Глава 10. Ожидание

Остаток дня мы с Юрой провели в консерватории, дожидаясь, когда итоги прослушивания будут подведены. Мы сидели в том самом кабинете, в котором я разыгрывалась утром. За окном уже давно стемнело, похолодало и, как ни странно, по-летнему жаркий день надумал завершиться холодным, сильным, будто бы ноябрьским, дождём.

В кабинете было светло – всегда светло, независимо от погоды, времени суток и времени года. Чтобы создать хоть какой-то уют и сымитировать тепло (несмотря на то, что кабинет располагался на светлой стороне, в нём, как и во всей консерватории, пока не топили, а потому «погода в доме» зависела от погоды на улице).

Время шло, стрелки часов неустанно тикали, но для преподавателей, решавших судьбу предстоящего юбилейного концерта, а точнее, его главного номера, оно как будто остановилось. Если пройти мимо двери, ведущей в концертный зал, то можно было бы услышать их возбуждённые голоса. Педагоги что-то доказывали друг другу, спорили. Иногда они не могли вспомнить того или иного пианиста, иногда у них просто расходились мнения, а иногда все почему-то замолкали… Мы обошли консерваторию уже десять раз, а потому знали и такие «подробности».

Не могу сказать, что мы очень сильно волновались по поводу результатов. Нет, волнение куда-то исчезло сразу после того, как я сошла со сцены. Произошло что-то вроде душевного «выдоха». Что-то долго мешало мне, не давало расслабиться, а потом – раз! – и вышло… Быстро так, почти не заметно, только на душе стало очень легко. Может быть, это Рояль забрал моё волнение? Или же Юра просто помог правильно настроиться?

А вообще, во всём была «виновата» волшебная сила музыки. Той музыки, которую мне доверили исполнить и которая невероятно мне нравилась. Свою роль сыграла конкурсно-зачётная атмосфера, азарт, волнение и облегчение… Иными словами, нечто неописуемо приятное. Это явление трудно описать или изобразить. У него названия-то, наверное и нет. Но в народе «сие великолепие» зовут «концертным волнением», а я добавляю: «…С последующим растворением во всём происходящем».

Ближе к вечеру не осталось и следа ни от этого ощущения, ни от его «последствий». Казалось, что ничто уже не должно было произойти, что мы просто сидим, потому что так надо, и ничего не ждём – просто сидим и о чём-то думаем.

О чём можно думать, глядя на разрезающие небо дождевые струи (да-да, со стороны капли выглядели именно тонкими струями воды)? Да обо всём, о чём угодно! Можно что-то вспоминать, представлять, что случится через какое-то время или мысленно напевать мелодию, подстраиваясь под ритм, заданный дождём.

Каждый из нас находился в своём, отдельном мире – где-то в глубине собственных мыслей. Я не знаю, о чём в тот момент думал Юра. Меня даже не волновало это. Наверняка он, как и я, ничего не замечал вокруг. Ничего, кроме окна, за которым шёл неугомонный и, наверное, бесконечный дождь. Нас не интересовали мысли друг друга, да и свои, в общем-то тоже.

Это было очень странное состояние. Я (хотя и он, наверняка, тоже) куда-то смотрела, о чём-то думала, что-то замечала, чему-то улыбалась и на что-то старалась не обращать внимания, только я совсем не запомнила ничего из перечисленного… Не запомнила, что было за окном, кроме этого «по-ноябрьски сентябрьского» ливня, не помню, что вызывало улыбку на моём лице, да и вообще, о чём я думала. Мысли, будто разноцветные стёклышки в калейдоскопе, то выстраивались во что-то стройное, красивое или безобразное, то шли друг за другом в логической последовательности, то резко перемешивались. Мой взгляд бросался от одного к другому, что-то фиксировалось в памяти, что-то сразу отметалось.

Меня одолевало чувство смятения, замешательства и какой-то путаницы. Я будто бы металась, искала что-то и не могла найти, и при этом сама себе противоречила. Внутри меня всё колыхалось, всё просило чего-то, но я не хотела идти навстречу этому «чему-то», я хотела спокойно сидеть и «наслаждаться» странным, непонятным мне чувством. Больше чем уверена, название этому «феномену» тоже ещё не придумали. Или придумали, но только тому чувству, которое последует за ним? Может быть, это была некая ступень?.. Я не задумывалась об этом.

Обычно мы колеблемся, когда стоим на пороге перед чем-то – перед чувством, перед событием, а может быть, и вовсе перед новой жизнью. И, как правило, мы точно не ждём того, что в конечном счёте с нами происходит. Мы даже не думаем о том, с чем нам предстоит встретиться. Это совсем не значит, что мы догадываемся ни о чём, мы просто не хотим думать… В такие минуты просто невозможно собрать свои мысли «в кучу», думать просто не получается.

В то время я, естественно, даже не размышляла на эту тему и уж тем более не старалась объяснить себе, почему нахожусь в таком состоянии. Я понимала, что всё станет ясно потом – может быть, на следующий день, а может быть, и через пять лет, но я точно пойму, к чему готовило меня это непонятное, но в какой-то степени даже приятное состояние души.

А дождь всё лил и лил: казалось, не было конца запасам воды, заготовленным природой и хранящимся где-то там, наверху, в мягких и пушистых, но всё же отталкивающих взгляд серых тучах. Часы пробили девять. Девять вечера… Подумать только: мы с Юркой провели в консерватории двенадцать часов! Остальные пианисты давно уже были дома, в тепле. Они сочли более удобным узнать о результатах прослушивания завтра, когда придут на занятия…

А мы, игроки азартные, всё ждали. Ждали настойчиво и терпеливо. Хотя, насчёт терпения я бы поспорила: мы всё-таки просидели несколько часов в консерватории только потому, что не хотели тянуть до завтра… Но мы ведь ждали.

Мы ждали. И дело было не только в желании поскорее узнать, кому выпадет честь исполнять главное произведение юбилейного концерта вместе с оркестром. Нам просто нравилось в консерватории, несмотря на то, что в день прослушивания там было ужасно холодно, пусто и, вдобавок ко всему, в буфет не привезли новую партию выпечки. Нам просто было комфортно, хоть лично я и не могла назвать консерваторию вторым домом. Она была для меня не домом, но маленькой жизнью… А может быть, и не маленькой. Нет, она была огромной, насыщенной и при этом утончённой, если не сказать, «элегантной». И так тепло было внутри этой жизни! Всегда тепло, ведь там господствовал особенный, неизменный климат.

– Интересно, и долго мы ещё будем ждать? – неожиданно, а потому как будто очень громко, спросил Юрий. – Всё-таки, девять часов уже…

– Что? А, да. Поздно уже, – я словно вынырнула из океана своих мыс-лей.

– Может быть, подойдём к преподавателям? Вдруг они вообще забыли, что мы до сих пор здесь?

– Нет, они, конечно, могли забыть, но не чай же они там несколько часов распивают. Мне кажется, они никак не могут принять решение.

– Наташ, я же ни в чём их не обвиняю, просто было бы неплохо узнать, как обстоят дела. А если они и завтра продолжат совещаться?

– Да, ты, наверное, прав, – «сдалась» я. – Пойдём?

Мы вышли в коридор, затем медленно добрели до концертного зала. Было ощущение, что все давно уже разошлись по домам, и консерватория всё-таки пуста, но… Но нет, голоса наших педагогов по-прежнему были слышны. Судя по всему, их «заседание» и не собиралось заканчиваться.

– Извините, пожалуйста, – Юра осторожно приоткрыл дверь. – Результаты будут известны сегодня или позже?

– Минин! – из-зала буквально выбежала Дарья Андреевна – очень активная и весёлая молодая женщина, по совместительству Юркин преподаватель. – Ты что, ещё здесь?

– Д-да, Дарья Андреевна…

– Ой, да ты ещё и не один, – заметив меня, женщина многозначительно подмигнула ему. – Знаете, у нас столько пианистов, я даже не замечала раньше! А сегодня, когда всех прослушала и увидела, просто голова кругом пошла! Та-акое количество талантов!

– Дарья Андреевна, – робко вставил Юрка.

– Вот ты кто? Фамилию назови, – преподавательница, казалось, не слышала никого и ничего, её переполняли эмоции. – Ты, ты, – женщина обращалась ко мне.

– Селезнёва. Селезнёва Наташ… Наталья.

– А-а, Селезнёва! Понятно-понятно, – с лица Дарьи Андреевны просто не сходила улыбка, она радовалась абсолютно всему. По крайней мере, производила такое впечатление.

– Дарья Андреевна, – снова позвал преподавательницу Юра. – Так когда мы всё-таки узнаем имя солиста?

– А? Ой, завтра, наверное… Идите лучше домой – поешьте, отдохните. А мы ещё долго дискутировать будем.

С этими словами преподавательница скрылась за дверью концертного зала.

– Чувствую, они тут до утра сидеть будут, – усмехнулся Минин.

– Почему?

– Дарья Андреевна вряд ли даст другим сосредоточиться – она на эмоциях сейчас. Да и вообще, она человек впечатлительный.

– На занятиях, наверное, весело? – предположила я.

Я была уверена, что у всех учителей есть свои приёмы, свои «подколы», свои «стимулирующие» шутки. Даже спокойная и ровная Мария Александровна нередко позволяла себе подшутить над студентами. По логике вещей, Дарья Андреевна обязана была просто сыпать шутками.

– Нескучно, конечно, – улыбнулся Юра. – Но на уроках всё как-то в меру. Она умеет собраться и сосредоточиться, когда нужно. Она другая, когда работает со студентами, хотя такая же живая и такая же улыбчивая.

 – Иными словами, педагог. Педагог и музыкант, – подытожила я. – Ладно, пойдём, а то так до полуночи тут проторчим.

Мы прошли в гардероб, закутались: я – в тонкую кофту, а Юра – в пиджак, и вышли из консерватории.

Надоедливый дождь всё не успокаивался. Отойдя всего на несколько шагов, мы успели промокнуть и замёрзнуть. С необычайной силой падали тяжёлые капли на асфальт и с завидной точностью попадали нам в глаза. Такого дождя я не видела, пожалуй, ни разу в своей жизни – в первые минуты «встречи» он обезоруживал. Мы шли, пытаясь «утеплиться» своими мокрыми кофтой и пиджаком. Ничего, конечно же, не получалось, мы только ещё сильнее промокали. За всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова, только попрощались, дойдя до разветвления тротуара на «его» и «мою» стороны.

Я не помню, как добрела до дома. Меня встретила взволнованная мама и папа – переживающий не меньше, но не показывающий этого. Оказывается, они несколько раз звонили мне, а я об этом даже не знала. Телефон всегда был под рукой, просто звонки почему-то не поступили (может быть, ужасная погода каким-то образом повлияла на связь?).

Попив чай, я сразу же отправилась спать. Не было желания делиться впечатлениями, рассказывать что-то, расспрашивать родителей о том, как прошёл их день. За двенадцать часов пребывания в консерватории я всё-таки устала, да и от нервного напряжения в начале дня меня ещё сильнее клонило в сон, но, тем не менее, заснуть я не могла почему-то долго. Лежала с закрытыми глазами, вспоминала что-то, а потом всё-таки «провалилась».

Спала я, судя по всему, крепко, так как не утром не вспомнила абсолютно ничего – ни снов, ни шума дождя, который, оказывается, лил всю ночь, ни шагов папы, снова собиравшегося уехать. Он отправлялся не так далеко (по сравнению с Германией) – в Московскую область, и приехать должен был относительно скоро – через неделю. Честно говоря, я так и не узнала, что он планировал исследовать там. Сначала у него не было настроения рассказывать, потом у меня не появилось желание слушать.

На самом деле, так было даже лучше: когда папа приезжал, он не просто говорил, а показывал свои находки. Он рассказывал про каждую вещь, а мы с мамой, вытаращив глаза, с каким-то детским восторгом их разглядывали. У нас дома часто проходили такие «экспозиции». Только, в отличие от выставок в музее, в нашей квартире не бывало ажиотажа, «экскурсовода» отлично было слышно, да и экспонаты разрешали трогать руками. А после экскурсии «гид» вёл нас пить чай и продолжал что-то рассказывать. Поэтому лучше было не знать раньше времени, что рассчитывает найти папа, чтобы потом было интереснее.

***

Проснулась я, в общем-то, как и уснула – с большим трудом. Глаза заставил открыть сигнал будильника, заведённого на семь утра. Очнувшись, я почувствовала ужасную слабость. Вставать не хотелось, тело будто приросло к кровати, я вся дрожала. Более того, у меня почему-то очень сильно болело горло…

Я поднялась с кровати и, поёживаясь, направилась на кухню. Дистанция в несколько метров показалась чем-то непреодолимым, так как, оставив одеяло, я сразу замёрзла до дрожи. Идти быстро я не могла, а потому плелась с черепашьей скоростью, придерживаясь то за стены, то за шкаф, то за двери. Пошатываясь, я зашла на кухню. У плиты стояла мама, «по традиции» готовившая кофе. Она явно сегодня была в хорошем настроении – улыбалась и тихо мурлыкала себе под нос какую-то мелодию.

– Мам, – позвала я и испугалась собственного голоса: из, если не ошибаюсь, сопрано он превратился в нечто абсолютно обесцвеченное и заглушаемое хрипом.

– Господи! – мама вздрогнула. – Наташ, что с тобой?.. Да ты на ногах еле стоишь! Быстро в постель!

Я попила воды и послушно побрела в свою комнату. Вскоре туда зашла мама, державшая в руке градусник.

– Досиделась в своей консерватории! – возмущалась она, протягивая мне термометр. – Ушла бы днём – всё было бы нормально, и под дождь бы не попала. А так сначала там замёрзла, а потом ещё под «водопадом» поздно вечером прогулялась…

Возражать маме я не пыталась. Во-первых, это было бесполезно, а во-вторых – ещё и больно.

– Тридцать девять и два! – Наташ, ну как можно до такого себя довести? Через час ещё температуру измерь. Если не спадёт, лекарство на кухне. Для горла – леденцы, три раза в день… И да, поесть не забудь, хорошо?

– Хорошо, – выдавила я из себя некий «треск».

– Ой, не разговаривай лучше! – махнула рукой мама. – И за инструмент не садись, а то я тебя знаю!

С этими словами мама повернула ключ в замочной скважине.

Я осталась одна. Состояние, как можно догадаться, оставляло желать лучшего. Во-первых, я ничего толком не могла сделать – всё в прямом смысле этого слова валилось из рук. А во-вторых, я даже не пыталась заняться делом, так как сил просто не было.

Смотрела я как будто через какую-то плёнку, как будто всё происходило во сне, в который я медленно-медленно начала погружаться, но быстро проснулась от телефонного звонка.

– Алло, – дотянувшись до тумбочки и взяв телефон, ответила я.

– Это Наташа? – в трубке послышался удивлённый и несколько расте-рянный голос Ольги.

– Да, Оль, это я, – после этих слов я закашлялась.

– У-у… Вот это новости… В консерватории просквозило, что ли?

– Дождь.

– Понятно. Эх всегда так: только у нас с тобой время начала занятий совпало, ты заболела. Опять не пообщаемся нормально… Ладно, выздоравливай! Мы с Колькой, если что-то про прослушивание узнаем, скажем. А то Юрка сказал, что вы так и не дождались момента, когда учителя закончат совещаться.

– Оль, опаздываешь, – у меня перед глазами были часы, а подруга, судя по всему, ждала меня у подъезда. Проболтав со мной несколько минут, она могла бы запросто не успеть на пару, а если Ольга опоздает, то она либо сойдёт с ума, либо в сентябре выпадет снег.

– Ой! Точно! – спохватилась подруга. – Всё, Наташ, я побегу. Выздоравливай!

– Хорошо, пока!

Я укуталась одеялом, задумавшись о чём-то, и не заметила, как снова уснула.