Хроника. Ги де Мопассан

Наконец-то! Наконец-то! Поприветствуем правосудие нашей страны, оно становится почти удивительным. За 2 недели оно произвело 2 поразительных ареста.
Оно приговорило к году тюрьмы молодую фурию, которая плеснула серной кислотой в лицо соперницы.
Затем, через неделю, оно приговорило к такому же наказанию мужа, сперва любезному, затем – ревнивому, который послал из револьвера пулю в живот своего счастливого конкурента.
Эта новая манера оценивать подобный жанр преступлений, конечно, предпочтительнее предыдущей. Но остаётся желать ещё многого.
В первом случае один врач, переходя от брюнетки к блондинке, явился причиной этой ужасной мести, которая хуже смерти. Бедная девушка с обезображенным лицом стала омерзительной и будет до последних дней носить эти ужасные отметины неверности, вполне простительные для мужчин.
Кто же виновен, если виновные есть? Конечно, мужчина!
Он приходит как свидетель, даёт показания о фактах.
А та единственная, настоящая приговорённая, наказанная – она невинна.
Один год в тюрьме – прекрасно. Это ничего.  За один год в тюрьме можно удалить нос и уши и сжечь глаза соперницы, чья красота смущает вас. Единственная манера наказать это смущение - в выборе жертвы, и эта ошибка виновного – не приведёт ли она к тому, что будут приговорены к денежному наказанию те, кто глубоко задели человечество? Не будет ли приказано на 10, на 20 лет или до самой смерти (так как ужасное обезображивание останется до конечного разложения) той, что до смерти так изуродовала свою соперницу вместо того, чтобы напасть на любовника, платить ей пенсию, платить ренту, давать ей (если виновница работает) половину своего жалования или (если она богата) платить значительную сумму.
Та могла бы предложить эти деньги бедным, если хочет.
Во втором случае муж (рабочий) смирился со всеми выходками жены. Он десять раз принимал её – десять раз она уходила от него. Он даже простёр свою любезность до того, что открыл жене дверь, говоря: «Я даю тебе неделю, не больше. За неделю у тебя будет время преодолеть свой каприз. Затем ты вернёшься и станешь мудрой».
Она ответила: «Да, мой заинька». Она собрала вещички за неделю, затем отправилась в путь со счастливым сердцем, по вере сказанной клятвы.
Придя к своему другу, она сказала без колебаний: «Ты знаешь, у меня есть неделя».
Он должен был ответить: «Хорошо, тем лучше! Твой муж очень любезен. Я предложу ему стаканчик в нашу следующую встречу».
И он, этот человек, тоже спокойно спал. И вот однажды утром он оказался лицом к лицу с супругом. Он подошёл к нему, протянул руку, затем предложил ему в лицо сходить в кабачок. Чего ему было бояться? У него было ещё три дня в запасе!
Но муж, нарушая своё слово, нарушая договор с женой, предатель (как генерал, который во время перемирия, когда белый штандарт развевается над стенами, приказал стрелять по доверчивому беззащитному врагу), муж протянул сопернику руку, но руку, вооружённую револьвером, и выстрелил.
Подумайте, честно ли это и лояльно ли?
А виновница, единственная и настоящая виновница, неверная супруга, спокойно возвращается в супружеский дом. У неё будет также год свободы! Господа судьи возместят ей убытки, чтобы закончить дело! Муж давал ей неделю – они дают ей год! Но всё благоприятствует тому, чтобы она обманывала мужа в этих условиях! Я знал стольких женщин, которые подумают… и всё же…
Однако будем помнить о том, что шесть месяцев назад во Франции поменялась мораль. Девушки, которые используют кислоту, и мужья, которые пользуются пистолетами, теперь подвергаются наказанию: они спят на убогой соломе карцера. Что ж, тем лучше!
Как знать? Через год их, возможно, приговорят к тяжёлым работам, а через 5 лет, когда господина Греви уже не будет, их гильотинируют.
Итак, то, что недавно было извинительным – этого больше нет. Не будем же попадаться в руки правосудия, братья мои.
То, что будет интересно, например – это какие постановления вынесут в таких же случаях и обстоятельствах судьи  - люди из народа.
Как накажут этого мужа, капризного и удивлённого английским, испанским, итальянским, немецким, русским, мусульманским, датским или скандинавским трибуналом?
Сто против одного, что тот же человек за то же преступление будет приговорён к смерти здесь, в той широте ему бы просто сделали внушение, а в другой – поздравили бы.
Деяние то же, но манера судить так сильно разнится, по столь многим причинам, следуя землям и нравам, которых странствующий еврей, например, никогда не должен знать, если он сделал что-то хорошее или что-то плохое, если он заслуживает поощрения или наказания.
Я помню, как однажды прочёл сообщение об ужасном злодеянии, о преступлении против природы, совершённом в Италии, и ко мне пришла мысль, пробегая ужасные детали: Это преступление совершенно в итальянском стиле, оно – продукт, который могла породить наследственность расы.
Английское или французское преступление – они так же жестоки, но разнятся. Эти – с наглым скептицизмом, те – с тёмным цинизмом, не должны были бы иметь этих фантастических предрассудков, этой убеждённой жестокости.
Я ехал из Генуи в Марсель, один в вагоне. Была весна, было тепло. Сладкие  запахи апельсиновых деревьев, лимонных деревьев и роз, которыми покрыт этот край, проникал в открытые окна, усыпляя и опьяняя.
Две дамы, которые сошли в Бордигера, оставили на скамье старую порванную газету, датированную августом 1882.
Я взял её наугад и пробежал глазами. И вот какое описание суда я нашёл:
«В окрестностях Сан-Ремо жила вдова с одним ребёнком. Она была пожилой, небогатой и любила своего ребёнка, как единственное сокровище в мире.
Он заболел неизвестной болезнью, которую не могли распознать врачи. Он слабел, становился бледнее с каждым днём. Он умирал.
Наконец, врачи приговорили его на погибель без надежды. Мать, вне себя от горя, позвала всех лекарей своего края, молилась всём мадоннам, перебирала чётки во всех часовнях.
Наконец, она нашла лекаря, старика, которого боялись потому, что он практиковал магию и медицину, оказывал людям скрытые услуги вне закона и, говорили, знал чудесные секреты.
Она умоляла его прийти, обещая, что если он вылечит её бедного ребёнка, она даст ему всё, что он попросит, всё - даже жизнь. Она расточала уверения в аффекте, такие лёгкие в час отчаяния, но естественные для любезного итальянского народа, который при каждой возможности использует качественные прилагательные, самые экспрессивные.
Знахарь пришёл. И при том, что он был проницательнее врачей или ему помогла удача, ребёнок выздоровел, благодаря (или вопреки) его заботам.
Когда она увидела, что ребёнок ходит, играет, бегает и весел, как раньше, она вне себя от радости обратилась к спасителю: «Я сдержу обещание, - сказала она, - что Вы попросите у меня?»
Он потребовал всё, что у неё было. Поле, сад, дом, движимое имущество, деньги – всё, оставив женщине и мальчику только их тряпьё, которое было на них.
Она растерялась от этой непредвиденной и жестокой просьбы.
- Но я не могу отдать Вам всё! Я стара, я не могу работать. А он ещё слишком юн, чтобы что-то делать. Нам что, милостыню просить?
Она умоляла его, уверяла, что они умрут от этой просьбы: она ослабела, ребёнок был едва выздоровевшим, и она не могла водить его по дорогам, держа за руку, без крыши над головой ночью, без стула, где можно было бы посидеть, без стола, где можно было бы поесть.
Она предложила половину своего имущества, три четверти, оставляя себе лишь необходимое для того, чтобы прожить несколько лет, пока ребёнок не подрастёт.
Мужчина упрямился, не отступал, отказывался, преследовал её и угрожал местью. «Вы будете плакать кровью», - говорил он.
Она вернулась домой в испуге.
Через несколько дней он принёс ей её агонизирующего ребёнка, мучимого ужасными болями. Он умер, успев пробормотать, что знахарь, встретив его на улице, заставил его принять таблетки.
Мужчину арестовали. Он признался в своём преступлении с уверенностью и с гордостью.
- Да, - сказал он, - я его отравил. Он принадлежал мне, так как я его спас. В чём меня упрекать? Мать не сдержала обещание, тогда я переделал то, что сделал раньше, я забрал жизнь её ребёнка, так как она была мне её должна. Это моё право.
Попытались внушить ему, что он совершил ужасное, чудовищное преступление.
Он был нерушим в своих размышлениях.
- Ребёнок принадлежал мне, так как я его спас.

Трибунал перенёс дней на восемь своё постановление, я не знаю приговора.
Такое преступление во Франции стало бы знаменитым, как дела Ла Поммрэ или мадам Лафарг. В Италии оно прошло незамеченным. У нас этого человека приговорили бы к смерти. Там же его, возможно, приговорили к году тюрьмы, как ту, кто плеснула кислотой в лицо соперницы, или мужа, которого отпустили в этом месяце.

14 апреля 1884