ну, конечно, вызвала ему скорую. С 4-го управления. Он там стоял, когда работал, был в этой системе. Так и потом медобслуживание там осталось. У меня тоже там карточка. До сих пор. Но сейчас,  чего-то, они совсем не такие. Да я и не обращаюсь. А тогда, когда приехали, уж, не знают, кого спасать. У меня давление – 260, он храпит. Мне сделали укол, а ему уж, и не стали. На всю левую сторону его парализовало, язык высовывается, тоже влево свисает. Ну, мне укол сделали, я, вроде, как и отключилась, как автомат, из спальни в ванну бегаю, все белье стираю. Ну, вот в 4 часа он и помер.
И знаете, я неверующая, но все удивляюсь, что это меня в семь часов, аккурат, когда его первый раз шибануло, такая сила пробила. Я ведь сначала, даже не поняла, но прямо мороз по коже пошел. Страсть Господняя.
Ну, вот, а после похорон, на следующий день, мне эта стерва и говорит, что его любовницей была. И про яблоки, и по смородину. Плачет, меня обзывает. Это, мол, я его до могилы довела. Не поверите – у меня все перевернулось, обида до сих пор душит. И ежели бы, кто другая, а то эта стерва, с которой всю жизнь цапались. А вы говорите любовь. Подлость одна, а не любовь.
Ведь умри я первой, он бы сразу ее в дом привел, все добро бы она заграбастала. И сейчас, мимо ее двери идти не могу, так бы и разнесла все.
– Да чего вы все там мокните – идите же под зонтик. Правда, вот электричка подходит. В какой вагон пойдем? Во второй? Он как раз не моторный.
Я увидела электричку, и ошалело посмотрела на спутницу. Перспектива выслушивать ее еще два часа, мне показалась столь жуткой, что я с ходу сказала, что мне нужно, наоборот, в последний – так  удобнее сходить. «Вы, что ли, где-нибудь, в районе Яузы работаете? Там у меня как раз дочь живет – я знаю, что тогда, действительно, удобнее в задние вагоны». Я хмыкнула что-то нечленораздельное, и быстро пошла прочь от этой тетки.
 Сидя в вагоне, вертелось в голове несвязное: «Любовь».  «Умереть на час позже».  «Схоронить добро». Дура, вечно жить собирается. «30 красных яблок дала», пересчитали идиотки старые. Тоже мне 100-летняя любовница у 70-ти летнего старикана. Детский сад наоборот. Любовники!
Нет, а правда, что это за вид привязанности у стариков? Такая же любовь? Со-привычники. Так, примерно, можно перевести с английского слово, очевидно, наиболее точно передающее это явление. А, собственно, почему? «Любви все возрасты...»
 Ты же убедилась, что твоя детская любовь «отнюдь не ерунда». Любовь, ее порядок. Только, возможно трепетнее и пронзительнее, чем много позже.
 По крайней мере, мне так запомнилось. Я, 11-летняя, испытала потрясающую гамму чувств, которая и сейчас, кроме удивления и трепета, других чувств не вызывает. Никакой насмешки. А про стариков, настоящих стариков, дай Бог, узнаю, может быть. Так, наверное...


– Иячка, моя родная, дорогая, как я рад видеть тебя за машинкой снова. Ура – жизнь продолжается, наше повествование задвигалось после 4-х месячного перерыва. Что,  наотдыхалась? Впереди трудовая зима?
– Чертенок. Опять за свое. Да, принялась за работу. Причем, за самую трудную часть старого. Помнишь, я обещала тебе рассказать о своих  любовях.
– Любви, ты хочешь сказать. Разве ты была многоликой в любви? В той любви, когда главным становится своя любовь, даже сомневаясь, любят ли тебя. Правда, я уж  призадумывался, была ли у моей Иячки такая  драгоценность. Да. А зачем будешь рассказывать? Человек в этой стихии управляется иными рычагами, нежели теми, о которых шла речь в предыдущей главе. Недаром, в религиозной литературе есть подразделение на «плотское» и «духовное», часто как на «плохое» и «хорошее».
– Да ладно, тебе.  «Плохое» – у плохих  ортодоксов – толкователей. У хороших –  все глубже. Природа любви, как и самого человека – двойственная, они этого не забывают. А про рычаги лучше сказать «и иные».  Принцип «и – и», не «или – или», как правило.
– Все. Я понял, уже не рад своему подстрекательству, готова завести  в топи в любой момент. Давай просто рассказывай и все.
– Слушаюсь.

                Дары небес

Благословенное состояние души в любовной смуте, узнано мною довольно рано, в 11 лет, в пятом классе. Я ничего не путаю.
– Но собираешься впутать меня. В какую-то банальную  сюжетную канву? «Он  на меня посмотрел, я на него посмотрела, он не посмотрел, я побежала и разревелась».
– Поняла. Не буду про канву. Буду про ощущения. Хоть немножко, разреши их привязать к определенным реалиям. Они были красивы.
… Итак, было воскресенье, был зимний, заснеженный бело-розовый лес  (солнца, сквозь всеобщую заиндивелость, хватало лишь на подрумянивание краешка неба, и самых высоких верхушек елок). Был лыжный поход учеников  пятого «А» класса со своим учителем физкультуры, обожаемого всеми, не только пятиклассницами, но, абсолютно всеми ученицами с пятого по восьмой классы (старше в школе не было).
 Насмешливый, ироничный, с ранней сединой, почти профессионал во всех видах спорта, наш учитель легко сделал свой предмет  любимым  занятием не только в школьное, но и внешкольное время. Даже в выходные. Преданно обожая учителя физкультуры, я терпела массу унижений, прошла многие круги ада, записываясь в секции гимнастики, баскетбола (к которым меня, под хохот, близко не подпустили), выступлений за честь школы в качестве ядрометальщицы, и тому подобное, мне, абсолютно, противопоказанное.  Зато, бывала и на коне – прыжки в длину, коньки, и, наконец, лыжи –  здесь у меня получалось. Но, далеко не сразу. С гигантскими преодолениями. На коньках – дикую боль в голеностопных суставах, на лыжах – поначалу быструю, до обмороков, усталость. Она, конечно, потом, со вторым дыханием, проходила. Но само передвигание ногами в лыжах становилось почти ненавистным.
И тут нас учитель физкультуры повел в длинный, порядка 15 км, лыжный поход. Я пошла. И фантастическая красота  леса, с фантастическими поворотами, изгибами, спусками и подъемами на лыжне, сотворили со мной чудо.  Достаточно легко преодолела  первый, самый трудный период. Открылось второе дыхание, одеревенелость прошла, заскользила с удовольствием, и на третьем км... внезапно начала влюбляться. С каждой секундой все сильнее и сильнее – в мальчика, легко и изящно, скользившего рядом. Он свободно и легко дышал, шутил, и, раскрасневшись, не превратился, как я, в рака цвета багровой алости, а становился все краше и краше. Он был безупречного розового цвета. Его карие, широко расставленные глаза излучали нечто такое, что заставило меня уже через полчаса сказать себе самой: «Я, кажется, здорово втюриваюсь в Вовку Меркулова».
Своих чувств я не сдерживала – это был достойный возлюбленный, хорошист, председатель совета отряда, словом, гордость 5-го «А».
Конечно, какие-то циркулирующие флюиды были, он тоже все чаще смотрел на меня, останавливался рядом при каждом удобном случае, и в конце похода пригласил вечером на каток. Я балдела от счастья. Была, правда, некая малость – отлично осознавала, что сил у меня не осталось  ни единой капельки, и какое волшебство должно было доставить меня на каток – понятия не имела. Кажется, я даже, слабо вымолвила, что очень сильно хочу пойти на каток, но пока я здорово устала от лыж.
Мой возлюбленный  широко улыбнулся, сказав, что это пустяки – впереди 2 часа. Если пообедать и полежать, то к семи можно совсем отдохнуть.
Я, примерно, так и сделала. Но на обед сил не было, на раздевание – тоже. Поэтому, в лыжных штанах и свитере сразу бухнулась на топчанчик, и заснула на полтора часа богатырским сном. Потом какая-то сила меня враз разбудила, и я, не открывая глаз, прислушалась к себе, и  поняла: точно, влюбилась. Это теперь со мной, и впереди еще целый вечер счастья – он меня пригласил на каток. Я пулей оделась, что-то пожевала, и поехала (да, от дома, на коньках до катка по всяким дорогам, в том числе, и  хорошо посыпанным песком).
И был вечер Счастья.  Здесь нужно прислушаться, и услышать ту самую катковую музыку – самую, самую великолепную. Нужно увидеть освещенную гладь катка с множеством ярких, веселых людей, и нас с моим возлюбленным среди этого волшебства.
Потом, правда, нужно было возвращаться домой. Предусмотрительно отказавшись от провожания, я, на зубах, двинулась в обратный путь.
По поселку я еще как-то передвигалась, особенно, видя прохожих, старалась даже разбежаться, и проехать красиво. Но когда переползла через железную дорогу, силы окончательно покинули меня. Я блаженно села в снег, прислонилась к березе, и закрыла глаза. И каждая минуточка этого счастливейшего дня  всплыла передо мною. Каждая заснеженная веточка в лесу, каждый круг катка. Очевидно, это был первый раз, когда сказала себе, что сейчас и умереть не страшно – я знаю, что такое Счастье.
Какая чудесная сила перенесла меня к дому, раздела, и уложила спать в мою чистую кровать, не помню. Следующие, за этим, полдня тоже не помню. Но часа в четыре назавтра (может, немного позже – мама была уже дома) было еще одно волшебство.
Очевидно, я закемарила, мама меня укрыла чем-то, я сладко заснула, и вдруг, сквозь сон услышала Божественную музыку про меня, про мою внезапную, потрясающую любовь. Я боялась пошелохнуться. И закрылась с головой, чтобы не видела мама, и рыдала навзрыд. От Счастья, от Благодарности, что живу, и что чувствую, и что мои уши могут слышать музыку, которая могла быть написана только про меня.
Потом, спустя время, я поняла, что это был 2-ой концерт Рахманинова. И всю жизнь знаю, что это про меня. И еще про таких же счастливо – мятущихся по этой  земле, которым сподобилось пережить великие минуты счастья, громадного, как сам Мир.
.... Спустя 10 лет я иду по Московской старинной улочке в районе Усачевки, смотрю на только что распустившиеся тополя, и, боясь повстречаться с прохожими, которые могут спугнуть, не понять моего Счастья, реву от благодарности к кому-то (к Богу я тогда напрямую не обращалась), кто подарил мне предыдущую ночь с 24-ого на 25-ое апреля. Мы впервые были вместе с моим любимым, ставшим через 3 месяца моим законным мужем. Его тоже звали Вовкой (его мама, моя мама, я, и другие близкие родные называли его именно так). Для других, конечно, он был Володей. (А интересно, как его сейчас называет жена?) Впрочем, это не суть. Это только сейчас пришло в голову.


– Ну, хорошо. Не суть, а сейчас-то чего глаза блестят. Как иная бабушка скажет: «Чай, не девушка». Мне с тобой очень трудно,  Иячка, опять спрашиваю, чем мы с тобой занимаемся –  пишем, или что? И потом, так вот и будет: «ночь с 24-го на 25-е»?
– Ну, ты же сам меня зажимаешь, чтоб никаких «он на меня посмотрел, я на него посмотрела».
– Да,  но не до такой же степени. Антураж  «ночи любви» кого хочешь, заинтригует. Тем более первой из длинного ряда ночей.   
– Особо длинного ряда не получится. Из всех трех лет формального замужества, дай Бог, наберется месяца четыре, чтобы назвать их рядом. А так, эпизоды, в лучшем случае, цепь эпизодов. Ведь, как ты помнишь, я после свадьбы осталась жить в общежитии, и долго оставалась «приходящей женой». А потом, когда начались ссоры, тем более старалась подольше жить у мамы.
– Как же мне с тобой трудно. Придется устроить день наводящих вопросов и письменных ответов. А сейчас я тебя спросил об обстоятельствах проистекания первой ночи любви с твоим любимым мужчиной. Желательно, конечно, пояснить, откуда он вообще возник.
– Ну, возник он опять-таки из зимнего леса в период студенческих каникул. Мы оба оказались участниками студенческого заезда в подмосковный дом отдыха, я в группке студенток – медичек, а он – студентов-маевцев.
Потом была сначала ранневесенняя, а после и поздневесенняя Москва. В тот год апрель был ранний, дружный и теплый, поэтому к 24-ому уже распустились деревья, и вылезла трава каких-то гигантских размеров.
И мы постоянно ходили в театры, постоянно целовались, и балдели со страшной силой, но ни разу не могли оказаться на одной площади какого-либо спального места. А в тот вечер мой любимый, идя навстречу пожеланиям трудящихся, то бишь, меня, такое общее спальное место изыскал самым невероятным и красивым образом.
 По установившейся традиции, вначале вечера мы были в театре, тогда в «Современнике», и я уже не помню – то ли первый, то ли какой другой раз, смотрели Володинскую пронзительную пьесу, потом вышли в одуряющую вечернюю весеннюю Москву, и ноги повели нас с площади Маяковского в Замоскворечье. Мы шли мимо Блаженного не менее, а, наверное, много более блаженные, оказались на Ордынке, и позвонили в ворота старого темного монастыря. Вернее, все сотворял он, я ничему не удивлялась, потому, как предощущала всеми фибрами своей души «оное событие». Само написание этого слова – событие – очень предрасполагает к тому, чтобы определить самое главное содержание его старым, дивным, мудрым словом «соитие». Я знала, что ему в эту ночь суждено было произойти, и где это будет – на луне, или за монастырскими темными стенами – меня, абсолютно, не волновало.
И вот, «дозвонившись, дождавшись привратника, дверь отворилась»...
И мы оказались на просторной территории с плодовыми деревьями и некопаными еще грядками и, главное, с настоящей сторожкой, посередь этого  заповедного сада.  Оказывается, некто, очень хороший наш общий знакомый здесь подрабатывал сторожем, и этот изумительный добротный, сколоченный из настоящих досок дворец – сторожка передавался в наше полное распоряжение на все длинные (короткие!) ночные весенние часы. В сторожке, как и подобает, был добротный широкий топчан и все постельные причиндалы. Так что дальше нужно вспомнить другое прелестное музыкальное произведение под названием романс «нас венчали не в церкви». И была теплая туманная светлая ночь, и были сбитые подушки и одеяла, и была молодая волчица, удовлетворившая страсть свою, которая стала потом тихая и смирная, а потом и вовсе превратившаяся в обыкновенную молодую девушку, заливающуюся слезами  от   счастья уже в предвечерье следующего дня на тихой безлюдной улице в районе Усачевки.
– Ладно, дай отдышаться. Помолчим... Но все-таки вернемся к нашему повествованию. И, прежде всего, проверим его на логику.
Коли были эти слезы благодарности небесам, что оказалась в числе приобщенных к священной мудрости любви и бытия, то в следующих строках таких самодеятельных молитв следуют слова «сохрани на веки вечные моего возлюбленного, не разлучай нас никогда, и дай мне мудрости сберечь моего любимого и наше неземное счастье».  Иячка, были у тебя в твоей молитве такие слова? Должны были быть. Отчего же их не было, твое недостойное  эго возобладало?

                Не береди душу, сынок

Не береди душу, сынок. Видишь, как тебя назвала. Потому как только противные 28-летние мальчишки могут выворачивать у стареющих тетушек душу наизнанку с особым жестокосердием. Да, не было слов о сохранении своего неземного счастья. Потому что оно на глазах стало расслаиваться, образовались и вовсе ненужные и даже, мучительные слои (?) – по логике метафоры – расслоилось – значит «слои». Не нравится. Но понимаешь, какая-то химическая напасть напала на мое неземное счастье. Нового то ничего не прибавилось, никаких воздействий, дополнительных вредных. Из одного качества само по себе образовалось множество разнородного. Молить: «Сделай, пожалуйста, все как было»? Я не столь сказочно романтична. Тогда можно было бы молиться заодно о вечной молодости. (Хотя молиться, как раз, можно – это вещь в себе, действие для себя, на что указывает возвратная частичка «ся». Можно, для своей утехи. Молить – нельзя, тем более, Господа.)
Можешь задавать свои  следующие дурацкие вопросы. Например, о причинах наших ссор.
– Ну, в общем, да. Формально мне следует также поинтересоваться, а не завелась ли какая разлучница, не была ли виной всему ревность молодой волчицы.
– Отвечаю тоже формально: разлучницы не было, ревностью не больна, ревновала в последний раз в десятом классе.
– А, интересно, ты сама подсказала еще один из многочисленных вопросов. Но это потом. Пока ответь мне, так что же явилось причиной всех ваших ужасных ссор?
– Ну, можно ответить, его ревность. Но не только к тому реальному и конкретному сопернику, но и ко всему тому, чем была начинена моя голова, и даже к тому, что в ней могло родиться и впредь.
– Этакий униженно – поверженный муж, вымаливающий у жены милости.
– Глупости! Скорее униженной и поверженной какое-то время была я. Я могла вымаливать его милости. Могла, собираясь к маме со словами: «все, с меня хватит», добежать на улице до первого автомата, и униженно просить перестать на меня сердиться. А он был непреклонным. Он отвечал мне: «поезжай туда, куда собралась, и перестань мне звонить». Вот он  какой гордый был. И вот какой тряпкой я была в своей любви.
– Да. И как долго длилось это ужасное для тебя наказание?
– Ну, длилось, длилось, понятно, что и после развода длилось, и в одночасье длиться перестало. Понимаешь, в одночасье, после трех  долгих  лет.
– Об этом еще расскажешь, обо  всех побудительных обстоятельствах этой перемены.
– А чего рассказывать? Мир перевернулся на 180 градусов, я встряхнулась и сказала, Боже, как долго я спала. И сразу встретила того, кто стал мне дорогим супругом, старшим ребенком и мудрым наставником в одном лице. Могу сформулировать точнее: любимым дорогим супругом, любимым старшим в семье ребенком, любимым мудрым наставником.
– А можно поменьше прилагательных и дополнений. Оставим просто «любимый»?
– Нет, не оставим. Все как я сказала. Потому как это тот круг слов, из которых можно родить еще тысячу сочетаний и отсечений. И «любимый просто» тоже сюда входит, но не является полной картиной моего отношения к моему законному супругу. Вот.
– Понял. Не буду. Нельзя об этом. Тогда о чем можно. О ревности.

                Класс Ревности

-- О ревности можно. Но это скорее заявка к «панельной дискуссии» (ужасно  веселит меня убогая адаптация европейского научного этикета в России-матушке), но хочешь, могу выступить в роли некоего эксперта, и авторитетно заявить, что такое явление имеет место быть среди представителей обоего пола. Поверить в его существование заставляют множество страниц эпистолярного, художественного и криминально – юридического искусства на протяжении всей истории человечества.
Мой небольшой личный опыт также свидетельствует о том, что  присутствуют специальные морфо-функциональные структуры, ответственные за развитие определенного типа каскадных реакций, результатом которых является возникновение особого моторно-эмоционального состояния, часто имеющего аффективный, невменяемый характер. Вот.
– Лихо, Иячка. Какое счастье, что Бог миловал от научной братии. Этакое такое, очевидно, присутствует в научных фолиантах, и сильно подозреваю, что в твоих диссертациях – тоже.
– Не без кокетства могу сказать, что не без этого. Но, конечно, все больше по принципу «из пушек по воробьям», хотя идея развития каскадных реакций – одна из мудрейших, и она применима к очень многим фундаментальным процессам живой природы.
– Ну, таки, ревность – «фундаментальный процесс живой природы»?
– Очевидно, да. Но как я тут выяснила, сами фундаменты бывают миллионов типов, и, наверное, есть даже какие-нибудь сотчатые. Просто некоторым удается в такую соту прошмыгнуть. Я оказалась где-то совсем близенько от нее. Потыкавшись немного о бетонные выступы, нашла свободную дырочку, и оказалась снаружи. Больше влезать в западню  мне не захотелось до ужаса, и я даже придумала свою собственную систему безопасности. С отдельными положениями этой системы я, помнится, тебя даже уже знакомила.
– А, это когда ты заодно придумала теорию  разумного эгоизма. Когда запретила себе влюбляться в самых-самых, у кого можешь оказаться не главной.
– Да, сказала я, и потупила глазки. Да. Запретила себе такую роскошь на всю жизнь. А в сомнительных случаях, когда какой-нибудь красавчик был уж очень настырным, и моя железобетонность начинала давать трещины, устраивала садо-мазохистские испытания – специально знакомила такого типа со своей самой красивой подружкой. Если он выстаивал, и не обращал на чары красавицы внимания...
– Он становился тебе неинтересным.
– Чертик, откуда ты это знаешь?
– Ну, что-то там помню, опять – таки из твоего далекого детства – отрочества.
– Да. Никуда не убежишь от банальности – все мы родом из детства. И вся гамма чувств того возраста не только не кажется мне смешной сейчас, но она целиком и полностью вошла в общую копилку памяти и жизни. А споткнуться о громадину ревности мне сподобилось уже в 6-ом классе, благодаря тому самому Вовке Меркулову. Он стал дружить параллельно с другой девочкой из нашего класса, и на уроках стал кидать на нее такие взгляды, что по силе аргументации в пользу измены, они  сравнимы лишь с тридцатью злополучными яблоками сорта Штрефель.
Что было со мной? Я была уязвлена в самое сердце. Я была уязвлена тем, что она, по моему мнению, даже «по красоте» со мной рядом не стояла. У нее был маленький, очень плоский лоб и глаза «с перепонками», как я такой тип разреза глаз называла. Нет, это не японский и не корейский, это достаточно редкие некрасивые кожистые штучки в углах глаз, которые примерно на четверть, закрывают и белки и радужки. Сами же радужки были хорошего насыщенного карего цвета.
Это интересно, как появилась у меня в голове оценка радужек глаз моей соперницы. Расскажу. Но сначала о том, что меня окончательно убивало в ситуации любовного треугольника. Моя соперница была банальная троечница! По учебе она в подметки не годилась ни Вовке Меркулову, ни мне. Значит, думала я, мои главные достоинства мой возлюбленный просто не может увидеть. Ему не только, думала я, мой ум не нужен, ему вообще не нужны умные женщины. Ему нужны простые обнималочки.
Додумавшись до этого, мой избранник терял свою главную привлекательность, я понимала, что он достоин презренья. Но скажу по правде, сердце продолжало ныть, и я чаще, чем могла разрешить себе, все-таки глядела в его сторону.
И тогда в моем уме стали рождаться желания увидеть свою соперницу в новом, более привлекательном свете. Чтобы мы все трое были на равных! Чтобы я могла уважать этого Вовку, а, следовательно, и себя, нужно было ввязаться в достойное дело. В такое дело, где мой возлюбленный борется сам с собой, потому что ему очень трудно выбрать между двумя принцессами! Вот тогда я разглядела красивый цвет радужек этой девочки, стала радоваться каждому ее удачному ответу у доски, и даже вызвалась позаниматься с ней по геометрии.
И знаешь, все рассосалось. Мы, действительно, с этой девочкой стали подружками, а этот Вовка попросту испарился из моей жизни. Тем более, что после 7 класса  он поступил в военное училище.
Последний (по счету второй) раз ревновала зимой 10 класса, где-то около месяца. Про самого мальчика здесь рассказывать тебе не буду. В той любви, как она мне сейчас вспоминается, больше люблю себя – первые штрихи к портрету делательницы себе принцев.  Очень красиво, со всякими красивыми выдумываниями, замечанием запахов и звезд, вздрагиваниями от лая нашей Мушки, ждала его почти каждый вечер. А он появлялся всегда неожиданно и не столь часто. Я за ним никуда не бегала, просто его ждала со всякими красивыми волшебствами.
Когда я узнала, что он привечает еще одну девушку, то опять-таки было удивление – она и я?  «Чего-йто он». Но потом нашла одно такое обстоятельство, которое позволило мне сказать себе: «да, за это я ее тоже могла бы полюбить». Таким обстоятельством были удивительно красивые и холеные руки моей соперницы. Ах, какие это руки! Ах, как грациозно могла она на уроках подтачивать пилочкой свои, безупречные по форме, ноготочки. Ах, как она могла невзначай покрасоваться своими руками. В общем, даже не белая, а черная зависть. То, чего мне почему-то в жизни  не досталось, и то о чем я страстно мечтала. Этот вид ревности – зависти имел один, по своему смешной, но конечно, печальный результат к началу весенних каникул.
Я занялась освоением премудростей маникюра. И столь неумело, что заработала три, или четыре одновременных панариция с острющей болью и высоченной температурой. Потом, после операций моя кисть бинтовалась толстыми бинтами, никакие перчатки не надевались, и таким раненый бойцом я ходила довольно долго. Помню, что и в мае еще были какие-то повторные вскрытия. Я не ходила в школу, и у меня было время, чтобы окончательно сформулировать все положения теории запрещения влюбления в разных ненадежных типов.
Вот и все про ревность. Больше таких прецедентов в моей жизни не было.
–  Иячка, не зарекайся. Сама знаешь, бывает всякое, даже стихи в голове, сидя на грядках по весне, сложились. Так тебя взволновал развод, отнюдь не юных, знакомых. А тоже, все в примерных семьянинах, этот ваш общий знакомый числился! Все его жена никаких там мыслей не допускала – «мой так много работает, так много работает». Доработался на старости лет.
– Нет, я конечно, не зарекаюсь. Но что касается упомянутого тобой конкретного товарища, там и раньше все было видно невооруженным глазом. В моей теории про таких всего  два слова – смотри в оба.

Насыпи с крутыми откосами

***
– Ну что, будем заканчивать с этой животрепещущей темой?
– То есть, как это заканчивать? Ведь живо же трепещет? Правда, Иячка? На полном ходу с летящего поезда спрыгивать чревато. Тем более, там, кажется, самый крутой откос.
– Да, откосы, перекосы... Явления тоже знакомые. К сожалению.
– Ты что же, о чем-то жалеешь?
– Жалею? Да нет, мой дорогой. Ты ведь знаешь мою песенку – заклинание       «... клянусь, никогда ни о чем не жалеть я».
– Ну, как мне помнится, эта песенка называется «половинка», и в ней чистая девичья душа, беззаветно влюбленная, и потому своего возлюбленного нарекшая именно таким образом. Боясь, тем не менее, что в жизни ей придется столкнуться с непосильным испытанием – охлаждением к ней любимого, она и собирается поклясться, что ни об одной прожитом дне никогда не пожалеет. Разве, Иячка, это про тебя?  Половинка к половинке и еще… половинка? Иячка, какие арифметические действия ты пыталась произвести с этими долями, силясь получить недробное целое число?
– Безумное количество вопросов, их единственное предвиденное последствие – охранительное торможение по Введенскому.
– Ой, не тормози. Видеть тебя, и тем более общаться с тобой в таком состоянии, практически, невозможно. Не тормози, пожалуйста.
– Да понимаешь, если мы с тобой доползли до этого места…
– Постой, мы только что решили, что несемся на полной скорости…
– Ну да. Если говорить о предмете изложения. Но если о темпах повествования, то…
– Да Бог с ними, с темпами. Что тебе, «ни дня без строчки»? Это же не про тебя. Как же тогда все твои бирюлечки-пошивочки? Всю эту дамскую ипостась ты не только не забываешь, но в иные недели жизни отдаешься ей так рьяно, и отдаешь этому своему народному творчеству столько энергии, что ни на какое «писание» тебя уже хватить не может.
– Глупый ты! это и есть один из видов охранительного торможения. Полезное дело, принятое называть хобби, позволяющее собрать себя по крупинкам после очередного потрясения. Мы же с тобой это проходили – получение целительного эндорфинового молочка малыми средствами. А что касается «писания» – отношусь к нему серьезно, врать не могу – рука не подымается.
– Но с другой стороны, моя  Иячка еще не так стара, чтобы не понимать, что близким людям ее откровения вовсе и не нужны. Если только не заподозрить нечто садомазохистское.
– Здесь следовало бы на тебя накинуться. Но, знаешь, вместо этого  спрошу, помнишь такую «Венеру в мехах»? Может, и мы все носим, хоть какую-нибудь меховую вставочку, и добровольные рабы ее величества  отнюдь не редкий  чин. Если нас брать  целиком, с потрохами, со снами, и некими грезами в томительной неге определенных секунд  бытия. Этот уроженец города Львова с двучленной фамилией, словно символизирующей фонетическими вздыблениями знак «неровности дороги»,  вполне достойно довел до логического конца некоторые идеи  господина Зигмунда, имеющие  садомазохистский, зародыш. Мои личные наблюдения позволяют с этим вполне согласиться.
– Вот как? Интересно. Что, все подобные проблемы обсуждаемы   в твоем семейном кругу? Иначе как ты можешь выступать «со стороны противоположного пола»?
– Да нет, конечно, не обсуждаемы, так, методом «подстановки». И еще потому, что, задаваясь вопросом, «почему неотвергаема», находила ответ только с помощью подобных ссылок…. В какую-то мы с тобой не ту степь заехали…
– Нет, очевидно, в ту. Очевидно туда, где твои и твоих ближних любови оказались мучительным делом, аукнувшимся вашими болячками.
– Ну, ты не далек от банальности – все болезни от нервов….
–  Иячка, ты подписываешься под полной формулировкой этого нетленного высказывания?
– Прекрати, противно.
– Хорошенькое слово. Интересно, оно часто возникало у вас в семье?
– А ты как думаешь?
--Ну, думаю, что часто. И думаю, что наряду со многими другими,  составляющие распространенные тексты диалогов под названием «выяснение отношений»…  Что-то не получается сверхинтересных рассуждений на эту тему. Перейдем сразу к последнему слову обвиняемой. – «Ах, гражданин – судья, не виновата я! То – моя судьба». Иячка, я угадал, на судьбу будешь пенять?
– Знаешь, я сейчас подумала, что «судьба» в ретроспективе   свершившегося, это цепь наиболее закономерных вещей. Они и происходят оттого, что  условия для них вольно, или невольно  готовятся загодя, как понимаешь потом.
– Смотри, как интересно, ты хотела облечь в словесную форму что-то действительно важное для тебя, а получилась почти банальность вкупе  с положениями все той же виктимологии. Тогда и выразись  точнее: «не с каждым  происходят происшествия и какие-то беды, а именно вот с такими-то (следует перечень  характерных черт человека, например, см. предыдущее,  написанное о моей дорогой Иячке). И сразу могу упредить, даже если  еще поведаешь о чем-то, -  главным окажется начинка твоей головы. Будешь переубеждать меня? То-то, не будешь. Ну, а выводы были? Оргвывод понятен – крепость устояла, осада снята.
   – Да уж, «оргвывод». Но основные, дружок,  морально – психологические выводы,  им предшествовали  размышления,  более общего свойства.
  –  Про размышления понятно, иначе ты это не ты, но мы, привыкши к сочетанию «морально – этические».
– Тогда обойдусь единственным числом: 1 вывод,  одна из 10 заповедей. Ее переталковывание занятие неблагодарное.
–  Ну что же, остается  психология, в одно слово.
– Нет, в два, и через черточку. Любое понятие в крайнем значении имеет знак минус, отрицание самого себя.
– «Моральный – аморальный, психология – патопсихология»? Далеко заехала. Чтобы понятие переросло в свою противоположность нужно воздействие  дополнительной силы. Какую силу  здесь имеешь в виду догадаться нетрудно.
 Сила  инстинкта, отсюда экивоки в сторону античности у создателя психоанализа, не употребившего ни одного христианского термина,  и выведя все учение за эти скобки.  Что, этот инстинкт, сильнее, чем инстинкт  агрессивного охранения территории «моё», и ему подобных инстинктов? Кто-то что-то говорил о культивации фенотипа, о воспитании. Здесь, особый случай?
– Бесспорно, особый. Простеньким «нельзя», чаще всего, не обойдешься.
– Да полно,  Иячка изрекать нечто  о том, что тебя как бы и вовсе не коснулось.
– Как это?
– Да так. Охотно допускаю, что это самое «нельзя» было  донесено до тебя  в форме крылатого, кочующего из поколения в поколение русского народного наставления: «не приведи, Бог, в подоле не принеси – большего позора нет». Но что там происходит с пробуждающейся сексуальностью? Загоняется в темные уголки души с названиями «стыдно».   Хорошо и плохо тоже начинает разделяться чертой «это». Иячка, не сомневаюсь, что в своих позднейших размышлениях, ты многократно  опускалась в глубины  детской памяти. И все же я настаиваю на том, что цепь неких событий,  датированных  определенными годами, не начиналась с зова  Эроса. Могу также  предположить,  что и до этого  господин античный бог не жаловал тебя и твоего мужа своим особым  вниманием, как говорится.
– Без комментариев к последнему.  А к тому, о чем говорил вначале, у меня есть свой зрительный образ, считай его выводом номер один.
  «Хорошо» – это чистая вода в неком прозрачном сосуде, «плохо» – всякие разные взвешенные корпускулы, замутняющие  эту чистую воду. Та и другая компоненты количественно определяются довольно рано, в детстве.
Ты можешь жить   так, что муть оседает, слеживается, становится почти невидимой, и, кажется, что вода в сосуде совсем прозрачная.
Но стоит поддаться искушению, как муть тотчас взбалтывается, и нужно бо-о-льшое время, чтобы она опять улеглась.
– Интересно, что ты посчитала нужным сделать такое отступление в связи с реальной историей. Внутри тебя сидящее, чуть ли не с рождения, в данной ситуации только как бы пришло в движение?
– Вот именно. Эта аналогия с сосудом появилась в моей голове почти что сразу, и помню, как шла и машинально, но громко повторяла: «опять, опять, опять»…
– Иячка, ты  готова меня запутать в каждую секунду. Вспомни, с чего начинала эту главу – с образа чистой, милой девочки, которая, как можно было понять, и к своему замужеству, спустя 10 лет, оставалась светлой и восторженной душой.
– Я бы могла сказать, что по гороскопу близнец, но астрологией прикрываться не умею.
– Да Бог с ней, с астрологией. По твоим словам выходит, что  в это же самое время  уже была ужасно темная сторона твоей души, которой ты ужасно стыдилась? Был какой-то мерзкий человек, коверкавший твое естество?
– Ужасно темная и ужасно стыдилась. Да, в то же самое время – да, да! Понимаешь, в то же самое время. Мерзкий человек был, но я - то стыдилась себя.
–  Успокойся. Я вдруг подумал о том, как хорошо, что именно сейчас, не раньше, мы влезли с тобой в эти дебри – страшно подумать, что было бы. Истерично – сентиментальная история о бедной девочке, попавшей в лапы нимфомана, и дальнейшая судьба загубленной души – сломленной, надрывно – несчастной и испорченной, прямо – таки Настасья Филипповна, брр!
– Но была надрывно – несчастной, проживала таковой долгие – долгие дни, замыкаясь в себе, и думая о всяком – разном.
– Да, где-то в 15 лет ты впервые выдала депрессивное состояние по полной программе…
– С комплексом вины, с суицидальными мыслями и прочее и прочее… Знаешь, я до последних лет испытывала черное отвращение к этому человеку, на десятилетия забывая дорожку в тот дом. Милая моя близорукая родственница, законная супруга того черного человека изумлялась, чего это я перестала к ним ходить.
А я и её стала презирать, как она с этой мерзостью может жить, как это она не видит и не понимает, что у них в доме происходит? Как это она допускает, чтобы малолетние девочки оставались с этим ужасным человеком одни в комнате? Как это она не гонит в шею всех этих «духовных дочерей»? Как это она может слушать его козлиное пение  псалмов и молитв под фисгармонию, умиляться его лживо – велеречивым разглагольствованиям? Как это она не отшвыривает за шкирку всех этих дурех и дураков, просящих у него Благословения?
– Иячка, остановись, хотя это, конечно, загадка природы. Но, надеюсь, ты не всех священнослужителей подозреваешь в страшных грехах?
– Не всех. Но однозначно сделала вывод, что Церковь сама по себе никого не преобразует – ни порочных людей в чистых небесных созданий, ни гомосовьетикусов в свободных  людей. Церковь сама от прихода в ее лоно таких людей  только мельчает и становится гомосовьетикусной. Но вообще-то, привязанность этой истории к цеху церковных работников – чистый статистический казус. В моем городе их  так же много, как, например, механиков. Местный колорит, в другом городе «он», вполне, мог быть механиком.
– Не разжигай себя. Лучше порадуй известием о том, что твое презрение выболело, сменилось действительным непониманием много и много в жизни. На твоих же глазах этот страшный человек, таки, превратился в смиренного старца. Три года он нежно выхаживал свою неподвижную жену, не просто достойно неся свой крест, но истово выполняя всю самую тяжелую и грязную работу с просветленным не лицом, но ликом в свои 90 с лишним лет.
– Да, его сосуд с водой под конец жизни казался кристально – чистым…
  – Второй вывод простенький и неоригинальный –
Все само должно выболеть. Хирургические методы воздействия чаще всего в таких ситуациях оказываются паллиативными.
  - Третий вывод – вступивши раз на ступеньку, ты, и ужаснувшись высоте, с лестницы не сойдешь, а, наоборот, попривыкнув, будешь подниматься дальше.
– Ну, в общем, это тоже банально.
– Банально, но все-таки шагает человек  по этим ступенькам о банальности не думая, но чаще всего терзаясь угрызениями совести и бессмысленными заклинаниями «ой, больше не буду, сейчас же начну спускаться вниз»…
А далее – переходи к выводу номер два по определению.

        Вариации на предыдущие темы

 Круг любви и ревности – один на всех, на все поколения рода человеческого. Наверное, счастливых любовей больше, но в выразительном отношении они неинтересны. Что тут скажешь: «встретились, полюбили, поженились, и долгие годы пребывали в любви и счастие, рожали деток, умилялись ими, потом состарились, и умерли в один и тот же день».
  Вся литература, все ее захватывающие сюжеты  посвящены любви мучительной, корежащей людские судьбы и души, любви – стихии. И если бы знать, что ни одна человеческая  судьба не пропадает втуне, является необходимой Жизни  в общей системе мирозданья, то начинаешь  думать, что такие любови  рождают шаровые молнии. Их энергия нуждается в полезном преобразовании. И может быть, именно произведения искусства, запечатлевающие подобные истории, и являются такими преобразовательными устройствами. Тот, кто неким образом – прочитавши, услышавши и т.п., пропускает через свою душу такую историю,  что-то там в себе  обнаруживает, подобие нового качества.
Знаю, и меня трогают многие любовные истории моих подруг, знакомых, знакомых моих знакомых. Так помню, что еще в детстве услышала от своей Тетушки историю  о соперницах, и выплескивании соляной кислоты на лицо красавицы – разлучницы. Потом эта история стала канвой волшебной  собственно присочиненной истории со счастливым концом: красавица стала краше, чем прежде, сразу после поцелуя возлюбленного.
 Или о том, как один офицер, служивший в полку тетушкиного мужа, подвергся неисчислимым испытаниям за то, что не мог преодолеть в себе любви к какой-то совсем простой женщине, которая умудрялась всегда оказываться рядом с ним, чуть ли не во всех боевых походах. А офицер этот имел красавицу – жену дворянского происхождения, сходившую с ума от мужниной измены. Офицер говорил в ответ на укоры друзей – однополчан, что не виноват в страсти к этой женщине, а жена – что, он её уважает и ценит, да любить так, как любит свою любовницу  не может, хотя и постоянно просит у Бога этого. Если бы все женщины были одинаковыми – нет же, Бог их всех сотворил  разными – всегда, якобы, добавлял он, и моя Тетушка, рассказывающая эту историю.
… На моих глазах творилась история, казалось бы, очень несчастливой семьи. Все мы были вовлечены в круг разного рода событий этих людей – и узнавания об обоюдных изменах, и о раздельном ведении домашнего хозяйства (как выражаются юристы), в одной крохотной квартирке. И постоянные ссоры, и частые заверения подругам, что видеть своего благоверного больше не может и развелась бы с ним давно, если бы не дети, да жить было где… Потом были другие события – у него инфаркт, у совсем молодого мужика – она к нему в больницу бегает, выхаживает (выходила – опять дома скандалы, ругань, опять друзья – любовники). Потом она, совсем молодая, вдобавок ко всем нешуточным болезням, с которыми приноровилась жить с 20 лет, заболевает еще одной – страшной и  смертельной, лимфосаркомой. Как мужественно она встретила свою судьбу и как отчаянно сражалась с ней в течение двух лет, статья особая. Муж ее почернел, в старичка превратился, а уж когда умерла, то и вообще, на него было страшно смотреть. И вот на 40-ой день, нам, своим друзьям рассказывает историю (нет, не рассказывает, потаенное свое приоткрывает).
 Они влюбились друг в друга в одно мгновение, как только она после академического отпуска к ним в группу попала. Она имела еще один дар – не просто быстро «акклемываться» после страшнейших периодов обострений, а с 20 лет она страдала аутоиммунной анемией, и было подозрение на недифференцированный коллагеноз. Так вот она могла, выписавшись из больницы, через день превратиться в такую красавицу, что все ее болезни казались просто невероятными.
Обжигающей красавицей она ворвалась в его жизнь. Любовь у них началась сумасшедшая – с охапками роз, со стихами, с удиранием в деревню, где была  добрая родственница одного из них, посреди семестра. На все его предложения быть его женой, с грустной улыбкой отвечала, «да что я буду за жена, поди, опять  в больницу загремлю». А однажды и вовсе сказала: «Да брось ты об этом – вообще не знаю, сколько проживу». Он ей и говорит: «ну, лет 25 проживешь, это уж точно, а больше мне и не надо». Вот она и умерла ровно через 25 лет.
Этот дурак любил ее всю жизнь отчаянно, но всю жизнь в его голове дурь сидела – он, видите ли, не мог  простить, что это она распорядилась, когда ей нужно родить – с ним не посоветовалась. Ему казалось обидным, что она захотела родить ребенка «в собственных интересах».  Интуиция ей подсказывала, что беременность убережет её от обострения своей болезни. А ему хотелось все чин по чину – сначала он разводится (в то время он был женат на женщине, старше его на 10 лет. Был  ребенок, но с женой, оставшейся на Севере, где и он работал до института, уже не жил, но развода  первая жена не давала).
Так вот, ему сначала нужно развестись, потом они женятся, играют нормальную свадьбу, потом уж она рожает, сколько ей хочется.
А она родила свою очаровательную дочурку тогда, когда она посчитала возможным – до всякой свадьбы, до всякого его развода.
Он не мог ей этого простить всю жизнь. Живя в семье, девочку, как две капли воды, похожую на него, не признавал. Они поженились, а у дочери в метриках стоял прочерк. Вот такой он идиот! В их семейной жизни и начался страшнейший разлад.
Потом и вообще, какие-то садистские штучки в этой семье начались. Под угрозой нового страшного обострения, она опять рожает – прекрасного мальчишку. Для отца он становится кумиром. В одной семье – нелюбимая, прямо-таки ненавистная старшая дочь, и многообожаемый папочкин малец. Все демонстративно, на глазах матери и девочки – сорванца, подростка. Дошло и до отдельных полок в одном холодильнике. «Это» – показывает шестилетний мальчуган – «наша с папой полка. Видите, у нас все есть, а это ихняя полка».
К счастью, брат с сестрой не только не стали врагами, (детки выросли очень даже хорошие), но в четыре руки выхаживали в последние годы маму. Тогда, конечно, появились и его две руки, а так всю жизнь, демонстративно, в доме ничего не делал. Хорошо они стали жить в последний год её жизни. Все стали друг к другу добрыми, ругаться перестали, все всё поняли…

Еще одну историю хочу рассказать не потому, что она сравнима по трагедийности с первой, а просто потому, что недавно была досказана (нет, не до конца – конца, пока, в ней не предвидится).
Речь пойдет о моей, прямо-таки, скоропалительной приятельнице, с которой познакомились «по коммерческой необходимости». Она должна была привести мне с Сахалина одну вещицу, служа нарочной. Но в Москве, пригласив её к себе домой на вечерок, стали приятельницами. Мне, действительно, оказалась приятной её внешность – маленькая, спортивная фигурка, хороший цвет лица, курносенькая, и очень живые карие глаза. Совершенно очаровательной показалась её речь – с множеством препинаний, образными словечками. Начав с одного, и подытожив некое положение утвердительным «ага», она тут же вклинивала побочную историйку, одну, вторую, а то и пятую, но в конце возвращалась к первоначальной фабуле обязательно. Умиляла особая привязанность к временным ориентирам происходящего. То, что было 25 лет назад, обязательно определялось по дате, дню недели. «Ну вот, пятнадцатого, в четверг, он как раз и вернулся…».
Я узнала, что с мужем она развелась 8 лет назад, хотя до развода прожили 14 лет. У неё 18-летний  сын «сынычка», с которым она и в сопки на лыжах кататься, и летом в море заплывать – дальше всех. То, что в руках у нее все горит – понятно. И пирожки к воскресному завтраку для сынычки, и ведерки черники, клоповки и грибов из сопок, и полный погреб солений на зиму.
Почему с мужем развелись? – И объяснить трудно. Видный мужик, сына любит, постоянно делает ему подарки. Сейчас он живет в другом городе, но звонит, о здоровье сынычки справляется, летал с ним в Хабаровск, когда тот поступал в военное училище. Я ей еще говорю: «Может, Бог даст, сойдетесь?» «Да не знаю, как судьба дальше сложится. Чего, может, и сойдемся, не знаю, загадывать не стану» – смущенно щебетала она. О своем бывшем муже  ничего плохого сказано не было, и даже её приговорка «да, дурной он, Дьяченок, ой дурной», звучала с нотками гордости. Вот такой, что ни на есть, мужик на все 200 %,  отец  обожаемого «сынычки».
Спустя 2 года, когда, казалось бы, Сахалин от России окончательно отплыл к Японским берегам, а воспоминания о Сахалине заканчивались одним: «вот, успели еще побывать, когда цена на самолет была божеская, теперь то…», вдруг звонок от сахалинской приятельницы. Она в Москве часто бывает, с  прежней работы ушла, у неё с подругой своё дело.  «Торгуете, что ли»? «Конечно, а что еще сейчас делать?  Вот к вам в Москву челноками заделались». На мое искреннее удивление – ведь Япония под боком, выяснилось, что сахалинцы любят московские товары, а японская техника в Москве дешевле.
Интересно все, и мы опять сидим с ней  вдвоем  в длинный, декабрьский вечер в моей квартирке, где за 2 года по ее словам «ну ничего не изменилось». И после общих последних новостей о жизни на острове, слушаю  историю  любви и разрушающей душу ревности.  Нет, не за последних два года, со дня  давней свадьбы с Дьяченком.  История получилась новая – отчаянная, с выплескиванием злости при передразнивании интонаций Дьяченка, со смакованием  матерных выражений, которыми, оказывается, была сыта с первого дня замужества. Слушала я эту новую историю, и смотрела в огрубелое лицо собеседницы, теперь явно хотевшей распить бутылочку коньяка, хотя в первый раз ею был лишь пригублен фужер с шампанским.
И выяснилось, была она второй женой этого самого Дьяченка. В первый раз женился он еще до армии, и у него  к свадьбе с ней был уже сын. Своего первого сына Дьяченок никогда не любил, «хотя они с сыночкой похожи, как две капли воды». Украдкой от Дьяченка приходилось ей приводить в дом мальчика, кормить и делать подарки.   Если он об этом узнавал, то всяческим образом, издевательски, долго выговаривал ей. Он всегда был груб с ней, но это полдела. Страшный бабник, и ревнивец в одном лице – такой он, Дьяченок. «Вот» – говорит она – «сидим вечером дома, я – ничего, сижу, только спицы – туда, сюда. Слышу, мой Дьяченок к телефону тянется» – «Ну, что приду, выгонишь, что ли?  Вот сейчас, оденусь и приду к тебе» – звонит он «какой-то девке, чтобы я слышала». «Ничего, сижу, только спицы – туда, сюда. Через пять минут он снова – «ну чего, приду, что ли, чай, не выгонишь, сейчас вот, одеваюсь». А сынычка, ему 6 лет было как раз, у свекровки был. Мы в доме с Дьяченком одни. Я ничего не говорю, продолжаю вязать. А он третий раз за телефон. Тут я не выдержала, и шварк об его башку этот телефон: «ты долго мне нервы мотать будешь»? А он только ухмыляется.
Чтобы не оставаться в долгу, моей приятельнице приходилось тоже всякие финты откалывать-то в ресторан с девчонками, назло ему, на вечер уйти (что в ресторан – говорилось загодя, а с кем, не говорилось, это чтобы Дьяченка позлить). Он и злился. Злился так, что по черному запивал, да по матушке гонял ее целыми вечерами.
Короче, 10 лет назад развелись, после 14-летнего такого вот мучения. Он переселился в Южный (Южно-Сахалинск), где даже получил повышение по работе. Но в свой город наведывался часто – к матери, да и к сынычке заезжал. Отношения с сыном у него были нормальные, мать сына против отца никогда не настраивала. А в последние года четыре бывший муж и с ней стал разговаривать «по-человечески».
И вдруг, Дьяченок ну просто зачастил к ним в город. И как только он показывается на своей машине, любая встречная считает необходимым сообщить ей, что Дьяченок в городе. В общем, знает она, что он в городе, но к ней  заходить, не заходит. А дальше узнает, что стали его видеть с одной местной, примерно, её же возраста, разведенкой.
И Дьяченок, после развода с ней, остававшимся холостым 9 лет, на десятый год женится на той женщине, и увозит ее в Южный.
Собственно, и вся история. Он женился на другой, но из  ее же города, а к ней не вернулся. А последний раз, когда сынычка ее гостил в новой семье Дьяченка, оказался и вовсе непереносимым. Все оказалось правдой: и официально расписался, и в квартире  с ним новая жена живет, да еще со своими детьми. Надежда потухла.
Поэтому и распаляла себя моя приятельница, и рюмочка оказывалась нелишней. А я  все думала, что это за веночек такой из любви и ревности, что за судьба, и какое же это дело окаянное, жить этими чувствами, и постоянно носить в сердце горчайшую обиду… И тянется  такая история почти четверть века.


Эти истории вплетены в  повествование, они – часть меня,   моей  картины мира. Задумываясь, какое название бы подошло, она – картина –  оказывалась в пространстве обратной перспективы, и задний план её многократно превосходящий, вынесенное на авансцену мог соприкоснуться с тем, что ранее  было названо очевидностью: «Все сущее – Бог».   И в этой картине, ко всякого рода  вещественным  сущностям  обязательно добавляется  Сущее, рождаемое в пределах человеческих жизней.  И уж точно,  в  данных  пределах находится  самая таинственная субстанция  мирозданья – Любовь.