1951 год

  Еще с лета прошлого года отец начал строить свой дом.  Осенью мы перебрались в новое жилище из казенного дома, а туда незамедлительно поселились новые жильцы.

  Бабушка Аксинья все это время жила в деревне у родни и подружек, стайка же с коровой оставалась на месте до снега, пока отец в поселке не соорудил первую стайку рядом с домом. Она была сделана из плетня, т. е. из кольев, оплетенных прутьями и обмазанных с двух сторон глиной с навозом. И корова эта по кличке Ягодка провела там холодную зиму. На следующий год стайка была построена уже из шпал и там зимовали, кроме коровы, теленок, две свиньи, пяток овец и полтора десятка кур с петухом. В новой стайке было тепло даже в морозы.

  Поздней осенью, когда дом был построен, бабушка перебралась к нам, заняла печку, где устроила очень уютную лежанку, родители спали в горнице, на кровати, а мы, трое гавриков, на полу. Не было ничего постельного, стелили под себя потник, войлочную подстилку, под голову  фуфайку, а накрывались  старыми шубами и облезшим, почти  совсем  без шерсти, тулупом.

  В каждом дворе, как правило, содержалась собака и кошка. Своего кота из деревни забрала бабушка, но жить на новом месте он не стал, исчез через несколько дней. Бабушка очень расстроилась, ведь он был у нее еще котенком и было ему на тот момент не меньше двенадцати лет. Отец высказал предположение, что он убежал на старое пепелище и послал Михаила в деревню. Тот побежал туда и действительно, кот лежал в осыпавшейся яме, оставшейся от подполья и сверкал глазами. Мишка спустился в яму, взял кота на руки, наверное, сумка или мешок у него был с собой, и принес домой. Кот прожил примерно неделю и исчез снова. Мишка сходил в деревню еще несколько раз, но кот от него уже убегал и в руки не давался. Вообще, он там одичал и охотился на домашнюю птицу, таскал кур и гусей, пакостил месяца два, до Нового года, пока его кто-то не пристрелил.

   Недели через полторы-две, как старый кот убежал во второй раз, Михаил притащил котенка, а отец принес щенка. Им было, наверное, по месяцу, котенок уже подскакивал и тыкался любопытным носиком во все места, а щенок неуклюже ползал и еле слышно повизгивал. Им выгородили закуток на кухне и они там спали, прижавшись друг к другу. Они подрастали и становились все более забавными. Молоко они лакали из одной миски, нальют молока, подходит котенок и начинает лакать, щенок, который уже стал больше раза в два, подходит тоже, но котенок встает у него перед мордой и перемещается вокруг миски, не давая щенку лакать молоко. Щенок обиженно скулит, а котенок, утолив первый голод, замирает  на месте, не мешая больше щенку. Как  только на дворе потеплело, отец перенес щенка, которого назвал Соболем, в уже приготовленную конуру. Он сидел на цепи, а подросший  кот часто садился  напротив, примерно в полуметре от суетящегося Соболя. Бедный песик никак не мог достать до своего приятеля, дергался по сторонам, припадал на лапы, отрывисто гавкал и отчаянно вертел хвостом. Кот наблюдал за этим, горбил спину, подбирал передние лапы, и выбрав момент, прыгал прямо на спину собаке. Начиналась возня, веселое урчанье, забавно было наблюдать за ними. После этого мне казалось, что все кошки и собаки живут дружно, ведь и на старой квартире у Третьяковых я видел то же самое, но действительность, понятное дело, убедила в обратном.

   Была у нас рябенькая курочка. Каким-то образом она сумела подружиться с Соболем, залазила к нему в конуру, когда ей надо было снести яйцо. Песик в это время лежал у входа в конуру и вроде как сторожил. Когда курочка начинала квохтать, это был сигнал, что яйцо снесено. Соболь вставал, заглядывал в конуру, повизгивал и работал хвостом, курица выходила, расправляла крылья и хлопала ими, задевая Соболя за морду.

   После этого Соболь залазил в конуру, вытаскивал в зубах оттуда яйцо, сжимал до хруста

и удерживал в лапах, слизывая содержимое. Отец, заметив это, посмеялся и наказал всем,

что пусть песик полакомится, кур у нас постоянно неслось штук от пятнадцати до двадцати, тем более что другие курицы собачки опасались.

   Поскольку мыслилось содержать корову, надо было ее чем-то кормить. Отцу выделили участок для покоса. Незадолго перед этим было смягчено очень тяжелое условие. Если кто держал корову и на зиму требовалось, к примеру, 20 центнеров сена, то хозяину следовало накосить 100 центнеров, из которых 80 сдавалось в колхоз или совхоз по очень низкой цене. Теперь же для тех же 20 центнеров для своей буренки требовалось накосить всего лишь 40 центнеров, а спустя лет десять или около косили без так называемой «откоски». В  хозяйствах появилась техника и от населения отстали.

   Коровы были в каждом дворе, некоторые хозяева, таких, правда, было немного, держали по две, а один мужик, Семеном его звали, имел четыре коровы и быка - производителя. На пастбище он его не выпускал, и коров водили на дом. Через два дома от нас в маленькой избушке жила бабушка Беляиха, ей было за 70, у ней тоже была корова, внуки и племянники привозили ей сено, а все остальное она делала сама.

   Много было коров в поселке и окрестных деревнях, но участки для покоса предоставлялись каждому, угодий хватало и самые дальние покосы были не так уж далеки, километрах в двенадцати-пятнадцати.

   Первый покос я не помню, скорее всего там и не был, а постоянно меня стали привлекать когда перешел в четвертый класс. Очень мне там нравилось, не было суматошной спешки, а все как-то спокойно, в охотку, то косили, то сгребали, то отвлекались на сбор грибов или ягод. Когда же виден был конец покосных забот, нередко ходили с ружьем в более заповедные места. Дичи было много, особенно пернатой, а условия охоты просты и доступны. Сейчас они ужесточены очень и очень, да и нельзя иначе. А тогда многие имели мелкокалиберные винтовки, «малопульки». Нельзя сказать, что уж совершенно свободно они продавались, но подсуетившись, похлопотав, вступив в ДОСААФ, можно было ею обзавестись.

Впрочем, ружье удобнее для охоты, не требует слишком уж снайперских  навыков, а владельцы мелкашек чаще всего мазали.

   К весне этого года я знал уже все буквы и как-то брат увидел меня с книжкой на коленях

Я всматривался в нее и повторял: ду-ши, ду-ши.

– Кого души? - заорал брат, - где души? - и тоже уставился на обложку, где было крупно выдавлено: «Мертвые души».

   Брат откинул несколько страниц, - а ну-ка это слово прочитай!

- Чи-чи-ков, - с запинкой, но уже четко прочитал я. Мир чтения, очень занятный и интересный, открылся передо мной. В доме у нас было книг с полсотни, что совсем немало для того времени, половина из них хранятся у меня до сих пор.

   После этого каждый год я читал вслух перед собравшимся семейством список товаров и услуг, на которые снижали цены. Это печаталось во всех газетах, кажется, в марте, и список этот был внушителен. Не только на капроновые чулки снижались цены, как утверждают в некоторых поганых  листках.  Дешевели продукты и товары, скидки доходили до 30 процентов. Мука, сахар, водка, костюмы, чулки, фрукты, пять-шесть десятков наименований было в таком списке. Об этом  немного известно, для нынешней власти факт неудобный и только старые уже люди имеют представление об этом.

   Конечно, за этим стоит и бедственное положение крестьянства, колхозной деревни, особенно в европейской части страны. И наверное, возможно теперь, в наше время информационной насыщенности отыскать любопытствующим подобные сведения во всемирной паутине, в Интернете.

   В поселке было целое отделение милиции, человек восемь во главе с капитаном, все бывшие фронтовики. Для них построили обширное помещение со складом и комнатой для задержаний. А тут отменили неудобное для них постановление, которое обязывало их носить на дежурстве полицейские шашки, которые описывал Чехов. Шашки эти были в ножнах, длинные и если на рослом мужчине она выглядела нормально, то был среди милиционеров один невысокий, даже щуплый мужичок. Он постоянно спотыкался, запинался и даже падал. Шашка волочилась за ним и он постоянно придерживал ее рукой. Мало кто помнит их сейчас. Административный зуд часто оказывал себя в самых неожиданных проявлениях. В трудный 1943й год кто-то придумал в городах разделить школы на мужские и женские. На селе, слава богу, до этого не дошло,  а действовало это постановление лет десять.

Вводили погоны для железнодорожников, почтальонов, лесников, в последнем точно не уверен, еще каких-то служб. Погоны серебристые, отец мой, к примеру, именовался  техник-лейтенант движения. Вскоре после смерти Сталина их отменили.

   Паровозы, переклички по рации, прожектора вносили элемент современности. Зато сборы на рыбалку были такими же, как и у дедов несколько десятков лет назад. Вырезались тальниковые удилища, из сосновой коры или из гусиных перьев делались поплавки. Капроновая леска, если и была на тот момент, до нас еще не дошла и редко у кого были крючки с бородкой. Крючки выгибались из булавок и отожженных на огне иголок и часто пойманная рыбка срывалась тут же над водой. Леской служила обыкновенная нитка, а позже, когда мы познакомились с ребятами из окрестных деревень, переняли у них способ изготовления лески из конского волоса. Раз я чуть не пострадал из-за этого. У дяди Паши была кобыла Карька. В свободное время она стояла под навесом в ограде и как-то раз я подкрался к ней сзади и принялся выдергивать волосы из хвоста. Дергал по одному, на что вполне хватало моих пацанячьих усилий. Хорошо, что стоял сбоку, ведь ни о чем и не думал, как вдруг кобыла слегка развернулась и тяжелое подкованное копыто промелькнуло совсем рядом, даже чуть задело рубашку. Если бы я стоял на шаг левее, то мое тельце с пробитой грудью перелетело бы через ворота и шлепнулось с другой стороны.

   Рыбачить ходили на маленькую узкую речку, которая протекала вдоль деревни. Кроме вездесущих пескарей и гольянов, водились в ней караси, окуньки и ершики. Вода в речке была чистая на удивление, когда хотелось пить, просто черпали банкой у берега.

   Было у меня на этой речке любимое место. Ближе ко впадению в реку побольше она де-лала крутой поворот. В излучине этого поворота росло когда-то большое дерево. Его спилили и остался сухой хороший пенек. Сзади и по бокам густо кустился тальник, наиболее близкие верхушки я связывал шатром и сидел как бы в шалашике. Клев на этом месте всегда был хороший, часто попадались караси в ладошку и пескари в четверть длиной. Этим пескарям больше всего была рада маленькая серая кошечка бабушки в поселке. Много лет я посещал это место, перед службой пришел в последний раз.

   Раз сидел я на своем месте, подошли ко мне Колька и Толька, сыновья моих теток. Дал я им по удочке и вскоре мы наполнили бывший у меня трехлитровый бидончик. Я, как хозяин, бросал туда целую рыбку, Колька у своей отщипывал хвост, а Толька спинной плавник.Время от времени они запускали руку в бидончик и, найдя целую рыбку, втихаря делали ее своей. Я заметил это, но не возникал, завтра придем каждый со своей посудой. Пришли в поселок, нам захотелось пить. Подошли к колодцу, поставили бидончик на край, достали ведро и наклоняя его, напились студеной воды. Толька, пивший последним, неосторожно толкнул бидон и я лишь в последний момент сумел ухватить его. Рыбешка с плеском ухнула вниз. Мы сели на лавку через дорогу и стали наблюдать. Долгое время никого не было, затем подошла скрюченная старушка с одним ведром. Шустрее, чем можно было ожидать,она достала ведро воды из колодца и перелила в свое. Нагнувшись над ним,она вдруг замерла, поводив рукой по поверхности, нашарила рыбку и принялась ее разглядывать. Губы ее шевелились, она отбросила рыбешку и перекрестилась несколько раз. Захохотав, мы убежали, оставив старушку в недоумении…