Фотографии, на которых мы улыбались

Глава 1

Под чарующие звуки симфонии Бетховена в наушниках плеера, который в школе сегодня у меня попросил посмотреть каждый дурак (еще бы, родители подарили мне его за три недели до начала продажи в магазинах, заказав где-то в европейской фирме!), я совершенно забыла, где нахожусь. Окно машины было приоткрыто, и легкий теплый весенний ветерок слегка касался моих волос и лица. Мне казалось, что мы не выберемся из этой ужасной пробки до позднего вечера, поэтому со спокойной ду­шой закрыла глаза и погрузилась в прослушивание любимой музыки, представляя себе сияющее от ра­дости лицо Андрюшки.
Он всегда приходит на наши почти тайные встречи с букетом недорогих цветов или милой не­нужной безделушкой, которые мне нравится получать. Из преподнесения сюрприза он делает просто настоящее представление, что заставляет завистливо коситься на меня фальшивых подру­жек-одноклассниц и сжимать кулаки от негодования. При этом они уверены на сто процентов, что я, как и все вокруг, верю, что так они просто прячут случайно сломанный на физкультуре ноготь.
 - Виолетта Николаевна, мы приехали, – выдавил из себя, стараясь быть как можно учтивее, наш води­тель Руслан и слегка коснулся моего плеча, решив, видимо, что я уснула.
 - Да? А я думала, что ты еще два часа будешь искать пути объезда! – съехидничала я и с самодоволь­ным видом шагнула из машины, сплюнув при этом жвачку в траву рядом с высоченным забором.
Вообще для своих родителей я примерная девочка, и такого моего жеста не оценил бы никто: ни мама, ни папа, которых я видела за всю сознательную жизнь не так уж часто, ни бабушка, бывший кандидат наук по культурологии. Вот для нее-то, так старательно воспитывавшей из меня за «неради­вых родителей» «по-настоящему интеллигентную особу» (начиная с выразительного чтения классиче­ской литературы, как русской, так и зарубежной на языке оригинала, заканчивая музыкальной школой и танцами), это больше, чем «плевок в душу».
Руслан, видимо, подавив в себе желание, показать мне какой-то укоризненный жест, молча, погнал машину в гараж, пристроенный с левой стороны нашего огромного дома. Я же, мысленно пока­зала водителю язык. Вообще, мне никогда не нравился этот представитель азиатского народа, хоть и «обрусевший» за десять лет жизни в России, как говорил папа, принимавший его на работу.
Я поправила, едва не спавшую с плеча сумку, прижала к груди темно-синюю папку для бумаг и грациозной походкой в этих дорогих стильных туфлях на каблуках направилась к дому, откуда доноси­лись явные крики. На несколько секунд я остановилась около двери, вслушалась, но толком ничего не могла понять, кроме того, что родители в очередной раз ругаются, как кошка с собакой.
 - Ты настолько помешана на своем салоне, что даже не обращаешь внимания на то, что наша дочь в школу ходит одетая, как проститутка!
 - Ничего, что эта «проститутка» здесь? – демонстративно кашлянув, спросила я и прижала к себе папку еще крепче.
 - Виолетта!
 - Привет,…пап! Привет, мам!
 - Детка, а что у вас уроки уже закончились?
 - Нет, я с них сбежала! – с сарказмом сказала я, скривив лицо в ехидной улыбке — Проституткам ведь уроки не нужны? Не так ли, папочка?
- Как сбежала? - воскликнула мама, а глаза ее сделались шире.
- Виолетта! - сказал папа, видимо, в ответ на мой едкий комментарий.
 - Вы на часы-то смотрели? – спросила я, сбросив туфли с ног – Или вы дальше собственного носа ни­чего не видите? Уроки давно закончились! А по поводу моего внешнего вида все вопросы к бабушке!
 - Виола!
 - Да пошли вы! – сказала я, и в это же время из кухни или из столовой вышла бабушка и метнулась ко мне.
 - Детка, ты, наверное, проголодалась?
 - Нет! Не хочу я ничего! Отстаньте от меня все! Я к себе! – сказала я и стремительно побежала вверх по лестнице к своей комнате.
 - Виолетта, как ты разговариваешь? Остановись немедленно! – донеслись до меня крики матери, кото­рая даже не стала утруждать себя тем, чтобы пойти за мной следом, и я остановилась только возле своей комнаты, зашедши куда, сразу бросила папку на стол, а сумку на пол у большой кровати, на кото­рую, как бревно, завалилась на спину, раскинув руки.
Я пролежала так совсем недолго. В комнату кто-то постучал, и я даже не сомневалась в том, кто это был.
 - Виола! Виола, я надеюсь, ты не забыла, что через полчаса придет твой педагог по испанскому?
 - Не забыла! – огрызнулась я через дверь, даже не поднявшись с кровати.
 - Через полчаса будь, пожалуйста, готова! Ты же понимаешь, как это для тебя важно – ты умная де­вочка!
 - А, может, это так важно для вас? – вслух сказала я, подумав, что бабушки уже нет за дверью.
 - Что-что?
 - Ничего! Понимаю я! Сказала же, я буду готова! Дай мне побыть одной! Неужели это так сложно?
Больше она ничего не сказала, но я услышала медленные удаляющиеся шаги. На минуту-дру­гую мне стало невыносимо стыдно, ведь бабушка, хоть и была навязчива в своих учебных методах, оставалась единственным человеком в этом доме, который обо мне заботится, хоть и, пытается вопло­тить во мне то, что самой не удалось.
В свои шестнадцать, почти семнадцать лет, я занята настолько, что думать о развлечениях могу только в редкие минуты между занятиями языками, актерским мастерством, фитнессом и музы­кой.
Многие одноклассники мне завидуют, ведь мои родители могут купить все, что я только захочу,  независимо от того, продается это или нет. Они с гордым видом таскают меня с собой на светские ме­роприятия в шикарных нарядах, которые после этого, как правило, остаются безнадежно пылиться в шкафу (два раза одну и ту же вещь на такие мероприятия не надевают). Друзей у меня нет, потому что я с детства воспитываюсь в атмосфере недоверия ко всем людям, с которыми нужно только мериться «статусом». Я научена быть выше тех, кто не достоин внимания, а конкурентов и соперников меня все­гда учили «давить, как тараканов», и шагать по их головам, других же использовать в своих интересах по-максимуму, после чего гнать от себя, как можно дальше.
Я никогда не приближала себе никого ближе, чем на полметра, а в мое сердце и душу и вовсе никому никогда не была открыта дорога. Я сторонилась людей, которые пытались со мной подружить­ся, и как только ловила себя на мысли, что они стали мне дороги, приходилось просто разрывать вся­кое общение. Именно поэтому у всех в школе сложилось прочное мнение обо мне, как о стерве, кото­рой на всех наплевать. Может, поэтому меня называют Пантерой, Вилкой, которую можно воткнуть куда-нибудь побольнее, а до того, что у меня чуткая и ранимая душа и нет дела никому из моего окру­жения, и даже моим родителям. На самом же деле мне безумно больно от этих разрывов и в эти мину­ты я начинаю страшно сожалеть, что мне довелось родиться в такой семье.
Даже единственная подружка, как мне кажется, Олеся не понимает меня до конца и видит во мне лишь стервозную и самоуверенную девицу, хотя она стала единственным человеком, которому я безоговорочно могу доверить все свои тайны. А я так не хочу каждый день надевать на себя эту маску самоуверенности, эгоизма и недоверия ко всем.
Сколько я себя помню, родители практически не бывали дома в нужные моменты. Мы крайне редко собирались дома всей семьей, никогда не выезжали, как семьи многих моих одноклассников, на пикники и в парки аттракционов. Мой старший брат Петька, которому уже девятнадцать лет, давно жи­вет в Лондонском пригороде. Уехал он туда учиться в колледж, когда ему не было еще десяти лет, и этим наш «сорвиголова» продолжает успешно заниматься по сей день. Возвращаться на историческую Родину Петька абсолютно не горит желанием, в чем я иногда ему завидую – он не видит этих домаш­них военных действий и ни от кого не зависит.
Бабушка и мама еще в моем неосознанном детстве сошлись во мнении, что аттракционы – «за­бава для дураков» и ужасно опасны для их «изнеженной девочки», поэтому воспитывали во мне страш­ное отвращение и страх к ним, что внушали мне вместе с тем, что пикники это сущей воды антисанита­рия и дикарство, схожее с животными. К тому же природы вокруг меня «более чем достаточно». Зачем ехать туда, где и так находишься в свободное от школы время?
Уже много лет мы живем за городом, в этом огромном доме, а лес и речка буквально в считан­ных километрах находятся, и часть природного многообразия я вижу из огромного окна своей комнаты каждое утро, каждый вечер, каждый день. А так хочется вырваться туда, в самую глубь, хотя бы на час, хотя бы на немножко, и никаким педагогам, никаким нянькам не докладываться, куда ушла! Хочется просто исчезнуть и никому ничего не сказать!
У моих родителей у каждого свой бизнес, который они развивали в то время, как я ползала под столом под чутким присмотром бабушки и нянек, которые в нашем доме надолго никогда не задержи­вались. Мама начинала безумно ревновать к ним отца, а бабушка постоянно замечала их мелкие огре­хи и указывала на них опять же маме, чем еще подливала масла в огонь, добиваясь скорейшего избав­ления от «конкурентки». В моем воспитании бабушке и так не было равных – няньки обычно просто де­лали самую грязную работу. Мне, конечно же, было совершенно безразлично, кто будет менять мои грязные подгузники, мыть и купать, да и маме хоть и не было понятно, почему и это бабушка решила взять на себя, ей, в сущности, как и мне, было безразлично, кто будет заниматься моими подгузниками и приятными неожиданностями.
Я перевернулась на живот, нещадно начав мять модный дорогой костюм, который папа почему-то посчитал слишком откровенным, вытащила из-под матраса фотографию, где мы с Андреем, прижав­шись щеками друг к другу, улыбаемся, как самые счастливые люди во всем мире. В руках у меня букет белых хризантем и маленький мягкий мишка, которого он мне преподнес, забравшись на перемене в окно первого этажа нашей «престижной» школы на глазах почти у всех одноклассников, что и запечат­лел кто-то из них на, принесенный в школу тайком от родителей, фотоаппарат. Конечно, я тогда быстро среагировала и забрала выскочившую из «Полароида» мгновенную фотку, чтобы она случайно не по­пала на глаза родителям «папарацци», а от них и к моим, иначе в нашем доме случилось бы что-то по­хуже глобальной катастрофы.
В дверь неожиданно постучали, когда я со счастливой улыбкой разглядывала вновь и вновь лю­бимое лицо, заглядывала в глаза, которые всегда будто бы светятся, улыбку, от которой я просто схо­жу с ума. Как будто застигнутый врасплох воришка, я затолкнула стремительно фотку обратно под мат­рас, вскочила с кровати, мгновенно заметила в зеркале, что покраснела, как рак и начала лихорадочно шарить глазами по сторонам, ища, чем бы обмахнуться.
 - Виолетта! Виолетта, ты что спишь?
 - Нет! Я готова, – сказала я, открыв дверь, стараясь нацепить на себя как можно более безмятежное выражение лица, намахивая при этом чем-то возле лица.
 - Виолетта. Ты почему не переоделась?
 - А зачем?
 - Чтобы не ходить в уличной одежде по дому.
 - Не подумала об этом.
 - Виолетта.
 - Что? – спросила я, до сих пор не понимая, что я делаю не так.
 - Зачем тебе линейка?
 - Линейка? Ах, да, линейка! А я собственные ногти измерить решила.
 - Ногти? Виолетта, ты в порядке? – настороженно спросила бабушка, нахмурившись, как сова, от чего я едва не рассмеялась и подавила смешок дурацкой улыбкой.
 - Да, в полном! – выпалила я, почесав голову линейкой.
 - Карина Евгеньевна тебя уже ждет. Пожалуйста, вернись на землю! – сказала бабушка, забрав у меня линейку, которой я в очередной раз потянулась к голове – Иди! Нельзя заставлять человека ждать…
 - Ну, да, ему же лишние деньги платить надо будет. Уже иду. Hola, Karina!
 - Hola, Violetta! Usted prepar; la tarea?
 - Claro. Vamos a ir a mi habitaci;n.
***
 - До свидания, Карина Евгеньевна! – сказала бабушка.
 - До свидания, Марианна Георгиевна! – сказала Карина, вышла и села в машину, приехавшего за ней, мужчины с букетом цветов, после чего бабушка закрыла дверь и посмотрела на меня, стоявшую на второй ступеньке лестницы с видом человека, которому все безразлично.
 - Виолетта, что-то случилось?
 - Почему ты так решила? – спросила я, даже не сменив выражения лица.
 - Почему у тебя такое лицо?
 - А какое у меня лицо? – спросила я, скручивая в валик волосы, собранные в хвост на затылке и зачем-то понюхала кончики.
 - Виолетта, перестань отвечать вопросом на вопрос! Что случилось? Я просто не узнаю тебя в послед­нее время.
 - Не знаю. Наверное, мне просто все это надоело!
 - О чем это ты?
 - О том, что я живу в этом доме, как в золотой клетке и делаю все по вашей указке, а в итоге еще и вы­гляжу паршиво!
 - Виолетта!
 - Что?
 - Что за слова? Где ты их нахваталась? Мало ли что отец сказал в порыве! А эта юбка, и, правда, ко­ротковата и вырез слишком глубокий. Виолетта, куда ты пошла? Я еще не договорила.
 - А я уже дослушала! – сказала я, демонстративно повернувшись вполоборота, расстегивая на ходу «слишком декольтированный пиджак» – Как же вы все меня достали! Хоть бы провалиться куда-нибудь!
Пиджак плюхнулся на пол моей комнаты, следом за ним юбка и колготки, и, глубоко вдохнув и выдохнув, я уперла руки в бока и встала перед раскрытым гардеробом, в котором вещей столько, сколько в небольшом магазине на окраине города. Когда бабушка зашла и возмущенно воскликнула по поводу брошенных на пол вещей, я натягивала джинсы и крутилась перед зеркалом в нижнем белье.
 - Виолетта! Это что такое?
 - Это юбка и пиджак, а еще колготки, – сказала я, надевая белую обтягивающую майку с блестящим принтом – А! Щас! Вот, у меня даже пакетик есть! Так, это все сюда. Все, теперь отдай это все, пожа­луйста, этому представителю Средней Азии, который зовется нашим водителем и пусть отвезет это проституткам на Ленинградку или еще куда-нибудь, где будет проезжать. Он же отца туда повезет.
 - Виолетта! – схватившись за сердце, сказала бабушка и опустилась на кресло в моей комнате, как будто уже была готова упасть – Господи! Ради всего святого! Что ты несешь?
 - Я? А что я несу? Отец сказал, что я одеваюсь как шалава, так зачем мне одежда тех, кем я не яв­ляюсь? Ему, наверное, лучше знать, раз уж он так уверенно об этом говорит!
 - Виолочка, детка, ну папа погорячился! Ну, со всеми же бывает! – заговорила бабушка умоляющим то­ном, отчего мне стало невыносимо стыдно и еще сильнее обидно за себя и бабушку, которая несмотря ни на что пытается защитить отца, оскорбившего и ее вместе со мной.
Я села рядом с ней на подлокотник кресла и нерешительно обняла за плечо рукой, на которую в следующую секунду легла ее теплая ладонь.
 - Все будет хорошо, детка! Все будет хорошо! Просто нужно немного подождать!
 - Ба! Ну почему вообще все это происходит?
 - Детка, так бывает в жизни! Все мы разные, совершаем ошибки, говорим обидные слова…
 - Ба, я не хочу так жить! Я вырваться отсюда хочу навсегда, и чтобы никто меня не нашел!
 - Маленькая ты моя! – тяжело вздохнув, сказала бабушка и взяла меня за руку обеими ладонями, буд­то спрятав ее, а по моим щекам уже потекли слезы – Ну что с тобой? Что случилось? Скажи мне, ма­лыш?
 - Мне надоело жить в этой золотой клетке! Я хочу быть как все!
 - Детка, как я тебя понимаю! Но ты сама понимаешь, что твое место в этой жизни уже было предопре­делено тем, в какой семье ты родилась! Ты не сможешь никуда сбежать, чтобы тебя не нашли, ты ни­когда не будешь, как все – ты не сможешь стать обычной девочкой, только если твои родители не ока­жутся неожиданно банкротами и не потеряют все! Но этого они точно не допустят – слишком много они туда вложили, чтобы у тебя и брата все было, чтобы ты могла осуществить все свои мечты!
 - А если я хочу просто быть счастливой? Просто быть любимой дочерью, хочу, чтобы мы были вместе не только на этих фотографиях, где мы улыбаемся, как самая счастливая на свете семья, чтобы мы вместе смотрели телевизор по выходным, выезжали на пикники…
 - Детка!
 - Что? Что это запрещено?
 - Детка, ты еще многого в жизни не знаешь и не понимаешь! Просто живи, будь той, кем твои родители будут гордиться, иди к своей цели!
 - А как же я буду жить, не зная жизни? Я ведь совершенно к ней не подготовлена! За меня всегда все делали родители, няньки, домработницы, репетиторы, Я НИЧЕГО НЕ МОГУ И НЕ УМЕЮ ДЕЛАТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО!!!
 - Девочка моя, ты в корне не права! Ты много чего умеешь, ты очень умная девочка, очень талантли­вая, и ты всего добиваешься сама! Разве за тебя репетиторы давали благотворительный концерт, ко­торый потом обсуждала вся столичная пресса?
 - Нет, – утирая слезы, сказала я.
 - Разве педагоги за тебя принимали участие и занимали первые и вторые места во всех олимпиадах, разве они побеждали на областных конкурсах чтецов, на конкурсах красоты?
 - Ты права! Я умею самостоятельно побеждать, но только потому, что у меня нет свободного времени, потому что я постоянно занимаюсь и отдыха себе не даю.
 - А разве для того, чтобы побеждать, ты мало делаешь? Ты сама стремишься к этим победам, ты совершенствуешься, а это очень много значит! Так что, вытри-ка слезы и пойдем, я тебя накорм­лю. Ты ведь так и не поела ничего с тех пор, как пришла. Ты и так худая, как смерть, смотреть страшно!
 - Ба, это у меня конституция такая, ты сама говорила.
 - Говорила, но это не значит, что надо морить себя голодом! Все, мыть руки, а я пока все разогрею. Жду тебя в столовой.
 - Хорошо, – сказала я, стирая слезы с лица.
 - И умой лицо – ни к чему никому видеть тебя в таком виде! Тем более прислуге! Вон посмотри, как глаза припухли!
 - Да, конечно, – сказала я и направилась в сторону ванной комнаты, затолкнув руки в карманы джин­сов.

Глава 2

 - Привет, мое солнышко! – сказал Андрей, поджидавший меня на школьном дворе, когда мы с Олесь­кой почти подходили к школьным воротам, за колонной которых мой парень и прятался от глаз моего водителя, который, наверняка, уже поджидал меня на стоянке рядом со школой.
 - Привет! – сказала я, быстро подскочив к нему, и оказалась в крепких объятиях, прижатая к накачан­ной груди, закрытой плотно прилегающей к телу белой футболкой, поверх которой была надета распах­нутая сине-зеленая рубашка в клетку с закатанными до локтя рукавами, что открывало взгляду окружающих его крепкие красивые руки – Я так соскучилась!
 - Я тоже! – сказал он, крепко прижимая меня к себе и увлекая в страстный поцелуй, от которого у меня мгновенно приятно закружилась голова и закрылись глаза.
 - Вилка! – громко крикнула Олеська – Твой цербер уже здесь! И рыщет повсюду своими глазищами!
 - Черт! Он как всегда не вовремя!
 - Я люблю тебя! – сказал Андрей, еще раз пытаясь уловить момент, чтобы меня поцеловать.
 - И я тебя! Все, иди-иди! Я прошу тебя! – взмолилась я, глядя в его безмятежно улыбающееся лицо, словно, если Руслан увидит Андрея, его ожидает удар или расстрел.
 - Пока! – сказал он, и сквозь улыбку, я заметила промелькнувшую грусть и, сомкнув пальцы в форму сердца, Андрей поднес руки к груди и показал, как его сердце бьется, после чего бегом направился за здание школы.
 - Фу! Что-то я переволновалась!
 - Еще бы! Шпионские страсти прямо! – сказала Олеся, мечтательно закатив глаза, и на губах у нее за­стыла полуулыбка-полуухмылка.
 - Виолетта Николаевна.
 - Вы уже здесь, Руслан? – стараясь выглядеть как можно серьезнее, сказала я, прижимая к груди папку – Почему я должна вас ждать?
 - Это я вас жду уже минут пятнадцать, Виолетта Николаевна. Ждал вас на стоянке, позвонила Мариан­на Георгиевна, и я пошел за вами.
 - А Марианна Георгиевна вам разве не сказала, что у меня еще собрание класса после уроков было?
 - Нет. Виолетта Николаевна, Марианна Георгиевна дала мне ваше расписание, по нему я и ориентиру­юсь, а когда у вас собрания нам сообщают по телефону. Пожалуйста, пройдемте в машину!
 - Пройдемте! – скорчив гримасу недовольства, сказала я – ну, пока?
 - Пока! – сказала Олеся, и когда мы вышли из ворот, она махнула рукой мне, а секундой позже своему отцу, который подъехал к зданию школы на большом черном автомобиле.
Я улыбнулась сквозь грусть – мне так хотелось, чтобы папа вот так же приезжал за мной в шко­лу сам, а не отправлял водителя, который обращается ко мне фамильярно, как будто я не шестнадца­тилетняя девочка, а дама лет тридцати, при этом я замечаю, как ему самому это противно.
 - Виолетта Николаевна, прошу! – сказал Руслан, о присутствии которого я чуть не забыла, и села в ма­шину, дверцу которой он держал открытой передо мной и закрыл, как только я поправила подол легкого платья, едва не зажатый ею.
 - Не пробовал смотреть внимательно, прежде чем закрывать дверь? – сквозь зубы процедила я, бро­сив папку на сидение рядом, и начала вытягивать ремень безопасности.
 - Пробовал, – сказал Руслан спокойно, словно ничего грубого и не услышал – Пристегнулись, Виолетта Николаевна?
 - Пристегнулись! – все так же недовольно сказала я, стараясь все свое недовольство нацепить на лицо – Поехали уже! А-то опять все пробки будут наши!
Руслан ничего не сказал в ответ, видимо, посчитав, что унизит себя ответами на хамство «соп­ливой зажравшейся малолетки», только повернул ключ зажигания и направил машину к выезду на до­рогу. Я воткнула в уши наушники плеера с любимым диском, который записал для меня Андрей, и сра­зу почувствовала, как стало немного легче. К счастью, Руслан настолько аккуратный водитель, что с ним я даже не замечаю никаких встрясок, а только наблюдаю, как мелькают за окном дома, магазины, а потом и деревья, когда оказываемся за МКАДом.
Под мелодичные звуки любимой музыки, я вновь и вновь вспоминала вкус поцелуев Андрея, оставшихся на моих губах, тепло его крепких рук, оставшееся не только на моей коже, но и внутри меня – оно словно пронизывало всю меня насквозь. Андрей всегда так улыбается, что ни о чем и думать ря­дом с ним не хочется, и мне с ним так легко, как ни с кем другим, а когда я о нем думаю, то забываю обо всем и обо всех. Я улыбалась все шире, вновь и вновь рисуя в своей памяти его лучезарное лицо, карие глаза, в которых хочется утонуть, руки, которым хочется покоряться безоговорочно, улыбку, освещающую весь мир вокруг.
 - Виолетта Николаевна. Виолетта Николаевна!
 - А? Что?
 - Приехали.
 - Отлично! – сказала я и начала искать, где отстегнуть ремень.
 - Вам помочь?
 - Нет! Отвали! Я сама. Ты что думаешь, я не знаю, где ремень отстегивается? Да и вообще позволю тебе меня трогать? – возмутилась я, отстегнулась и выскочила из машины, как ошпаренная.
 - Виолетта Николаевна.
 - Чего тебе еще?
 - Папочку забыли.
 - Спасибо! – сказала я, забрав папку из руки водителя, и стремительно направилась к дому, словно опаздывала на пожар.
Открыв дверь, я шагнула в дом, где почему-то было непривычно тихо. Я сняла туфли, поправи­ла волосы около большого зеркала, улыбнулась сама себе.
 - Детка моя, ты уже дома?
 - Да. Привет, мам!
 - Привет, солнышко! – сказала мама и опустила руку на мой затылок, чмокнула в лоб и тоже посмотре­ла на себя в большое зеркало.
 - Ты куда-то уходишь, мам? – спросила я, посмотрев на то, как она крутится у зеркала, сначала в одну сторону, потом в другую.
 - Да, – сказала мама, подкрашивая губы, и тут же мой взгляд упал на небольшой ее чемоданчик на ко­лесиках.
 - С вещами?
 - Детка, я же тебе говорила, что еду на конференцию в Петербург на два дня. Неужели ты забыла?
 - Ну, да. Только я думала, что ты возьмешь меня с собой.
 - Извини, малыш, не могу! Да и ни к чему тебе трястись на этих конференциях, там ничего интересно­го, сплошные разговоры! У тебя экзамены скоро, ты лучше у меня занимайся, хорошо?
 - Хорошо. Мам.
 - Что, малыш?
 - Можно я на эти два дня к Олеське уйду? Нам вместе надо к коллоквиуму готовиться. Ее родители не против.
 - Ну, хорошо. Только предупреди бабушку, пусть она позвонит Роману Борисовичу, перенесет твое за­нятие по английскому. Хорошо?
 - Хорошо, мам.
 - Ну, все, детка, я поехала. Будь умницей, допоздна не сидите с Олесей, спать ложитесь вовремя!
 - Хорошо! – кивнув головой, сказала я – Пока, мамуль!
 - Пока, конфетка моя! – сказала мама, чмокнула губами, но целовать меня не стала, чтобы не пачкать помадой, после чего вышла за дверь, выкатив чемоданчик за собой – Олесе привет! Не забудь преду­предить бабушку!
 - О чем это ты меня должна предупредить? – спросила бабушка, опустив руку на мое плечо, и за ма­мой закрылась дверь.
 - О том, что я на выходные уйду к Олеське.
 - Как? А как же английский?
 - Мама разрешила, а еще сказала, чтобы ты позвонила Роману Борисовичу и перенесла занятие.
 - Ну, хорошо! – немного растеряно сказала бабушка – Есть будешь?
 - Да, немного.
 - Переодевайся, мой руки и в столовую.
 - Хорошо, – сказала я и буквально вприпрыжку побежала в комнату.

 - Получилось-получилось-получилось! – прыгая в гардеробе, радовалась я, скидывая с себя платье.
Я давно перестала думать, что врать нехорошо – меня приучили умело использовать ложь в своих интересах, и я без всяких зазрений совести стала пользоваться этим оружием лет с четырнадца­ти. А с тех пор, как в моей жизни появился Андрей, встречи с которым похожи на детективные страсти со всеми моими уловками, моя совесть стала спокойной, как удав. Именно в эти выходные Андрей обещал устроить для меня пикник на свежем воздухе, где будем только мы вдвоем. Олеська была выбра­на самым лучшим прикрытием, к тому же именно в эти дни ее родители дома не появятся – будут не­житься на солнышке в жаркой стране, куда уедут сегодня вечером, и бабушке не удастся выудить из Олеськи ничего, кроме того, что я сплю или сижу в туалете или в ванной. Я же буду с регулярностью примерной девочки звонить бабушке и говорить, что у меня все в порядке: я поела, все задания сдела­ла и в воскресенье вечером Руслан сможет забрать меня от дома подружки. Это будут только наши дни, где будем только я и мой любимый Андрей.
   ***
 - Ну, все, бабуль, я уехала!
 - Давай, детка! Береги себя!
 - Обязательно! Бабуль, все будет хорошо, не переживай!
 - Хорошо, я постараюсь! – глубоко выдохнув, сказала бабушка, и я поспешила побыстрее ретировать­ся, ведь в машине меня уже ждал Руслан, готовый отвезти меня к Олеське домой, где меня будет ждать Андрей.
 - Все, пока-пока!
 - Пока! – сказала бабушка, махнув мне рукой и даже после того, как я вышла из дома и подошла к ма­шине, она продолжала стоять и провожать меня взглядом.
Когда, наконец, машина тронулась с места, бабушка скрылась в доме, поправляя короткие во­лосы, уложенные в прическу, что она делает всегда, когда старается скрыть свое волнение.
 - Чего уставился? – спросила я водителя, взгляд которого поймала в зеркале дальнего видения.
 - Ничего. Просто вид у вас такой счастливый, как будто не к подруге едете, а на свидание!
 - Больше ничего не пришло тебе на ум? – решила дерзнуть я, стараясь скрыть свое волнение, которое мгновенно загорелось у меня на лице – Какое еще свидание? Не вздумай это при бабушке еще сказать! И вообще, на дорогу смотри, а-то скажу отцу, что ты ко мне клеился!
 - Виолетта Николаевна, ну постыдитесь хотя бы!
 - Слушай, что тебе от меня надо! Сделай доброе дело – молча, довези меня до дома Олеськи и езжай обратно, чтобы я тебя не слышала и не видела до вечера воскресенья! Ты и так мне надоел за всю не­делю!
Руслан больше ничего не сказал, только помрачнев, повел машину дальше по трассе. Я смот­рела в окно, за которым мелькали окрестности Подмосковья и слышала, как отчаянно бьется сердце в груди. Когда мы подъехали к дому подруги, которая уже стояла на улице и ждала меня. Махая мне ру­кой, она улыбалась так, что я без слов понимала, что ОН УЖЕ ЗДЕСЬ, и ждет меня.
 - До свидания, Виолетта Николаевна!
 - До свидания! – нерешительно сказала я, повернувшись в сторону машины, из открытого окна которой водитель посмотрел на меня, видимо, ожидая, что я попрощаюсь первой, а я даже забыла о нем – Передай Марианне Георгиевне, что довез меня в целости и сохранности!
 - Обязательно! Всего хорошего, Виолетта Николаевна!
 - Спасибо! И вам всего хорошего, Руслан… Валерьевич!
Он только ухмыльнулся, закрыл окно почти до конца и, развернув машину, направил ее в обратную сторону. Меньше, чем через минуту, машина исчезла из поля зрения где-то на дороге, и я, наконец, вздохнула с облегчением, стоя около большого окна на первом этаже дома подруги, откуда сквозь приоткрытую занавеску смотрела, как мой «цербер» исчезнет с горизонта.
 - Андрей! – позвала моего парня Олеся – Спускайся уже! Уехал этот надзиратель!
 - Я видел! – громко сказал Андрей, буквально сбегая с лестницы, и подхватил меня на руки – Ну, при­вет, мой любимый Рыжик!
 - Андрей, что ты делаешь? – восторженно закричала я, а Олеська только с улыбкой покачала головой.
 - Я так соскучился! Ну, что, наши планы в силе?
 - Конечно! Еще спрашиваешь? Я только замаскируюсь.
 -  Хорошо, только давай недолго, договорились?
 - Договорились! – сказала я, едва не визжа от восторга, и побежала наверх, утянув за собой Олеську, которая едва не повалилась с ног от неожиданности.
Уже через несколько минут в спортивном костюме подруги, который она вытащила откуда из дальнего угла гардероба (она давно перестала его носить), накинувшая на голову капюшон, с рюкзач­ком за плечами, в кроссовках и темных очках, я вышла к Андрею, который мечтательно смотрел на лестницу в том самом направлении, в котором скрылась я минутами ранее.
 - Я готова! – сказала я, слегка сдвинув очки с переносицы вниз.
 - Тебя просто не узнать! – сказал он, оглядев меня с головы до ног, а я подбежала к нему и попала в сладкий плен его рук и нежного поцелуя.
 - А зачем же ты тогда целуешь незнакомую девушку? – спросила я, игриво теребя его чуть взъерошен­ные черные волосы и заглядывая в карие горящие восторгом глаза.
 - Потому что я знаю, что это моя любимая девушка! Ну, что, пойдем? Этот день такой короткий, и мне надо вернуть тебя к вечеру, чтобы бабушка не заподозрила тебя в обмане.
 - А разве ты не останешься со мной в этот вечер?
 - Это как хозяйка скажет! Не могу же я так нагло воспользоваться ее гостеприимством!
 - Олесь! – упрашивающим тоном сказала я, сделав лицо умилительно просящим.
 - Конечно, я не против! Куда ж вас денешь? Раз уж я ввязалась в вашу авантюру, придется покрывать вас до конца! – пожав плечами, сказала Олеська, сунув руки в карманы джинсов, и улыбнулась – Про­валивайте уже! Дайте хоть время от вас отдохнуть, а то ведь ночь спать не дадите!
 - Эээ! Ты что это подслушивать собралась?
 - Шучу-шучу я! Все, идите уже! Скауты!
 - Пока-пока! – сказала я, чмокнув Олеську в щеку, сказала я – Спасибо тебе, за все! Пока-пока!
 - Пока!
 - Пока! – сказал Андрей, махнув ей рукой, перед тем, как выйти из задней двери дома подруги, которая не стала смотреть нам вслед, а просто махнула рукой и закрыла дверь, сказав «Пока!».
 - Ну, что, куда мы путь держим? – спросила я, когда он за руку повел меня прочь от дома.
 - Проедем немного на автобусе, а там по лесу, и я тебе покажу мое самое любимое место в этих краях! – загадочно сказал Андрей, улыбаясь.
 - Звучит заманчиво!
 - Когда ты увидишь это место, я уверен, ты в него влюбишься просто!
 - Мне уже интересно!
 - А вот и наш автобус, – сказал Андрей, и мы, все так же держась за руки, побежали к автобусу, кото­рый вальяжно подошел в этот момент к остановке - Следуйте за мной, Виолетта Николаевна!
 - Андрей, не надо!
 - Прости! Больше не буду, обещаю! – сказал Андрей, когда мы устроились на задних сидениях, при­жавшись друг к другу.
Какая-то женщина восточной внешности почему-то посмотрела на нас, словно приглядывалась и прикидывала в уме, не обозналась ли, после чего покачала головой, видимо, что-то для самой себя отрицая, и отвернулась к окну.
Уже через одну остановку мы с Андреем вышли из автобуса, на выходе из которого Андрей бук­вально поймал меня на руки, и мы продолжили наш маршрут в сторону лесного массива, который рас­простерся впереди. Я и не думала, что совсем недалеко от такого богатства домов, простирается такая естественная, ничем не тронутая красота!
 - Мне уже нравится! Здесь так красиво!
 - Погоди, это еще только начало пути! – с улыбкой сказал Андрей, довольный самим собой и моей ре­акцией.
Мы шли по лесу еще минут тридцать, карабкаясь по всем неровностям природного ландшафта, который я никогда и не видела за своим высоким забором, и на этом самом месте впору было сравнить меня с принцессой, заточенной в башне злым волшебником.
 - Ну, вот мы и пришли! – сказал Андрей, выдохнув, когда перед моим взглядом предстала залитая све­том поляна, слегка укрытая верхушками сосен от солнечного света, пробивающимся во все щели меж­ду ветками.
 - Как здорово! – сказала я, втягивая воздух легкими, и завороженно смотрела вокруг себя, на, будто бы никем и ничем никогда не тронутую, зелень травы.
 - Букашек не боишься всяких? – спросил Андрей, обняв меня со спины обеими руками, а я на несколь­ко секунд блаженно закрыла глаза.
 - Неа! – не открывая глаз, сказала я и склонила голову к его плечу, прижимая свои руки к его рукам – С тобой я никого и ничего не боюсь!
 - Это радует! Я никому и никогда не дам тебя в обиду, обещаю!
Я улыбалась, не сдерживая слезы, которые неожиданно скатились по моим щекам.
 - Что случилось? – спросил Андрей, склонив голову ближе к моей щеке.
 - Ничего! Все хорошо! Просто это все так… так волнительно!
 - Ты что, малыш? Ты чего плачешь-то?
 - Просто так хорошо с тобой! Ты никогда не оставляй меня, пожалуйста!
 - Ну что ты, маленькая моя? Я же люблю тебя! Хочешь, секрет расскажу?
 - Какой? – стерев слезу рукавом, спросила я и улыбнулась.
 - Именно здесь мой отец сделал предложение моей маме, когда они отстали от своей группы.
 - Да?
 - Честное слово! Я не придумываю! А через девять месяцев на свет появился я!
 - Это так мило! Поэтому теперь тебя так тянет на это место?
 - Наверное! – сказал Андрей, усмехнувшись, и крепче прижал меня к себе, а его дыхание мягко косну­лось моего уха, когда он поцеловал меня в щеку, а потом в шею.
Я повернулась к Андрею лицом. Он улыбался, и мне стало так спокойно на душе, словно все идет так, как должно быть, и я надолго забыла про волнения и тревоги. Мне было очень легко, когда он расстелил на траве старое одеяло, которое на мое удивление поместилось у него в рюкзаке; когда мы лежали рядом, смотря друг другу в глаза; когда он чертил на моей ладони какие-то невидимые линии, пробуждая во мне волну неудержимой нежности, и целовал так, словно старался растянуть удоволь­ствие.
Когда мы возвращались к автобусной остановке, казалось, что прошло несколько дней, но в душе впервые было так спокойно, словно мне не нужно было ни о чем тревожиться, не нужно было ни­куда спешить и звонить, чтобы сказать, что у меня все в порядке. Я была такой расслабленной, что если бы Андрей не прижимал меня к себе одной рукой за талию, мое тело рухнуло бы на землю.
 - Устала? – спросил Андрей, когда мы подошли к остановке.
 - Да! Но мне так хорошо, как никогда раньше! Спасибо тебе за этот день!
 - Я рад, что тебе понравилось!
***
 - Ну, наконец-то! – всплеснув руками, сказала Олеська, как только мы зашли в дом – Заходите бы­стрее! Марианна Георгиевна тебе не звонила еще?
 - Еще нет! – испуганно сказала я, отчего Андрей крепче обнял меня, словно боялся, что я убегу – А что должна была?
 - Сказала, что перезвонит тебе через минут пятнадцать, и я только и молилась, чтобы вы пришли именно сейчас. Иначе она бы послала этого «цербера» на разведку, и плакал ваш план!
 - Мы как чувствовали! Алло!
 - С легким паром!
 - Спасибо, бабуль! – мгновенно сориентировалась я и для пущей надежности зевнула.
 - Спать собираетесь уже?
 - Еще нет, просто после ванны так разморило! У Олеськи пена для ванны какая-то волшебная! Так спать захотелось!
 - Ну, ладно, отдыхайте, девочки! А-то целый день занимались, устали…
 - Да,  не говори! Мозги кипят! Что-то, правда, спать так хочется!
 - Спокойной ночи, детка моя!
 - Спокойной ночи, бабуля! – сказала я, и бабушка отключила соединение. Она никогда не любила дол­гих разговоров по телефону, а с мобильником она вообще плохо дружит и большей частью его игнори­рует.
 - Тебе бы в театральный! – сказала Олеська, покачав головой.
 - Ага! Я подумаю над этим, когда школу буду заканчивать. Не прошли даром занятия с Эвелиной Бо­рисовной! – хихикнув себе в ладошку, сказала я.
 - Слушайте, ребятки, вам бы в душ! – отмахнувшись от нас рукой, сказала Олеська.
 - Ты предлагаешь?
 - Я настаиваю! – сказала Олеська – Сейчас я вам полотенца принесу и идите.
 - Вместе?
 - Вот на этом как раз не настаиваю – сами решайте! – кашлянув, сказала Олеська.
 - Я не настаиваю! – разведя руками в воздухе, сказал Андрей.
 - А я не против! – сказала я.
 - Ты уверена? – спросил он, немного растеряно.
 - Уверена! – сказала я тихо, прижавшись к нему ближе – Никто не узнает! Олеська нас не сдаст ведь?
 - Я могила!
 - Ну, вот! – сказала я, а Олеська по-тихому слилась под предлогом поиска полотенец, хотя она пре­красно знала, где они, и особых розысков ей не требовалось.
 - Почему ты так испугался?
 - Я? Вовсе не испугался! Просто не хочу на тебя давить!
 - Андрюш, мы уже год встречаемся! А моим родителям рано или поздно придется принять, что я стала взрослой и сама могу решать, с кем быть! Мы ведь не в девятнадцатом веке живем! Разве не так?
 - Вобщем-то ты права!
 - Голубки, вы идете в ванну?
 - Идем, – сказал Андрей, взяв меня за руку так бережно, словно боялся сломать, как хрупкую вазу.
***
 - Что-то не так? – обняв меня за обнаженные плечи, спросил Андрей, когда я замерла на несколько се­кунд, стоя к нему спиной, а почти вся моя одежда оказалась сброшенной на пол – Ты меня стесняешь­ся?
 - Нет! – взволнованно ответила я и развернулась к нему вполоборота и сразу почувствовала, как ба­гровею от макушки до пяток.
 - Ты прекрасна! – сказал он мне на ухо под шум воды, льющейся из душа, в который мы еще не зашли, поцеловал меня в щеку, легко и бережно заправив прядку моих длинных рыжих волнистых волос за ухо, которого коснулось его дыхание.
Одна его рука снова опустилась на мое плечо, другая бережно скользнула по моей талии и на несколько секунд остановилась на животе, и я закрыла глаза на несколько секунд, решив покориться его рукам. Напряжение упало с плеч, когда он увлек меня в душ, держа за обе руки.
 - Я люблю тебя! – сказала я, когда он крепко обнял меня под теплыми струями душа, а его рука несме­ло, а потом решительно стала блуждать по моему телу – Я хочу быть только твоей!
 - Я согласен, только…
 - Только что?
 - Только не здесь. Хорошо?
 - Как скажешь! – сказала я, и он выключил воду.
Когда он бережно завернул меня в полотенце, я держала руки вытянутыми вверх и блаженно улыбалась. Олеська будто бы уже уснула – в доме воцарилась тишина, как будто наступила глубокая ночь.
 - Малыш, побудешь немного с Олеськой? У меня есть для тебя сюрприз! Это буквально три-пять ми­нут.
 - Как скажешь! – сказала я, не выпуская из внимания его теплый взгляд, и он скрылся в дальней комна­те.
 - Ну что? – спросила Олеська, в комнату которой я зашла, слегка покачиваясь не то от душа, не то от эйфории, в которую меня погрузил Андрей – Ну? Ты чего молчишь?
 - Что?
 - Вилка, ты чего? Я тебя спрашиваю, как все прошло?
 - А еще ничего не было!
 - А, оттягивает момент! Но-но! Он мне что-то говорил!
 - Что говорил?
 - Что хочет сделать для тебя незабываемый сюрприз!
 - Да?
 - Да! Ты не волнуйся, я ничего не услышу, подслушивать тоже не буду! Клянусь!
 - Смотри у меня! – сказала я, пригрозив Олеське пальцем, и в это время послышался тихий стук в дверь.
 - Это за тобой! – сказала Олеська с хитрой улыбкой на лице.
 - Все, я ушла! – сказала я и вышла за дверь, где меня ждал Андрей в одних брюках.
Ни слова не говоря, он подхватил меня на руки и понес в комнату, где горели несколько свечей, и был погашен свет.
 - Андрей!
 - Пожалуйста, не говори ничего! – сказал он, опустив меня на пол.
  Я взглянула ему в глаза, распустила полотенце, которое плавно упало к моим ногам, а он снова подхватил меня на руки и опустил на кровать. Несколько секунд он смотрел на меня, словно хотел за­помнить такой, какая была в этот момент, какой не буду уже никогда…

Глава 3
 - Вилка, привет! – обрадовано сказала Олеська, подскочив ко мне в коридоре школы.
 - Привет! – сказала я, улыбнувшись – Ты чего так долго? Как это ты раньше меня не пришла?
 - Это просто ты сегодня рано пришла.
 - Да? – взглянув на часы на запястье, спросила я вслух не столько Олеську, сколько саму себя – Ру­слану сегодня удалось проехать, ни одной пробки не зацепив. Даже я удивилась, что мы сегодня так быстро приехали. Видимо, это он так ради моего последнего экзамена старался! – усмехнувшись, ска­зала я, и легким движением руки убрала прядь волос, сбившуюся к лицу, за спину.
 - Тебя прямо не узнать?
 - Почему? – спросила я, оглядев себя с ног до головы – Что во мне не так?
 - У тебя такое счастливое лицо, что ты даже когда хмуришься, улыбаешься почти во все тридцать два зуба!
 - Да? Ну, что поделать, если я счастливая?!
 - Привет! А чего это ты такая счастливая?
 - Привет! – сказала я Голяковой Оксане, которая всегда любила обсуждать чужую личную жизнь и ча­сто являлась источником распространения слухов – Вам расскажи, тоже захочется!
 - Чего вы все скрытные такие? Влюбилась что-ли?
 - Даже если и влюбилась, то кому какое дело? Оксанка, даже не пытай, все равно не скажу!
 - А по глазам-то видно! – сказала Голякова, погрозив мне пальцем с какой-то дурацкой ухмылкой на лице, и направилась в класс почти бегом – Как не увиливай!
 - Оксанка, только попробуй!
 - О чем это ты? – спросила она, уже остановившись около кабинета.
 - Ты знаешь, о чем я? Знаю я твой язык… змеиный!
 - Вилка, эй, ты чего? – спросила Олеська, тряхнув меня за плечо.
 - А, что?
 - Ты чего так побледнела-то?
 - Я? Не знаю.
 - Да не слушай ты ее!
 - Да ладно не слушаю я ее! А вот вся наша школа любит ее послушать!
 - Ты что думаешь, она что-то может рассказать? Да ее болтовню никто не воспринимает всерьез!
 - Да, ты права! Пойдем уже. Не хватало еще на экзамен опоздать!
***
Впервые в жизни я стала такой растерянной, что едва не забыла, где нахожусь, и в руки взяла себя только перед тем, как сесть перед комиссией отвечать. Тут-то я собрала все свое самообладание в кулаки, стараясь не замечать, как Голякова хихикает со своей подружкой где-то на задней парте и во­преки замечаниям комиссии передает ей записки.
 - Что ж! Отлично, Виолетта! Можешь идти.
 - Что? А, да, конечно! Простите! – сказала я растеряно, едва не опрокинув стул, о который запнулась.
 - Ничего страшного, Виолочка! Не переживай, ты прекрасно подготовилась, и это видно!
 - Спасибо! – сказала я и вернулась к парте, где оставались все это время мои вещи.
Воспользовавшись моментом, я показала Голяковой кулак, на что та сконфуженно хмыкнула и с показной уверенностью почесала ручкой свою обесцвеченную перекисью голову. Закинув сумку на пле­чо, я вышла из кабинета, и в коридоре выдохнула так громко, словно перед этим находилась несколько минут без воздуха где-нибудь под водой.
 - Вилка, что с тобой? – спросила Олеся, подскочив ко мне так быстро, словно я вот-вот готова была упасть – Ты в порядке вообще?
 - Я? А что? Что со мной?
 - Ты бледная, как поганка! Это ты из-за экзамена так разволновалась, или…
 - Скорее, или! – сказала я, стараясь привести дыхание и мысли в норму.
 - Да ладно тебе об этом париться! Эта кукушка ничего не скажет никому!
 - Я бы не была такой уверенной! - сказала я, обмахивая лицо свернутым пополам листком бумаги, на котором написала себе краткий план ответа.
Память всегда была моим главным достоинством, как школьницы. В начальных классах я после одного прочтения легко запоминала стихи, в старших легко закрепляла в памяти прочитанные парагра­фы и главы учебников и дополнительный материал, который черпала из книг и занятий с частными пе­дагогами, которых в нашем доме было столько, сколько никогда не бывало гостей. За эту способность и трудолюбие учителя всегда ценили меня, и я легко стала их любимицей, а одноклассники завистливо перешептывались за моей спиной, в том числе и Голякова. Она готова была распространять слухи днем и ночью по всей школе, как электронная почта от одного адресата к другому, от ученика к ученику, от ученика к учителю, от учителя к родителю.
Когда, наконец, объявили оценки, я немного успокоилась, получив свое законное «отлично», и, подхватив под руку Олеську, поспешила покинуть школу, в которой не собиралась появляться еще два дня вплоть до вручения аттестатов и выпускного бала.
 - Вилка, что-то ты мне совсем не нравишься?
 - Почему? – спросила я, стараясь, как можно спокойнее улыбнуться, и Олеська, видимо, натянутость моей улыбки заметила сразу.
 - Ты слишком бледная и встревоженная. Ты утром совсем другая была! Что за муха тебя укусила?
 - Муха Цеце, точнее сказать Муха ГО! – сказала я, и Олеська рассмеялась. А если честно, то мне как-то нехорошо. У меня голова как-то кружится и в животе что-то странное происходит. Еще слабость ка­кая-то!
 - Вилка!
 - Ась? – спросила я, а Олеська глянула на меня так, как будто на меня падал кирпич или вот-вот долж­но была опрокинуться ведро краски – Нет! Ты что?
 - Ты уверена? – спросила Олеська, заглянув в мое лицо.
 - Да! – сказала я, но подумала-то как раз наоборот – Пойдем уже!
 - Пойдем, – сказала Олеська с такой интонацией, словно хотела сказать «Ну как хочешь, или Черт с то­бой, обманывайся!» - Русланчик за тобой, наверное, уже приехал.
 - Вообще-то он и не должен был уезжать никуда, если только папа его куда-нибудь не вызвал, пока я «сдавалась».
 - Да уж! – сказала Олеся, и мы направились к выходу из школы.
Солнце на улице жарило нещадно, словно на дворе был не конец мая, а как минимум середина июня. Я поморщилась от яркого солнца и спустила на глаза солнцезащитные очки, которые мама купи­ла мне в каком-то страшно дорогом магазине.
 - А вот и мое «Такси»! – сказала я, заметив, что наша машина остановилась прямо у ворот школы, чего Руслан себе никогда не позволял.
«Тут что-то не то» – сразу подумала я, и в этот момент с заднего сидения машины вышел папа, наклонился, что-то доставая, и, выпрямившись, со счастливой улыбкой направился к нам с букетом цветов в руке.
 - Привет, солнышко! Здравствуй, Олеся!
 - Папа? – ошеломленно спросила я, от удивления уставившись на него, как баран на новые ворота – Привет! А что ты здесь делаешь?
 - Что за вопрос? Я приехал за своей малышкой, поздравить с окончанием экзаменов, а она мне и не рада совсем!
 - Пап, ну что ты такое говоришь? Я тебе очень рада, просто…
 - Просто что? У тебя от папы какие-то секреты? Я понимаю, ты стала совсем взрослая…
 - Пап, что за намеки?
 - Ну, я пойду. До свидания, Николай Александрович! Пока!
 - Пока!
 - До свидания! – сухо сказал папа, кивнув, когда Олеся поспешила к машине своего отца, и снова улыбнулся мне почти во все тридцать два зуба, как любит говорить Леська – ну, что, едем домой?
 - Едем. Пап, а в честь чего цветы?
 - Я же говорил, хотел поздравить тебя с окончанием экзаменов. Вот, держи!
 - Спасибо! Мои любимые!
 - Я старался, выбирал!
 - Спасибо тебе!
 - Да не за что!
 - Спасибо, что приехал! – сказала я, когда мы уже сели на заднее сидение машины, в зеркале дальне­го вида которой сдержано улыбался Руслан – Я весь год этого ждала!
 - Ну что ты, маленькая моя? Ты же знаешь, что папа тебя очень любит!
 - Знаю! – грустно сказала я, когда он обнял меня за плечо, а я склонила к его плечу голову – А еще я знаю, что у папы всегда очень много работы!
 - Ну, прости, малыш! Ты же знаешь, я все это делаю только ради тебя и Петьки, чтобы вам не при­шлось в чем-либо себе отказывать!
 - Конечно, я понимаю! – сказала я, улыбаясь и прижимаясь ближе к отцу, от которого как всегда исхо­дил приятный аромат дорогого изысканного парфюма и еще чего-то очень родного, чего мне так не хватает уже почти семнадцать лет – Я все равно тебя люблю!
 - И я тебя люблю! Поехали-поехали, чего стоим?
 - Конечно. Простите, Николай Александрович! – как-то растеряно кашлянув себе в кулак, сказал Ру­слан, и машина тронулась с места, унося нас обратно в «золотую клетку».
Я представляла себе, как мы с папой гуляем по полянам в деревне, где раньше жила папина бабушка, где я была всего пару раз за всю свою жизнь; и то была слишком маленькой, чтобы помнить что-то кроме полянок, усеянных лютиками, васильками, ромашками, и прочими луговыми цветами, на­званий которых даже не знаю.
 - Солнышко мое, мы приехали, – сказал папа, приподнимая меня со своего плеча, и я, улыбнувшись, потерла глаза.
 - Да? А я что, уснула?
 - Да.
 - Надо же! Даже не думала, что могу в машине так крепко заснуть! – сказала я, а папа улыбнулся и вы­шел из машины.
Когда мы вместе зашли в дом, я сразу услышала чьи-то голоса и мамин игривый смех, который всегда мне казался каким-то чересчур громким.
 - У нас что гости? – спросила я, посмотрев на папу, который как-то странно улыбался и держал ладонь на моей спине, словно собирался подтолкнуть.
 - А я разве не сказал тебе?
 - Нет! – сказала я, нахмурившись.
 - Значит, хотел сказать. Ну, ты не переживай – это наши друзья!
 - Да? Ну, ладно.
 - Проходи-проходи в гостиную.
 - Может, я переоденусь сначала?
 - Ты и так у меня прекрасно выглядишь! Это платье очень тебе идет!
 - Спасибо, пап! Рада, что тебе нравится! – сказала я, а папа обнял меня за плечо и повел в гостиную, откуда и доносился мамин игривый смех.
 - А вот и мы! – сказал он, заводя меня в гостиную, где, вальяжно раскинув руки вдоль спинки дивана, сидел неприятный мне с самого первого момента знакомства двадцатидвухлетний сын папиного парт­нера, стоявшего около окна и что-то с импульсивными жестами вещавшего.
Андрей Карпинский сильно изменился за те три года, которые я его не видела, но время не сде­лало его более приятным собеседником, чем он был раньше. По-прежнему через все его лицо и слова, и движения, сквозила фальшь и самолюбование, и я только укоризненно посмотрела на папу, который либо не заметил этого, либо просто сделал вид, что не видел.
 - Андрюха, ну-ка повернись-ка!
 - Николай Александрович, а мы даже не слышали, как вы зашли! А что это за прелесть рядом с вами? Не наша ли Виолетта Николаевна, которая три года назад была такая маленькая, худенькая, как соло­минка и ершилась все время, как ежик?
 - Я и сейчас не пышка! – сквозь зубы процедила я.
 - Ты в прекрасной форме, Виола! Но ты так изменилась, я бы тебя с трудом узнал, если бы не Николай Александрович! Я безумно рад тебя видеть! Ты просто само очарование!
 - Очень мило! Прямо умру сейчас от счастья – Андрей Карпинский засыпал меня комплиментами!
 - Все такая же дерзкая!
 - Какая уж есть! Ну, как там Туманный Альбион? Какими судьбами в наших краях, Андрей Геннадьевич? Надолго в столицу нагрянули? – спросила я, усевшись в кресло, и опустила ногу на ногу, руками обхватив свою коленку.
 - Теперь уж надолго, Виолетта Николаевна! – сказал Карпинский и самодовольно улыбнулся, едва не пожирая меня глазами.
 - Слушай, Геннадий Палыч, нам с тобой же надо один важный документ оформить.
 - Ах, да. Идем-идем, а-то его сегодня же надо отправить. Леночка, а ты, кажется, собиралась с Гали­ной Семеновной обсудить меню на неделю.
 - Да-да! – сказала мама, и семенящим шагом направилась к выходу из комнаты – Пусть молодежь об­щается!
 - Эй, вы куда все? – спросила я, встав с кресла – Отлично!
 - Виолка, ты чего такая сердитая? Мы же с тобой не враги!
 - Но и не друзья! – сказала я, отойдя к окну, и постаралась как можно отрешеннее сделать свой вз­гляд, застывший где-то на горизонте.
 - Да ладно тебе! Чего ты как маленькая? – спросил Карпинский, обняв меня за плечо, на что я сразу отреагировала и сделала шаг в сторону, стараясь сбросить его руку – Виолка! Ты стала такая…
 - Какая? – спросила я, не поворачиваясь к нему, и скрестила руки около груди.
Я почувствовала, как меня начинает всю потряхивать изнутри от отвращения. Даже весь мой организм протестовал против того, чтобы ко мне прикасались чужие мужские руки.
 - А как будто ты не понимаешь? – сказал он почти мне в самое ухо, а рука его обхватила еще реши­тельнее мою талию – Ты стала такая женственная! Такая сексуальная!
 - Убери от меня руки, козел! – крикнула я, метнувшись от него в сторону дивана, и поняла, что запина­юсь слишком поздно.
 - Ты не ушиблась?
 - Не трогай ты меня! – крикнула я, когда Карпинский поднял меня с пола и усадил на диван, начав щу­пать мою ногу – Как больно!
 - Господи, что у вас тут за грохот? – испуганно спросила бабушка, забежав в комнату, а мама появи­лась за ее спиной – Виола!
 - Все нормально! – крикнула я – Да перестань ты меня трогать!
 - Что с ногой?
 - Да ничего страшного! – сказала я, и хотела было рвануть из комнаты, но нога болезненно заныла в лодыжке – Черт! Это все из-за вас!
 - Виола! Да что с тобой? Какая муха тебя укусила?
 - Муха ЦеЦе, блин! – сказала я и похромала прочь.
 - Виола, стой! Сядь, пожалуйста!
 - Стой, сядь! Вы разберитесь сначала, чего вы от меня хотите!
 - Нужно проверить, что с твоей ногой, Виола! – сказал смягчившимся голосом Карпинский.
 - А ты что врач, чтобы проверять?
 - Вообще-то, да.
Черт! Я и забыла, что Андрей Карпинский, действительно, учился на врача и даже экстерном закончил медицинский колледж в Англии.
 - Виола, позволь мне осмотреть твою ногу! – сказал он почти как заботливый брат, которого давно нет рядом со мной, и я даже поверила, что он искренне хочет оказать мне медицинскую помощь.
 - Хорошо! – сказала я и села на диван, стянув перед этим чулок с ноги – Осматривайте, доктор!
Надо было видеть, какое довольное было у мамы лицо, когда Карпинский заботливо щупал мою ногу, спрашивал больно мне или нет, делал повязку, но я-то знала, что все это чистой воды спек­такль, так мастерски сыгранный для моих родителей, что даже я готова была во все это поверить.
 - Так, ребята, не пора ли нам пообедать? – спросила мама, которая появилась в дверном проеме, когда Карпинский пытался увлечь меня в разговор, а я только кивала ему в ответ и сдержанно улыба­лась.
 - Хорошая мысль! – сказала я, воспользовавшись моментом, чтобы избавиться от общества этого самодовольного типа, и вскочила с дивана, на котором мы сидели с ним вдвоем, а рука его лежала на моем плече.
 - Согласен, – сказал он, улыбнулся, как кот, только что до отвала наевшийся рыбы или сметаны.
 - Тогда бегом в столовую, молодежь!
 - Хорошо! Только вот кое-кому еще рановато бегать! – сказал Карпинский и, подхватив меня на руки, понес в кухню, а мама, как мне показалось, готова была его даже расцеловать.
 - Ты что делаешь, Карпинский? – шепотом спросила я, показывая кулак этому самодовольному типу – Немедленно поставь меня на место!
Он будто и не слышал моих слов, а только заулыбался еще шире.
 - Ублюдок, еще раз притронешься ко мне, руку сломаю!
 - Как грубо! Силенок не хватит, Виолетта Николаевна! – прошептал он мне.
 - Ты только посмотри, он уже твою принцессу на руках носит! – обрадовался папин партнер, с которым они вместе вышли из кабинета – А ты говорил, не поладят! Они, похоже, больше, чем просто поладили!
 - Да! Я даже не ожидал! А что случилось? Почему у тебя нога забинтована?
 - Потому, что я упала благодаря кое-кому!
 - Андрей, это ты виноват, что девочка упала?
 - Да, пап, это я виноват! Я немножко подзабыл, что Виолетта Николаевна девушка суровая, – усмех­нулся Карпинский, опустив меня на пол – и к ней нужен особый подход!
 - Да, она у меня такая! Как твоя нога, маленькая моя, не больно? – спросил, обняв меня за плечи папа, к которому я поспешила, хромая, переметнуться.
 - Вообще-то больно, немного! Как я на выпускной теперь пойду?
 - Ну, не переживай! У тебя рядом отличный врач! – шепнул он мне на ухо – Он быстро тебя поставит на ноги!
 - А кто сказал, что я хочу видеть его рядом с собой? – спросила я, направившись в столовую, прихра­мывая.
 - Она просто разволновалась! – заговорила мама, побежав за мной, и быстро оказалась рядом – Вио­ла, детка, куда ты так быстро? Детка, ну что с тобой?
 - Ничего!
 - Детка, не обманывай маму! Что случилось? Андрей – хороший обеспеченный парень, и ты ему очень нравишься, а ты так агрессивно на него реагируешь!
 - Мам! – попыталась возразить я.
 - Детка, ты же понимаешь, как это важно для твоего отца… и для тебя!
  «Для отца, да, но не для меня!» - подумала я, но вслух сказать не решилась под ласковым ма­миным взглядом. Мама всегда ставила все, что важно для отца в ранг высших ценностей, готова была ради него пойти на все, даже на то, что ей самой не нравится – она любит его настолько сильно, что не решается перечить. Это в последние несколько месяцев в нашем доме практически не стихают ссоры – папа может сутками не появляться дома, уезжает в командировки, в которых, как маме кажется, он на­шел себе любовницу.
 - Ну, прошу, садитесь-садитесь! – сказала мама и нарочно передвинула меня с одного места на дру­гое, чтобы посадить рядом с отпрыском папиного партнера, который среагировал мгновенно и ото­двинул для меня стул в показной учтивости.
 - Спасибо! – сказала я и скорчила выскочке гримасу незаметно другим взглядам, на что он только усмехнулся и подмигнул одним глазом.
***
 - Можно? – спросил папа, когда я открыла дверь после его стука.
 - Конечно! – сказала я и села обратно на кровать, грустно уткнувшись в колени.
 - Что с тобой, малышка моя?
 - Со мной? Со мной все хорошо! А почему ты спрашиваешь?
 - Я же вижу, что ты слишком вспыльчивая стала. Что с тобой?
 - Да что вы все заладили, что с тобой, что с тобой? Почему вас вдруг это обеспокоило? Вам же семна­дцать лет не было дела до того, чем живу, чего хочу я!
 - Вот, опять ты начинаешь кричать! Я пришел поговорить с тобой, как с взрослым человеком…
 - Пап, я поняла, что ты уезжаешь за границу на три месяца, и взять нас с собой не можешь, но я не по­нимаю, зачем ты устроил это сватовство? Он же противный и все делает напоказ!
 - Виола, ты не права! Андрей – самая лучшая для тебя партия: молодой, перспективный, обеспечен­ный. У него теперь есть своя клиника. Я уеду, но я должен быть уверен, что моя дочь под надежной за­щитой!
 - Пап, мне еще семнадцать лет, а ты уже готов выдать меня замуж! Есть люди более достойные, и рано мне еще невеститься!
 - Ну, так, я же не выдаю тебя замуж прямо сейчас! Пообщаетесь, присмотритесь друг к другу, а там и время придет невеститься!
 - Пап, я не хочу к нему присматриваться! Он мне противен!
 - Виола, ты судишь обо всем поверхностно! Андрей уже не тот парень, какой был три года назад – он очень изменился, возмужал. Между прочим, тоже акционер нашей компании! Благодаря этому смог со­здать свою клинику.
 - Пап!
 - Виола! – сказал папа таким голосом, который не предполагал возражений, и я виновато опустила го­лову – Не разочаровывай меня!
  Тут-то я окончательно поняла, что выбора мне не дают, и мне придется присматриваться к это­му выскочке – разочаровать папу с детства было для меня самым ужасным, что я только могла сде­лать. Папа делал для меня все: заботился о моем комфорте и благополучии с младенчества: выбирал лучший родильный дом, в котором я появилась на свет (у мамы были серьезные осложнения с бере­менностью), лучшее питание, лучшую одежду, лучшую школу, лучших частных педагогов, лучших дру­зей…
 - Конечно, папочка! – сказала я, вздохнув.
 - Ты у меня самая лучшая, всегда помни это!
 - Конечно! – сказала я, улыбнувшись.
Папа вышел из моей комнаты, едва слышно прикрыв дверь, в проеме которой посмотрел на меня не то укоризненно, не то убеждающее. Я упала на кровать на бок, как бревно, прижала к себе мяг­кого медведя, которого он дарил мне на какой-то из дней рождения, и мысли зароились в моей голове. Мне нужно было дать себе ответ на вопрос, который мучает меня вторую неделю подряд…
Я посмотрела на замок на спине медведя, под которым я могла хранить все свои секреты. Ни­кто из родителей никогда не позволял себе рыться в моих вещах, поэтому я беспрепятственно прятала в медведе все трогательные подарки Андрюши и не только. Я встала и, по прежнему прижимая к себе игрушку, вышла в коридор, где, слава богу, никого в этот момент не было.
Я быстро проскользнула в туалет и закрылась на защелку, глубоко вздохнув, как будто долго уходила от преследования. Нужно было разрешить все сомнения именно сейчас – тянуть не имеет смысла, ведь чему быть, как говорят, того не миновать. Еще минуту-другую я колебалась, расхаживая по туалету без штанов, но все же, наконец, сделала все, как было написано в этой небольшой инструк­ции, и тут-то мое сердце замерло в немыслимой тревоге.
Все было настолько очевидно, что бежать от реальности было бы глупо – две полоски могли означать только одно…
 - Виолетта, ты там? – донесся до меня голос бабушки и настойчивый стук в дверь – Тебе что плохо?
 - Нет! – крикнула я испуганно и спрятала тест внутрь игрушки, натянула штаны, нажала на смыв и вы­скочила из туалета, словно меня кто-то торопил – Все в порядке!
 - Ты уверена?
 - На все сто! – выпалила я, улыбаясь, сама не понимая от чего – Все отлично, ба!
 - Виолетта, перестань меня так называть!
 - Хорошо, ба! – сказала я, а бабушка тяжело вздохнула, покачав головой, когда я вихрем пронеслась мимо нее к себе в комнату.

Глава 4
 - Привет! – радостно вскрикнула Олеська, как только я вышла из машины, подъехавшей к зданию шко­лы – Виолка, это ты? Я не ошибаюсь?
 - Нет! Это я! Ну, как я тебе? – повернувшись сначала в одну сторону, потом в другую, чтобы подол это­го шикарного платья, сшитого для меня по папиному заказу одним из его знакомых небезызвестных ди­зайнеров, как можно красивее развевался.
 - Отпад! Ты просто обалденная!
 - Ты просто бесподобна! – услышала я любимый голос у себя за спиной и, краснея от пяток до макуш­ки, стремительно повернулась к нему, а длинные рыжие кудри, которые усердно укладывали в салоне красоты часа три, разлетелись по сторонам и беспорядочно упали на плечи, спину и грудь.
 - Я знала, что ты придешь! – прошептала я, когда он крепко обнял меня за талию, прижимая к себе од­ной рукой, а между нами была только зажатая в его пальцах роза чайного цвета, такая же, какие были нашиты на единственной бретели моего платья, только живая.
 - Как же я мог не придти? Это тебе! – сказал он, взглядом кивнув на розу, что явно мешала ему изо всех сил меня обнять.
 - Спасибо! – сказала я, взяв ее двумя пальцами, вдохнула чарующий полухолодный аромат, на несколько секунд закрыла глаза и опустила руки на плечи Андрея, который обеими руками крепко об­нял меня и поцеловал открыто, но в то же время будто бы украдкой.
 - Ну, я пойду пока.
 - Уже?
 - Ну, ты же сама говорила, что твои родители приедут только на официальную часть, и вряд ли пой­мут, увидев меня рядом с тобой.
 - Андрей, мне нужно с тобой поговорить! Это очень важно…
 - Я люблю тебя! Обещаю, мы обязательно поговорим, на балу! – сказал Андрей и побежал в сторону своего дома, который находится совсем рядом – Дождись меня!
 - Вилка! Эй, ты чего!
 - А, что? – спросила я, словно очнувшись ото сна.
 - Я говорю, ты чего ногти грызешь! Маникюр же, наверняка, дорогущий!
 - А, ерунда! – махнув рукой, сказала я и еще раз куснула ноготь, на что Олеська даже поморщилась – Что там по времени?
 - Да скоро все начнется уже.
 - Идем в актовый тогда?
 - Идем, – сказала Олеська, и мы направились в здание школы – Вилка, а твои не спросят, откуда роза?
 - Черт! Так, где Галина Сергеевна сейчас?
 - Ну, не знаю, в классе, наверное.
 - Хорошо! я на секундочку отойду. Жди меня у зала.
 - Ладно.
***
Закончилась, наконец, официальная часть, фотосъемки родителей с детьми, учителей с учени­ками и учеников друг с другом. С чувством исполненного долга я отдала аттестат и все, что  к нему при­лагалось, родителям, которые, попрощавшись с моей бывшей классной руководительницей, уехали по своим делам. Они сразу не собирались присутствовать на выпускном – папа улетал в Питер этим же вечером на три дня, мама в свой салон, где ее поджидали вип-клиенты. Меня это ни капли не расстраи­вало, даже напротив, я готова была сама упрашивать их не идти.
Начался выпускной, который вел забавный ведущий в очках, клетчатой рубашке и каких-то желто-коричневых джинсах. Он сам-то, наверняка, лет на пять нас всех старше, но было бы хуже, если бы праздник вела какая-нибудь дамочка за тридцать. Хоть девчонкам было на кого поглазеть, хотя сво­бодных девчонок среди нас было очень мало. Гриша шутил, разговаривал с нами так же, как мы сами между собой и был в этой своей небрежности просто очаровательным ведущим, с которым хотелось веселиться.
 - Виолетта, а ты почему у меня не танцуешь?
 - Просто голова немного закружилась, Галина Сергеевна! Отдохнуть присела немного.
 - Ты точно хорошо себя чувствуешь?
 - Точно! Все в порядке, Галина Сергеевна!
 - Ну, хорошо! – сказала женщина, погладив меня по плечам, и отошла куда-то вглубь зала, украшенно­го воздушными шарами и светящимися дискотечными светильниками, крутящимися под потолком.
 - Разрешите пригласить вас на танец? – услышала я родной голос, когда с грустью смотрела на то, как потекли одна за другой пары в центр зала.
 - Конечно! Наконец-то ты пришел!
 - Я же обещал тебе, что приду! – сказал он и взял меня за руку.
Мы танцевали, совсем не замечая никого вокруг. Андрей так крепко и в то же время нежно при­жимал меня к себе, что я просто таяла в его руках.
 - О чем ты хотела поговорить? – спросил он, когда я подняла к нему глаза, а он склонился ко мне так, что мы соприкоснулись лбами.
 - Мне нужно сказать тебе что-то очень важное!
 - Ну, так скажи! Я готов слушать! Только что бы ты ни сказала, я все равно тебя люблю, и буду любить!
 - Андрей, я…
 - Ну что? Давай, я тебе смелости добавлю! – сказал он и поцеловал меня почти невесомо.
 - Андрей! – сказала я, посмотрев, достаточно ли далеко от нас одноклассники и учителя, и снова под­няла к нему глаза – Андрей, я беременна!
Он на несколько секунд замолчал, смотря мне прямо в глаза, и сердце у меня в груди почти остановилось.
 - Ну, что ты молчишь? Что мы теперь делать будем?
 - Жениться! – спокойно и одновременно взволнованно ответил Андрей – Пойдете за меня замуж, Ви­олетта Николаевна?
 - Ты что шутишь?
 - Нисколько! Я как порядочный человек должен жениться, к тому же я и так собирался это сделать, просто дождавшись твоего совершеннолетия. Но раз уж так получилось…
 - А как же мои родители?
 - Ну, что ж! Я готов нести к ним свою повинную голову, но все равно не откажусь от своих слов! – ска­зал Андрей и увлек меня в поцелуй, после которого почти все мои тревоги растворились.
 - Только знаешь, что?
 - Что? Сначала подадим заявление, а потом им скажем!
 - Ну, хорошо, как скажешь! Если ты так считаешь, пусть будет так… Надеюсь, я останусь в живых по­сле разговора с твоим папой.
 - Андрей!
 - Ладно, шучу-шучу! Не бойся, родная, все будет хорошо! Я вас в обиду не дам!
                ***
 - Виолетта! – настойчиво, сказала мама, постучав в мою дверь – Открой, пожалуйста, мне нужно с то­бой поговорить!
 - Привет, мам! К чему так стучать?
 - Виолетта, ты должна мне объяснить…
 - Что? – Прижимая к себе игрушечного медведя, в котором были спрятаны все мои секреты, спросила я, чувствуя, как заливаюсь испуганной застенчивой краской – Что я тебе должна объяснить и почему ты так на меня кричишь?
 - Виолетта, объясни мне немедленно, что это значит?
 - О чем ты?
 - Виолетта, перестань делать вид, что ты не понимаешь, о чем я! То это за парень, с которым ты на выпускном обнималась и… и целовалась?
 - Это Андрей – мой парень! – сказала я, чтобы голос звучал как можно увереннее.
 - Твой парень? У тебя уже появился парень, ничего себе! И когда мы с отцом должны были об этом узнать?
 - А как я могла вам сказать, если вы лишили меня свободы выбора? Вы устроили это «сватовство», притащив в наш дом этого напыщенного придурка, решив, что он станет моим женихом! Вы же не дали мне права возразить! Это же так важно для папы! А что для меня важно кто-то из вас подумал?
 - Виолетта! – обомлев от такой наглости, воскликнула мама и положила на грудь руку, в которой была фотография, та самая, на которой мы с Андреем улыбались в обнимку – Вот это он?
 - ОН! Откуда это у тебя? Ты что? Ты рылась в моих вещах?
 - Я имею на это право!
 - Что? Ты имеешь на это право? Это же мерзко, мама! Как ты могла?
 - Ты моя дочь и я должна заботиться о тебе!
 - Ты бы лучше о себе позаботилась, мама! С тех пор, как папа сказал, что разводится с тобой, ты ста­ла не похожей сама на себя!
 - Как, как… откуда ты?
 - Мам, я все слышала! Вы так орали, что даже в моей комнате можно было услышать! Теперь я пони­маю, почему папа решил уйти от тебя! Ты и в его вещах так же рылась?
 - Виолетта, не меняй тему!
 - С каких пор ты начала рыться в моих вещах?
 - Я? Я… Как тебе не стыдно?
 - А за что мне должно быть стыдно?
 - Как ты смеешь?
 - Мам, хватит, я тебя умоляю! То, что у меня есть парень не трагедия! Ты о другом бы лучше подума­ла!
 - Парень?! Вот тебе парень! – крикнула мать сквозь слезы, и мое сердце замерло в тот момент, когда она одним движением разорвала фотографию пополам ровно между мной и Андреем и бросила в мою сторону, как куски ненужной бумаги.
 - Что ты наделала? – опустившись медленно на пол, спросила я и взяла в руки разорванную фотогра­фию, с одной половины которой мне улыбался Андрей, с другой я сама.
Она будто хотела еще что-то сказать, но закусила губу, хотела что-то сделать, но метнулась прочь, проводя руками по лбу так, словно у нее болела голова, а я сидела на полу, глотая собственные слезы и присоединяя друг к другу кусочки разорванной фотографии.
 - Детка! – услышала я голос бабушки, которая забежала в комнату и начала поднимать на ноги.
Я ничего не могла ей ответить, когда она уложила меня на кровать, укрыла пледом, который ли­хорадочно несколько секунд искала по комнате.
 - Детка, мама это не со зла! Ты не переживай!
 - Она меня не любит!
 - Детка, ну что ты такое говоришь? Мама очень тебя любит, просто то, что папа решил уйти, для нее стало слишком неожиданным ударом! Ты должна ее понять!
 - Опять должна? – глотая слезы, крикнула я и отвернулась в противоположную сторону – Ничего я ни­кому не должна!
 - Маленькая моя! – заговорила бабушка, пытаясь погладить меня по плечам, но я сбросила ее руки со своих плеч.
То, что папа решил уйти от мамы, для меня было еще более сильным ударом, чем для матери, а они никто этого не поняли. Я всегда считала, что у нас образцовая семья, хоть мы и не занимались этими милыми глупостями, о которых я всегда мечтала –  я думала, что мои родители любят друг дру­га, только ведут себя сдержанно, чтобы не выставлять напоказ свои чувства. В силу характера папа не умеет показывать эмоции – он слишком рационален во всем, что думает и делает. А то, что узнала я правду перед самым папиным отъездом за границу на три месяца, было еще более сильным ударом. Я в тот же вечер позвонила Андрею, сидя на полу закрытого гардероба с прижатыми к себе коленями и любимым игрушечным медведем, проговорила с ним минут сорок, но никуда не пошла, хотя мы хотели встретиться у Олеськи. Я провела весь день дома, делая вид, что не знаю ничего о разрыве родителей.
 - Детка, ну так бывает в жизни!
 - Ба, ну почему так? Почему? Почему он решил уйти? У нас же все было хорошо!
 - Детка, я не знаю! Такое бывает в жизни – любовь уходит, отношения превращаются в привычку! На­верное, у папы более сильные чувства к той женщине…
 - Из-за нее от и меня больше не любит?
 - Детка, ну что ты? Разве такое может быть? Ты его дочка, и он любить тебя всегда будет!
 - Почему же тогда он мне ничего не сказал даже тогда, когда мы провожали его?
 - Детка, он просто не хотел тебя ранить раньше времени.
 - Раньше какого времени, ба? Когда должно было наступить это время, чтобы сказать эти дурацкие слова, что наша семья ему больше не дорога?
 - Не знаю!
 - Ба, уйди, пожалуйста!
 - Детка!
 - Я прошу тебя! Я не хочу сейчас никого видеть!
 - Хорошо, как скажешь! – сказала бабушка и вышла из моей комнаты, закрыв почти не слышно дверь.
  Я и не заметила, как уснула. Мне было так спокойно во сне, что я даже и забыла, что в нашем доме все перевернулось с ног на голову. На моих руках лежал малыш, которому я что-то пела, и никто в этот момент не мог нас разлучить.
 - Виолетта! Виолетта, просыпайся!
 - Мама? – привстав, спросила я, потерла приоткрытые глаза – Ты что здесь делаешь?
 - Виолетта, ты что забыла, что сегодня вечером тебе нужно на поезд?
 - Зачем? Я что собиралась куда-то уезжать?
 - Виолетта, ты же едешь в лагерь. Путевка заказана еще два месяца назад!
 - Какой лагерь?
 - Летний оздоровительный в Анапе. Тебе там понравилось, помнишь, прошлым летом.
 - Ну, да! Было такое, – зевнув, сказала я и прикрыла рот ладонью.
 - Ну, так вот! Тебе же так понравилось, что на этот год мы решили, что ты поедешь на два месяца.
 - На два месяца? – испуганно спросила я – Как на два месяца?
 - А что такое? Ты ведь сама хотела! Только не говори мне, что ты не хочешь ехать!
 - Нет-нет! Я просто…
 - Просто что? Виолетта, что за легкомыслие? Деньги уже уплачены, вернуть их нельзя, и если ты отка­жешься, нам придется неустойку платить! Твой парень подождет! Дело молодое! Там столько будет мальчиков хороших…
 - Мама, что ты несешь? Мне не нужен никто, кроме Андрея!
 - Хорошо-хорошо, детка! Прости! Я вчера погорячилась, понимаю, но и ты меня пойми…
 - Мама! – заговорила я, видя по маминому лицу, что она готова заплакать, и обняла ее как можно креп­че – Ты тоже меня прости! Я наговорила столько всего! Я такая дура!
 - Ну что ты, детка! Ты ни в чем не виновата! Все будет хорошо!
 - Мам, ты уверена, что мне нужно уезжать?
 - Да-да! Тебе нужно поехать, развеяться. Впереди университет, надо набраться сил перед учебным го­дом.
 - А как же ты?
 - А что я?
 - Кто же будет с тобой?
 - Деточка моя! – заговорила мама, крепче обняв меня – Солнышко ты мое! Мама справится, не волнуй­ся! Главное, чтобы с тобой все было хорошо! Я хочу, чтобы ты отдохнула, развеялась, загорела! А-то смотри, какая ты у меня бледненькая в последнее время!
 - Хорошо, как скажешь! Мама.
 - Что, детка?
 - Мне нужно предупредить Андрея, что я уеду.
 - Андрея? Хорошо! Позвони и скажи ему. В чем проблема?
 - Мам, мне нужно с ним встретиться, обязательно!
 - Хорошо! – сказала мама, несколько секунд что-то прикидывая в уме.
 - Тогда я ему сейчас позвоню, и Руслан меня отвезет?
 - Хорошо.
 - Спасибо, мамочка! – сказала я, чмокнув ее в щеку, и выбежала из комнаты, прихватив свой телефон.
Времени у меня было мало, поэтому я сделала все, чтобы встреча наша состоялась как можно скорее. Андрей сначала удивился такой спешке, но первым задал вопрос, когда мы поедем в ЗАГС. Я сказала ему, что сейчас и, быстро собравшись, поехала на встречу, назначенную ближе у дому Андрея, откуда мы направились в ЗАГС его района. Справка о беременности, которую я сделала втайне от родителей в частной клинике (благо, за деньги можно сделать, чтобы об этом не узнал никто кроме меня), помогла нам получить разрешение на брак в администрации его района, куда мы с Андреем ходили три недели назад, как шпионы, тайно устроив встречу. У нас без колебаний приняли заявление, назначили дату свадьбы, как мы выбрали сами через два с половиной месяца.
Мы вышли из ЗАГСА, прошли еще улочку и в одном уютном парке уселись на лавочку, чтобы хоть немного побыть вдвоем – минут через сорок должен был приехать Руслан и привезти меня домой. Со сбором моих вещей, оказывается, мама и бабушка не справляются.
 - Что-то ты загрустила у меня! Что случилось?
 - Ничего, – склонившая голову к плечу Андрея, сказала я и посмотрела в его карие глаза, в которых от­ражалось солнце – Просто не хочется мне никуда ехать! Мама сейчас в странном состоянии, да и вообще я нехорошо себя чувствую!
 - Маленькая моя! – сказал Андрей, поцеловав меня в висок – Потерпи немного – скоро все пройдет, и мы будем наслаждаться твоим материнством! Что ты смеешься?
 - Просто забавно, как ты это сказал! А вообще я просто не ожидала от себя такого! Я провернула это все за спиной моих родителей, которые по своему социальному положению уже могли все узнать! А они даже не знают ничего до сих пор, ну кроме того, что у меня есть ты!
 - Да? И когда же ты им обо мне успела рассказать?
 - Вчера! Но тут не веселая история! Не очень забавно получилось!
 - Ругались?
 - Мама рвала и метала, потому что ей, видимо, Галька Сергеевна рассказала, что я с каким-то парнем целовалась и обнималась на выпускном. Она залетела ко мне в комнату вот с такими глазищами! На­грубили друг другу! Ладно, ерунда это все! Просто она очень переживает сейчас!
 - Понятно. Ты главное, не переживай! Двадцать восьмого августа ты у меня должна быть самая здоро­вая, самая красивая и самая счастливая!
 - Я и так буду самая счастливая, потому что ты со мной! Потому что у нас будет маленький! – сказала я, а Андрей крепче обнял меня, поцеловав в губы – Кстати, а ты кого хочешь, мальчика или девочку?
 - Я? Не знаю пока. Вообще я буду рад, неважно, кто это будет! – сказал Андрей, поцеловав меня в ви­сок, и крепче прижал к себе – А ты?
 - А я вот больше мальчика хочу, чтобы он был очень похожим на своего папу! – сказала я восторженно – Как бы ты хотел назвать своего сына?
 - Ну, я бы назвал его Васькой, как моего деда.
 - Васька, Васютка, Василек! – сказала я вслух, словно старалась привыкнуть к звучанию этого имени – Василий Андреевич Володарский! А что? Звучит красиво! Мне нравится!
 - Мне тоже! – сказал Андрей, смотря на меня с такой улыбкой, словно я сама была ребенком – Значит, решено?
 - Решено! Если у нас родится сын, назовем его Василием! А если девочка…
Сигнал автомобиля отвлек нас друг от друга, и я поняла, что это мой водитель приехал за мной.
 - Похоже, над этим мы будем думать потом! – сказала я, вздохнув.
 - Ну, ничего! Нам некуда торопиться – еще столько времени впереди!
 - Ну, вот и все! – сказала я, грустно посмотрев на машину через решетки резного забора, а Андрей поцеловал меня в щеку, держа за руки – Мне пора!
 - Я люблю тебя!
 - И я тебя! – сказала я, смотря в его родные, карие, почти черные, глаза, ероша руками черные коро­тенькие волосы, мягкие и колючие, как ежик – Двадцать восьмого августа?
 - Двадцать восьмого августа! – повторил Андрей и улыбнулся.
Выходя из парка, я махнула ему рукой. Андрей улыбался так, что своей улыбкой мог осветить все вокруг. Я села в машину и уже в следующую минуту машина понесла меня прочь в долгую разлуку длиной в две смены.
                ***
 - Приехала моя девочка! – обрадовано воскликнула бабушка, когда я зашла в дом, а мама шла за моей спиной, следом Руслан катил мой чемодан на колесиках.
 - Привет, бабуля!
 - Как загорела-то! Похорошела и даже поправилась.
 - Поправилась?
 - Ну, да! Ты не переживай, солнышко,  с твоими способностями, быстро килограммы лишние уйдут!
 - Не уйдут!
 - Да ладно тебе – ты у нас, как тростинка всегда была.
 - Не уйдут они, потому что не лишние!
 - Виолетта! Что это значит?
 - Бабуля, мама, мне нужно вам кое-что сказать!
 - Виолетта, что случилось? – спросила мама, коснувшись моего плеча.
 - Бабуль, мам, в общем, скрывать больше не имеет смысла! Я беременна, уже двенадцать недель, а еще через неделю выхожу замуж!
 - Что? Как беременна? – залепетала бабушка, прикрывая рот так, словно услышала что-то ужасное – Как замуж?
 - Виолетта, так значит, это правда?
 - Да. Мам, прости! Так получилось!
 - Так получилось? Вот это да! Мама, ты слышала? Так получилось, у них это теперь так называется! Какой позор!
 - Мам, ну не драматизируй так! Нет никакого позора – Андрей сам сделал мне предложение!
 - А сделать это тоже он тебе предложил?
 - Нет! – крикнула я и направилась к себе в комнату – Это я сама ему предложила, ясно?! Сама! Я сама ему себя предложила!
 - Господи! Да что же это за наказание? – причитала мама, пока я поднималась вверх по лестнице – Они что смерти моей хотят? Мам, как так, как так?
Это был самый ужасный вечер в моей жизни – мама металась по дому и все время причитала, я кричала на нее через закрытую дверь своей комнаты, бабушка пыталась меня и маму заставить спо­койно поговорить, но никто из нас друг друга не слушал и не хотел слушать. Уже утром мы с мамой встретились в столовой и вопреки моим ожиданиям, она говорила со мной спокойно, без всякой агрес­сии по отношении ко мне и к Андрею, хотя и выглядела несколько мрачной и погруженной в свои мыс­ли. Мне даже начало казаться, что она примирилась с мыслью, что скоро станет бабушкой и тещей.

                Глава 5
 - Мам, а ты разве не поедешь со мной?
 - Я подъеду попозже, детка! Ты поезжай с бабушкой. Я как раз к регистрации буду.
 - Мам. Ты, правда, приедешь?
 - Правда, детка! Как мама может не приехать? Что за глупости ты говоришь? Просто мне нужно еще в салон заехать, я же тебе говорила. Я только на десять минут заеду, и все.
 - Хорошо!
 - Ты у меня очень красивая сегодня! – сказала мама,
 - Спасибо! – сказала я, улыбнувшись, поглаживая живот сквозь шифоновое платье с завышенной та­лией, невесомо стелющееся складками вокруг меня.
 - Все, поезжайте-поезжайте! Я тоже сейчас поеду. А-то двум машинам во дворе не развернуться.
 - Конечно. Пойдем, детка! – сказала бабушка, обняв меня за талию, и повела к машине, где уже нас ждал Руслан, который почему-то как-то странно на меня посмотрел и отвернулся.
Уже через полчаса мы были около ЗАГСа. Мы нарочно никого не приглашали  кроме двух дру­зей с его и с моей стороны – не собирались устраивать пышного торжества, да и настоящих друзей кроме Олеси у меня не было, а Андрей, чтобы не огорчать меня не стал звать все своих. Поэтому нас ждали только родители Андрея, Олеська и друг Андрея Вадим.
Минуты, проведенные в комнате ожидания, прошли для меня, как самые ужасные минуты за все семнадцать лет, а когда нас вызвали на регистрацию, я волновалась только от того, что мама до сих пор не приехала.
 - Уважаемые, жених и невеста! Мы собрались сегодня в этом зале, чтобы соединить два сердца в прочный союз! Вы приняли решение создать семью…
 - Стоп, церемония! – сказал громкий мужской голос, когда двери в зал распахнулись, и в зал ввалились трое мужчин в форме.
 - Что происходит? Почему вы врываетесь в зал?
 - Потому что мы при исполнении, и у нас ордер на арест! Володарский Андрей Николаевич, вы обвиняе­тесь в изнасиловании несовершеннолетней Щукиной Виолетты Николаевны!
 - Как? Что это значит? Мама? Не было никакого насилия!
 - А это нам уже предстоит выяснить!
 - Что за бред? Что тут выяснять? Андрей!
 - Вы видите, что девочка запугана, она не отражает, что говорит!
 - Да что происходит-то в конце концов? Это беспредел!
 - Руки за спину! – сказал один из мужчин, хлопнув Андрея по плечу, и на его запястьях защелкнулись наручники – Пошел!
 - Остановитесь! Что вы делаете? Мама, что ты делаешь? Бабуля, ну хоть ты скажи ей! Что ты мол­чишь? Да что вы все с ума посходили?
 - До свидания! А вас, свидетель, следователь в понедельник будет ждать.
 - Вилка! Я все могу объяснить!
 - Олеська? Ты? Как ты могла? Андрей же друг твоего брата! – крикнула я и ударила бывшую подругу наотмашь по лицу – Тварь! Последняя тварь!
 - Чшш! Ты никуда не пойдешь! – сказала мать, схватив меня за руку.
 - Да пошла ты! – крикнула я и побежала на улицу, но успела только увидеть, как Андрея заставили со­гнуться и запихнули в милицейский УАЗик, а он посмотрел на меня, замершую на крыльце, сквозь ре­шетку и грустно опустил глаза.
Я заревела, прижимая к лицу запястье полусогнутой руки, размазывая макияж по лицу. Куда метнуться, я не представляла, но уже была готова бежать куда угодно, только бы за ним, когда вдруг почувствовала, как земля уходит из-под ног.

 - Доктор, скажите, как она? – услышала я сквозь туман в сознании бабушкин голос – А ребенок?
 - С ребенком все в порядке, переживать не стоит! – услышала я и облегченно вздохнула – Успокой­тесь! Вы за девочку лучше бы волновались!
Я открыла глаза и увидела перед собой растерянную бабушку, которая не видела, что я очну­лась. Я снова закрыла глаза – не было сил сейчас видеть кого-то из них. Все они сволочи – они были заодно, они все промолчали, когда творился этот беспредел.
***
 - Привет, мышонок!
 - Папа? Как хорошо, что ты вернулся! Ты должен мне помочь! Меня держат здесь, как пленницу уже почти месяц, а мне нужно к Андрею, мне нужно вытащить его оттуда! А они мне ничего не говорят!
 - Детка, это для твоего же блага! – сказал папа убеждающим тоном.
 - Что? Что ты такое говоришь? Я не понимаю тебя!
 - Мы все делаем только ради тебя!
 - Папа, что это значит? Ты что с ними заодно?
 - Что ты говоришь, Виолетта? Ты сама себя слышишь? Заодно? Как будто против тебя совершается какое-то преступление!
 - А разве это не преступление, пап? Они обвинили отца моего ребенка в преступлении, хотя все было по любви! Никакого насилия или принуждения не было, а они его как преступника, скрутили прямо на свадьбе! Это даже хуже, чем преступление! Андрей ни в чем не виноват! Мы любим друг друга!
 - Детка! Послушай меня, пожалуйста!
 - Коля, ну зачем ты ходишь вокруг да около? Скажи ей правду, как есть! Ты же видишь, что она розо­вые очки нацепила и снимать их не хочет!
 - Лен!
 - Что? Не хочешь сказать ты, тогда скажу я! Ты вот сейчас сидишь и убеждаешь, что мы совершили что-то противозаконное?
 - Да! И не перестану это говорить!
 - А ты знаешь, что твой Андрей снимал на камеру все это? Все, что происходило у вас с ним в ту ночь!
 - Нет! – мотая отрицательно головой, сказала я – Нет! Я вам не верю! Не верю!
 - А в то, что все его друзья уже в курсе, что он «оприходовал недотрогу Щукину», веришь?
 - Нет! Ты все врешь!
 - Не веришь мне, спроси у следователя, который ведет дело! Дать тебе его телефон? Сейчас, подо­жди, найду. Вот! Держи-держи. Мне не веришь, спроси  у человека, который имеет дело с голыми фак­тами!
 - Мама, зачем тебе все это? – со слезами на глазах спросила я, держа в пальцах визитку майора мили­ции, следователя Алексея Михайловича Грановского – Зачем?
 - Затем, что ты моя дочь, и я не хочу, чтобы ты сделала огромную ошибку! Ни к чему тебе связывать себя семейными обязательствами с этим голодранцем, который к тому же поиздевался над тобой и подверг твою жизнь опасности!
 - Какой опасности? О чем ты говоришь? Андрей любит меня, он обо мне заботился всегда!
 - Детка, дело в том…
 - В чем? – спросила я, и в это же время в палату зашел врач, словно ему был дан какой-то условный сигнал, чтобы войти.
 - Вот Семен Геннадьевич тебе все объяснит. Семен Геннадьевич, пожалуйста!
 - Виолочка! Я понимаю, вам могли не сказать ничего в той клинике, где вы делали анализ, но я должен вам сказать, потому что ваши родители на этом настаивают.
 - О чем это он? Папа? Мама?
 - Виолочка, вы только не волнуйтесь, пожалуйста! Дело в том, что беременность вообще опасна для вашей жизни!
 - Что за бред? Что значит опасна?
 - Виолетта, у вас слабое сердце, и такую нагрузку, скорее всего, не выдержит, а если и выдержит, то до родов вы точно не доживете! Врач должен был вам порекомендовать прервать беременность пока еще срок позволяет.
 - Что? Что это значит? Что значит, срок позволяет? Пап, это что, что это значит? Что он говорит такое?
 - Детка, мы не могли сказать тебе этого раньше! Мы боялись ранить тебя!
 - А как же… Это поэтому у меня было освобождение от физкультуры, да? А вовсе не врожденный вы­вих? То есть вы мне врали столько лет, чтобы сказать об этом сейчас? Чтобы разрушить мою жизнь сейчас? И вы это считаете отличным оправданием тому беспределу, что учинили на моей свадьбе? Вы говорите, что Андрей подверг мою жизнь опасности, но ведь он, как и я ничего не знал! Он ни в чем не виноват!
 - Детка, не знал, пусть так, но съемка, его друзья… Он просто обманывал тебя! Он просто глумился над твоими чувствами!
 - Господи! Да что же это такое? Как такое вообще возможно-то?
 - Детка, ну прости! Мы должны были раньше тебе сказать! Это и наша вина тоже! Что бы там ни было, мы не хотим тебя потерять!
 - То есть вы хотите, чтобы я убила своего ребенка?
 - Ну, зачем эти жестокие слова, детка?
 - А как это называется? Вы знаете, какие-то другие слова, чтобы не называть аборт убийством? А знаете что я вам скажу… Не буду я прерывать беременность, что бы там она мне не сулила! Я буду вына­шивать его, несмотря ни на что! Я дам ему жизнь, даже если ради этого мне придется умереть!
Мама воскликнула и в ужасе прикрыла рот рукой, папа так сильно сжал кулаки, что, казалось, сломает собственные пальцы, доктор хоть и был спокоен, все же не сдержал тяжелый вздох.
 - Виолетта, ты не понимаешь, какой опасности себя подвергаешь!
 - Я ничего не хочу слышать! Это наш ребенок, и я не дам его убить! И Андрея я вытащу!
  - Виолетта, вы понимаете, что выносить этого ребенка вы сможете только ценой собственной жизни? Нам придется весь период беременности наблюдать вас, а в любой момент ваше сердце может оста­новиться!
 - Я уже сказала, понимаю! Неужели нет никакой надежды, что этого не произойдет? Ну, подключите меня ко всяким аппаратам, как только мое сердце перестанет биться, только сохраните малышу жизнь! Спасите его, я вас очень прошу!
 - Виолетта!
 - Папа! Я не отступлюсь, ты меня знаешь!
 - Знаю! – сказал папа, снова до боли сжимая кулак.
 - Ты уверена, что готова к этому? – спросил врач, заглядывая мне в глаза.
 - Уверена! – сказала я, стирая слезы с лица – Я хочу, чтобы мой ребенок жил! Куда вы? Почему вы уходите? Папа!
 - Мы ненадолго, детка! Не волнуйся!
 - Папа, а как же Андрей? – спросила я, но папа ничего не ответил, а, молча, вышел вслед за мамой, утирающей слезы бумажным платком.
 - Что ж, я тоже вынужден вас оставить, Виолочка! Я к вам еще зайду.
  Я только кивнула головой, ничего не сказав. Врач вышел за дверь, а я подошла к окну, за кото­рым распростерся вечерний город, затянутый почти черными тучами, готовыми бросить на землю хо­лодный ливень. Закрыв глаза, я увидела, как тогда зажженные в разных местах комнаты свечи, Ан­дрея, готового подхватить меня на руки и унести куда-нибудь в рай, а слезы предательски покатились по щекам.
Я не могла и не хотела позволить себе поверить в то, что все это Андрей мог снимать на каме­ру, чтобы потом похвастаться друзьям – ведь мы вместе строили планы на будущее, вместе придумы­вали имена нашим детям, осознанно шли подавать заявление в ЗАГС, и никто из его друзей и слова плохого обо мне никогда и нигде не говорил.
Я пролежала на кровати всю ночь, так и не сомкнув глаз. Мое сердце билось ровно, и я даже не могла представить, как может произойти такое, что оно просто остановится. Я начала представлять себе, как это будет, и почему-то чувствовала себя абсолютно спокойной, и даже толики страха не ощу­щала.
  Глаза мои закрылись только под утро, но и тогда я не смогла уснуть. Я вновь и вновь вспомина­ла все, что происходило с того самого момента, когда детство ушло от меня его легкими прикосновения­ми и поцелуями, покрывавшими все мое тело, и сон не приходил – это были четкие осознанные воспоминания. Я открыла глаза, посмотрела на часы и поняла, что должна что-то сделать именно сей­час и взяла в руку телефон с прикроватной тумбочки.
 - Алло! – сказал грустный голос Марии Васильевны в трубке – Алло, говорите, пожалуйста!
 - Мария Васильевна!
 - Виолетта?
 - Да.
 - Девочка, не звони сюда больше, очень тебя прошу!
 - Мария Васильевна, выслушайте меня, пожалуйста! Произошла чудовищная ошибка! Я вытащу Ан­дрея оттуда!
 - Нет больше моего Андрюши, Виолетта, нет у меня больше сына!
 - Почему вы так говорите, Мария Васильевна? Я вас не понимаю!
 - Ну что ж ты мне душу-то рвешь, Щукина? Нет, говорю, больше у меня сына, умер он, повесился в ка­мере СИЗО! Похоронили мы его вчера! – сказала женщина, а голос ее звучал не то, как крик, не то, как плач, а я будто оглохла и ослепла в один момент.
Телефон выпал у меня из руки, и я только и смогла крикнуть горькое слово «Нет!» несколько раз, и на мой крик мгновенно отреагировали наполнившие палату медсестры, попытавшиеся меня при­вести в чувство.
 - Господи! Девочка моя! Мы должны были сразу тебе сказать! – говорила будто откуда-то из подвала мама, и где-то слышался бабушкин тяжелый вздох пополам с папиным голосом, пытавшимся что-то сказать им в утешение.
 - Что со мной? – спросила я, полуоткрыв глаза, и чувствовала в этот момент я себя так, словно вся была какая-то ватная.
 - Детка, все хорошо! – сказала бабушка, поглаживая в своих руках мою руку, а по щекам ее катились слезы – Все позади!
 - Мой малыш! Что с ним?
 - С ним все хорошо, ты не волнуйся! Все будет хорошо, родная моя, все будет хорошо!
 - Андрей! Он не мог! – заговорила я, словно в бреду, и чувствовала, как собственные губы, будто пере­сохшие, едва могут двигаться – Он не мог! Он не мог так поступить со мной!
 - Маленькая моя! – воскликнула бабушка, утирая слезы морщинистой рукой.
 - Это же неправда, бабуль? Он же не мог!
 - Детка! Так бывает в жизни – мы делаем то, что не могли сделать!
 - Но Андрей не мог! Он не мог! Он не мог это сделать! Он не мог умереть, не мог!
 - Бедненькая моя!
 - Бабуль, ну хоть ты скажи мне правду! Андрей ведь не умер?
 - Деточка моя, прости! – утерев слезу в уголке глаза, сказала бабушка – Мама с папой хотели вчера заявление забрать, но следователь сказал, что дело и так закрыто в связи со смертью обвиняемого. Он скончался практически на руках доктора, который не смог его спасти. Прости, малыш!
 - Господи! Как же так? Как же так? – заревев, задавала я вопрос самой себе и малышу, которому су­ждено было остаться не только без матери, но и без отца – Василек, кто же теперь о тебе позаботится?
 - Малыш, ты не волнуйся, я доктора сейчас позову!
 - Зачем? Я не просила доктора!
 - Я подумала, ты бредишь.
 - Я разговариваю с сыном! Ему ведь суждено остаться сироткой…
 - Виолетта, что ты такое говоришь?
 - Я говорю то, что есть! Ба, не делай вид, что ты не знаешь об этом! Мне врач все сказал, и ты можешь больше не хранить тайну, которую мне вчера раскрыли! Врач ясно сказал мне, что до родов я не дожи­ву с большей вероятностью, так что не нужно притворяться и увиливать от правды! Я умру, подарив жизнь своему сыну!
 - Маленькая моя, прости!
 - Значит, ты тоже знала? Что ж, я так и думала! Мама не могла тебе не сказать. Ба, только зачем нуж­но было молчать? Ведь если бы вы не молчали… Хотя вряд ли все было бы по-другому! Зачем я себе вру?
По моим щекам текли слезы, бабушка молчала, стирая их с моего лица платком.
 - Оставь меня, пожалуйста!
 - Виолетта.
 - Бабуль, я очень тебя прошу!
 - Хорошо, как скажешь! Я понимаю, тебе нужно побыть одной, конечно!
 - Спасибо, ба! – сказала я, прижала к себе игрушечного медведя, лежа на боку с закрытыми глазами – Ты единственный человек в этом доме, кто меня понимает!
Я видела, как бабушка кивнула головой, позволив слезам небрежно падать на ее красивую си­реневую блузку, и вышла из палаты, махнув мне рукой так, словно провожала меня куда-то в дальний путь.
В моей памяти вновь и вновь, как фотографии в альбоме, стали мелькать наши с Андреем сви­дания, где мы улыбались, смеялись, обнимались, целовались, как в шпионских фильмах, почти украд­кой, и выбирали имя нашему будущему ребенку. Слезы упрямо катились по щекам, как только я задала себе вопрос: «Как же мой Андрей, мой любимый Андрей мог взять и решиться накинуть себе петлю на шею и задавиться?», когда я представила себе его мертвенно бледное лицо, как ему было больно… Неужели он был в чем-то передо мной виноват, что полез в петлю?
Я не знала, сколько прошло времени до того, как моя родня снова появилась в палате.
 - Чего вы крадетесь, я вас и так прекрасно слышу! – сказала я, когда мама приставила к губам палец.
 - Прости, детка! Мы думали, ты спишь!
 - Ну, как ты, мышонок? – спросил папа, сев напротив меня на высокий мягкий стул.
 - Как полудохлый червяк! – ответила я равнодушно.
 - Малышка моя! Ну, надо же встряхнуться! Нельзя так себя убивать!
 - А зачем? Кому это нужно, кроме сына, которого я должна выносить? Мне не нужно, Андрею уже не нужно…
 - Детка, ну кто мог знать, что так выйдет? Может, мы ошиблись, может, твой Андрей, и правда, был перед тобой виноват, от чего и решил уйти из жизни! – сказал папа, и я прижала к лицу игрушку, чтобы не видеть его лица и чтобы он не видел моих слез – Ну, мышонок! Чшш! Маленькая моя, так нельзя! Смотри, что я тебе принес!
Я отрицательно помотала головой, не убирая игрушку от лица, а его рука заботливо легла на мой затылок и чуть пригладила волосы. Я прижала медведя обратно к животу и посмотрела в папины глаза, который смотрел на меня с надеждой.
 - Монпансье! – сказала я и усмехнулась.
 - Я же помню, что ты их любишь! – сказал папа, улыбнувшись, и когда я взяла кончиками пальцев жел­тую маленькую конфетку, в его глазах застыла слеза – Как всегда начала с желтой!
Он обрадовался этому, как ребенок радуется игрушке, и мне так хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, сделать для него что-нибудь, чтобы уменьшить боль грядущей потери. Оба мы пони­мали, что эта потеря неизбежна (он как никто другой знал, что я не отступаю никогда) – я ни за что не откажусь от своего решения дать сыну жизнь, и родителям придется меня потерять. Бабушка не сдер­живала свои слезы, смотря на наш молчаливый диалог с папой, который не выпускал из своей ладони моей руки.
Я видела и понимала, как ему больно, но знала, что ничего не стану менять – мой сын должен жить, чего бы мне это не стоило, даже несмотря на то, что его отец решил уйти из жизни по причине, которой мне никогда не удастся понять. Мама, видимо, чтобы не показывать истинных эмоций, подо­шла к окну и отвернулась спиной ко всем. Ей всегда было проще отвернуться от реальности, которую она отказывалась принимать и не хотела смотреть правде в глаза.

С этого вечера мои дни потекли в одинаковом безрадостном ритме, несмотря на то, что родите­ли и пытались превратить мои дни в праздники, чтобы я не чувствовала приближающегося неизбежно­го конца, в который они и сами не хотели верить. За окном палаты, так же как врачи, которых родители приглашали для поиска способов спасения меня, сменялись месяцы, меняла цвет листва деревьев во­круг клиники, на территории которой был большой парк, окруженный лесным массивом. Я гуляла по этому парку в сопровождении в основном медсестер и бабушки.  Меня радовали только новости о том, что у моих малышей все хорошо (их оказалось двое!) и признаки новой жизни внутри меня в виде при­бавляющихся объемов и легких толчков внутри живота, которые начались к пятому месяцу.
Мама старалась приезжать как можно реже, и я знала, почему. Она не могла мне простить то, что я решила забрать у нее себя (ведь она любила меня до фанатизма, и даже не смогла себе позво­лить отпустить к любимому человеку), а я не могла ей простить несправедливость, приведшую к гибели Андрея, которого она навсегда «оторвала» от меня, как и на той фотографии, помещенной навсегда в мой фотоальбом с нелепым заклеенным разрывом посередине. Я понимала, что мне нужно ее про­стить – все, что она делала, она делала только из-за своей фанатической любви ко мне, ведь я единственная ее дочь, но почему-то сердце обиду не отпускало, несмотря на то, что мне стало все больше не хватать ее родного тепла, ведь я мало его ощущала с детства. Занятость моих родителей всегда была между нами, как невидимая стена, на которую мы постоянно стали натыкаться в послед­ние года три-четыре.
Папа приезжал чаще, но никогда не оставался со мной надолго – видимо, осознание скорой по­тери не давало ему спокойно смотреть в мои глаза, потухающие с каждым днем все заметнее. Мне ка­залось, что он даже чувствует себя виноватым передо мной не то за умолчание о моем недуге, не то за гибель Андрея, не то за то, что не может сделать ничего, чтобы сохранить жизнь не только детей, но и мою.
К концу пятого, началу шестого месяца беременности, я все реже стала выходить куда-либо, ограничиваясь выходом в сопровождении медицинской сестры или кого-то из родных на балкон уютной палаты, которую можно было сравнить с какой-нибудь уютной комнатой в гостинице или небольшой квартирке где-нибудь в дальнем районе города. Иногда меня и вовсе вывозили на коляске, потому что я чувствовала, как начинают давить на сердце две мои «маленькие нагрузки».
                ***
Остановилось мое сердце на шестом месяце беременности в тот день, когда бабье лето подхо­дило к концу. Солнце в последние его часы пригревало так, словно за окном был не октябрь, а самое настоящее лето. Я с самого утра не выпускала из рук ту самую фотографию, на которой мы с Андреем так легко и непринужденно улыбались, которую я старательно клеила вечером еще в начале лета, ста­ралась сделать разрыв менее заметным. Я даже разговаривала с ним, таким улыбающимся, таким счастливым, оставшимся только в моем сердце, в моей памяти и живой частичкой пока еще в моем теле. Мне совсем не было страшно, ведь я даже не успела ничего понять, кроме того, что сердце мое перестало биться....
 - Деточка моя! Привет! Я знала, что ты здесь! – сказала бабушка, которая рано утром уехала в город вместе с папой, который всю ночь, не смыкая глаз, просидел около моей постели, держа в ладонях мою руку.
 - Привет! – сказала я, утерев слезы со щеки краем покрывала.
 - Ты плакала? Что случилось, маленькая моя? – спросила бабушка, коснувшись моих щек ладонями – Что-то болит?
 - Нет! – сказала я, словно испугавшись чего-то, и снова потерла щеки покрывалом – Просто…
 - Деточка моя! – едва выговорила бабушка, и я услышала в ее голосе неизмеримую боль, которую она всеми силами старалась не показывать.
 - Ба, не надо, я прошу тебя! – сказала я, отняв свои руки от ее ладоней, и вскочила с коляски, на кото­рой медсестра Гуля вывезла меня на балкон, и вдруг поняла, что почти не могу дышать.
 - Виола, детка, что с тобой! Малышка моя, ты меня слышишь?
«Он впервые был со мной рядом всю ночь!» - думала я спокойно – «Он был рядом почти до конца!». С этого момента я ничего больше не слышала, оказавшись в длинном тоннеле, в котором шла, не понимая, куда иду, и, не видя впереди ничего, а потом и вовсе погрузилась в беспросветную темно­ту и мертвую тишину, которая меня буквально обволокла со всех сторон. Я успокоилась только тем, что мои дети будут спасены и будут жить за нас двоих - своих непутевых родителей, в этом мире.

Глава 6
  До меня донесся детский плач, чьи-то отдаленные голоса, и я чувствовала, что должна открыть глаза, должна вырваться из этой пустоты, которая окружала меня, словно плотный густой туман очень долго.
 - Ну вот, мальчишка и девчонка!
 - Галина Николаевна, малышей пока поместите в инкубатор, и надо бы подыскать для них кормилицу, если мы не сможем вывести Виолетту из комы. Мне совсем не хочется этих очаровательных малышей подсадить на молочные смеси.
 - Не надо!
 - Что значит, не надо, Галина Николаевна? У нас рожениц много, кто-нибудь согласится обязательно.
 - Геннадий Филиппович, это не я!
 - Как не вы?
 - Не я.
 - Не надо кормилицу! Я… сама!
 - Виолетта?!
 - Мои маленькие! Где мои малыши? – спросила я, еще не имея сил открыть глаза – Мои дети?
Когда сначала одно, потом другое маленькое теплое существо опустили на мой живот, я почув­ствовала такое тепло от них, что почувствовала себя живой еще сильнее.
 - Смотрите-ка они сразу мамочку почувствовали! – сказал восторженный женский голос, и я блаженно улыбнулась, чувствуя руками тепло их крохотных тел.
 - Васильки мои! – сказала я, тяжело дыша, и слезы стремительными линиями прокатились по моим щекам, и я снова погрузилась в сон, не видя снов - Солнышки!
Когда я снова почувствовала, что могу открыть глаза, солнце вовсю светило в окно, рядом слы­шалось какое-то негромкое движение. На глаза словно кто-то надел очки, через которые весь мир перед моими глазами расплывался и я потянулась рукой к лицу. К руке были прикреплены какие-то провода, и почему-то было тяжело ее поднимать.
 - Семен Геннадьевич, она приходит в себя, – сказал негромко, но уверенно женский голос.
 - Очень хорошо! – сказал довольный мужской голос, и я услышала шаги совсем рядом – Виолетта! Вы меня слышите?
 - Слышу! – полушепотом ответила я – Вася! Где мой Васютка? Где мой сын? Василиса! Где моя ма­лышка? Где она?
 - Они здесь, рядом с вами, Виолочка! Не волнуйтесь, очень вас прошу! Они сейчас спят!
 - Как они? Они в порядке?
 - С ними все хорошо! – сказал мужчина, ласково опустив ладонь на мой лоб – Виолочка, не волнуй­тесь!
 - Спасибо вам! – сказала я, сумев, наконец, увидеть его доброе, покрытое в нескольких местах морщи­нами, лицо.
 - Не стоит благодарности, Виолетта! Это просто моя работа!
 - Спасибо, что спасли моих малышей! – сказала я, чувствуя, как мне еще тяжело дышать.
 - Все будет хорошо! – сказал мужчина, снова проведя ладонью по моей голове, и подмигнул одним глазом, стянув с лица защитную маску, и я смогла увидеть его улыбку и улыбнулась в ответ, не сдер­жав очередной порыв слез – Галина Николаевна, готовьте сто двадцать первую палату. Я думаю, Ви­олетту Николаевну с сыном и дочкой уже можно переводить туда. Сейчас ни Виолочке, ни малышам, уже ничего не угрожает.
 - Правда? – спросила я.
 - Правда! – улыбнувшись, сказал Семен Геннадьевич.
Как только меня перевезли в другую не менее светлую палату, я оказалась в окружении род­ных, которые несколько минут молчали и плакали, видимо, не имея сил, что-либо говорить. Все вокруг казалось мне совершенно чужим, словно я не человек, а призрак.
 - Господи, девочка моя! – произнесла бабушка сквозь слезы, утираемые бумажным платком, и ее лицо почему-то казалось мне в этот момент каким-то постаревшим, словно я не видела ее несколько лет.
 - Папа, почему ты молчишь? – спросила я встревожено, вглядываясь в его лицо, на котором пролегла отчетливая морщинка на лбу, как знак, вторгшейся в наш дом, словно незваный гость, беды – Я ведь живая!
 - Живая! Ты жива, и этим я счастлив! – сказал он, вглядываясь в мое лицо, словно пытался увидеть в нем что-то такое, чего не замечал раньше – Теперь ты у меня совсем другая!
 - Почему? – спросила я, поправляя пеленку около лица своего Васютки, который умиротворенно спал на моих руках, дочка спала в кроватке рядом.
 - Потому что ты безвозвратно изменилась! – сказал папа, взглянув на Васеньку как-то отчужденно, а я инстинктивно крепче прижала его к себе – Ты заново родилась!
 - Пап, расскажи мне все!
 - Что именно?
 - Как прошли эти месяцы… пока я не жила!
 - Мы очень страдали, солнышко! Никогда и никому я не пожелал бы пережить такое! Ты умерла, и мы умерли в тот момент вместе с тобой!
 - Прости!
 - Ничего! – сказал папа, явно чего-то недоговаривающий, но сил допытываться у него об этом у меня не было даже несмотря на желание узнать все, что происходило, когда в этом мире не было меня…
 -  А где же мама?
 - Детка, мама немного приболела, но она обязательно к тебе придет! – словно торопясь куда-то, ска­зал папа и погладил меня по щеке.
 - Пап.
 - Да?
 - Почему у меня такое четкое ощущение, что ты меня обманываешь?
 - Обманываю? Я? Тебя? Нет! Как я могу тебя обманывать, родная?
 - Пап!
 - Виола!
 - Хорошо, будем считать, что это правда!
 - Виола, я прошу тебя! Тебе не стоит так напрягаться сейчас… после операции это может негативно сказаться на реабилитации.
 - Операции? Какой операции?
 - Операции на сердце, которую тебе сделали после кесарева сечения.
 - Что? Что это значит?
 - Детка, в этом нет ничего страшного! Не стоит так переживать!
 - Почему же тогда нельзя было сделать ее раньше?
 - Виолетта, по показаниям этого нельзя было делать раньше! Больше я не могу тебе ничего объяс­нить, прости!
 - И теперь я буду вся в шрамах?
 - Детка, родная моя! Да об этом тебе вообще не нужно переживать – никаких шрамов видно не будет. Неужели ты думаешь, что я доверил бы оперировать свою дочь какому-нибудь коновалу, который не­щадно искромсал бы мою девочку?
 - Нет. Прости, папуль!
 - Ну, что ты, родная моя! У нас все будет хорошо – ты у меня будешь самой красивой всегда! Это я тебе обещаю! И ты даже не вздумай в этом сомневаться! Ты меня поняла?
 - Поняла! – сказала я радостно.
Я улыбнулась, посмотрев папе в глаза, и снова перевела взгляд на сына и дочку, мое внимание к которым было приковано ежесекундно. Мне так хотелось не пропустить тот момент, когда мои Ва­сильки откроют глаза, и я увижу перед собой маленькие копии моего Андрея, которому я хотела бы ра­достно крикнуть в трубку телефона о рождении Васи и Василисы, которого я хотела бы видеть рядом с собой в самый счастливый момент моей жизни, но это было невозможно, ведь живые с мертвыми ни­когда не встречаются в осознанной жизни.
 - Детка моя, как же хорошо, что ты с нами! – сказала бабушка, не сдерживая беспрерывно текущие по ее щекам слезы.
 - Спасибо вам!
 - За что?
 - За терпение, за любовь, за Васю и Василису!
 - Ну, дети это уже не наша заслуга – тут ты все сделала сама! Это было твое решение!
 - Да, и я ни о чем не жалею! И не пожалела бы, даже если бы умерла!
 - Понимаю! – сказал папа, улыбнувшись немного натянуто – В этом вся ты! Моя дочь никогда не отсту­пит от своего решения! И знаешь, что?
 - Что?
 - Я горжусь тобой! – сказал папа, поцеловал меня в лоб и взглянул на моих малышей, после чего вы­прямился и взглянул на дверь.
 - Пап!
 - Что?
 - Ты опять куда-то спешишь?
 - Нет! Просто…
 - Пап, меня ты можешь не обманывать! Я по глазам вижу!
 - Я ненадолго, обещаю! Всего пара часов.
 - Хорошо! Я буду ждать! Только возвращайся, пожалуйста! Ты мне очень нужен!
 - И ты мне очень нужна! – сказал он, поцеловал меня в щеку и улыбнулся, взглянув на бабушку, кото­рая кивнула головой, отвечая на какой-то его молчаливый вопрос – Я люблю тебя, очень-очень!
 - И я тебя! – сказала я с улыбкой и в сердце осталась только легкость, которую папа оставил в нем перед тем, как покинуть палату, почетное место в которой занял его букет из моих любимых белых и красных хризантем в красивой вазе.
Поняв мой взгляд, бабушка помогла мне и положила на мою руку дочку, и в этот момент я яснее осознала, что я больше никогда, как и говорил папа, не буду прежней Виолеттой – я стала мамой.
 - Ба, я так счастлива!
 - А чего плачешь-то, дурочка?
 - Просто это так… так все неожиданно! Я так рада тебя видеть! Я так рада, что жива, но в то же время я была бы счастлива умереть, ба!
 - Зачем ты так говоришь, детка?
 - Там я бы встретила его, и смогла бы спросить, зачем он это сделал и почему бросил нас в этом мире одних! - сказала я, чувствуя, что не имею сил остановить свой порыв – там мы бы были вместе, я бы все ему простила и не дала больше никуда уйти!
 - Детка!
 - Ба, я не не знаю, смогу ли жить без него! – сквозь слезы сказала я, посмотрев на Васю, который в этот самый момент открыл глаза и не стал плакать, а просто стал смотреть на меня, словно изучал все линии единственного родного лица.
 - Детка, надо жить дальше!
 - Да, конечно! Только ради них я и готова жить! – сказала я, смотря на сына и дочку, которые начали похныкивать.
 - Это главное! Давай, я тебе помогу?
 - Давай! – сказала я, понимая, что сама еще не справлюсь с нелегкой задачей, накормить малышей грудным молоком.
Когда малыши один за другим умиротворенно стали причмокивать губами, то и дело выпуская молоко мимо рта, я чувствовала, что именно в этот момент мне сильнее всего не хватает Андрея, и именно в эти моменты мне теперь всегда будет не хватать сильнее всего. Бабушка улыбалась вместе со мной, когда я от умиления подавляла смешки, и в этом была вся первоначальная прелесть моего материнства.
***
За два месяца, то продлился реабилитационный период, проведенный в клинике, сынок и дочка подросли и стали еще более забавными. Они стали улыбаться людям, которые им нравятся, стали произносить разные звуки, и мы подолгу ходим по палате, разговаривая и смеясь.
 - Привет, родная!
 - Папа? Привет! Я тебя сегодня не ждала. Что-то случилось? – спросила я, взявшись за край пеле­нального столика, на котором лежали дети, радостно повизгивая и смеясь.
 - Виолетта, мне нужно с тобой поговорить! Это очень важно! Дело в том, что завтра мы забираем тебя домой.
 - Нас, пап! Я знаю, что меня завтра выписывают. Только к чему такая официальность, пап?
 - Виолочка, это тебе!
 - Карпинский? А он что здесь делает, пап? – спросила я, прижимая к себе детей.
 - Дело в том, что Андрей пришел сделать тебе предложение!
 - Какое еще предложение? – спросила я, отстраняясь с прижимаемыми к груди детьми от папы и Кар­пинского, который по-прежнему держал в руке этот огромный дурацкий букет.
 - Виолетта, послушай, пожалуйста!
 - Нечего здесь слушать! Пусть он идет куда хочет и к кому хочет, а нас обходит стороной. Он мне про­тивен! Чшш, мой маленький!
 - Андрей, выйди на пару минут, пожалуйста!
 - Хорошо, – сказал Карпинский и, на несколько секунд задержавшись около приоткрытой двери, как-то странно улыбнулся папе.
 - Виолетта.
 - Что? – огрызнулась я, поглаживая головы детей.
 - Детка, тебе нужно принять это предложение!
 - Это с какой такой радости? – снова огрызнулась я.
 - Это с такой, что Я уже дал согласие!
 - Как? Ты даже не спросил меня? Папа, как ты мог? Я что вещь, которую можно передавать из рук в руки кому захочется, или я самостоятельно ничего не могу решать?
 - Я не хочу, чтобы мою семнадцатилетнюю дочь покрыли позором, и этого не будет ни сейчас, ни по­том! Это, как мне кажется, достаточно веский аргумент, если таковые тебе нужны! Если ты не хочешь разочаровать меня, ты согласишься! Иначе нам придется…
 - Что придется? Ну же, договаривай!
 - Нам придется оставить детей здесь, и ты никогда с ними не увидишься.
 - Что? Да как ты? Как это? Папа!
 - Я все сказал, Виолетта, тебе решать! Не разочаровывай меня! И хорошо подумай, прежде чем что-то ответить!
 - Папа, но почему? Почему именно он?
 - Потому что так нужно! Тебе не стоит в это вникать. Мне тоже не хочется, чтобы мои внуки росли в детском доме, но у меня нет другого выхода. Если ты согласишься, и ты, и дети, будете обеспечены до конца жизни, и у тебя будет настоящая семья!
 - Семья? Семья, с этим…
 - Виолетта!
 - Папа!
 - Виолетта! – настойчиво повторил папа, взглянув требовательно на меня – Андрей, заходи! Ты, кажет­ся, что-то хотел сказать Виолетте?
 - Виолетта Николаевна! Безумно рад вас видеть! Вы безумно похорошели!
 - Хватит этой лести, Карпинский! Я знаю, зачем ты здесь!
 - Что ж? Тогда, прошу вас, Виолетта Николаевна, в присутствии вашего отца стать моей законной же­ной! – сказал Карпинский, и я на несколько секунд впала в ступор – Чтобы у ваших детей был законный отец, а у вас был заботливый и любящий муж!
 - Я согласна! – сказала я после того, как они оба буквально впились в меня взглядами – А теперь оставьте меня, оба, мне нужно детей кормить!
 - Пойдем, прогуляемся, Андрей?
 - Идемте, – сказал Карпинский, подойдя ко мне и, не обращая внимания на отвращение на моем лице, поцеловал в щеку и попытался отдать букет.
 - Оставь на столе! Он мне сейчас будет только мешать!
Они поспешно вышли из палаты, и я несколько секунд бессмысленно смотрела в окно, прижи­мая детей к себе.
 - Ну, и зачем же ты ушел? – спросила я небо, на которое смотрела, а дочка следом за сыном, будто понимая меня, посмотрела своими добрыми глазками в мои глаза – да, Лисенок, да, Василек, зачем папа нас оставил? Чтобы отдать в руки этому плохому дяде?!
Я кормила детей, а за окном вовсю разыгрывалась метель. В душе все так же перемешивалось, как на этом холодном ветру, поднимавшем снег с асфальта, качающем голые деревья. Я не могла из­бавиться от чувства, что прошло несколько лет с тех пор, как я в последний раз видела этот мир, даже два месяца «новой жизни» не смогли избавить меня от этого ощущения.
Не успела я спустить сына с рук после кормления, как папа вернулся в палату вместе с моим женишком, видеть которого у меня едва хватало моральных сил. И надо же ему было появиться имен­но тогда, когда Андрей «БРОСИЛ НАС» в это беспощадном мире, где правят деньги и холодный рас­чет.
 - Ну, что, поели? – спросил папа, заботливо отпустив руку на мое плечо, видимо, стараясь скрасить не­приятное впечатление после нашего короткого «разговора по душам».
 - Поели! – сказала я, стараясь сдержать свое негодование и не показывать его – Пап, почему мама к нам не приходит?
 - Детка…
 - Пап, может, хватит? Скажи мне прямо, что не так? Она не хочет видеть меня или что? Может, с ней что-то серьезное?
 - Детка, я должен тебе сказать! – сказал папа, внезапно притихшим голосом.
 - Так говори! Что случилось? Я два месяца, как вышла из комы, я жива, а мамы не было ни разу! Зна­чит, что-то случилось?
 - Детка, мама, она... Ее больше нет!
 - Нет! Это что? Это шутка такая? Пап, ты что такое говоришь?
 - Детка, родная моя, мама погибла в аварии, она разбилась. Прости, я не мог тебе раньше сказать! Я не хотел тебя волновать, ты была слишком слаба!
 - Нет-нет-нет! Это какая-то чудовищная ошибка! Пап, скажи мне, что ты пошутил! – говорила я, видя в его родном почти не изменившемся лице, безнадежность и жестокое опровержение моих слов – все было так, как он сказал, но я не хотела верить, что мамы, моей любимой, самой красивой, самой люби­мой мамочки больше нет…
На ватных ногах я подошла к детской кроватке и опустила туда сына, который начал задремы­вать, но в то же время будто бы вслушивался в наш разговор.
 - Детка, я понимаю, что тебе тяжело в это поверить, но, к моему глубокому сожалению, все именно так, как я сказал. Твоя мама, она, она разбилась в тот самый день, когда твое сердце остановилось, когда мы вдруг поняли, что потеряли тебя навсегда!
 - Но ведь я жива! Как же так? Как же так? – спрашивала я не столько папу, сколько себя, пространство, весь мир вокруг себя, давясь собственными слезами – Моя мамочка! Но почему, почему? Как это могло случиться?
 - Детка, мне неприятно это говорить, но мама… Она очень много выпила, села за руль ночью… Даже не знаю, куда она собиралась ехать. Выскочила на встречную полосу, а водитель фуры не успел затор­мозить. Я с трудом смог ее опознать – ее буквально смяло в этой машине. Мне кажется, она хотела умереть… вместе с тобой!
 - Господи! Как же так? – едва воспринимая все, что папа мне говорил, пробормотала я и медленно опу­стилась на кровать, где оставался лежать зеленый резиновый ежик, которым я с самого утра развлека­ла дочку и сынишку – Мамочка! Как же ты могла? Зачем?
 - Прости, я не хотел так все на тебя вываливать, но у меня больше нет сил молчать! – сказал папа с горечью пополам, и меня настолько впечатлила его скорбь, вся отразившаяся на лице, что я даже не смогла отдернуть плечи, на которые легли крепкие руки Карпинского, видимо, пытавшегося утешить меня в этом горе, где ему не было места.
Я долго сидела почти недвижимо, не стирая с лица горькие слезы, пересматривая большой фотоальбом, который забрала с собой, как только попала в эту клинику и поняла, что не выйду из нее долго, а может, и не выйду никогда. В нем было все: мое детство, мои первые шаги, мои первые игры, мои школьные годы, мои родные. Мы выглядели на них такими счастливыми, словно никакая беда в жизни нас никогда не касалась, словно и не было в наших отношениях этих недопониманий, этих ссор, этих разногласий, едва не приведших родителей к разводу. Я не хотела вникать в проблемы роди­телей, не хотела вникать, почему папа принял решение не разводиться после возвращения из трехме­сячной поездки в Штаты – в моем сердце просто теплилась надежда на то, что все в нашей семье бу­дет как раньше. Слезы сами текли по моим щекам, и я не задумывалась о том, когда же они остановят­ся. Я отказалась от обеда, на который меня звала медсестра, заглянувшая в палату, а дети спокойно спали в своих кроватках, будто понимал, что не нужно сейчас беспокоить маму.
***
 - Ну, что ж, Виолетта, рад тебя отпустить! – сказал Семен Геннадьевич, когда с сыном на руках я стоя­ла посреди коридора, рядом с бабушкой, которая держала дочку.
 - Спасибо вам, Семен Геннадьевич! За все, за все! Спасибо, что спасли моих Василечка и Лисеночка! Я не смогла бы без них жить!
 - Это мой долг! Ты крепись, у тебя впереди самые сложные будни! Надо растить настоящего мужчину и настоящую принцессу! Я уверен, ты с этим справишься – характер у тебя, ух, какой! – сказал мужчи­на, махнув кулаком перед своим лицом, и мы оба рассмеялись.
 - Виолетта, нам пора!
 - Да, конечно! – сказала я, кивнув папе – Еще раз спасибо вам, Семен Геннадьевич!
 - Пожалуйста! Ты молодец!
 - Спасибо вам, Семен Геннадьевич, огромное спасибо за дочку… и за внуков!
 - Пожалуйста! Всего вам хорошего, Николай Александрович, Виолетта…!
 - Андрей.
 - Андрей! Очень рад за вас! Мои поздравления молодому папе! А сейчас, прошу меня извинить! Паци­енты.
 - Конечно-конечно! – сказал папа, кивая, и пожал руку врача, который с улыбкой на лице спешным ша­гом направился вглубь коридора, где его ждали другие старые и новые пациенты – Ну, что, едем?
 - Едем! – недовольно вздохнув, сказала я, когда рука Карпинского коснулась моей спины.
Всю дорогу я молчала – не было желания ни с кем говорить. За окнами тихо падал снег, замо­роженные, как сосульки, горожане шли по своим делам, кутаясь в свои шарфы, шубы, натягивая силь­нее шапки, перчатки и варежки. Сердце мое было в этот момент таким же холодным, как стекло маши­ны, к которому то и дело прилипали снежинки. Если бы не дети, которые смотрели на меня своими си­ними, как море, глазенками и беззубо очаровательно улыбались, мое сердце было бы таким же замороженным, как все прохожие, как сосульки, намерзающие на крышах домов.
 - Вот мы и дома! – сказал папа, когда машина остановилась около совсем не нашего огромного дома.
 - Это не наш дом! Пап, что это значит?
 - Это наш дом! – сказал Карпинский, словно сообщал мне погодные новости – Нашей семьи!
 - Папа?
 - Что? Андрей без пяти минут твой муж…
 - Пап, вы что решили поиздеваться надо мной?
 - Совсем нет. Виола, что с тобой? Через три дня у вас свадьба, и нет ничего страшного в том, что ты переедешь к будущему мужу заранее! Я и вещи твои почти все перевез.
 - Мои вещи? Ну, знаете! Даже не знаю, кто вы после этого!
 - Мы твои единственные родные люди, которые хотят быть рядом!
 - Хорошо! – глубоко вдохнув и выдохнув, сказала я – Пусть будет по-вашему! Считайте, что вы сдела­ли все, чтобы уничтожить мою жизнь!
 - Виолетта, не надо таких громких слов, хорошо! Все это делается для твоего же блага!
 - Не сомневаюсь! – огрызнулась я и, повернувшись спиной к этим заговорщикам, сдержала слезы него­дования, которые так и просились на лицо - Может, тогда мы зайдем в дом! Дети вот-вот запросят есть.
 - Конечно.
 - Здравствуйте! – сказала женщина лет пятидесяти или чуть больше, открывшая перед нами дверь дома, в строгом черном платье с белым воротничком стойкой – Виолетта Николаевна?
 - Она самая.
 - Очень приятно!
 - Взаимно! Хотя я даже не знаю, как вас зовут.
 - Марианна Сергеевна, к вашим услугам!
 - Марианна Сергеевна, наша горничная, – сказал Карпинский, молча, кивнув женщине, и она поспеши­ла уйти вглубь дома – Ведет все хозяйство в доме. С ней ты будешь обсуждать меню, бытовую химию, и все, что касается хозяйства. Меня все эти вопросы не касаются, и ты целиком и полностью распоря­жаешься обустройством этого дома, а Марианна Сергеевна подчиняется непосредственно тебе. С са­довником ты потом познакомишься, когда он вернется из отпуска, и он тоже все сделает, как ты ска­жешь. Только сначала ты, конечно, посоветуешься со мной.
 - Не много ли условий для начала, Карпинский? Ты мне еще не муж!
 - Это вопрос всего нескольких дней, Виолетта! И у меня к тебе еще одно очень важное условие.
 - Что еще?
 - Называй меня по имени. Я не хочу и не стану мириться с тем, что моя жена обращается ко мне по фамилии. Разве я не имею на это права, а, Виолочка?
 - Хорошо! А можно вопрос?
 - Конечно!
 - Долго мне стоять в шубе и париться? Хотелось бы уже снять с себя шубу и сапоги заодно.
 - Прости! Вот тут оплошал! Николай Александрович.
 - Ах, да, конечно! – сказал папа и протянул руки, чтобы взять Васю, на что я решилась не сразу.
 - Спасибо! – сказала я, когда шуба скатилась вниз по моим рукам в руки Карпинского.
Я заметила, что папа растерян перспективой чем-то занять внука, и поспешила «освободить де­душку от столь тяжкого труда», как только сняла сапоги и поставила их у порога. Карпинский в это вре­мя унес мою шубу куда-то вглубь первого этажа.
 - Где мой маленький герой? Ну-ка пойдем к маме! А-то вон как напрягся наш дедушка, как будто ему дали в руки то, с чем он обращаться не умеет!
 - Ничего подобного! Просто я отвык от таких маленьких детей!
 - Пап, не переживай! Тебе и привыкать не придется! Ты же уже отдал меня в «надежные руки»! Андрей о нас позаботится, правда ведь?
 - Конечно! – сказал Карпинский, вальяжно встав около меня и обняв за талию, против чего внутренне воспротивился весь мой организм.
 - Бабуль, поможешь мне?
 - Конечно! – сказала бабушка, державшая Василису, то и дело издававшую забавные звуки, похожие на смех, на руках – Идем.
 - Марианна Сергеевна! – сказал Карпинский, взглянув на «нашу» горничную укоризненным взглядом.
 - Я вас провожу.
 - Спасибо!
Мне казалось, что я даже спиной вижу, как на лицо женишка залезла наглая самодовольная улыбка «кота, обожравшегося сметаны или рыбы». Папа же смотрел на нас самым довольным своим взглядом и даже мысленно подмигнул мне одним глазом, что я с детства научилась угадывать в его строгом и всегда уверенном выражении лица, в то время как ни один мускул на нем не шевельнется.

Глава 7

 - А теперь, дорогие гости, вы можете поздравить новобрачных! – сказала женщина с высокой причес­кой, улыбаясь так, словно увидела сокровище или вещь в магазине, которую давно хотелось купить, а возможность появилась только сейчас.
 - Доченька моя, ты у меня самая красивая! - сказал папа, протянувший руки, чтобы меня обнять, и я протянула свои руки навстречу, но в этот момент мне так хотелось расплакаться и попросить его все отменить — Я так за тебя рад!
- Спасибо, папочка! – сказала я, с трудом сдержавшись от, просившихся на лицо, слез негодования и обиды, когда он крепко обнимал меня своими теплыми руками.
- Ты у меня будешь самой счастливой! Ты мне веришь?
- Конечно, папочка! - сказала я, посмотрев папе в глаза своими почти стеклянными от, застывших в них, как вода подо льдом, слез, но он, казалось, даже не замечает их.
- Ну-ну, только не надо плакать! Не расстраивай папу, малыш, пожалуйста! - сказал он, обхватив слегка своими ладонями мои щеки, поцеловал в лоб, когда я на несколько секунд, кивнув, закрыла глаза, не давая слезам прорваться наружу нечеловеческим усилием воли.
Мама всегда говорила, что сила воли у меня не просто как у отца, а умноженная вдвое — «мою оборону» ничем невозможно пробить — нужно сильно постараться, чтобы довести меня до эмоцио­нально неустойчивого состояния.
- Поздравляю тебя, Андрей! - сказал папа, когда наши объятия разжались, и пока он «как сына» обни­мал Карпинского, а потом его отца, я начала принимать поздравления от почти незнакомых мне людей.

Они подходили ко мне один за другим – эти малознакомые и практически чужие люди, обнима­ли, целовали, говорили слова поздравления, а меня едва не тошнило от всей этой обстановки фальши­вой торжественности.
Бабушка, папа  и Петька, ради «такого радостного события в нашей семье» приехавший с «Ту­манного Альбиона», были единственными родными лицами на этом празднике. Петьку, конечно, уже с трудом можно было узнать – он так изменился за последние годы, стал таким мужественным, совсем таким, каким я помнила братишку. Да и сейчас, спустя два года, которые мы не виделись он уже как будто чужой и воспринимать его, как родного я могу только потому, что он все такой же остряк и эгоист, каким остался в моей памяти.
 - Виолочка, я за тебя так рада! Какая же ты стала большая, а как будто вчера еще совсем малышка была! – обнимая меня, говорила малознакомая мне женщина, но, как оказалось, моя двоюродная тет­ка, которую если я и видела, то раза два в своей жизни, и была в этот период еще слишком маленькой (поэтому и «совсем малышкой была»).
 - Спасибо! – натянув на лицо улыбающуюся маску, сказала я, обнимая женщину в ответ — Спасибо вам!
Ее улыбка в этот момент выглядела хоть и менее натянутой, но все равно фальшивой – она явно чувствовала себя чужой на этой свадьбе, впрочем как и я сама.
Я представляла себе со стороны свой вид, и испытывала невыразимое отвращение. Это чересчур пышное платье с открытыми плечами и корсетом, делающее меня похожей на длинную тощую ры­бину и выставляющее напоказ едва ли не всю грудь, изменившуюся за время беременности и кормле­ния; эта фата, без конца падающая мне на лицо и плечи, которые противно щекочет; эти дурацкие цве­ты и бусины в волосах, из-за которых только путаются пряди – все это будто сняли с какого-то манеке­на или куклы в магазине! Это все не мое, и только потому, что я не с тем иду под венец, с кем соеди­нила свое сердце навсегда!
Одного не могу понять, почему все вокруг, словно распевая одну песню по куплетам, твердят, что я безумно красиво выгляжу, что у меня «глазки светятся от счастья»! Карпинский, не отпускающий то моей талии, то моей руки, ни на секунду, не упускает момента похвалиться перед своими друзьями и родственниками «красавицей и умницей женой» и послушать их лестные комментарии.

Обстановка ресторана вызывала у меня не меньшее отвращение, чем вид жениха и мой соб­ственный вид. Все эти шарики в форме сердечек, все эти цветы и ленты! Разве не этого я хотела? Нет! Только сейчас я понимаю, что с тем Андреем, которого я любила и люблю, от которого я родила двух очаровательных близнецов, рискуя собственной жизнью, ничего этого мне не было нужно — я пошла бы в ЗАГС хоть в старых протертых джинсах!
 - Отпусти меня! – прошипела я на ухо Карпинскому.
 - Зачем?
 - Я в туалет хочу! Зачем-зачем?
 - Я провожу! Простите, мы отлучимся!
 - Ты хочешь проводить меня в туалет? Что, боишься, что я в унитаз упаду? – хихикнув себе в руку, спросила я Карпинского, когда мы ушли вглубь коридора ресторана.
Он только кашлянул себе в кулак и посмотрел на меня так, словно я его ударила или плюнула в лицо. Я хмыкнула и направилась дальше, пытаясь пойти вперед, но он сжал мою руку в своей так силь­но, что мне даже показалось, что кости начнут ломаться.
 - Мне больно! – сквозь зубы процедила я – Пусти!
Я и ахнуть не успела, как он затолкнул меня в туалет и закрыл на защелку дверь. От его толчка я пролетела до самой стены и даже едва удержалась на ногах, запнувшись за подол собственного пла­тья.
 - Карпинский, ты что обалдел? Я чуть лицо не разбила!
 - Следите за языком, Виолетта Николаевна! – сказал он, и я не успела даже крикнуть до того, как он схватил меня за горло и прижал к стене – если ты думаешь, что я позволю тебе так себя вести, ты сильно ошибаешься!
 - Пусти, мне больно! – прохрипела я.
 - Теперь тебе будет больно каждый раз, когда из твоего рта вырвется хоть одно поганое слово в мою сторону! Ясно?
 - Ясно! Пусти!
 - Я еще не договорил! Я говорил тебе обращаться ко мне по имени?
 - Говорил! – прохрипела я, чувствуя, как сильнее сжала его рука мое горло.
 - Ты моя жена, и принадлежишь теперь только мне, и я могу делать с тобой, что захочу, ясно?
 - Ясно! – с трудом, задыхаясь, сказала я, чувствуя, как слезы наворачиваются на лицо.
 - Вставай на колени! Задом ко мне.
 - Ка… Андрей, не надо, пожалуйста!
 - Молчи! Я твой муж, и я решаю, что надо, а что нет! Живее!
Я уже не могла остановить свои слезы, когда он задрал мой подол и притянул к себе. Иначе как насилием у меня язык не повернется назвать его дальнейшее поведение.
***
 - Вот и молодец! Хорошая девочка! А теперь умойся, и пойдем. Гости ждут! И улыбайся, детка, улы­байся! Ты самая счастливая невеста на свете! – в самое ухо сказал, крепко обняв меня за талию со спины, Карпинский, когда я подошла к раковине и увидела в зеркале свое заплаканное лицо – Ты у меня само совершенство!
 - Зачем тебе все это? – спросила я, когда его ладонь легла мне на шею, словно он вампир, собравший­ся меня укусить.
 - Я так хочу! – сказал он, крепко обхватив ладонью мою шею, другой рукой за талию прижал к себе – У нас будет сказочная первая брачная ночь, девочка моя! Ты никогда ее не забудешь, это я тебе обе­щаю!
 - Какой же ты… мерзкий!
 - Ах, какая страсть! – ядовито усмехнувшись, сказал он, сильнее сжав мою шею своей рукой – Умойся, солнышко! Тебе еще весь вечер блистать!
 - Да пошел ты! – сказала я, когда он отпустил меня и с самодовольным видом направился к двери, открыл ее и отправил мне воздушный поцелуй, а я только прошептала в сердцах – Урод! Как же я тебя ненавижу!
Он был уже далеко за дверью, а я только смотрела на себя в зеркало и ненавидела все силь­нее. Из зеркала на меня смотрела какая-то совершенно другая девушка — ее глаза были стеклянными, как два бокала на праздничном столе, весь ее вид больше походил на манекен в элитном бутике, чем на вид живого человека.
***
 - Ну, что ж, Марианна Георгиевна, пора нам оставить молодых! – сказал папа, опустив руки на плечи бабушки, которая тяжело вздохнула, взглянув на меня.
 - Да, конечно! – сказала бабушка, грустно улыбнулась, поймав мой невеселый взгляд своим взглядом, и утерла слезы в уголках глаз платком – Маленькая моя!
Я не сдержала слезы, выкатившиеся на щеки, и мы с бабушкой обнялись. Папа посмотрел в мою сторону так, словно чего-то от меня ждал. Я обняла его настолько крепко, насколько могла, а он, словно испугавшись чего-то, одной рукой обнял меня, другой погладил по голове. Когда он отпустил меня, и на плечо мне легла рука Карпинского, от чего я едва заметно вздрогнула.
 - Папочка! – со слезами на глазах воскликнула я, когда папа уже открывал дверь перед бабушкой, и, вырвавшись из рук новоиспеченного муженька, подбежала к папе и буквально повисла у него на шее, глотая соленые капли собственного отчаяния и страха.
 - Ну что ты, маленькая моя? – спросил папа, прижимая меня к себе и поглаживая по голове – Все хо­рошо! Ты у меня молодец!
 - Папочка, я не смогу без тебя! – прошептала я, а слезы капали на папин пиджак – Пожалуйста, забери меня отсюда!
 - Все будет хорошо, моя маленькая! Андрей о тебе позаботится! Я люблю тебя, и все делаю только ради тебя, всегда помни об этом! Ну, все-все, успокойся! Все хорошо! Ты у меня самая красивая, самая умная и будешь самой счастливой, вот увидишь! Андрей.
 - Да-да, конечно! – сказал Карпинский, обнимая меня за плечи, отстраняя тем самым от отца, и от ужа­са, казалось, идущего от рук этого «чудовища», я замерла на несколько секунд – Все будет хорошо, Ни­колай Александрович, не волнуйтесь! До свидания!
 - До свидания! Пока, солнышко!
 - Пока! – едва смогла выговорить я в то время, как Карпинский крепче прижимал меня к себе за плечи.
Как только закрылась дверь, исчез из видимости папин Мерседес, куда Руслан помог ему и ба­бушке сесть, я поняла, что осталась с этим страшным человеком один на один.
 - Андрей, мне нужно детей кормить! – выдавила я пополам со страхом, когда Карпинский, взяв меня за руки, стал отводить назад, словно хотел сам себя обнять моими руками.
 - Хорошо, иди. Я жду тебя в спальне, – сказал он мне в ухо и на несколько секунд сомкнул за спиной мои запястья, до боли сжатые в его крепких тяжелых руках.
До комнаты детей я шла практически на ватных ногах, и сама не могла понять, почему вдруг стала такой пугливой. Он подошел к комнате парой минут позже, когда я уже кормила малышей. Я уже приноровилась кормить малышей одновременно, и мне очень нравилось наблюдать за ними в эти ми­нуты. Даже затылком я чувствовала его хищный взгляд, и дочка с сыном попеременно начали хныкать, чувствуя мое состояние всем своим существом. Карпинский, молча, ушел, и в этот момент все недовольство было написано на его надменном лице.
Еще через несколько минут Вася и Василиса уснули на моих руках, и сердце мое тревожно за­мерло, когда я опустила их в кроватку и взялась руками за решетку кроватки детей, безмятежно спав­ших на маленьких подушечках, которые нам сшила и подарила бабушка.
 - Виолетта! – вернул меня с небес на землю его ледяной голос, и я даже вздрогнула неожиданно для самой себя.
 - А? Что?
 - Если я не ошибаюсь, то дети уже спят.
 - Да, спят, – растеряно, как маленькая провинившаяся девочка, ответила я.
 - Тогда почему ты еще здесь?
 - Карпинский! – возмутилась я и осеклась слишком поздно – он ударил меня по лицу наотмашь своей тяжелой рукой, и хоть удар был не сильный, мне показалось на долю секунды, что он свернул мне че­люсть.
 - Что ты себе позволяешь?
 - Напомни-ка мне, Виолочка, как ты должна ко мне обращаться? – спросил он, опять схватив меня за горло своей тяжелой рукой.
 - Пусти! Пусти – дети проснутся! Андрей, пожалуйста, успокойся! Прости! Прости, я больше не буду! Мне больно, отпусти меня, я прошу тебя!
 - То-то же, дорогая! Думаю, нам пора оставить детей спокойно спать?
 - Конечно, – сказала я, справившись со своим страхом и негодованием, при этом даже теряясь в догад­ках, что на уме у этого садиста.
 - Прошу! – сказал он, указывая мне обеими руками на выход из комнаты детей – единственного места, где я чувствовала себя хоть чуть-чуть в безопасности в этом страшном доме.
Неужели папа тоже знал, какому садисту отдает меня в руки? Неужели он мог вот так отдать свою единственную дочь на растерзание чудовищу по имени Андрей Карпинский. Нет! Папа не мог! Мо­жет он и его запугивал?
 - Дальше! – сказал он, как строгий школьный учитель, настроенный чересчур враждебно к провинив­шемуся ученику, когда я остановилась около спальни.
 - Куда?
 - Сейчас узнаешь.
 - Андрей, я прошу тебя, не надо! – заговорила я, испуганно схватившись за рукава пиджака его дорогу­щего костюма, словно так можно было его остановить, и медленно сползла на колени, за что готова была ударить саму себя.
 - Ну что ты, малыш? Это просто маленький сюрприз для тебя в честь нашей свадьбы! – сказал он, под­няв меня на ноги, и я не успела даже вздохнуть, как он подхватил меня на руки и понес куда-то дальше по коридору, где обнаружился цокольный этаж, и мне стало еще страшнее.
Когда Карпинский внес меня в комнату, где был включен только слабый свет, едва освещавший кровать, стоящую посередине, я чувствовала, как у меня трясутся все поджилки, а когда он бросил меня поперек кровати и стремительно скинул с себя пиджак куда-то в сторону, мое сердце  почти за­мерло.
 - Ну, что? Теперь, может, расскажешь мне, что ты там шептала своему папе, обливаясь слезами? – спросил он, нависнув надо мной, как грозная туча – Ну?
 - Я просто сказала, что… что люблю его!
 - Врешь! – сказал он, ударив меня по лицу ладонью, и я отвернулась в другую сторону, но он опять ударил меня по лицу – Правду говори! Я жду!
 - Я… я…
 - Ну? – схватив меня за горло, крикнул он, и мне даже показалось, что он сосредоточил в ней вес свой вес, который удерживал полусогнутой ногой, упершейся в кровать.
Я чувствовала, что не могу дышать, а сердце в груди бьется так, что вот-вот пробьет мне дыру в грудной клетке.
 - Что, хочешь сказать правду? – спросил он, разжав руку, которая уперлась в кровать около моего уха.
 - Я… просила его… меня… забрать… - проговорила я, понимая, что, возможно приговариваю сама себя к страшному наказанию, которое муженек-садист для меня придумал.
 - Забрать? Вот как? Очень интересно! Посмотрим, появится ли у тебя желание еще раз попросить об этом!
Я в ужасе выпучила глаза, когда Карпинский начал привязывать мои руки толстыми веревками к спинке кровати.
 - А вот теперь сюрприз! – сказал он, перекладывая меня головой к спинке кровати, как будто уклады­вал спать, а я только стиснула зубы и зажмурилась на несколько секунд от отвращения – Ну что, коте­нок, поиграем?
 - Что ты делаешь? – испуганно спросила я, посмотрев сначала на одну, потом на другую руку, в глаза этому чудовищу я не нашла сил взглянуть.
 - Дарю тебе незабываемый сюрприз! – сказал он с хитрой улыбкой и поднес указательный палец ко рту – Чшш!
Когда он завязывал мне глаза, я и вовсе не могла дышать от страха. Я замолчала, но чувство­вала, как сильно колотится сердце, готовое вырваться из груди.
 - Расслабься, малыш! Все будет хорошо! Ни к чему быть такой напряженной! – говорил он, обнажая меня, от чего мне становилось безумно стыдно, словно я стою голая посреди многолюдной улицы – Расслабься!
 - Я ненавижу тебя!
 - А мне нравится, что ты меня ненавидишь! Расслабься, Виолочка! – сказал он, а я почувствовала, как какой-то узкий ремень затянулся на моей ноге в лодыжке, а еще через несколько секунд я не смогла отдернуть ни одну, ни другую ногу.
***
 - Андрей, пожалуйста, я больше не могу! – прошептала я, уже не осознавая, сколько времени прошло.
Я словно была пьяна или одурманена чем-то, и начала осознавать, что со мной совсем не тот Андрей, о котором я думала все то время, которое меня окружала эта наполовину грубая нежность, по­грузившая меня в какую-то эйфорию, только тогда, когда тяжелая мужская рука схватила меня за гор­ло. Мой Андрей не мог так со мной поступить, но у меня не было сил открыть глаза и посмотреть на него и хоть слово ему сказать.
 - Андрей? – сдавленно проговорила я – Что ты делаешь?
 - Все хорошо, малыш! – сказал он и начал покрывать мое тело поцелуями, а я чувствовала, что просто обессилела от этой грубой нежности – Я же так тебя люблю, детка!
 - Анд-рей, я больше не могу! Пожалуйста, остановись!
  Он поцеловал меня в губы так, что я едва не потеряла возможность дышать, и уже в следую­щее мгновение он будто исчез, а я обессилевшая уснула.
Когда я открыла глаза, огляделась по сторонам. Я лежала в спальне, заботливо укрытая одея­лом, на прикроватной тумбочке стояла ваза с белыми розами. Мне хотелось улыбнуться, но рядом с вазой стояла свадебная фотография, с которой мне искусственно улыбались два человека: я и Кар­пинский. Около фотографии лежала открытка с цветами и сердечками, на обороте которой я прочита­ла: «Теперь я знаю, как ТЫ МЕНЯ ЛЮБИШЬ! Я знал, что ты это обязательно мне скажешь!».
Как я могла? Неужели я могла сказать ему эти святые слова, которые поклялась не сказать больше никому и никогда? Вот я и становлюсь фальшивкой, которую всю жизнь стремились из меня сделать. Мне стало невыносимо стыдно за то, что этой ночью я была с ним, и даже почувствовала себя любимой. Ведь тот, кого я почти любила в эту ночь это тот, кого я могу лишь ненавидеть, а о том, кого я люблю на самом деле и кого я представляла на его месте, могу лишь вспоминать.

Глава 8

«Очаровательная двадцатичетырехлетняя восходящая звезда мюзиклов Виолетта Карпинская с любящим мужем Андреем – хирургом и  владельцем частной престижной клиники, семилетними детьми Василием и Василисой всегда вместе. Трудно представить, что эти счастливые люди когда-то вообще расстаются…» - прочитала я начало статьи в этом ярком глянцевом журнале, где половину ли­ста заняла фотография с благотворительного концерта, где я выступала в качестве певицы с двумя своими коллегами по театру. Фотограф запечатлел нас вместе с Карпинским, который подхватил Васи­лису на руки, изображая из себя самого заботливого папу, а меня, державшую Васютку за руку, крепко обнял за талию.
Никто и не знал на самом деле, что за человек мой муж, которого вся пресса выставляет перед общественностью самым замечательным мужем и едва ли не идеальным семьянином. Все они видели его галантным, обходительным, заботливым и любящим…
Но я-то еще тогда, семь лет назад, поняла, за кого меня выдали замуж. В первую же брачную ночь он «порадовал» меня своей тяжелой рукой, хоть и не оставил синяков, после чего устроил мне су­масшедшую ночь «любви», от чего я наутро не могла даже нормально подняться. Я едва не позволила себе слабость – поверить в его любовь после первой брачной ночи. Как оказалось, таким мой новоис­печенный супруг бывает не всегда.
На самом же деле мы с сыном и дочкой оказались в руках домашнего тирана, который не раз избивал меня, если ему что-то не нравилось, если я совершала какую-нибудь оплошность или пыта­лась высказать свое мнение, не сходившееся с его мнением.
На людях мы не отходим друг от друга, выглядим, как самая идеальная семья. Карпинский при­жимает меня к себе за талию со всей нежностью, и мне в эти минуты даже не кажется глупой поговор­ка: «Стерпится, слюбится». Мне не раз казалось, что у меня хватит сил если не полюбить, то притер­петься к муженьку, который любит меня, как выяснилось, до безумия, но каждый раз я убеждалась в обратном. Едва мы переступаем порог дома после какого-нибудь светского мероприятия, на меня сып­лются обвинения то в «недостаточной нежности по отношении к мужу», то в «заигрывании с другими мужчинами», то «в вульгарности наряда или поведения», и нередко эти бурные сцены заканчиваются побоями и жестокими сексуальными играми, от чего едва не тошнит и хочется лезть в петлю. И если бы не дети, ради которых мне хочется жить (Васютка к семи годам становится все больше похожим на своего отца, которого я все эти годы продолжаю беззаветно любить, хотя его больше нет среди живых – я так и не смогла свыкнуться с этой мыслью), я бы давно это сделала.
Я хоть и боюсь его, но все же у меня хватает и моральных, и физических сил, чтобы дать тира­ну отпор. Он никогда не позволяет себе ударить меня или поднять крик в присутствии кого-либо, а тем более детей, отца и бабушки, для которых он всегда был идеальный муж.
Конечно, муженек не упускает возможности напомнить мне лишний раз, кому я обязана тем, что о Виолетте Карпинской теперь с восторгом отзываются музыкальные критики на страницах популярной прессы, с не меньшим восторгом пишут журналисты светских хроник, что это он сделал меня той, кем я стала сейчас. Это он пристроил меня на курсы вокального мастерства, помимо театрального института (куда я поступила сама, без посторонней помощи и не используя никаких связей), потом при содей­ствии своего дяди в труппу одного из небезызвестных театров, где я стала «восходящей звездой мюзи­клов» учась при этом на четвертом курсе. Мне опять пришлось столкнуться с завистью тех, с кем я учи­лась и тех, кто просто меня окружал и предметом зависти тех, кому «такая звезда» не досталась. Кар­пинскому нравилось, что его просто окружала зависть всех этих «недостойных мужчин, у которых он меня забрал». Только нужно ли мне все это от него?
 - Мама! Мамочка! – словно из сна вырвал меня звонкий голос Василисы.
Дочка, очевидно, опередила брата, подбежала ко мне с зажатым под мышкой игрушечным зай­цем и крепко обняла за шею, сев на подлокотник кресла, на котором я сидела.
 - Солнышко мое! – обрадовано сказала я, опустив ладони на руки дочки – Привет!
 - Мамочка, как я рада, что ты пришла пораньше!
 - А я-то как рада, золотки вы мои! – сказала я, обнимая обоих детей, присевших рядом со мной, и, по­целовав их в носики, почему-то вдруг поймала себя на мысли, что ужасно сожалею о том, что они так быстро становятся взрослыми и самостоятельными – Вы себе не представляете!
 - Мамочка, а почему ты такая грустная? Тебя кто-то обидел? – спросил Вася так серьезно, словно со­бирался проучить обидчика, как только я выдам его имя.
 - Грустная? – спросила я, немного растерявшись, и даже накрученный с утра в салоне красоты локон, добавляя мне растерянности, едва не попал в глаз, от которого я его отодвинула чуть дрогнувшими пальцами – Что ты, родной мой? Я просто очень устала.
 - Мамочка, почему ты себя не жалеешь? Нельзя так уставать на работе!
 - Согласен! – сказал Карпинский, зашедший в комнату следом за Васюткой, который прибежал ко мне и чмокнул в щеку – Мама себя не жалеет! Так на работе уставать нельзя – ведь у нее есть еще муж и дети! Привет, дорогая!
 - Привет! – сказала я, взглянув в его хищные глаза, во взгляде которых сквозила безумная страсть и похоть, а он тут же склонился ко мне, почти требовательно притянул к себе мое лицо и увлек в поце­луй.
Все эти секунды мое сердце все ниже падало в пятки. Сама не знаю почему, но мне вдруг стало страшно от его голоса, его прикосновений, даже от его мыслей обо мне, и я ничего не могла с собой по­делать.
 - Как день прошел? – спросила я, когда этот чудовищный поцелуй, наконец, оборвался, но сделала я это совсем не потому, что меня на самом деле интересовало, как прошел день у моего муженька, а для того, чтобы он не уловил страха в моем поведении.
 - Отлично! Все прошло, как по маслу! – довольный собой сказал Карпинский и с видом царя или бога уселся в кресло напротив меня.
 - Хорошо!
 - А как твой день прошел?
 - Как обычно! – вздохнув, сказала я и скрестила руки около груди, опустив ладони на плечи – Назначи­ли репетицию на послезавтра. Над добавочной партией будем работать. Сергей Михайлович опять го­ворил, что мой талант в формат этого спектакля помещается только вполовину.
 - Прекрасно! Я всегда знал, что ты у меня лучшая! – сказал Карпинский, и я через силу улыбнулась, приманив взглядом внимание детей к себе.
 - Спасибо! А как ваши дела, хорошие мои? – спросила я ребят, поглаживая ладонями их головы.
 - Все хорошо, мамочка! Васька сегодня лучше всех стихотворение рассказала, ей даже захлопали.
 - Не называй меня так! – возмутилась Василиса обиженно.
 - Прости! А еще Мария Степановна сказала, что ее надо на конкурс чтецов выдвинуть. Вот!
 - Да? Это же замечательно!
 - Мама, ну я же не смогу!
 - Ну что ты, солнышко? Ты у меня просто потрясающе красиво читаешь стихи! Детка, ты себя недооце­ниваешь!
 - Правда?
 - Правда! Честное слово! – сказала я, поглаживая дочку по голове, а она смотрела на меня счастливы­ми глазами – Разве я тебя когда-нибудь обманывала?
 - Нет! А Вася на музыке отличился!
 - Да? И как же?
 - Он спел один за троих. И ему тоже хлопали все, даже не заметили, что он слова в одной строчке перепутал. Но учительница его похвалила. Она сказала, что у него сильный голос.
 - Ну, есть в кого! – вставил Карпинский, видимо, решил, что мой диалог с детьми затянулся.
 - Конечно! Ну, бегите, солнышки, мойте руки, и будем ужинать. Марианна Сергеевна сейчас уже на­кроет на стол.
Ребята, припрыгивая на ходу, побежали на второй этаж в свои комнаты. Два года назад мы рас­селили детей по разным комнатам. Для Васютки мы купили спортивный комплекс и установили его, за­менили двухъярусную детскую кровать на складной диванчик и добавили в комнату письменный стол. Для Василисы мы так же купили компактный складной диванчик только в розовых тонах, шкафчик, туалетный столик и учебный стол. Весь ее гардероб успешно помещается в гардеробной в отдельном шкафу рядом с моими вещами. Заходя в это чудовищное царство шмоток, я испытываю отвращение, а Василиска пока приходит в восторг.
Все чаще я начинаю задумываться о том, что скорее бы, как и мне в свое время, ей стало нев­моготу видеть принимать эту роскошь. Как только это произойдет, я с радостью отпущу ее из этой «зо­лотой клетки» на волю, туда, куда мне дороги, видимо, уже не найти. С ужасом я представляю себе, вдруг, как меня саму, Карпинский решит и мою дочь заточить в этой крепости, задушить в этой отвратительной роскоши, в которой жить мне не хочется еще со школьных лет. «Вот так, Виолетта Николаевна, – сказала я мысленно сама себе, глубоко вздохнув – Папа пересадил вас из одной «золотой клетки» в другую»!
 - Куда же ты так торопишься, дорогая? – спросил Карпинский, взяв меня за руку – Я тоже соскучился по тебе!
 - Мне тоже нужно переодеться. Не могу же я пойти ужинать в выходном платье!
 - А что? Прекрасное платье для семейного ужина! – сказал он, переплетая свои пальцы с моими и от­водя мою руку слегка в сторону, после чего склонился и начал целовать мою шею.
 - Андрей…
 - Что?
 - Пожалуйста, не сейчас! Дети могут увидеть.
 - Да? – спросил он не то у меня, не то у самого себя – Ну, хорошо, я подожду!
 - Я пойду? – спросила я немного растеряно.
 - Иди! – сказал он, и я направилась в сторону двери из комнаты, где он остановил меня, крепко сжав мое запястье.
 - Андрей, мне больно!
 - Только не надейся, детка, что тебе снова удастся сослаться на головную боль! – прошептал он мне вкрадчивым голосом.
Я рванула из комнаты под его хитрый смешок. Словно специально платье начало путаться под ногами, и я едва не упала перед самой лестницей.
 - Виолетта Николаевна, что с вами?
 - Все в порядке, Марианна Сергеевна! – сказала я, тяжело дыша и нервно убирая локоны от лица.
 - Вы уверены?
 - Да-да! Все в порядке! – сказала я и спешным шагом направилась вверх по лестнице, подхватив рукой непослушный подол.
Сама не знаю, в поисках чего я металась по гардеробной, зачем-то сжав в руке свой туфель на высоком узком каблуке, от которого за целый день порядком устали ноги. Я глубоко вздохнула, поста­вила туфли на место и, собрав все свои волосы обеими руками, и глубоко выдохнула, как поезд во вре­мя остановки, смотря в зеркало. И чего я так испугалась? За эти семь лет, что я прожила с Карпинским, никогда мне не доводилось так сильно бояться. И почему это стало происходить в последние несколь­ко месяцев? Или я стала такой запуганной за годы этого брака-издевательства, или он настолько при­вык к моему «послушанию» и собственной безнаказанности?
 - Помочь? – услышала я его голос за спиной и вздрогнула так, словно меня ударило током, а он уже расстегивал молнию платья у меня на спине и спускал вниз бретели платья.
 - Спасибо! – сказала я, стараясь справиться с собой, а платье уже скользнуло вниз по моим ногам, руки Карпинского сжали мою грудь.
 - Андрей, я прошу тебя, не надо!
 - Все хорошо, детка! – сказал он с какой-то хитрой улыбкой, поцеловал сначала одно мое обнаженное плечо, потом второе, на несколько секунд замолчал, втягивая ноздрями, очевидно, мой запах, а я за­мерла, даже боясь дышать.
 - Расслабься, дорогая! – сказал он мне в самое ухо, схватив своей ладонью меня за шею – Я подожду!
Когда он убрал руку от моей шеи, я дышала так, словно только что пробежала спринтерскую ди­станцию. А он только поцеловал меня в плечо со спины, подушечкой пальца очертил линию моего по­звоночника, надавливая на него, как на карандаш, который хотел сломать, и вышел, оставив меня на­едине с моими собственными страхами, которые все яснее рисовались в моем мозгу.
Несколько секунд мне понадобилось, чтобы хоть немного успокоиться. Я посмотрела на свое побледневшее лицо в большом зеркале, обхватила щеки ладонями, закрыла глаза и привалилась к зеркалу спиной. С трудом сдерживая слезы, я чуть запрокинула голову назад, провела ладонями от глаз до висков и посмотрела а свой гардероб. Господи, как я ненавижу все эти тряпки!
 - Виолетта Николаевна, вы здесь?
 - Здесь! – крикнула я в ответ домработнице, которая перед тем, как обратиться ко мне, постучала в дверь гардеробной.
 - Ужин я накрыла. Вы идете?
 - Да-да, иду! – сказала я, еще раз проведя ладонями по лицу, и взгляд мой упал на скромное черное короткое платье, которое я надевала только дома и то один раз.
Марианна Сергеевна, едва слышно постукивая маленькими каблучками своих строгих туфель о ламинат в коридоре. Через несколько секунд ее шагов уже не было слышно на высокой лестнице, а я надела платье, застегнула молнию на спине и вышла из гардеробной, прихватив с собой кардиган, ко­торый надевала, уже идя по лестнице вниз в босоножках на невысоком каблуке.
 - А вот и наша мама! – сказал Карпинский, как только я приблизилась к двери столовой, и у меня даже дыхание на несколько секунд оборвалось.
 - Ешьте-ешьте, солнышки мои! – сказала я, погладив детей по головам – Приятного аппетита всем!
 - Спасибо! – в один голос сказали дети, и я улыбнулась, несмотря на тяжелый взгляд Карпинского, ко­торый смотрел на меня как хищник на жертву.
 - Приятного аппетита, дорогая!
 - Спасибо! – сказала я, кивнув головой, и уставилась в тарелку полупустым взглядом. Удивительно, как Карпинский еще не заметил то, что у меня едва заметно задрожали руки.
 - Дорогая, ты, что не голодна?
 - Я просто… наверное просто очень устала!
- Тогда тебе тем более нужно поесть, чтобы набраться сил! – сказал Карпинский своим ядовитым голо­сом, готовый сожрать меня своим не менее ядовитым взглядом, и я сильно сжала в руке вилку, чтобы не выронить ее из дрогнувшей руки.

Глава 9

 - Мама, а когда мы поедем гулять?
 - Сейчас вот покушаем кашу и будем собираться, –  с улыбкой сказала я, погладив Василису по голове ладонью.
Меня радовали всегда такие дни, когда я могу проводить время с детьми одна. Еще вчера вече­ром Карпинский улетел в командировку – контролировать открытие одного из своих новых филиалов клиники и участвовать в этом «грандиозном» мероприятии. День был свободным от репетиций, спекта­клей, съемок и прочих мероприятий – я всегда освобождала несколько дней накануне дня рождения моих малышей и возвращалась к работе после празднования их маленького праздника. Мы решили поехать за покупками к празднику и заодно весело провести время в развлекательном центре, куда мы часто ездим отдыхать.
 - Быстро мыть ручки, и за стол! – сказала я, пальцем коснувшись сначала носа дочери, потом носа сына, которые вприпрыжку побежали по коридору в ванную комнату.
Я улыбнулась, глядя им вслед, и обхватила себя руками, после чего зачем-то повернулась к огромному окну коридора второго этажа, в котором с улицы человека видно в полный рост. Перед моим взглядом неизменно распростерся живописный пейзаж: дворик, украшенный разными элементами де­кора, альпийскими горками, клумбами, деревьями и кустиками по проекту ландшафтного дизайнера, га­маком и горками и качелями для детей. Смотря на обычный пейзаж, который меня никогда в этом доме не радовал, за исключением пары кустов роз чайного цвета, огороженных декоративными заборчика­ми, я улыбнулась и почему-то вдруг так четко поверила в то, что сегодня должно случиться что-то очень хорошее. Я закрыла глаза на несколько секунд, и почему-то неожиданно представила себя глаза Андрея, которого ни на день, ни на минуту, ни на секунду не могла себя заставить забыть и перестать любить, которого никогда уже не будет рядом со мной, но мне почему-то стало легко вспоминать о нем. Меня не покидает ощущение, что он всегда рядом со мной, хотя я всегда скептически относилась ко всем этим мистическим вещам.
 - Мама, мамочка! – услышала я голос Василисы, и вдруг почувствовала, как детская рука тянет меня за пальцы – Мамочка, что с тобой?
 - Со мной? Что ты, детка? Со мной все хорошо! Просто задумалась.
 - А о чем ты думала? Ты так улыбалась!
 - Я? О том, как я вас люблю! – сказала я, несколько секунд помешкав, и присела около дочки, которую обняла за щечки и чмокнула ее в носик – Идем кушать?
 - Идем! – обрадовано вскрикнула Василиска, схватила меня за руку и потянула за собой.
Я едва поспевала за ней на каблуках только что надетых туфель, но я даже не чувствовала тя­жести в ногах – я была готова бежать за ней.
Пока они ели кашу, а я пила свой кофе и ела омлет с тостами, Васютка то и дело пытался рассмешить меня и сестру. Завтрак прошел весело, и когда мы вышли из-за стола, Марианна Сергеев­на уже убрала посуду и ушла ее мыть и прибирать в доме.
 - Ну, что, попрыгунчики мои, пойдем одеваться? – спросила я, опустив ладони на плечи детей, которые встали с двух сторон от меня.
 - Пойдем! – радостно закричали они и побежали наверх по лестнице впереди меня.
Я поторопилась и с размеренным стуком каблуков пробежала вверх по лестнице. Когда я нагна­ла их наверху и поймала под мышки, чуть приподняв над полом, они расхохотались, а когда я их покру­жила, а потом опустила, они побежали к своим комнатам, где я уже с вечера приготовила им одежду, ласково сложив на стульчики.
 - Васютка, тебе помочь?
 - Я сам, мама!
 - Хорошо, как скажешь, солнышко! – сказала я, слегка оперевшись о косяк руками – Лисенок!
 - Да, мамочка?
 - Тебе помочь?
 - Помоги!
 - Уж бегу к тебе, заинька моя! Ну, давай я застегну. Вот так, готово!
 - Спасибо, мамочка!
 - Ну все, можем ехать?
 - Да! – кивнув головой, сказала Василиса, а в комнату уже постучал Вася.
 - Мама, я готов!
 - Молодец! Тогда, идем одевать курточки, сапожки и поедем. Сейчас я позвоню Денису Петровичу. Алло, Денис, можете готовить машину, да, мы сейчас оденемся и выйдем. Все. Спасибо! Вперед-вперед!
Дети побежали вниз впереди меня. Когда мы вышли из дома уже одетые, Денис – наш води­тель, уже стоял около машины, стоящей у ворот.
 - Прошу, Виолетта Николаевна! – сказал Денис, открыв дверь автомобиля передо мной, и я опустилась на переднее сидение, а дети запрыгнули на заднее сидение, и водитель помог им пристегнуться.

 - Ну, что, довольны покупками?
 - Да!
 - Хорошо!
 - Мам, а можно я на площадку пойду?
 - Подожди, сейчас вместе пойдем.
 - Мам, ну я же тут рядом!
 - Вася, подожди! Вася! – закричала я, когда сын побежал в сторону детской площадки – Вася!
 - Виолетта Николаевна, вы меня вызывали?
 - А? Что? Да, Денис, отнеси сумки в машину, а мы еще тут погуляем. Жди нас в машине.
 - Виолетта Николаевна, что-то случилось?
 - Нет-Нет! Все в порядке! Побудь, пожалуйста, с Василисой. Я сейчас.
 - Может, я сам?
 - Нет-нет! Я сама!
 - Хорошо, как скажете, Виолетта Николаевна! – сказал Денис, а я уже побежала в ту сторону, куда по­бежал Вася.
 - Вася! – позвала я сына, поняв, что пока разговаривала с водителем, потеряла из вида сына, который, похоже, побежал не в ту сторону, и, выдохнув, шепотом сказала – Накажу хулигана!
 - Мужчина, ваш мальчик тут бегает? – обратилась к кому-то возмущенная женщина, пока я оглядыва­лась по сторонам, как попавший в капкан зверек.
 - Нет! Простите, но у меня нет детей! – ответил мужчина, и почему-то от его голоса у меня даже серд­це в груди дрогнуло.
 - Как не ваш? Ваша копия просто!
 - У меня правда нет детей, женщина, успокойтесь! Сейчас мы найдем его родителей. Эвелина Алексе­евна, сделайте объявление: мальчик, семь лет… как зовут?
 - Василий!
 - Вася! – вскрикнула я и метнулась к сыну, которого сразу увидела, как только паника отступила – Ва­силий, никогда больше так не делай! Ты слышишь меня? Никогда больше так не делай!
 - Прости, мамочка! Я перепутал дорогу. Я просто хотел с тобой поиграть!
 - Ты мой маленький! – сказала я, присев около сына, который растеряно посмотрел на меня – Ты меня просто напугал – я боялась, что с тобой что-то случится! Ты ведь мог упасть, наткнуться на кого-нибудь!
 - Надо же, как похож! Простите! – сказала женщина, а я погладила сына по волосам и встала на ноги, столкнувшись лицом к лицу с ним…
***
 - Не может быть! – воскликнула я, прикрыв рот рукой, а ОН смотрел на меня так, словно я свалилась с небес или скорее воскресла из мертвых.
 - Виолетка?! – с трудом выговорил он, а я даже собственные ноги не чувствовала.
 - Андрей! – сказала я, буквально выдохнув его имя – Как же так?
 - Виолетта Николаевна.
 - А… Денис, идите в машину, пожалуйста, я сейчас подойду. Детей тоже с собой заберите!
 - Виолетта Николаевна…
 - Что еще? – крикнула я.
 - Андрей Геннадьевич звонил.
 - И что?
 - Сказал, что завтра в пять вылетает, часов в восемь будет дома.
 - Хорошо. Иди, Денис! Я сейчас подойду.
 - Хорошо. Как скажете, Виолетта Николаевна, – сказал Денис, и, подмигнув сыну, я проводила его вз­глядом.
 - Виолетта Николаевна…
 - Андрей, как же так?
 - Мне тоже хотелось бы знать ответ на этот вопрос. Ведь мне сказали, что ты…
 - Что, я?
 - Что ты… умерла! – сказал он, и я сразу заметила на его лице ужасный отпечаток такой же, как у меня на сердце, отпечаток горя и неизмеримой боли.
 - Никакого разнообразия! Андрей, Андрей… Ты понимаешь, нас обманули, жестоко обманули! Я ведь все эти годы жила с мыслью, что ты… что ты погиб, что ты повесился в камере! Твоя мама буквально давилась слезами, когда говорила мне это! Как же так? Господи!
 - Я прошу тебя, только не надо плакать! – сказал он, пытаясь обнять меня за плечи – Мышонок ты мой! Хотя… уже не мой! – сказал он разочарованно и так сильно сжал в кулаке рацию, которую я только сей­час заметила и даже зачем-то прочитала на его бэйджике «Володарский Андрей Владимирович – служ­ба охраны ТРЦ…».
 - А ведь ничего не изменилось! Я по-прежнему живу только тобой…
 - Мышонок!
 - Я прошу тебя, не надо! – остановила я его, когда он хотел обнять меня за плечи – Он завтра приле­тит, и… а этот Денис...
 - Что, что это значит? Ты его боишься?
 - Андрей, милый мой Андрей, ты даже не представляешь, во что превратилась моя жизнь после того, как ты… ушел! – сказала я, коснувшись кончиками пальцев его пиджака на плече и тут же, как будто ошпарившись, отдернула руку и испуганно огляделась кругом, словно отовсюду на меня смотрят ядо­витый взгляд муженька и взгляды его наемников, следящих за мной неусыпно, как собаки за добычей – Прости, я должна идти! Прости!
 - Но ты же… ты же любишь меня, а я тебя! – шепотом сказал он, и от этого у меня даже сердце в груди замерло – я только и жил все эти семь лет воспоминаниями о тебе! Ведь это мой сын?
 - Твой! – сказала я, поджав губы и направилась прочь, уронив нарочно на пол бумажку с  телефоном Дины, которая недавно купила новую сим-карту (бумажка так и осталась у меня в кармане) – И я навсе­гда твоя!
Я шла на ватных ногах, сама не понимая, куда иду. Мне нужно было осознать все, что произо­шло. Только осознать нужно было не только то, что случилось в этот момент, но и в первую очередь то, что произошло семь лет назад, когда нас разлучили самым жестоким способом – влезли в наши отно­шения самым жестоким способом, каким только можно ранить сердце. Все самые родные люди обма­нули нас, похоронив нас друг для друга, не оставив никакой надежды на то, что мы когда-либо встре­тимся, заставив нас жить с этой невыносимой виной перед самими собой за то, что не смогли уберечь ни себя, ни любимого человека, виной друг перед другом.
У меня перед глазами замелькали одна за другой картины прошлого: наш романтический пик­ник в лесу, наши тайные встречи за стенами родной школы, та роза чайного цвета, что была единственным, что нас отделяло друг от друга, наш последний танец на выпускном балу, где он звал меня замуж и пообещал, что всегда будет со мной и у нас будет настоящая семья.
Под грузом этого вороха мыслей я села на лавочку около торгово-развлекательного центра и, опираясь локтями о собственные колени, закрыла ладонями лицо, на которое, как будто специально закапали капли холодного, почти ледяного, осеннего дождя. Я подняла лицо к небу, закрыла глаза на несколько секунд и выпустила слезинки наружу (к счастью, дождь мгновенно скроет все следы!).
 - Виолетта Николаевна, что с вами?
 - А? Что? – спросила я, услышав мужской голос рядом, и отдернула свою руку от руки мужчины, кото­рый порывался мне помочь.
 - Вам плохо?
 - Нет-нет! Все нормально! Нога… просто ногу подвернула, когда спускалась.
 - Может, вам в больницу надо?
 - Нет-нет, Денис, не надо! Я несильно подвернула, все уже прошло почти.
 - Пойдемте в машину, Виолетта Николаевна? Дождь.
 - В машину? Да, конечно.
Денис помог мне сесть в машину, а я совершенно не отражала, что происходит, только голоса детей немного привели меня в чувство.
 - Мамочка, что с тобой?
 - Все в порядке, солнышко! – ответила я дочке, поглаживая ее и Васю по головам.
 - Мамочка.
 - Да, мой хороший?
 - А кто этот дядя и почему он так испугался, когда тебя увидел?
 - Дядя? А, дядя. Просто дядя! – тяжело вздохнув, сказала я после недолгой паузы – Он меня перепу­тал со своей знакомой. Васенька.
 - Что, мам?
 - Ты можешь сделать для меня кое-что?
 - Конечно, мама. Что?
 - Не говори папе, что мы дядю сегодня встретили, пожалуйста!
 - Ладно! Я держу рот на замке! – пожав плечами, сказал Вася, и я улыбнулась, благодаря его своим вз­глядом – А почему тетя сказала, что я на него похож?
 - Не знаю, такое бывает. Люди разные. Бывают и похожие люди, необязательно им быть родственни­ками. Может, тете этой показалось просто! – пожав плечами, сказала я — Может, вы чем-то и похожи, но это просто случайность.
Вечер прошел для меня, как сон, хотя все было, как обычно – мы разобрали покупки, немного поиграли в интеллектуальную игру, которую бабушка купила моим детям, чтобы в игровой форме они изучали школьные предметы. Она всегда умела найти грамотный подход к обучению детей, хотя так усердствовать, как со мной, с моими детьми я ей не позволяю.
Они уснули немного позднее обычного под песню, которую я пела им, стоя около окна в их ком­нате. Эту песню я написала сама еще в школьном возрасте, в тот самый период, когда узнала, что ста­ну мамой, а этого страшного задержания прямо в ЗАГСе еще не было. Текст ее так и хранится в бабуш­киной квартире в моем личном дневнике, который я тогда вела, как и любая романтическая особа ти­нейджерского возраста. Сам текст я просто помню наизусть.
Я долго стояла около окна в коридоре, обхватив себя руками, смотрела в темноту и пустоту двора и леса, раскинувшегося впереди, и не могла сдерживать слезы. Все эти годы я жила со страш­ным осознанием того, что Андрей погиб этой дурацкой нелепою смертью, что я никогда его больше не увижу, что у моих детей не будет настоящего папы.
 - Виолетта Николаевна, что с вами? Вам помочь? – спросила Марианна Сергеевна, как-то нерешитель­но коснувшись ладонью моего плеча – Вам плохо?
 - Нет-нет! – сказала я, лихорадочно потирая глаза и щеки – Все в порядке! Просто маму вспомнила! Мы с ней любили на звезды вместе смотреть в большое окно дома!
 - Виолетта Николаевна, голубушка, ну что же вы так переживаете?
 - Мне просто… просто так ее не хватает! Семь лет прошло, а я все не могу к этому привыкнуть, не могу принять для себя самой, что моей любимой мамочки больше нет! Простите, я пойду спать!
 - Да-да, конечно! Спокойной ночи, Виолетта Николаевна!
 - Спокойной ночи! – сказала я, зачем-то кутаясь сильнее в тонкий атласный халат, который вовсе не спас бы меня от холода, если бы в доме вдруг пропало отопление.
Я дошла до спальни, от одного вида которой меня даже начало мутить. Марианна Сергеевна еще гасила последний горевший в коридоре свет, когда я, скрепя сердце, зашла в ненавистную комна­ту. Домработница простучала невысокими каблучками по лестнице, уходя на первый этаж, в свою ком­нату, а я, как тяжелый груз, опустила себя на кровать, откинув одеяло, от которого шел какой-то невы­носимый холод.
Слезы снова подступили к горлу, как только я опустила веки и вспомнила последний взгляд Ан­дрея, которым он умолял меня остаться, но понимал, что я уйду, что эта встреча вряд ли что-то поме­няет в нашей жизни, и мы снова потеряем друг друга.
Я упала на подушку вниз лицом, поджала колени и дала волю слезам. В моей памяти вновь и вновь всплывала та фотография, на которой мы были такими юными, счастливыми, улыбались так, как будто ничего плохого с нами и случиться не могло никогда, которую я заботливо склеила и похоронила в старых милых ярких коробочках в квартире бабушки. Она единственная согласилась хранить дорогие «сундучки моей неприкосновенной памяти» и никому их никогда не показывать.
Я погасила ночник, натянула на себя это холодное мерзко пахнущее Карпинским одеяло и дол­го лежала, смотря в одну точку пространства, не держа слезы в себе. Как погрузилась в сон, я даже не заметила, только почувствовала, что голова моя стала ужасно тяжелой, как кирпич.

Глава 10

Я почувствовала, что начинаю просыпаться. По ноге, что я вытянула очевидно во сне поверх одеяла, потянулся холод, и я повернулась в сторону окна. Оно было открыто настежь, а на подоконни­ке, как ворон, предвещавший беду, сидел Карпинский, согнувший одну ногу, поставленную на него, а вторая его нога была спущена вниз. Он покачивал ей в воздухе так методично, словно обдумывал какой-то план или отмерял время до начала своего представления.
 - Ты уже приехал?
 - Да, – ответил он, зажав зубами сигарету, которая дымилась и мерзко попахивала.
 - Почему я даже не слышала, как ты зашел?
 - Не знаю. Может, вы очень крепко спали, Виолетта Николаевна? – спросил он, раздавив окурок в пе­пельнице, что стояла рядом с его ногой.
 - А почему ты куришь в комнате? Вообще-то не май месяц на дворе!
 - Замерзли, Виолетта Николаевна? – спросил он, подойдя ко мне и склонившись так близко, что, каза­лось, еще немного и придавит меня своим телом – Так я вас сейчас согрею!
 - Андрей, не надо! Не сейчас!
 - Ты уверена?
 - Уверена!
 - А почему ты так уверена, что будет так, как ты говоришь? – спросил он, а моя голова оказалась зажа­той между его руками, упершимися в матрац, а я уставилась на него испуганно, как затравленный зверь.
Когда его рука скользнула под моей головой, я дышала так, словно только что пробежала длин­ную дистанцию, а когда он схватил меня за волосы своей здоровенной ручищей, у меня даже дыхание сперло. Мне казалось, что еще немного и у меня начнут вырываться волосы, а Карпинский буквально стащил меня с кровати.
 - Что ты делаешь? Ты с ума сошел?
 - Заткнись! Какого черта ты болтаешь, с кем попало и где попало? О чем ты там беседовала с этим охранником?
 - Что ты несешь? О чем ты? Я не понимаю!
 - Все ты понимаешь! Что тебя с ним связывает?  Ведь могу выяснить все о нем, кто он и что он, и бу­дет хуже, чем ты скажешь мне сама! Ну?
 - Ничего! Он там работает! Вася чуть не заблудился в этом ТРЦ и наткнулся на него! Я просто поблаго­дарила его, и все!
 - И ты благодарила его пятнадцать минут?
 - Да, представь себе! У нас был короткий разговор, а потом я ушла. Еще ногу подвернула на лестнице! Все? Доволен?
 - Почти! – сказал он и наотмашь ударил меня по лицу, отчего я почти впечаталась лицом в ковер.
Когда, опираясь руками об пол, я привстала, Карпинский смотрел на меня своим самым страш­ным взглядом, словно готов был еще секунду помедлить и разбить мне голову своим огромным кула­ком.  Дышала я, как загнанная лошадь и начала давиться собственными слезами в то время, как он сделал от меня короткий шаг назад и повернулся к окну, видимо, что-то напряженно обдумывая. При­жав ладонь к ушибленному месту, я выбежала из комнаты, как ошпаренная. Мне удалось закрыться в ванной комнате и, опустившись на пол, как тяжелый мешок, я обхватила колени, притянутые к себе, ру­ками и разревелась.
 - Открой немедленно! Виолетта! Открой дверь, хуже будет!
 - Ты, ты с ума сошел! Дети дома!
 - Детей я к твоей бабушке отвез! Выходи, Виолетта, ей богу, хуже будет!
 - Андрей, пожалуйста, не надо! – со слезами пополам крикнула я, когда он начал ломиться в дверь, ви­димо, всем весом.
 - Виолетта, открой, мы просто поговорим! Просто поговорим! – сказал он громко, и в голосе его, зву­чавшем как металл, проскользнула какая-то слабина – Виолетта!
На ватных ногах я встала и подошла к двери. Он, стоя за дверью тоже молчал. Я потянулась трясущейся рукой к ручке двери, несколько секунд помедлила, чувствуя, как сильно колотится сердце.
 - Виола, я клянусь тебе, мы просто поговорим! – сказал он смягчившимся голосом, нерешительно по­стучав по двери, и я повернула защелку.
 - Не прикасайся ко мне! – сказала я, выскочив в коридор и прижалась плечом к стене в то время, как он попытался коснуться рукой моего плеча.
 - Виола, я… - начал говорить он и двинулся ко мне, но я шарахнулась от него - Подожди-подожди, до­рогая!
Я задышала еще быстрее, когда его вытянутые рука прижалась к стене около моей головы. Как только я хотела отстраниться от него, вторая его вытянутая рука уперлась в стену около моей шеи, тем самым зажав меня между своими руками.
 - Виолетта, ты знаешь прекрасно, что я все узнаю, что бы ты ни делала! – вкрадчиво сказал он.
 - Тут нечего узнавать, Андрей! – сказала я, а слеза предательски покатилась по щеке, которую еще жгла боль от удара об пол.
 - Я говорил тебе, что я тебя никому не отдам? – спросил он у меня, заглядывая мне в лицо, которое поднял своей рукой за подбородок и поцеловал в ушибленную щеку.
 - Говорил! – сказала я, стерев слезу рукой.
 - Не смей больше никогда так делать! Я тебе этого не прощу второй раз! – сказал он, выставив перед моим лицом указательный палец – Тебе ясно?
 - Да! – сказала я, кивнув в ответ нерешительно, как маленькая девочка, не приготовившая задание, стоящая у доски – Только я ни в чем перед тобой не виновата! Я ничего не сделала плохого!
 - Но ты меня поняла?
 - Поняла! – сказала я тихо, всхлипнув при этом.
 - Вот и умничка! – сказал он, погладив меня по ушибленной щеке, и поцеловал ее, как удав, обнимая меня за талию – Ты знаешь, я тебя очень люблю!
 - Знаю! Поэтому я прошу тебя, не делать мне больно!
 - Прости, я не сдержался! Прости!
 - Не трогай меня! – сказала я, нерешительно отстранив от себя его руку.
 - Солнышко, ну прости! Я, правда, не хотел делать тебе больно! Так получилось! Но я же просил тебя так со мной не поступать!
Я только тяжело вздохнула, оттолкнула его от себя и быстрым шагом направилась в спальню. Он, слава богу, не шел следом.
***
Сама не знаю, откуда у меня взялись моральные силы не сдаться и не сбежать от мужа-сади­ста после того случая, хотя много раз я ловила себя на мысли, что не смогу это сделать из-за баналь­ного страха за детей — Карпинский не тот человек, от которого можно уйти легко и безболезненно, здесь нужны помощники и нечеловеческие изобретательские способности.
Прошла целая неделя, а я по-прежнему ходила как во сне или в дурмане — передо мной и во сне, и наяву стояли его (моего любимого Андрея) глаза, в которых застыла неизмеримая боль. Иногда мне начинало казаться, что встреча эта мне привиделась, что «умершие» не воскресают, даже в моей голове появилась мысль съездить на кладбище и попытаться найти его могилу, но уже через ми­нуту-другую я снова приходила в себя и трезво оценивала ситуацию — Андрюша жив, он меня любит, я люблю его, наши дети должны знать правду, а от Карпинского надо уходить и чем быстрее, тем рань­ше, но я снова потеряла его — у меня нет ни его телефона, ни возможности с ним связаться. Сам он не звонит, значит так и должно быть.
Неужели мне придется опять привыкать к мысли, что любимый человек никогда не будет ря­дом, и только со старых фотографий, запечатленных памятью, и хранящихся в альбомах в квартире бабушки, будет смотреть мне в глаза и улыбаться своей родной улыбкой? Неужели мои дети будут вы­нуждены всю жизнь считать папой этого чужого страшного человека?
Я старалась вести себя, как обычно, изо дня в день, не показывать никому, как встревожена, и только под струей душа я могла позволить себе выплеснуть эмоции — я начинала реветь навзрыд от одной мысли, что снова потеряла его. Мне нужно было смириться, что мы никогда не будем вместе, но сердце не хотело в это верить! Я пыталась свыкнуться с этой мыслью, и даже иногда думала, что мне это удается, хотя дети стали замечать, что я слишком часто выгляжу не просто грустной, а подавленной, как будто тяжело больна. Я старалась, старалась, старалась, но вдруг телефонный звонок все по­менял в моей жизни...
Звонила Дина — моя единственная лучшая подруга. Динара появилась в моей жизни четыре года назад, во время моей болезни, вследствие которой я даже на три недели попала в больницу, куда попала и эта очаровательная веселушка, с которой мы мгновенно «нашли друг друга». Мы быстро на­шли общий язык, и она неожиданно для меня самой стала тем самым человеком, которому я смогла доверить все свои самые страшные тайны, и в первую очередь, что муж мой настоящий домашний са­дист. Она пригласила меня помочь ей подготовиться к открытию после ремонта своего фитнесс-клуба, в котором помимо директорства работает тренером по аэробике. Я, конечно же, не могла ей отказать, к тому же именно сегодня был свободный день, да и дети были в гостях у бабушки. Я быстро собралась, позвонила муженьку, предупредила о своем отъезде и, сев за руль в своих любимых потертых джин­сах, белой футболке с длинным рукавом и утепленном жилете с капюшоном, надела солнцезащитные очки и села в машину.
Поток машин был небольшим, поэтому я быстро доехала до места, а Дина начала звонить мне на мобильный, как только я ступила на землю и слегка захлопнула дверцу своей белой «ласточки», как будто чувствовала меня на расстоянии. Я коротко ответила и быстрым шагом побежала к входной две­ри клуба, за которой уже стояла моя улыбчивая девочка.
- Привет! - сказала она обрадовано, хотя и немного встревожено, обняла меня и буквально затянула внутрь.
- Привет! - сказала я, улыбнулась и обняла подругу — Ну, что, какая помощь тебе тут нужна? Я, как го­ворится, всегда готова к бою!
- Пойдем на второй этаж. - восторженно сказала Динка, и стало еще заметнее, что она волнуется — Да­вай-давай! Поможешь мне развесить плакаты по коридору.
- А что ж ты рабочих не наняла? Экономишь что-ли?
- Нет! Я просто не люблю, когда все за меня делают здоровые мужики, даже то, что мне под силу самой, ты же знаешь!
- Да, это у тебя есть. Ну, пойдем, помогу, только скажи где скинуть лишние шмотки.
- Идем! - махнув рукой, сказала Динка и своей грациозной, почти кошачьей походкой направилась к светлой двери.
Взяв плакаты и все, что требовалось для их крепежа, мы вышли в коридор.
- Давай, вот сюда сначала. Забирайся на стремянку.
- Динка, ты чего обалдела? Командирша! - сказала я и рассмеялась.
- Давай-давай! Что тебе стоит?
- Ну ты даешь! - сказала я и сделала первый шаг на стремянку — Давай, держи меня Динка!
- Я подержу! - сказал мужской голос за спиной, и я даже вздрогнула, сразу узнав его, а когда его руки заботливо легли на мои бока и обвили талию, я и вовсе забыла, где и зачем нахожусь.
- А... - только и смогла сказать я, словно во сне спустившись под его чутким вниманием со ступеньки стремянки, откуда от подхватил меня в объятия. Поцелуй мгновенно захватил нас в свой плен, а я, на­конец-то, за последние дни почувствовала себя необычайно спокойной и отдалась этому поцелую, даже не задумываясь ни о чем.
- Комната отдыха в конце коридора, дверь открыта — тихо сказала Дина, и Андрей подхватил меня на руки, как хрупкую вазу и понес прочь.
 - Дина, спасибо вам!
Я не могла поверить, что он рядом даже тогда, когда он опустил меня на диванчик в небольшой светлой комнате, закрыл дверь и сел рядом. Он смотрел на меня как на мираж или видение, но с такой любовью, что сердце в моей груди почти замерло от счастья и боли одновременно.
- Андрей! - громко вздохнув, начала говорить я, а он продолжал все так же смотреть на меня.
Я обхватила его щеки ладонями, несколько секунд смотрела ему в глаза, будто стараясь уви­деть все, что ему пришлось пережить без меня. Я уже была готова снова поцеловать его, но на послед­нем вздохе повернула голову в сторону и лбом прижалась к его подбородку. Дыхание будто оборва­лось на несколько секунд и я только конвульсивно пыталась втянуть воздух, и уже через секунду дру­гую, когда он крепко обхватил меня за плечи и, дрожащую, как от страшного озноба и плачущую навзрыд, я замерла как оцепеневшая.
- Чшш! Чшш! - говорил он прижимая меня к себе так крепко, что я всем телом чувствовала его напряже­ние и тепло одновременно — Девочка моя! Родная моя! Успокойся, успокойся! Что ты, что ты, малень­кая моя? Так нельзя! Слышишь? Слышишь? Посмотри на меня! Пожалуйста!!!
Я подняла к нему глаза, и мне вдруг стало невыносимо стыдно за то, что я отдала себя не ему на эти долгие семь лет.
- Прости! - прошептала я, не стирая слезы с лица, а он по-прежнему крепко прижимал меня к себе — Прости меня! Я так перед тобой виновата!!!
- Что ты, маленькая моя? Ни в чем ты передо мной не виновата!
- Виновата! Я отдала себя ему! Я предала тебя!!! ПРЕДАЛА!!!
- Виолочка, родная моя! Ты ни в чем не виновата — ты ведь ничего не знала! Тебе просто сказали не­правду!
- Но я чувствовала, я чувствовала, что ты не мог нас бросить, а заставила саму себя поверить, что ты мог так поступить! Я позволила им всем убедить меня тебя предать!
- Брось говорить эти глупости! Ты ни в чем не виновата! - настойчивее сказал Андрей — НИ В ЧЕМ! Скажи мне только одно!
- Что?
- Ты меня любишь?
- Люблю, больше жизни люблю!!! А ты?
- Безумно люблю!!! И заберу тебя у него, клянусь!
- Андрюша, родной ты мой! - сказала я, поглаживая его щеку своей ладонью — Если бы это было так просто...
- Неважно, что мне придется для этого сделать, но я не сдамся, конечно, если ты сама меня не остано­вишь! - сказал он и увлек меня в поцелуй, от которого у меня закружилась голова и приятно занемело все тело и даже кончики пальцев ног.
- Не остановлю! - дыша так, словно мне не хватало воздуха, сказала я и прижалась к его плечу лицом, крепко обхватив обеими руками его тело — Расскажи мне все!
- Что?
- Все! С того момента, как тебя затолкали в эту чертову машину!!!
- А что там рассказывать? Меня продержали в обезъяннике до утра, потом устроили допрос с пристра­стием, заставляли написать какую-то чушь, что я насильник, да еще и извращенец, который все сни­мал, чтобы показать друзьям! Говорили, что мне все равно билет выписан на зону и неважно, что я ска­жу и признаюсь я или нет! Даже нашли каких-то свидетелей, которые видели, как «я заталкивал тебя в автобус», как ты говорила «Андрей, не надо!». Сказали, какая-то родственница вашего водителя, еще твоя школьная подружка. Конечно, никого из них я не видел, но заставить признаться в изнасиловании, которого не было и во всем остальном все равно пытались...
- Почему ты замолчал? Что значит твое молчание?
- Просто... до сих пор неприятно вспоминать!
- Тебя били, да?
- И это тоже! - сказал он, тяжело вздохнув и кашлянул.
- Что значит тоже? Ты должен сказать мне правду!
- Виолка, зачем тебе все это?
- Я имею право знать! От меня и так много чего скрывали! Должна я знать правду, или не имею права на это?
- Хорошо, только пообещай мне кое что.
- Что?
- Что не будешь плакать!
- Постараюсь! Хорошо, обещаю!!!
- Ты точно уверена, что все хочешь знать?
- Уверена! Скажи мне, пожалуйста, что с тобой произошло? Это и моя жизнь тоже!
- Иди ко мне! - сказал он, и я прилегла на его плечо, а рука любимого опустилась на мое плечо — Зна­ешь, я когда сидел в этой клетке, один, много думал и через какое-то время вообще перестал пони­мать, сколько времени прошло. Я только снова и снова вспоминал твое заплаканное лицо, рисовал в своей голове, что с тобой могло случиться и только молил бога, чтобы с тобой и с ребенком все было в порядке. А потом пришли они...
- Кто они?
- Не знаю точно, кто они: может, продажные менты, может, чьи-то наемники, но, видимо, они точно зна­ли, кто я, и получили четкие «инструкции», что со мной делать.
- Андрей, ты меня пугаешь!
- Не бойся — это все уже позади! Хотя тогда мне и самому было невыносимо страшно, не только за себя! Я лежал на какой-то лавке, даже смог уснуть и крепко уснуть. Просыпаться начал только когда почувствовал, что меня кто-то поворачивает на живот. И пока я врубался, что происходит, кто-то сел мне на ноги, на руках за спиной защелкнулись наручники, глаза мне завязали, потом локти свели вме­сте и стянули ремнем.
- Боже мой! Как же так?
- Вот так, Виолка, вот так!
- А потом?
- Потом меня куда то потащили, а я до сих пор не мог понять что происходит. Кто-то ударил меня по го­лове и я очнулся уже в каком-то подвале привязанный к стулу. Голова была как в тумане. Пока я прихо­дил в себя ко мне кто-то подошел, так бесшумно...
- Андрей?! - воскликнула я и привстала, посмотрела в его глаза, а в них застыла ужасная боль и страх.
- Прости, просто это было так страшно! Бесшумно подошли, резиновую дубинку под подбородок и при­давили так сильно, что мне показалось, что кости сломались, не говоря уже о том, что дышать я не мог. Я только простонал и едва услышал, как мама кричит из трубки: «Я сделаю все, что вы хотите!». Ну а потом горло сдавило еще сильнее и я подумал, что уже умираю, потому что в голове замелькали карти­ны детства, потом школьные годы, как будто кто-то прокручивал всю мою жизнь как кинопленку.
 - Господи! Любимый мой! Как же так?
- Да, я тоже в восемнадцать лет не думал, что так бывает! Последнее, что я видел — твое лицо! Ты плакала! И я понял, что у меня нет выбора — только потерять тебя, а жить без тебя для меня все рав­но что умереть! Поэтому, когда меня поместили в СИЗО, я уже принял решение, и попытался вздер­нуться спустя пять месяцев заключения! Врачи спасли, откачали. Ну а потом меня практически сразу отпустили, как сказали, потому что заявление забрали. Когда я хотел к тебе вернуться, все выяснить, мне сказали, что ты умерла! Что твое сердце навсегда остановилось! А тут повестка, десантные вой­ска, и привет, родная армия!
- Когда это произошло?
- Что именно?
- Когда ты это сделал и когда тебе сказали, что я умерла?
- Это было в конце октября.
- А ведь тогда тебе не солгали!
- Ну, да, заявление твой отец забрал, он мне сам об этом сказал. Сказал еще что все равно не дал бы ему ход, что ему просто нужно было, чтобы я исчез из твоей жизни. И добил меня тем, что сказал, что ты умерла, и ему не за что больше со мной бороться, а моим наказанием будет то, что я буду жить с мыслью о том, что «убил» тебя.
- Я на самом деле тогда умерла, он сказал тебе правду!
- Как?
- Мое сердце остановилось на шестом месяце беременности, как раз в конце октября, а дальнейшая беременность проходила под аппаратами искуственного поддержания жизни. Никто не мог даже поду­мать, что я буду жить. Я была как инкубатор, и никто не ожидал, что я вернусь к жизни спустя три меся­ца, как только мои дети появятся на свет! Это было чудом! Вот так!
- Дети?
- Да? Разве ты не видел Васю?
- Васю видел.
- Ты видел Васютку, а не Васю! Вася — это Василиса! Они двойняшки! Так получилось, что их оказа­лось двое!
- Боже мой! Я дважды папа!
- Да! Только дети об этом не знают, и в этом моя вина! Я не могу сказать им правду — он мне не позво­лит! Хотя он практически не проводит с ними время — он не любит детей, они ему не нужны. Если и нужны, то разве что для того, чтобы удерживать меня рядом!!! У них нет настоящего папы!
- Я обещаю тебе, я украду тебя, заберу у него, и у наших детей будет настоящий папа! Ты мне веришь? - спросил он, опустившись передо мной на колени.
- Верю! - сказала я, обхватив его лицо ладонями и он заманил меня в страстный и нежный поцелуй - Но я очень боюсь, очень!!!
- Не бойся ничего, любимая моя! Я с тобой! Я всегда буду с тобой! Всегда!!!

Глава 11

Словно взрыв прозвучал звонок телефона, который становился с каждой секундой будто бы на­стойчивее. Я знала, звонит ОН — человек, на долгие годы превративший жизнь мою и жизнь моих де­тей в кошмар, которому не видно конца. Андрей так сильно сжал кулак, когда я взглянула сначала на дисплей своего смартфона, потом в родные глаза с испугом.
- Да, слушаю! - сказала я, стараясь говорить так, чтобы голос не дрожал, хотя сердце в груди билось так сильно, что казалось кто-то кулаком прошибает мне дыру в груди.
- Дорогая! Могу я поинтересоваться, где ты и когда тебя ждать домой?
- Я же тебя предупредила, где я буду! Я скоро приеду! - как можно спокойнее постаралась сказать я — Конечно, Диночка! Извини, не могу говорить, мне нужны свободные руки!
- Хорошо! Я заеду за детьми?
- Я сама заеду за ними.
- Ты уверена, что успеешь?
- Уверена! - сказала я так громко, словно передо мной стоял муженек и держал моих детей под дулом пистолета — Еще десять минут, и я выезжаю. Буду как раз вовремя.
- Хорошо! Тогда я еду сразу домой?
- Да. Встретимся дома. Давай, пока!
- До встречи дома, солнышко!
- До встречи! - сказала я и поспешила отключить соединение.
- Поедешь к нему? - спросил Андрей, сильно сжимая в своей руке мою руку.
- Да! У меня пока нет выбора, пойми, любимый мой! Андрюшенька! Дай мне время, я прошу тебя!
- Да, я понимаю! Просто я очень сильно тебя люблю!
- Я тоже очень сильно тебя люблю! Андрей.
- Что?
- Мне... мне больно!
- Черт! Прости! Прости, родная моя! Прости! - говорил он, разжав ладонь, и стал взахлеб целовать мои руки — Прости!
- Это ты меня прости!
- За что?
- За все! - сказала я, обхватив его щеки ладонями, поцеловала его сначала в один, потом в другой ви­сок — Мне надо идти!
- Да, я понимаю! Когда я снова тебя увижу? - спросил он, когда я уже стояла в дверях.
- Я дам тебе знак! Обещаю, это будет очень скоро! Я не смогу долго без тебя! Я очень тебя люблю!
- И я тебя!!! - сказал он, и я стремительно вышла, стараясь не смотреть назад, понимая, что не выдер­жу этого расставания, ведь неизвестно, когда мы сможем увидеться вновь.
 ***
Прошло полтора месяца с того дня, как мы с Андреем встретились в ТРЦ, и ни на день, ни на минуту, ни на секунду меня не покидала мысль о том, что от мужа-садиста нужно уходить. Единствен­ное, что меня останавливало это страх за детей, за собственную жизнь и жизнь любимого человека, с которым я стала встречаться под невероятным предлогом посещения фитнесс-клуба, где работает моя Диночка.
Я понимала, что в то время, пока мы с Андреем, отдаваясь друг другу, проводим вместе время на съемной квартире в доме, где находится фитнесс-клуб, Дина подвергается страшной угрозе – Кар­пинский в любое время может нагрянуть в клуб за мной или послать кого-то из своих «охранников» и, не обнаружив  там, устроить черт знает что. Слава богу, уже месяц нам удается оставаться в тени, и это все больше пугало.
 - Виолочка, родная! – обратился ко мне Андрей, когда моя голова вместе с рукой, лежали на его груди, на двуспальной кровати, застеленной мягким белым постельным бельем, и голос любимого звучал в этот момент как-то тревожно.
 - Что? – спросила я, проводя кончиками пальцев по его телу.
 - Я хочу с тобой серьезно поговорить.
 - О чем? – спросила я, привстав в испуге, и зачем-то прикрыла грудь легким одеялом.
- Вот об этом! – сказал, тяжело вздохнув, Андрей и провел ладонью по моему плечу, с которого уже практически сошел большой синяк, полученный мной, когда Карпинский в очередной раз приревновал меня к, совершенно незнакомому мне, мужчине, крутившемуся рядом на банкете, посвященном пре­мьере мюзикла — Что это? Почему ты мне никогда не говорила, что он тебя бьет?
- Это я сама! Я сама ударилась. - сказала я, виновато опустив глаза на простыню.
- Зачем ты мне врешь?
- Я не хотела тебе это говорить!
- Почему? - еще настойчивее спросил Андрей и, привстав, опустил руку на мое плечо.
- Потому что я боюсь за тебя!
- Потому что я не смогу оставить это просто так?!
- Да!!! - сказала я, и слеза невольно покатилась по моей щеке.
Андрей поцеловал это самое место и обнял за плечи со спины. Он так нерешительно прижимал меня к себе, словно боялся сделать больно, целовал мои плечи, а я слышала его тревожное дыхание и сама чувствовала, что на душе слишком тревожно, чтобы быть окончательно счастливой от того, что ОН СО МНОЙ.
 - Андрей, я…
 - Родная! Так не может вечно продолжаться, ты сама понимаешь! Его нужно остановить!
 - Я понимаю, но мне очень страшно!
 - Чего ты боишься? Этого ублюдка самонадеянного? – спросил он, а по моим щекам еще сильнее по­катились слезы – Ведь я с тобой! Я могу и хочу сделать все, чтобы ты и наши ребята были в безопас­ности! Я не могу себе позволить оставить все, как есть! Я не могу и не стану делить с ним тебя и соб­ственных детей!
 - Я знаю, я понимаю, но он очень страшный человек, Андрюш, любимый мой! Я не знаю, как уйти от него… живой!
 - Родная моя, у меня есть возможность спрятать тебя и детей так, чтобы никто не нашел. Он должен ответить за это! – сказал он, проведя ладонью по моему плечу, и отстранив руку от меня, изо всех сил сжал кулак и ударил им воздух – Я не могу это просто так оставить и не оставлю! Может, мне еще поз­волить ему и дальше причинять тебе боль, а?
 - Нет-нет, конечно, нет! Я понимаю, что ты не можешь себе этого позволить…
 - Тогда я считаю, что не имеет больше смысла тянуть время! Я увезу тебя, клянусь, а потом я сделаю все возможное и невозможное, но он ответит за все, что с тобой сделал!
 - Любимый мой! – сказала я и начала покрывать его лицо поцелуями, а он начал тоже целовать мое лицо.
 - Все будет хорошо, не бойся! Я тебе обещаю, все будет хорошо!
 - Если бы ты знал, как я люблю тебя!
 - Я знаю!
 - И как я боюсь снова тебя потерять!
 - Ты меня не потеряешь, я тебе клянусь! И себе не позволю тебя потерять! Ты меня поняла? – спросил он, обхватив мое лицо своими ладонями, и заглянул в глаза своими, затягивающими в свой омут, как в бездонное море, глазами.
 - Поняла! – полушепотом сказала я, смотря в его глаза с надеждой, и провела рукой по небольшому шраму на плече, который появился у него в шестнадцать лет, когда он вместе с друзьями, с которыми ехал на пикник, попал в аварию.
Вообще жизнь Андрея никогда особо не баловала: когда ему было шесть лет, вместе с родите­лями он попал в аварию, в которой его отец получил тяжелую травму позвоночника и долго боролся с этим недугом, но встать так и не смог – остался прикованным к инвалидному креслу. Хотя мужчина и не унывал в своей борьбе с недугом, наступил тот момент, когда он потерял веру в то, что все изменится к лучшему, и начал угасать буквально на глазах. Уже через два года, когда Андрею исполнилось пятна­дцать лет, Владимира Васильевича не стало – его сердце остановилось внезапно, без всякой причины, без всяких видимых причин. Умер мужчина, которому на тот момент было всего неполных сорок  четыре года, прямо на руках Андрея, когда мама его была на работе в ночную смену. Она, как обычно вернулась наутро домой, и застала там плачущего на кухне взрослого сына, который буквально за час до ее возвращения проводил, уже поздно приехавших, медиков. У женщины в этот же вечер случился инсульт, и еще полгода Андрей потратил на то, чтобы поставить на ноги мать и помогать ему было со­вершенно некому — он остался один на один со своей бедой. К счастью, мама Андрея быстро оправи­лась и вскоре последствия инсульта уже не давали о себе знать.
Только радость от этого была недолгой — случилась та самая авария, после которой Андрей потерял одного из своих лучших друзей, который был за рулем. Невеста того парня осталась инвали­дом, а сам Андрей сломал ногу и получил перелом ключицы. Он довольно быстро пришел в норму – все переломы срослись, и даже не напоминали о себе уже через год, в тот период, когда мы начали встречаться. Конечно, обо всем этом я узнала не сразу – Андрей не спешил рассказывать обо всех этих событиях, дабы не шокировать меня или просто не напоминать себе лишний раз о самом страш­ном периоде своей жизни.
 - Что случилось? Родная! Ты меня слышишь?
 - А, что?
 - Что случилось?
 - Ничего! Просто...
 - Просто, что?
 - Мне пора! – сказала я, утерев случайную слезинку в уголке глаза.
 - К нему? Опять?! – тяжело вздохнув, сказал Андрей, неожиданно убрал свою руку с моего плеча и, отойдя к окну, открыл форточку и закурил.
 - Ты куришь? – с опаской спросила я, взглянув на него сквозь виновато опущенные ресницы.
 - Да, – сказал он, даже не обернувшись ко мне, словно всем своим видом говорил мне: «Не твое это дело!», а я видела разочарование не только по его лицу, но и по всему телу, когда он вполоборота сто­ял и даже не бросал взгляда в мою сторону.
Я вскочила с кровати, начала одеваться, утирая слезы на лице. Андрей, вздыхая, молчал, но когда я уже натянула и застегнула эти дурацкие (купленные Карпинским) черные сапоги-чулки до коле­на на шпильках и, перекинув через руку пальто с меховым воротником, направилась к выходу, он стре­мительно подошел ко мне и со спины обнял за плечи, как можно крепче стараясь прижать к себе.
 - Зачем ты со мной так?
 - Я же люблю тебя, дурочка! – сказал он, повернув меня к себе лицом, но рук не разжал – Я просто больше не могу представлять себе, как он прикасается к тебе, как он...
 - Прошу тебя, не надо! – сказала я, закрыв его рот ладонью, после чего провела ладонью по его щеке – Мне нужно время! Ты же понимаешь, что я не могу просто так от него уйти! Мне нужно обезопасить детей!
 - Понимаю! – сказал он, обхватив мои щеки ладонями – Только давай, это я возьму на себя! У меня есть один план!
 - Какой план?
 - Думаю, хороший, но надо все продумать лучше. Как только буду уверен, что все пройдет как надо, я тебе дам сигнал, хорошо?
 - Хорошо!
 - Я тебе обещаю, ребята будут в безопасности! – сказал Андрей, заметив растерянность на моем лице, хотя я готова была доверять ему как самой себе всегда, а сейчас тем более.
 - Я знаю! Родной ты мой! – сказала я, поцеловала его, как будто в последний раз в жизни – Мне пора, правда!
 - Понимаю! Я люблю тебя!
 - И я тебя очень люблю! – сказала я и буквально выбежала за дверь, с трудом сдерживая свои реаль­ные эмоции.
***
 - Диночка, родная! Ну, как тут дела? – спросила я подругу, которая только закончила свое занятие и переодевалась в своем кабинете, куда я буквально забежала запыхавшаяся, как после долгой пробеж­ки.
 - Пока тихо, слава богу! Ой, солнце, боюсь я за тебя! – сказала Дина, собравшая свои шикарные вол­нистые волосы в хвост на макушке, закрепила прическу резинкой и заглянула в мои испуганные глаза.
 - Прости, я понимаю, что не должна, да просто не имею права подвергать тебя опасности, но у меня просто нет другого выхода! Я ЛЮБЛЮ ЕГО БОЛЬШЕ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ! Я просто не могу себе позволить снова его потерять!
 - Родная ты моя! – сказала Дина, села на стул рядом со мной, подогнув ногу под себя, и обняла за пле­чо.
 - Прости меня, Динка, но мне так страшно!
 - Держись, родная! Чем могу, помогу!
 - Динка-Динка, девочка ты моя, я так не хочу подвергать тебя опасности!
 - Ладно тебе, расслабься! Ничего он не сделает твой муженек! Я уверена твой Андрей ни за что не даст тебя в обиду!
 - Да! – вздохнув, сказала я, вспоминая при этом, как Андрей смотрел на меня в тот момент, когда я уходила.
 - Слушай, давай-ка мы с тобой знаешь что сделаем...
 - Что?
 - Попьем чаю! У меня печенюшки есть вкусненькие! Девчонки мои мне подарили.
 - А давай! – обрадовано сказала я.
Пока Динка наливала нам чай из кулера, стоящего в углу ее небольшого кабинета, я со страхом проверяла свой телефон на наличие пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений.
 - Ой, Динка, если бы ты знала, как я устала!
 - Понимаю! Как долго планируешь на два фронта жить? Ведь это, и правда, очень рискованно! Это ведь только пока твой цербер ни о чем не догадывается!
 - Да, понимаю я! Если он узнает, он просто убьет меня и Андрея, и детей не пожалеет! Только не могу поступить иначе, пока не буду полностью уверена в безопасности хотя бы наших детей!
 - Понимаю! Ты печенюшки-то ешь? А-то вон худая какая! – сказала Динка, стараясь меня подбодрить и забавно откусила кусочек печенья, оставив в уголке рта крошку от него.
 - Кто из нас худее еще?! – усмехнувшись, сказала я, и Динка тоже усмехнулась.
Дина с первого момента нашего знакомства впечатляла меня своей жизнерадостностью и способностью с юмором и легкостью относиться ко всему, что в жизни происходит. Мне таких способно­стей хватало только в младшем школьном возрасте, а потом я перестала так легко относиться к жизни и над всеми происходящими событиями стала слишком серьезно и часто задумываться.
 - Спасибо тебе, Динка!
 - Ну что ты? А для чего же еще нужны друзья, если не выручать в трудной ситуации и делить и боль, и радость пополам?
 - Ой, Динка, как же хорошо, что ты у меня есть! – сказала я, и мы с подругой обменялись улыбками, и в это же время телефон в сумочке запел мелодию, от которой у меня мгновенно даже душа ушла в пятки – Извини! Алло!
 - Виолочка, скажи мне, пожалуйста, где ты?
 - Я? Я в клубе.
 - А что у вас еще не закончилось занятие?
 - Закончилось? – едва не заикнувшись, сказала я – Мы с Диной чай пьем.
 - Да? Как мило! Мне бы тоже хотелось попить с тобой чай... дома.
 - Я скоро поеду домой.
 - Виолочка, ты меня не поняла – я уже приехал, жду тебя около входа! Ты же у меня такая понимаю­щая, дорогая!
 - Хорошо, через минуту буду! - сказала я, как отрезала и даже закусила губу от негодования.
 - Я тебя жду, – вкрадчивым голосом сказал Карпинский – Дорогая!
Глядя на мое лицо, Дина даже перестала улыбаться и отставила в сторону кружку с чаем. Я без слов извинилась перед подругой и, отключив телефонное соединение, встала.
 - Ну, я пойду?
 - Понимаю! Опять!
 - Господи, ну когда же это все закончится?
 - Виолочка, хорошая ты моя! Я уверена, скоро все решится!
 - Ладно, я пойду?
 - Пока, солнце мое!
 - Пока! – сказала я грустно, прихватив пакет со спортивной одеждой, в которой специально Дина про­водила занятие, дабы я не вызвала подозрений, если вдруг Карпинский решит проверить мои вещи.
Специально для этого я подарила Дине такой же, как у меня парфюм и дезодорант, что подска­зала мне сама подруга.

Я увидела его, стоящего в своей привычной наглой позе, около машины. Вид у него был такой, словно он хозяин всего мира, а мне хотелось если не провалиться сквозь землю, то убежать со всех ног как можно дальше.
- Какая ты у меня понимающая! - сказал он, стараясь как можно крепче обнять меня за талию.
- Андрей, я страшно устала! Может домой поедем? - спросила я, нерешительно опустив ладонь на пле­чо Карпинского, а сама чувствовала, как сгораю не столько от стыда перед муженьком-садистом, сколь­ко от вины перед Андреем, укоризненный взгляд которого я снова представила себе, стоило опустить веки в момент поцелуя муженька.
- Конечно, поедем! - сказал он и потянулся своими губами к моим губам, и тут же начал целовать, а я чувствовала себя в этот момент буквально обливающейся помоями из огромного ведра.
Я откинулась на спинку сидения, опустила голову на подголовник и на несколько секунд закры­ла глаза, когда дверца машины едва слышно закрылась за мной. Карпинский уже через несколько се­кунд оказался на сидении за рулем, взялся за руль и начал заводить машину, удовлетворенно косясь на меня.
 - Как прошло занятие?
 - Хорошо! Устала! Все мышцы потянули как следует!
 - Хорошо! Твой папа звонил.
 - Тебе?
 - Да. А что в этом такого?
 - Да ничего. Обычно он мне звонит. И что же он говорил?
- Пригласил нас в воскресенье на благотворительный вечер, который организовывают наши партнеры. Будет отличный концерт, потом банкет. Твой папа будет очень рад видеть дочку с семьей. Ведь он так редко тебя видит в последнее время!
 - Хорошо! - сказала я, вздохнув, и снова закрыла глаза.
Карпинский молчал. Мне тоже не хотелось ничего говорить и даже руки начали предательски немного подрагивать.
 - Что с тобой?
 - Со мной? А что со мной?
 - Ты что, замерзла?
 - Да как-то прохладно немного. Кондиционер что-ли сбавь!
 - Конечно. Извини! Думал тебе наоборот свежести хочется!
- Уже хватило. - сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее и не вызвал бурной реакции у Карпинского.
Он же слегка сконфузился, качнул головой и продолжил вести машину в сторону дома. Трасса пестрила огнями встречных и попутных машин, уличных фонарей и рекламных баннеров, а я все силь­нее чувствовала, как страх пробирает меня буквально до костей. Я старалась этого не показывать и один бог может знать, каких сил мне это стоило.
- Виолетта, да что с тобой? Ты случайно не заболела?
- Я? Нет! С чего ты взял?
- Просто ты бледная и дрожишь немного. Или мне показалось?
- Не знаю! - пожав плечами, сказала я — Наверное, показалось.
- Ну, ладно, если так! - как-то странно сказал Карпинский, словно уже в своем больном мозгу начал при­думывать какие-то причины моего «не совсем здорового» вида — Но бледность твоя мне не нравится! Надо бы обратиться к врачу.
- Хорошо, если ты настаиваешь! Обращусь.
- Виолетточка.
- Что еще?
- Тебе не кажется, что тебе нужен отпуск? Ты себя не жалеешь!
- Мне, отпуск? Не кажется! Не нужен мне никакой отпуск — у меня полно сил!
- Да? Ну, что ж... не буду настаивать! - сказал он, как мне показалось, уже слегка раздраженно и качнул головой, а я готова была провалиться сквозь землю и саму себя проклясть за неосторожные и даже опасно смелые высказывания.
- Андрей, правда, я хорошо себя чувствую! - сказала я, стараясь смягчить напряженную обстановку, ко­торая уже начала сквозить по его голове, по его скулам, по всему его лицу и по моим венам — Просто сегодня был очень насыщенный день — столько всего!
- Да? И чего же?
- Репетиция была очень серьезная, тренировка обстоятельная, а еще мне сегодня самой пришлось утром вести детей в школу, ты же знаешь!
- Знаю! Я же тебе обещал, что завтра же замену водителю я найду. И я свое слово сдержал!
- Отлично! - сказала я, стараясь улыбнуться как можно естественнее — Я знала, что у тебя все полу­чится!
Он блаженно улыбнулся и, кажется, даже сменил твердость и подозрительность на спокой­ствие.
- А вообще я очень соскучился по тебе! Как я прилетел из этого Лондона, так мы и не были наедине по-человечески! Все дела-дела, переговоры, совещания, у тебя репетиции, спектакли, тренировки! - ска­зал он, намекая на близость, и мне даже стало немного тошно.
Андрюшка был прав — не только у него уже нет моральных сил осознавать, что мне придется лечь в постель с этим страшным человеком и отдать ему себя, как будто я по-настоящему любящая жена.
- Да, так получается! - сказала я растроено, и, слава богу, Карпинский решил, что это расстройство то же, что у него.

Как только мы переступили порог дома, мне сразу стало немного не по себе от «романтическо­го» полумрака, царившего в доме. Да, я должна была догадаться, что дети, скорее всего уже спят, если только муженек не отослал их к моей бабушке.
- А что это? - спросила я, оглядевшись кругом, в то время, как Карпинский помогал мне снимать пальто.
Касаясь ладонями моих рук, он медленно стянул с меня верхнюю одежду.
- Это мой маленький сюрприз для тебя! - гордясь и любуясь собой, сказал Карпинский.
- Неожиданно! - стараясь собраться с духом, сказала я.
- Предлагаю сначала пройти в зал?
- Может, я сначала переоденусь?
- Ты прекрасно выглядишь, дорогая!
- Как скажешь! - сказала я, стараясь выглядеть менее растерянной.
Посреди комнаты на журнальном столике из матового стекла с рисунком, стояла ваза с белыми розами, за жженые небольшие свечи, ваза с фруктами, две тарелки на салфетках, приборы и блюдо, накрытое крышкой.
- Андрей, я...
- Пожалуйста, не говори ничего! - сказал он, обняв меня слегка за плечи со спины, словно думал, что я развернусь и попытаюсь уйти - Я просто хотел сделать для тебя сюрприз! Тебе не нравится?
- Нравится! Я просто не ожидала!
- Значит, я не зря старался — сюрприз удался!?
- Удался! - вздохнув, сказала я и посмотрела в его глаза, хотя меня мгновенно внутренне тряхнуло.
- Дорогая, да ты вся дрожишь! - сказал он, повернув меня а плечи к себе лицом — Что с тобой?
- Со мной? Со мной все в порядке! Просто сквозит где-то!
- Прости! Я просто сказал Марианне Сергеевне, чтобы проветрила комнату. Я закрою!
«Что с ним сегодня?» - спросила я сама себя, ведь меня всегда пугало, когда муж становился чересчур заботливым. Если раньше я старалась просто мириться с его перепадами настроения и при­нимать и заботу, и боль, которую он мне причинял, то сегодня мне это окончательно стало противно и страшно. Я бы все отдала за то, чтобы сейчас мой Андрей, мой любимый Андрей, оказался рядом и смог бы забрать меня из этой золотой клетки!
- Прошу! - сказал Карпинский, жестом приглашая меня присесть.
- Прямо на ковер?
- А почему нет? Это же так романтично!
- Да, конечно.
- Пусть это будет нашей маленькой традицией?
- Согласна! - сказала я, когда он положил на пол маленькую подушку, видимо, чтобы я нее села.
Когда он закрыл на защелку дверь, мне еще сильнее стало не по себе — судя по всему сейчас начнется какая дурацкая любовная игра, и муженек не собирается выпускать меня из комнаты.
- Прошу! - сказал он, протягивая мне бокал с красным вином, а я поджала ноги ближе к себе, поправляя волосы, стараясь тем самым скрыть свой страх и неприятное волнение.
- Спасибо! - сказала я, приняв бокал — За что предлагаешь выпить?
- За тебя! За МОЮ потрясающе красивую, умную, понимающую, самую лучшую СУПРУГУ!
- Спасибо! - сказала я немного растеряно и сделала совсем крошечный глоток вина, и мне даже показа­лось, что мои зубы стукнули о бокал, а он удовлетворенно улыбнулся, сел рядом со мной и опустил руку на мою ногу.
Его рука начала медленно двигаться по моей ноге до самого края подола юбки-солнца, которую сшила для меня бабушка совсем недавно. Он видимо заметил испуг в моем лице, но вопреки моим ожиданиям, не стал настойчивее, а замер и, несколько секунд непрерывно посмотрев на меня, словно изучал все мои черты лица так досконально, чтобы найти в нем какой-нибудь изъян.
- Что? Почему ты так на меня смотришь? - спросила я, чувствуя, как внутри все дрожит и сковывается холодом.
- Как?
- Страшно! - нерешительно сказала я, слегка опустив глаза к собственным коленям.
- Страшно? Ты что меня боишься?
- Да!
- Меня, собственного мужа, ты боишься? - спросил он меня, и мне даже показалось, что в его глазах мелькнула искорка ярости, готовой перерасти в бешенство.
- Просто ты так на меня смотрел...
- Прости, дорогая, не хотел тебя напугать! Я просто не понимаю, почему ты такая странная сегодня, как будто тебя кто-то запугал. Что-то случилось?
- Нет-нет! Все в порядке! Просто устала очень — день был трудный.
- Ну, у меня он тоже был непростой... вот поэтому я и предлагаю тебе расслабиться и провести время вдвоем в спокойной домашней обстановке.
- Да, я понимаю! Давай попробуем...
- Вот и прекрасно! За это и предлагаю выпить второй тост — за этот прекрасный спокойный семейный вечер, которые, надеюсь, станут нашей доброй СЕМЕЙНОЙ традицией!
- Конечно! - сказала я, глубоко вздохнув и приняла бокал из его руки, стараясь сделать это так, чтобы при этом она не дрожала, как лист на ветру.
Я сделала глоток, и бокал, что оказался пустым в моей руке, я опустила на пол, а муженек в это время смотрел на меня явно возбужденным взглядом, буквально пожирающим меня, как хищник жерт­ву.
- Ну, а теперь третий тост, и обязательно ЗА ЛЮБОВЬ! На брудершафт!
- Хорошо! - сказала я, и мне показалось, что я сейчас напрочь перепутаю руки и разолью все вино по полу и собственной юбке, но все же смогла удержать его.
Как только вино в бокале растворилось, а моя рука на несколько секунд зависла в воздухе, ды­хание будто оборвалось, сердце на несколько мгновений замерло в груди, рука мужа обхватила мою талию, а его губы коснулись моих губ и начали затягивать в жадный, почти хищный, поцелуй. От страха и отвращения я не могла даже пошевелиться, да и три бокала вина на голодный желудок мгновенно ударили в голову, которая стала слегка затуманенной.
- Андрей, я...
- Что такое, малыш? - спросил он полушепотом, продолжая меня целовать.
- Воздуха... не хватает!
- Расслабься! Все будет как в сказке! Я тебе обещаю! - вкрадчиво сказал Карпинский, а его ладонь лег­ла на мою шею и сползла на плечо.
Когда его вторая рука легла на другое мое плечо, я вынуждена была лечь на пол под легким на­пором, и он тут же навис надо мной, буквально раздевая глазами. Когда он одной рукой взял меня за указательные пальцы обеих рук, которые чуть притянул к себе, а другой залез во внутренний карман своего пиджака, я дышала так, словно только что пробежала несколько километров в быстром темпе. Я смотрела на него как маленький испуганный зверек, понимающий, что он хищника ему не убежать.
- Все будет хорошо! - сказал он и вытащил из кармана отрезок обычной бельевой веревки, и тут я окон­чательно поняла, что он начал со мной свою излюбленную дурацкую секс-игру.
Веревка легко обвилась вокруг моих запястий, а мой муженек расплылся в довольной улыбке. Он отвел мои связанные руки наверх за голову и еще сильнее склонился надо мной, начав покрывать поцелуями шею и лицо. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его хищных глаз, и никто в этот момент не мог знать, как дрожали в эти минуты все мои внутренности, какой сильный холод пронизывал меня на­сквозь. Я не могла ни шевелиться, ни звуков издавать, только закрыла глаза, чтобы не смотреть в гла­за муженьку и свой собственный позор не видеть, будто так можно было оправдать саму себя в соб­ственных глазах и в глазах Андрея, который не видит, но точно знает, что это происходит и может себе представить, как его женщиной, как игрушкой, пользуется другой человек.

Глава 12

- Ну, что ж, Николай Александрович, мы поедем! - сказал Карпинский, так сильно обняв меня за талию, что мне показалось, что он хочет сломать мне кости.
- Ну, поезжайте! Спасибо, что приехали!
- Всегда рады!
- Дочка, дай-ка я тебя обниму!
- Конечно! Была рада тебя видеть, папочка! Увидимся.
- Конечно. - сказал папа, и, пожав ему руку, Карпинский повел меня к выходу.
- Ты что озверел? Мне больно! - крикнула я, как только он затолкнул меня в машину.
- Не смей открывать рот! - крикнул он и неожиданно ударил меня по лицу, и моя голова пролетела до самого стекла дверцы.
На несколько секунд перед моими глазами расстелился туман, а в голове будто заработала дрель.
- Молчи! Как тебе не стыдно? Ты ж вела себя как шалава!
- О чем ты говоришь? - морщась и прижимая руку к голове, спросила я.
- Я сказал, заткнись!
Всю дорогу он молчал, изо всех сил сжимая руль, а у меня при этом тряслись все внутренности, и я только молилась, чтобы это было заметно только мне.
- Андрей...
- Молчи! - проскрипел он сквозь зубы, и я даже на несколько секунд перестала дышать от «металличе­ского» звучания его голоса.
С этого момента до самого конца пути, в течение которого я с ужасом всматривалась в бегущую в темноте трассу, в машине висела гробовая угрожающая тишина. Хотя в машине было очень тепло, я от внутреннего душевного озноба начала кутаться в свой меховой жилет.
Когда машина остановилась, я почувствовала, что у меня в один момент ноги стали ватными и отказались слушаться. Даже когда Карпинский рывком открыл дверцу автомобиля, молча своим скре­жетом сжатых зубов давая мне понять, что я должна выйти. Я потупив взгляд, почувствовала, как меня начало потряхивать все сильнее. Несколько секунд, то сжимая, то разжимая кулак, муженек смотрел на меня сверлящим звериным взглядом, после чего, видимо, не вытерпев, схватил меня под локоть и буквально выволок меня из машины, как мешок с мусором.
- Мне больно! Ты что делаешь?
- Заткнись!!!
- Андрей, да что с тобой? Я ничего плохого не сделала!
- Не сделала??? Ты же вела себя как последняя дрянь!
- Андрей, да о чем ты говоришь? Я прошу тебя, успокойся! Ты ведешь себя, как зверь какой-то!
После внезапного удара наотмашь тяжелой рукой по лицу, я несколько секунд оставалась в сту­поре, как будто вне времени — пыталась понять, что произошло. Только по тому, как вдруг сильно обо­жгло все лицо, я осознала, что муж ударил меня и едва не снес мне пол лица. Как только я приоткрыла рот, желая сказать что-нибудь «в свою защиту», второй удар наотмашь по лицу мгновенно уронил меня, как бревно, на пол. Мало того, что у меня безумно жгло все лицо, я поняла, что подвернула ногу на этих мерзких шпильках, сильно ударилась бедром об землю и обо что-то оцарапала руки. Пока я морщилась от боли, Карпинский схватил меня под руку и потащил в дом. Когда он проволок меня по лестнице у входа в дом, на которой на подвернутой ноге я дважды падала и сбила еще и колени, я на­чала хныкать, но он, будто не слыша моих слез совсем, швырнул меня, как вещь, на пол гостиной и тут же заметался по комнате взад вперед.
- Андрей, да что случилось? В чем я перед тобой виновата? - утирая локтем слезы с лица, спросила я и заметила грязь на своей руке от локтя до запястья, от чего еще громче заныла — чувствовала я себя в этот момент, как побитая собака.
Он только стиснул зубы, сжал и разжал кулак и я даже не успела заметить, как в мою сторону полетела большая ваза, стоящая у входа в дом. Она со звоном и треском разбилась об стену за моим плечом (голову отклонить и припечататься щекой к ковру, я к счастью, успела) и пара осколков, как я поняла, прилетели мне в спину и в плечо и оставили приличные царапины. Вставая, я заметила, что и с внешней стороны запястья меня полоснуло стекло от вазы — кровь потекла по руке, обрисовывая на ней волнистую линию, словно длинный витой браслет. Я от ужаса открыла рот и, взглянув на Кар­пинского, которому, казалось, уже нравится видеть меня побитую и «изрезанную», не обращая внима­ния на боль и кровь, падающую на платье, стянула с ног эти чертовы туфли, швырнула их в сторону. Туфли приземлились прямо у ног Карпинского, который дикими глазами глянул на меня, а  я подскочила с места, как ошпаренная, и побежала вверх по лестнице на второй этаж.
 - Виолетта! - крикнул он, как только я побежала.
Подвернутая нога не давала мне бежать нормально, поэтому муженек настиг меня на подходе к ванной комнате, как мне показалось, всего за пару шагов.
- Виолетта! Я просил тебя так со мной не поступать? - спросил он, сильно схватив меня за плечи, но у меня будто язык занемел — Просил???
- Просил! - сквозь слезы, прошептала я прерывающимся голосом — Андрей, пожалуйста, не надо, мне больно! За что ты так со мной?
- А со мной? Со мной так можно поступать?
- Андрей, я ничего не сделала плохого! Мы... мы просто... разговаривали! Просто приятное общение! Это просто мой коллега! Я не понимаю, не понимаю, за что ты так со мной? Мы, мы — заикаясь, гово­рила я — просто разговаривали! Ты же все время был рядом!
- Ты же откровенно со всеми кокетничала!
- Да что ты несешь? Это просто общение!
- Просто общение?!
- Андрей отпусти меня! Я так больше не могу!
- Что?
- Отпусти меня! Пожалуйста! Я не могу больше так жить! - взмолилась я, понимая, что зря это говорю, но моральных сил больше не оказалось, чтобы все держать в себе — Я не люблю тебя! Отпусти меня, я прошу тебя! Я не вещь!
- Не смей больше так говорить! - крикнул он и наотмашь ударил меня снова по лицу один раз, после чего я вырвалась от него, но от второй раз ударил меня по лицу, и я слишком поздно поняла, что моя нога соскользнула на ступеньке и я задом полетела вниз с лестницы кубарем, чувствуя, как едва не ло­маются кости у меня внутри.
С этого момента мое сознание погрузилось в яму на неизвестное количество времени. Очну­лась я лежащей на полу возле лестницы, голова, которую я попыталась поднять, оказалась тяжелой, в боку появилась режущая боль. Попытавшись встать, я от боли застонала, как раненый зверь и, судя по тому, что на мой крик никто не ответил, дом был пуст. Нужно было во что бы то ни стало выбраться от­сюда или хотя бы дать кому-нибудь сигнал, что происходит у нас в доме.
Где-то совсем близко зазвенел мобильный телефон, и я, применив чудовищную силу через боль, привстала и нашла, что звонил он недалеко от меня — видимо, вылетел из сумки, когда Кар­пинский кидал меня по сторонам.
- А! Алло!
- Виолетта? Виолетта, что у тебя с голосом?
- Ба, мне нужна помощь!
- Господи, что случилось, что с тобой, солнышко?
- Ба, звони в скорую и в полицию! И детей, детей никуда не отпускай!
- Виолочка! Но приезжал Андрюша Володарский, сказал, что ты сказала ему детей забрать. Я что-то не то сделала?
- Нет! Слава богу! Все правильно, ба! Господи, как же больно!
- Виолочка! Господи, девочка моя!
- Ба, мне очень плохо! Я даже встать не могу! - сказала я, а слезы по­текли по опухающему лицу - Он убьет меня! Пожалуйста, помоги мне, скорее!
Я снова упала на пол, и мир перед моими глазами растворился.
- Господи, девочка моя! Забирайте-забирайте скорее! - слышала я голос бабушки, словно из тумана — Не смей, не смей к ней подходить! Я тебя в тюрьму посажу, садист!
- Это случайно вышло, Марианна Сергеевна!
- Знаю я твою случайность! Не подходи к ней! Девочка моя, как же так?
Я еще слышала голоса, но уже понимала, что сознание теряю. Все тело казалось будто совсем чужим и все внутренности ныли от боли. По моим щекам покатились слезы от боли и счастья, что на этом нашей «семейке»придет конец. Потом мне снился сон, и был он какой-то добрый, хотя я даже не помню, что мне снилось.
- Как она, скажите, доктор? - спросил мужской голос, который, казалось, я слышу во сне.
- Состояние стабильное, опасности жизни нет, хотя сердечный ритм меня немного тревожит, но он ста­билизируется уже. К сожалению, ребенка нам спасти не удалось, но организм молодой, не пережи­вайте, справится!
- Спасибо вам, доктор!
- Да не за что! Ну, я пойду, вы можете побыть с ней. Огромная просьба, не волновать ее!
- Конечно, доктор, я понимаю!
Я нашла в себе силы открыть глаза. Он сидел около меня и сжимал в руках мою ладонь, лежа­щую поверх одеяла. От переизбытка чувств, по моим щекам покатились слезы.
- Андрюшенька, родной мой! - прошептала я, опустив руку на его макушку — Как я рада тебя видеть!
- Родная моя! Как ты?
- Хорошо! - сказала я, улыбаясь — Теперь хорошо! Ведь ты со мной?
- Я с тобой! Теперь я всегда буду с тобой, клянусь!
- Я так тебя люблю!
- И я тебя очень люблю!
- Ну что, Виолетта Николаевна, как себя чувствуете все-таки?
- Голова болит... очень!
- Подташнивает?
- Да, есть такое. И слабость сильная. А вообще такое чувство, что по мне бульдозер проехал. Вы мне скажите все, как есть, пожалуйста!
- Понимаю! У вас сломано два ребра, сотрясение мозга, сильный ушиб левой плечевой кости... продол­жать?
- Да.
- Ушиб грудной клетки, вывих левой ноги, ну и небольшие ушибы и порезы. А так же, как я уже сказал вашим родным — выкидыш. Мы, к сожалению, не смогли спасти ребенка — еще слишком маленький срок. Мне очень жаль!
- Скажите, а какой срок был?
- Семь недель.
- Значит, это был наш малыш! Андрюша, прости меня, это я виновата! Я погубила нашего малыша! Он... он убил его!
- Чшш! Маленькая моя, успокойся, все будет хорошо — у нас еще будут дети! - сказал Андрей, поцело­вав мою руку.
- Конечно, я понимаю!
- Маленькая моя, не нервничай — тебе нельзя!
- Да, да, конечно! Дети! Дети! Где они?
- Не волнуйся, они в надежном месте с надежными людьми! Они в безопасности, я клянусь тебе! Никто не знает, где они, кроме них и меня!
- Слава богу!
- Девочка моя, я не хотела никого к тебе пускать, но они...
- Нет-нет-нет! Пожалуйста, уберите его отсюда! Андрей!
- Тихо-тихо, девочка моя, ничего не бойся! - сказал Андрей и встал, будто закрывая меня собой от Кар­пинского и еще двух мужчин.
- Виолетта Николаевна, я майор Лукьянов, это капитан Соколов, нам нужно задать вам несколько во­просов.
- Хорошо, задавайте, только его уберите отсюда! Я... боюсь... его!
- Вот ты как, дорогая! И давно у тебя такой защитник?
- Давно! Пожалуйста, уберите его! Это он убил нашего ребенка!
- Ребенка?
Андрей стремительно подскочил к Карпинскому и буквально стеной загородил ему дорогу ко мне.
- Соколов, уведи гражданина Карпинского.
- Идемте? Или я вас силой выведу.
- Хорошо! - сквозь зубы процедил Карпинский и оба вышли за дверь палаты.
- Давайте, задавайте ваши вопросы.
- Виолетта Николаевна, я понимаю, что вам сейчас тяжело говорить, но мы должны прореагировать.
- Я понимаю.
- Вы подтверждаете, что это ваш муж избил вас и вы позвонили своей бабушке, попросили вызвать по­лицию и скорую?
- Да. Меня избил мой муж Андрей Карпинский и началось все из-за его ревности. Начал он меня бить еще у дома, потом в доме. Он довел меня до слез, я попыталась уйти и закрыться от него в ванной комнате, но нога была подвернута и он остановил меня на втором этаже. Когда я сказала, что хочу раз­вестись, он ударил меня еще несколько раз, и в один прекрасный момент я оступилась и упала с лест­ницы. Вот как-то так.
- А тот факт, что он бросил вас, упавшую с лестницы, и ушел вы подтверждаете?
- К сожалению, да. Я не знаю, с чем это было связано — начала говорить я и почувствовала, как меня начало подташнивать и что-то больно заныло в животе.
Я взглянула на руку, которая лежала на нем, словно так боль можно было уменьшить  эту ною­щую и режущую боль. Рука была перемотана бинтом в запястье, и я только сейчас почувствовала, как она болит.
- Виолетта Николаевна...
- Извините! Сразу хочу сказать, мне ничего от него не нужно, кроме развода, поэтому я не стану писать на него заявление.  Можете записать так в своем протоколе, а я подпишу. Условия развода я буду об­суждать уже с адвокатом. Бабуль, позвони, пожалуйста, Леониду Николаевичу!
- Хорошо, прямо сейчас и позвоню — сказала бабушка и, крутя в ладони телефон, направилась к выхо­ду из палаты, улыбнувшись мне перед выходом.
- Я ответила на все ваши вопросы?
- В общем-то, да! Тем не менее, когда вы поправитесь, нам нужно будет вас вызвать...
- Понимаю, формальности! А сейчас, извините, мне, правда... очень очень плохо! - сказала я, понимая, что слезы начинают душить меня, от чего боль в груди усиливается, и я еще больше хочу плакать (в детстве, когда мне было больно, хоть это и было крайне редко стараниями всяких нянек, а главное ба­бушки, я сразу начинала плакать, даже если боль была не такой уж сильной).
- Да-да, конечно! Всего хорошего, Виолетта Николаевна!
- Спасибо! - сказала я, чувствуя, как мне все тяжелее становится дышать — Я очень вас прошу, уходи­те!
- Виолетта Николаевна...
- Что еще?
- Может, вам требуется охрана?
- Мне? Охрана? - спросила я и майора, и саму себя, и Андрея, на которого мгновенно посмотрела, словно искала ответ в его глазах — Нет! У меня есть самая лучшая охрана! Я в безопасности!
Я улыбнулась Андрею, и эта улыбка была самой легкой за последние минуты, он улыбнулся мне в ответ, хоть и выглядел встревоженным, и сильнее сжал мою руку в своих ладонях.
- Ну, что ж, до свидания!
- До свидания!
- Поправляйтесь!
- Спасибо! - сказала я, а мужчина кивнул и вышел, не став до конца закрывать за собой дверь, за кото­рой появилась бабушка, возвращающаяся в палату.

Глава 13

- Мамочка! - позвала меня Василиса и стремительно подбежала ко мне, будто срочно надо было что-то мне сказать.
Хотя, как любят говорить окружающие, Вася уже «достаточно взрослая девочка», никто не смо­жет у нее отнять детской непосредственности — она очень любит по-детски понежиться со мной, по-детски пошалить и даже поболтать как-то совсем по-детски. Я никогда не стремилась ее в этом ограни­чивать, даже когда вместе с братом она начала учиться в школе. Васютка всегда был более сдержан­ным, хотя нежности, которые я безумно люблю (ведь времени с ними я проводила не всегда так много, как в последние месяцы) . «А ведь они оба у меня еще такие маленькие и беззащитные!» - подумала я, протяжно и глубоко вздохнув.
 - Да, солнышко? – спросила я, обняв дочку за голову, и прижала обоих детей к себе, словно кто-то мог их сейчас у меня забрать.
 - А когда папа вернется? - прижимаясь ко мне и смотря в  мои, опущенные к ней, глаза, спросила Васи­лиса.
 - Скоро, солнышко, скоро! – сказала я, поцеловав дочку в лобик, и на несколько секунд мы все замол­чали.
Сама не знаю, что меня так сильно стало пугать в последние часы. У меня уже не было пово­дов для страха – после того, как мне удалось отстоять в суде свою правоту, защитить себя от этого страшного человека, за которого меня выдали замуж семь лет назад, я стала успокаиваться и даже на­чала забывать, что такой ужасный период в моей жизни был. Еще до судебного разбирательства, на котором нас разводили, я рассказала детям о том, что их отец Андрей, появление вновь в моей жизни которого, вернуло все на свои места и подарило мне ту жизнь, которую Карпинский у меня отнял на долгие семь лет.
Мы на все лето переехали в загородный дом бабушки Андрея, который, в свою очередь, ста­рался ограждать нас от всего плохого с того самого момента, как мы встретились в том самом торговом центре, где он работает. Вот и сейчас, я понимала, что он предложил нам уехать в эту почти заповед­ную глушь, не столько ради природной красоты и чистоты воздуха, как он мне сказал, сколько ради того, чтобы защитить нас от Карпинского, который после суда практически открыто угрожал мне едва ли не расправой.
 - А куда он уехал?
 - Я же тебе говорила, солнышко, он уехал по делам на работе. Его попросили приехать.
 - А там без него не могут, да?
 - Да, без него не могут разобраться – очень сложное дело, наверное.
 - Мамочка, а почему ты такая испуганная?
 - Я? – растеряно спросила я и потерла уголок глаза – Нет! Что ты? Просто немного волнуюсь, что до папы не могу дозвониться. Наверное, он просто очень занят и перезвонит мне сам.
 - Конечно, мамочка! Папа же такой сильный! Он тебя очень любит! Папа же нас всегда сможет защи­тить?
 - Конечно, родные мои, конечно! У нас самый сильный и самый лучший папа!
Несколько минут мы сидели, молча, обнявшись на диванчике в этой светлой очаровательной гостиной, я даже закрыла глаза, представляя себе, как Андрей вернется домой и крепко обнимет меня около двери.
 - Так, хорошие мои, хватит грустить! Предлагаю пойти и приготовить для папы что-нибудь вкусненькое? Вы как на это смотрите?
 - Я хочу!
 - И я!
 - Тогда вперед? – спросила я, обнимая детей за плечи.
 - Вперед! – в один голос прокричали дети, и мы направились на кухню после того, как я до колена зака­тала серые спортивные штаны и одернула розовую майку, открывающую лопатки, на одной из которых расположилась шикарная татуировка в виде розы с шипами и листьями, которую я сделала пять лет назад.
Даже Карпинскому она нравилась, поэтому какое-то время я готова была ее свести, но страх перед тем, что изуродую собственное плечо, решила не делать этого. Да и сделала я ее не для Кар­пинского, а для себя, потому что мне так захотелось, за что, конечно, он меня сначала «наказал». Все это осталось в прошлом, и, выдохнув, я погрузилась в готовку вместе с детьми. Они помогали мне гото­вить яичницу в форме сердечка, раскатывать слоеное тесто для пирога, рецепт которого я придумала сама специально для любимого человека, который так внезапно вернулся в мою жизнь, в то время как я считала его навсегда ушедшим от меня.
Я уже вытаскивала пирог из духовки под дружные аплодисменты детей, когда раздался звонок в дверь. Я мгновенно обрадовалась, что Андрей, который, видимо, забыл ключи и пришел немного раньше, чем должен был. Случайно задев голой рукой горячую сковороду, я резко опустила ее на стол на красную подставку под горячее, прижала пальцы к мочке уха и побежала к двери, подмигнув детям.
 - Бегу-бегу, родной!
Я практически на бегу распахнула дверь, и первые несколько секунд находилась в ступоре – на пороге стоял он…
 - Карпинский? Ты? Что ты здесь делаешь? – только и успела я спросить перед тем, как он схватил меня за горло, а в дом ввалились кроме него еще два здоровых мужика с оружием за поясом.
 - Должок вам отдать пришел, Виолетта Николаевна! – сказал он вкрадчиво, сильнее сжав мое горло своей рукой.
 - Какой еще должок? – спросила я, морщась и задыхаясь – Что тебе надо?
 - А где же твой «охранник»? Ау! Володарский, выходи! Ой, неужели он вас оставил без охраны, Ви­олетта Николаевна? Как опрометчиво с его стороны! Ай-ай-ай!
 - Куда вы претесь? Я не приглашала вас в дом!
 - Чшш! – сказал Карпинский, тряхнув меня за шею так, что я ударилась головой о стену.
 - Детей напугаете! - сквозь зубы процедила я — Что вам надо?
 - Я же уже сказал, должок хочу отдать! Вроде как я вам компенсацию должен, Виолетта Николаевна!
 - Ничего мне от тебя не нужно! Я отказалась от всех компенсаций, если ты не помнишь! Уходи! Уби­райся и жлобов своих забирай!
 - Ну-ну-ну, зачем так грубо, Виолетта Николаевна?
 - Пошел ты! Убирайся вон из нашего дома!
 - О, как! Еще недавно ты была моей женой, детка, или ты уже забыла? У нас был общий дом, наш дом, наши дети…
 - Это наши с Андреем дети! Ты им чужой человек! Ты знал это с самого начала! – сказала я, и мгновен­но отлетела на пол в сторону от удара по лицу, и даже ошалела немного от собственного грохота об пол.
 - Мама! – закричали дети где-то в комнате, но я не могла подняться – голова была тяжелой, как кир­пич, а все окружающее расплывалось перед моими глазами, как в тумане, рука до самого локтя больно заныла, и я готова была выть как раненый зверь, схватившись за руку и за голову.
Я вскочила было к детям, но пошатнулась и практически припечаталась лицом к стене, откуда Карпинский поволок меня в комнату, схватив за шею сзади.
 - Мамочка, мне страшно! – прижавшись ко мне, сказала Василиса, и я обняла ее как можно крепче.
 - Все будет хорошо детка, слышишь меня? Все будет хорошо!
 - Папа нас спасет?
 - Конечно, малыш, конечно! – сказала я,  Карпинский злорадно усмехнулся.
 - А они пойдут со мной!
 - Нет-нет-нет! Не смей приближаться к моим детям! – крикнула я, стараясь прижать детей как можно крепче к себе.
Я и понять не успела, как эти два мордоворота, которые пришли с Карпинским схватили детей и оттащили от меня, несмотря на их крики.
 - Тихо, я сказал! – крикнул Карпинский, приставив пистолет к виску Васеньки, от чего у меня даже серд­це в груди в один момент остановилось.
 - Нет! Отпусти его немедленно! Что ты делаешь? Господи! Это же ребенок!
 - Еще раз дернешься, я прострелю ему башку!
 - Господи, Андрей! Что ты делаешь? – заголосила я со слезами на глазах, которых лились по щекам безостановочно – Ну, разошлись, ну, со всеми бывает!
 - Э, нет, дорогая моя, так дело не пойдет! Я говорил тебе, что никому тебя не отдам? Говорил?
 - Го-во-рил! – промямлила я, словно у меня язык онемел, а слезы сами бесконтрольно текли по щекам и из-за них я начала судорожно дышать и задыхаться одновременно.
 - Они едут со мной, а ты подумаешь, и если не будешь дурой и не захочешь терять их, вернешься ко мне. Ясно выражаюсь, Виолочка?
 - Ясно! Я прошу тебя, не надо!
 - Надо, Виолочка, надо!
 - Не надо их пугать! Можно я поговорю с ними сама?
 - Хорошо, говори.
 - Виола, родная, почему у тебя… дверь открыта?
 - Андрей! – закричала я, когда он вбежал в комнату и на несколько секунд застыл посреди комнаты, где я, как паршивая собака, сидела на полу с разбитым носом, затуманенной от удара и страха голо­вой, в слезах и с растрепанными волосами.
 - А вот и герой дня!
 - Что тебе здесь надо?
 - Да вот пришел забрать то, что мне принадлежит!
 - Что это значит?
 - Это значит, что детей я забираю с собой, а Виолетта Николаевна остается, чтобы подумать, что луч­ше для ее деток – огромный дом, семья или…
 - Не смей! – крикнул Андрей, готовый броситься на Карпинского, но один из мордоворотов мгновенно нацелился ему в грудь пистолетом и выстрелил в стену под громкие крики детей: «ПАПА!».
 - Стоять! Я думаю, Виолетта Николаевна сделает правильный выбор. Правда, ведь, Виолетта Никола­евна? – спросил Карпинский, схватив меня за подбородок.
 - Слушай, тебе ведь не нужны дети, не нужна Виолетта – тебе нужны деньги! Зачем тебе все это?
 - Э, нет, дружок! Мне нужна моя женщина, а дети, согласен, они мне не нужны – это твои выродки! Просто они часть уже моей семьи и от них никуда не деться!
 - Своих детей я тебе отдать не смогу… Значит, я тебе не мешаю, так?
 - Андрей, нет!
 - Чшш! Я прошу тебя не надо!
 - Андрей, не смей! – крикнула я, видя, как подняв руки, Андрей пошел буквально на дуло пистолета, наставленное ему в грудь – Не смей!
 - Ты хочешь от меня избавиться, так?
 - Совершенно верно! – сказал Карпинский, и я услышала какой-то щелчок, и сердце в груди испуганно замерло.
 - Тогда давай, меня забирай, делай со мной что хочешь, но детей не трогай! Виолетта сама к тебе вер­нется, хорошо! Договорились?
 - Виолетта Николаевна?
 - Я… хорошо, я вернусь, я обещаю!
 - Так бы сразу, Виолетта Николаевна! Сразу видно, человек дела! Правда ведь, Виолетта Николаевна?
 - Можно только я детей отведу к соседям?
 - Давай. Ты, иди с ним! А вы, Виолетта Николаевна, останетесь с нами! – сказал Карпинский, и тут же один из его мордоворотов прижал меня к себе, а к моему горлу прижался нож – И без глупостей! А-то нам придется слегка подправить фейс нашей приме. И она сможет играть максимум Франкенштейна! – сказал он и отвратительно засмеялся вместе со своими мордоворотами, а Андрей только сжал зубы и сверкнул на Карпинского полными ненависти глазами.
Взяв детей за руки, Андрей вышел из дома, сообщник Карпинского вышел за ним следом, а мое сердце от страха почти не билось, и я только мысленно шептала молитву. «Господи, неужели этот кош­мар никогда не закончится?» - спросила я мысленно саму себя, а слезы сильнее потекли по щекам.
Мне показалось, что прошла целая вечность прежде чем Андрей снова появился в доме, но уже один и под пистолетом, упиравшимся ему в затылок.
 - Ну, вот, все в сборе! Этому руки свяжите и пакуйте, а с вами, Виолетта Николаевна, у нас будет отдельный разговор.
 - Ничего не бойся, маленькая моя! – крикнул Андрей, когда ему сильно заломили руки за спину, и остервенело стали связывать запястья.
 - Заткнись, герой!
 - Что, что это значит? Что вы делаете? – закричал Андрей, когда Карпинский одним движением наки­нул мне на шею что-то похожее на ремень – Не трогайте ее!
 - Заткнись, тебе сказано! – крикнул мордоворот, ударив Андрея в живот,  второй в это время связывал мне запястья, которые потребовал вытянуть вперед – А это, чтобы Виолетта Николаевна посговорчи­вее была! Встала! Пошла! Или прямо здесь ему мозги наружу выпущу!
Я с трудом смогла подняться на ноги, когда Карпинский потащил меня вперед на цепи от ошей­ника, который он и надел на меня, видимо, сняв перед этим с шеи своего вонючего пса, охранявшего ворота его «крепости» и моей «золотой клетки» по совместительству.
 - Урод, отпусти ее! Не смей ей больно делать! Хочешь меня убрать, убивай! Только ее отпусти!
 - В багажник его! В машину села, живо! – крикнул Карпинский, заталкивая меня в салон машины, кото­рую оставил у заднего входа в дом.
Куда нас везут, я не понимала – мне завязали глаза. Дорога была долгой и невыносимой, и предположить, что могло придти в эту больную голову, я даже не могла, а Карпинский то и дело напо­минал мне, что он рядом и дышать мне спокойно не даст.
Когда я почувствовала, что его руки начали нахально блуждать по моему телу, мне стало невы­носимо противно и страшно одновременно.
 - Не трогай меня, урод!
 - И что вы сделаете, Виолетта Николаевна? Или может ваш Андрюша сможет из багажника мне поме­шать?
 - Не надо, пожалуйста! Андрей, нет! Я не хочу! Ты мне противен!
 - Ах, как я люблю, когда ты такая импульсивная! – сказал он, машина остановилась, я затаила дыха­ние, мои связанные руки он грубо запрокинул мне за голову, прижав их своей тяжелой рукой к сиденью вместе с цепью от ошейника, надетым на меня – А теперь попробуй сопротивляться!
 - Мне больно! Я…
 - А мне-то как больно, Виолочка, ты бы знала! Как мне было больно, когда ты бросила меня ради это­го, когда ты во второй раз предпочла мне ЕГО!
 - Я, я зады-хаюсь!
 - Сейчас я тебя проучу!
 - Нет, нет! Не надо! Я не хочу! – кричала я сквозь слезы и удушье, когда он стянул мои брюки до колен, прижимаемых его весом, распластал ножом белье – Пожалуйста, не надо!
 - Тварь, вот так тебе! На, сука, на! Шалава! Я тебе покажу, как вилять по сторонам своей …!
 - Пожалуйста, не надо! Мне больно! – сквозь слезы кричала я пока не остался только страх и боль, слезами отпечатавшимися на моем лице.
Когда машина снова тронулась с места, я только и позволила ему надеть обратно мне брюки, но чувствовала себя с ног до головы облитой грязью, причем такой, которую просто так не отмыть. Я ничего больше не говорила, только ревела, склонив голову к окну в противоположную от Карпинского сторону.
Меня выволокли из машины, и я увидела какой-то полуразвалившийся склад, от чего даже не впала в панику и ужас. Несколько секунд я стояла как вкопанная, словно пораженная выстрелом или ударом. Страшнее, чем смотреть на ужасающий пейзаж, оказалось смотреть в глаза Андрею, которого выдернули из багажника и подтащили ближе ко мне. Он не мог не понять моему лицу, всклокоченным волосам, заплаканному и  помятому виду, что происходило в машине, тем более я слышала стук из ба­гажника в эти ужасные минуты, в которые я ненавидела себя больше, чем Карпинского. Я видела, ка­кая боль от осознания этой мерзости отразилась на его лице, и я почувствовала, как становлюсь гряз­нее в его и своих глазах.
 - На колени!
 - Что вы делаете? Нет! Не смей! Я тебя ненавижу, урод! – кричала я, когда Андрея, который всеми си­лами старался подавить в себе реальные эмоции, поставили на колени, как будто он перед кем-то был виноват, при этом сильно выкручивали ему руки, явно причиняя чудовищную боль.
Я не могла ему ничем помочь, не могла видеть его лица в тот момент, когда к его затылку при­жали пистолет и приготовились стрелять. Я только заметила, как дрогнули его плечи в момент щечка предохранителя, видела, как он сжал вместе пальцы связанных рук и глубоко вздохнул.
 - Нет! – крикнула я изо всех сил, когда до выстрела оставались считанные секунды – Нет, Андрей!
 - Я люблю тебя! – крикнул он, боясь не успеть.
 - И я тебя! Господи, да что же вы делаете? Нет!
 - Черт! Патроны, твою мать! – заорал Карпинский, а Андрей усмехнулся будто ему назло.
 - Че ты ржешь, мать твою? Думаешь, это меня остановит? Да я тебя на куски порежу, понял? Дай мне свой ствол! – крикнул Карпинский сообщнику, а у меня и сердце в груди, казалось, не бьется совсем, только Андрей опять усмехнулся – Ты че ржешь, Володарский?
 - У вас у всех патроны холостые.
 - Как? Когда?
 - Я подменил ваши стволы.
 - Сука! Когда ты успел?
 - Так я тебе и сказал! Давай, режь меня на куски, давай, ублюдок! Только Виолу, Виолу уведи отсюда! Ты ведь все равно уже решил ее забрать! А мне все равно, как меня порешат – я и так пуганый! Ты меня пушкой не запугаешь! Ты ж с ним обращаться не умеешь, слюнтяй!
 - Андрей, нет! Я прошу тебя, молчи! Не надо! Андрей! Он же… он сумасшедший!
 - Виолетта Николаевна, я не ослышался? Я сумасшедший? Я? Сумасшедший? Я? Псих?
 - Нет-нет, Андрей, ты хороший, просто…
 - Ну-ка повтори!
 - Что? Ааа! Мне больно!
 - Повтори, что ты ему сказала, только мне в лицо! Давай, говори: «Андрей, ты псих!». Давай!
 - Отпусти ее, урод! Не смей ей делать больно! – крикнул Андрей, когда Карпинский ударил меня под колени, а я упала и из-за ошейника почти не смогла дышать – я могла только сдавленно прохрипеть, а он еще поставил свою ногу на мою прямо под коленом.
Перед глазами все сильнее мутнело, удушье становилось сильнее, когда он наматывал цепь ошейника, надетого на меня, на собственную руку, а нога его опустилась на мою ногу под коленом. Я из оставшихся сил хватнула воздуха и, чувствуя, что еще немного, и нога моя сломается под его весом, вынужденно и громко закричала. Андрей, попытавшийся вскочить с пола мне на помощь, получил не­слабый удар по голове пистолетом и без сознания камнем рухнул на пол.
 - Нет! Андрей! Нет! – давясь слезами, кричала я, когда один из мордоворотов подошел к моему люби­мому человеку семимильными шагами, развернув раскладной нож, щелчок которого, разрезав воздух, едва не врезался мне в сердце и в голову.
 - Оставь его! Пакуй и в багажник! По дороге в речку скинем. Валим-валим отсюда!
 - Нет-нет-нет! Андрей! – голосила я, когда сообщник Карпинского закинул Андрея на плечо, как мешок, а он сам потащил меня, как своего пса, на ошейнике куда-то на улицу.
 - Ненавижу тебя, урод! – кричала я, лупя Карпинского руками по плечам, когда мне удалось повернуть­ся в его сторону, заглянуть в эти паршивые глаза.
 - Чшш! – сказал он, сжав меня за подбородок, и несколько секунд его пытливый мерзкий взгляд был устремлен в мои глаза.
 - Что ты делаешь? – спросила я, когда он стал подносить к моему лицу свою руку.
- Чшш! – сказал он, в нос ударил какой-то резкий запах, и сознание мое словно кто-то стал медленно отключать – Успокаиваемся-успокаиваемся! Все хорошо, малыш, все хорошо!

Глава 14

 - Черт! – выругалась я, когда сознание прояснилось от удушья, почему-то странно усиливавшегося.
Поворачивая голову, я поняла, что на моей шее по-прежнему все тот же ошейник, только уже крепче затянутый и закрепленный где-то наверху на стене. Мне стало невыносимо страшно, и я инстинктивно прижалась крепче спиной к стене.
Я поднесла руки, по-прежнему сильно связанные вместе в запястьях, к голове, в висках которой стояла тупая ноющая боль и какой-то дурацкий гул, что буквально врезался в мозг. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что сижу на каком-то матраце даже накрытом зачем-то дорогим шелковым по­крывалом, к тому же переодетая в длинное летящее вечернее платье с вырезом сбоку и в туфлях на высокой шпильке. Попытавшись встать, я почувствовала, что ногу в лодыжке что-то сдавливает – это была обычная бельевая веревка, крепко обмотанная с одной стороны вокруг моей ноги, с другой креп­ко привязанная к батарее. Страх стал острее, и не прекратил усиливаться, когда замок в двери затре­щал от проникновения в него ключа. Я сильнее прижалась к стене, стискивая зубы, попыталась при­тянуть к себе ногу, привязанную к батарее, и даже прижала к груди связанные руки.
 - Нет-нет-нет! Не надо, пожалуйста! – с трудом заговорила я, когда увидела в проеме двери огромные мужские ноги, а когда подняла глаза, снова увидела эти страшные глаза.
Я отчаянно замотала отрицательно головой, словно так можно было его к себе не подпустить, только вот удушье от этого моего порыва стало невыносимо сильнее, и я едва не задохнулась.
 - Чшш! Малыш-малыш, – начал говорить он, слегка взяв меня за подбородок в то время, как я, задыха­ясь, издавала страшные звуки – не надо делать себе так больно! Чшш! Папочка с тобой!
 - Что т-тебе на-надо? – спросила я, заикаясь и с трудом выговаривая отдельно каждое слово.
 - Маленькая моя! Ну, зачем ты так? – говорил он вкрадчивым голосом, поглаживая меня по щеке, по голове и по рукам – Я же это делаю только ради тебя!
 - Сволочь ты! Ты, ты, ты…
 - Ну, кто я? – спросил он, взяв меня за подбородок сильнее.
 - Ты – убийца!
 - Ну что ты, малыш? Зачем же так сразу, убийца? Я просто почистил наш мир от ненужных людей, вот и все!
 - Ублюдок! Чтоб ты…
- Чшш! – сказал он, приставляя палец ко рту, от чего я неожиданно для самой себя вздрогнула.
- Я ненавижу тебя!
- Ну, что ты, малыш? Зачем же так грубо? Лучше иди ко мне!
- Пошел ты! Не смей прикасаться ко мне! Не смей! Нет!
- Чшш! - сказал он, оцепив цепь, связаную с ошейником, от стены, уложил меня на спину и навис надо мной, наматывая цепь себе на кулак — Ну что, дорогая, еще есть желание сопротивляться?
- Мне больно! Андрей, я не могу дышать! Пожалуйста!
- Давай, умоляй меня! - сказал он, еще на один оборот намотав цепь на свой кулак, и я с трудом могла дышать, а он начал водить ладонью своей второй руки по моей обнаженной ноге.
- Мне боль-но! - прохрипела я — Я прошу тебя, не надо!
- Не упрямьтесь, Виолетта Николаевна! Я начинаю злиться! А когда я буду злиться, вам будет больно, Виолетта Николаевна! Очень больно!
- Ты страшный человек, Андрей! Господи, какой же ты страшный человек!
- Боишься меня?
- Нет! Ты просто болен! Мне тебя безумно жаль, Андрей, просто жаль! Ты конченый человек, ты умер, ты убил сам себя! - говорила я, почти не слыша саму себя.
- Я, болен? - переспросил он, вытащив из кармана пиджака пачку сигарет, зажал зубами сигарету, от которой начал струиться едкий медленный и протяжный дым, такой же, как смерть, которую он пригото­вил для меня — ведь я не останусь с ним, и он это знал.
Он знал, что я не буду с ним никогда — умру, но не останусь его собственностью. Ему придется либо удерживать меня насильно и купаться в моей ненависти, либо лишить жизни, которая без моего любимого Андрея и наших детей мне не нужна.
- Неужели ты так и будешь упрямиться, Щукина? И не надоело тебе самой? Ты же понимаешь, что я отпущу тебя от себя только на тот свет?
- А если я буду с тобой, что меня ждет что-то другое? Ты ведь можешь убить одним ударом! Разве не так? Как ты легко спустил меня с лестницы, помнишь? А как бросил подыхать и ушел, помнишь? По­мнишь, знаю! Ты еще раз это сделаешь, и глазом не моргнешь!
- Это вышло случайно, ты же сама знаешь! - крикнул он, резко развернувшись на месте на каблуках своих вычищенных до блеска туфлях, от чего я вздрогнула, как от сильного удара — У тебя были слиш­ком высокие каблуки и ты была не в себе!
- Случайно? - спросила я, едва дыша от страха и негодования — Это полицейским я сказала, что слу­чайно, но я-то помню, и ты помнишь, как ударил по лицу и подтолкнул меня к краю, после чего я и со­рвалась. Я сделала все, чтобы ты остался чистеньким! Почему ты не мог меня просто отпустить, Ан­дрей, почему? Ведь это не я была не в себе, а ты! Я просто боялась за свою жизнь — ты чуть не убил меня, чуть не убил, Андрей!!! Ты настоящий зверь!
- Заткнись! - крикнул Карпинский и от души ударил меня по лицу, от чего я мгновенно обмякла и покати­лась безвольно вниз по стене, и оставались считанные секунды до того, чтобы я удавилась, но помут­невшая голова отказывалась помогать мне встать, как и бывший муженек.
Я хрипела, дрожала в предсмертных конвульсиях, плакала, но он не сдвинулся с места до тех пор, пока я не погрузилась в черную яму. Когда я очнулась, шея моя была свободна, как и руки. Рядом никого не было.
Сколько времени провела я здесь, даже не представляю, но судя по тому, как я обессилела, уже достаточно долго — может часы, а может и дни. Слезы начали душить меня, как только в моей па­мяти всплыли лица детей и лицо Андрея в тот момент, когда наши глаза встретились в последний раз. Я не могла остановиться, уткнувшись лицом в это дурацкое шелковое покрывало. Я снова потеряла ЕГО...

Я долго лежала почти без движения, не реагируя ни на что, и  мне даже показалось, что я или сплю или начинаю умирать. Силы стали покидать тело еще быстрее, в горле пересохло, словно там встал ком, голову словно кто-то пытался просверлить, как только с большим усилием я пробовала при­встать, даже руку поднять было очень тяжело.
Вдруг послышались грузные шаги, и я вздрогнула и вся мысленно сжалась в комок, но физиче­ски не смогла даже пошевелиться.
- Виолочка, ты меня слышишь? Виола! - слышала я мужской голос, который показался мне таким знако­мым, но я не могла узнать его, а язык во рту словно приклеился к чему-то и шевельнуться не мог — Родная моя!
Я погрузилась в темноту и тишину, которая окутала меня со всех сторон и только и успела по­нять, что мое тело стало как будто и не моим вовсе и рухнуло куда-то.
- Господи! Как болит голова! - сказала я, чувствуя, что меня как-то странно потряхивает — Куда мы едем, Андрей? Андрей??? Господи, я что с ума схожу?
- Нет-нет! Виола, родная, ты не сходишь с ума! Черт! Это я!
- Но как?
- Ты же знаешь, я чемпион по плаванию!
- Да, но плавать связанным невозможно!
- Я еще и фокусник, как оказалось!
- Андрей! Какой же ты...
- Какой?
- Я думала, что потеряла тебя!
- Ну-ну, маленькая моя, не плачь! Я нас вытащу из этой передряги! Черт, ну куда ты прешь, урод! - крикнул Андрей, повернул руль, пытаясь отвести машину от лобового столкновения с машиной, мчав­шейся нам навстречу, а  я с ужасом узнала в водителе взбешенного Карпинского — Черт!
В этот момент время будто остановилось, но события не думали останавливаться — наша ма­шина, которую пришлось вести на приличной скорости, чтобы уйти как можно дальше от того дома, где Карпинский держал меня, вылетела в кювет, ее закрутило, замотало и начало заносить в разные сторо­ны. Я только успела про себя попросить высшие силы спасти хотя бы одного из нас, если нам не су­ждено быть вместе на этом свете. Мое сознание внезапно отключилось, как сломанный радиоприем­ник, и я осознала, что еще жива только тогда, когда кто-то вытаскивал меня из покореженной машины и опускал на землю бережно, как хрупкую фарфоровую вазу, но в то же время делал это быстро и даже со знанием дела.
- Держись-держись! Все хорошо будет! - говорил незнакомый мужской голос, но я не могла открыть ни рот, чтобы ему ответить, ни глаза, чтобы увидеть глаза спасителя.
В эти секунды я чувствовала, что все мое тело покорежено — боль вместе со мной образовала один комок, но я думала только об одном...
- Андрей... - прошептала я, чувствуя, как боль едва не врезается в грудную клетку, и огромным усилием воли заставила себя хотя бы приоткрыть глаза — я должна была убедиться, что он жив.
Я не могла себе позволить снова потерять его. Приоткрыла глаза, протянула руку, чтобы найти его и тут же мои пальцы оказались в теплой ладони, тепло которой я не могла ни с каким другим спу­тать.
- Родной мой! - пополам с болью прошептала я, а он даже привстал, чтобы быть ближе ко мне, хотя на голове у него я заметила кровь — Ты жив...
- Конечно! - сказал он, опустившись обратно на землю, видимо, из-за боли в голове, но улыбнулся мне.
Я будто и не чувствовала свое тело, превратившееся в один сгусток боли, не могла даже поше­велиться, но рукой попыталась сжать его пальцы и даже улыбнулась ему в ответ, забыв о боли, будто ее и не было вовсе.
- Тогда я спокойна... за них! Они в этом мире не одни! - подумала я, и это было последнее, что я успела подумать, а его любящий взгляд был последним, что я видела.

Глава 15
- Доктор, скажите, когда она придет в себя?
- Точно сказать вам не могу, молодой человек — это вообще чудо, что она выжила!
- Понимаю!
- Держитесь, все самое страшное уже позади! Простите, мне нужно идти!
- Да-да, конечно, понимаю! Спасибо вам... за нее!
- Не за что! Я просто делал свою работу!
- Спасибо вам за эту работу!
Разговор, который я слышала будто во сне, прекратился, и на несколько минут воцарилось молчание. Моя голова была такой тяжелой, что мне казалось, будто она набита камнями. Она была полностью замотана в бинты, которые были завязаны у меня под подбородком. Сил в теле не было со­вершенно, ни для того, чтобы повернуть голову, ни для того, чтобы открыть глаза, даже для того, чтобы дышать, как мне показалось, мне нужно было  применить нечеловеческие усилия, поэтому я продолжи­ла лежать как каменное изваяние, практически не дыша и не подавая признаков жизни. «А может быть, я уже умерла?» - подумала я, но тут же убедилась в том, что это не так.
- Я так тебя люблю! - говорил его голос где-то близко, будто приглушенный, но такой живой – просто как слабый сигнал на радиоволне — Пожалуйста, не оставляй меня! Ты мне очень нужна! Ты нам очень нужна!
- И... вы...мне... очень... нужны! - выговорила я с болью, сверлящей голову, пополам, а слезы невольно выкатились на щеки.
- Господи, родная моя! - заговорил он и начал взахлеб целовать мои руки — Я знал, я знал...
- Любимый мой! - прошептала я, чувствуя, что слова даются мне с невыносимой болью, но его взгляд прогнал ее мгновенно – ради него я готова терпеть даже самую страшную боль — мне столько хоте­лось ему сказать.
- Не надо, не говори ничего, пожалуйста!
- Я не могу! Мне... столько... нужно... тебе... сказать!
- Не волнуйся, любимая, у нас вся жизнь впереди! Ты нужна нам здоровая и сильная! - сказал он с улыбкой, а в уголках его глаз застыли слезы.
Мои глаза тоже были полны слез — казалось, что все мое тело это сплошной комок боли, и мне даже было страшно спросить его, что же со мной.
- Что? Что с тобой? Тебе больно? - испуганно спросил Андрей, готовый вскочить и побежать в коридор, чтобы позвать на помощь врачей — Позвать врача?
- Нога! Очень больно! Скажи мне, что с ней?
- Не волнуйся! Родная моя, ты поправишься!
- Что с ногой, Андрей, скажи мне, пожалуйста! – так громко крикнула я, и в этот момент чудовищная боль буквально врезалась в висок, но я будто даже не заметила ее, хотя и ощутила.
- Врач сказал, — тяжело вздохнув, сказал Андрей и на несколько секунд опустил глаза, а когда поднял его взгляд выражал такую боль, которую он с трудом держал в себе — что ногу удалось спасти, но ее едва не по кусочкам пришлось собирать.
- Значит,теперь я инвалид?
- Нет-нет-нет! Что ты такое говоришь? Никакой ты не инвалид! Не смей так говорить!
Я хотела вытереть слезы с лица, но не смогла поднять правую руку, которая лежала у меня на животе загипсованная. И тут же я поймала себя на мысли: «А где мои волосы?», и здоровой рукой я провела по бинтам на голове. Видимо, по тому ужасу, который был у меня в глазах, Андрей понял мои мысли, а я по его испуганным глазам поняла, что дела мои очень плохи. Слезы сдавили мне горло, и я даже закрыла глаза, чтобы не видеть ни его взгляда, ни самой себя.
- Чшш! Маленькая моя, успокойся, я прошу тебя! - говорил он, целуя мою руку, которую сжимал двумя ладонями — Ты поправишься! Все будет хорошо!
- Я теперь урод! Андрей, зачем я тебе такая? Я — инвалид! Я – калека, никчемная калека! – буквально взревела я, а он с ужасом и любовью смотрел на меня, будто что-то порывался сказать, но не мог подобрать слова.
- Чшш! Не надо так говорить! Родная моя, ты не инвалид — все будет хорошо! Мы справимся, ты толь­ко не думай о плохом!
- Конечно! Прости! Прости, я...
- Не надо, не нервничай! Тебе сейчас нужно беречь силы!
- Да, конечно, я… я понимаю! – сказала я и выдохнула эту страшную боль, которая в один момент неожиданно меня отпустила, как волна внезапно отхлынувшая от берега.
 - Папочка, мамочка! – услышала я детские крики, и тут же палата наполнилась детскими шагами под тихий окрик бабушки: «Вы что, хулиганы, это же больница?».
Они разом затихли и подбежали к койке, где лежала я. Они наперебой что-то тихо говорили, и мне казалось, я даже не разбираю, что они говорят. Мне просто хотелось в этот момент как можно крепче прижать их к себе и долго-долго не отпускать, но мое сердце в эти секунды было спокойно, как никогда раньше – мои дети, мой Андрей, я – МЫ ЖИВЫ, мы вместе, и это главное!
- Мамочка, почему ты молчишь, мама?
- Маме еще тяжело разговаривать, родные мои! – сказала бабушка, в голосе которой я слышала слезы – У мамы еще очень мало сил.
- Мамочка, ты не плачь – мы тебя обязательно вылечим, ты у нас будешь самая здоровая!
- Конечно! – тихо сказала, улыбнулась и попыталась коснуться руками голов детей (что у меня, конечно же, не получилось), после чего слезы снова подступили к горлу.
- Ну-ка, Васильки, покажите-ка, что вы вчера весь вечер рисовали для мамы! - сказала бабушка, види­мо собравшая всю волю в кулак, коснувшись платком зажатым в руке своих глаз.
Они подскочили, как два маленьких мячика, и подбежали к бабушке, которая вытаскивала из пакета лист бумаги. Это была настоящая картина, нарисованная двумя маленькими художниками. Здесь были и дом (совсем не такой, в котором мы прожили с ними семь лет как в золотой клетке, а не­большой уютный и без этих ужасных высоких кирпичных заборов, что окружали нас все эти годы), и ма­ленький садик, где «я выращиваю цветы», «бабушка овощи и зелень», а «папа посадит деревья и по­строит детскую площадку», и даже бегает собака, а на окне сидит маленькая кошка. Я даже расплака­лась от восторга, пока они все это рассказывали и показывали, а Андрей и бабушка с умилением в гла­зах улыбались и, молча, смотрели на нас.
- Николай Александрович, я прошу вас... - услышала я голос врача за закрытой дверью, которая мгно­венно открылась.
Я с ужасом в глазах увидела ЕГО — человека, которого не могу больше считать отцом, челове­ка, спокойно отдавшего меня, «любимую дочку» в руки этого изверга, буквально искалечившего не только мою жизнь, но и меня. Благодаря их «успешной сделке» я стала практически калекой. Я только и помню, как из моей груди вырвался крик: «Нет! Нет-нет-нет! Пожалуйста, уберите этого человека от меня! Он искалечил меня!», Андрей что-то громко сказал, сквозь слезы прокричала бабушка: «Николай, уходи, уходи немедленно, ты ее погубишь!», после чего надолго погрузилась в беспросветную черную яму.

Когда я открыла глаза, увидела, что нахожусь в каком-то темном коридоре, в конце которого маячил нерешительно робкий свет. Я взялась за голову, и мне показалось, что я даже не чувствую ее тяжести. Посмотрела на себя и не могла понять, почему на мне какое-то легкое белое платье, похожее на балахон и выглядят мои руки какими-то полупрозрачными. Неужели я уже умерла? Или я на пути к этому? Я должна вырваться назад в жизнь, если это так — там у меня есть Андрюшенька, дети, бабуля...
Цепочку моих мыслей оборвал звук чьих-то грузных шагов и почему-то я вдруг четко осознала, что мне нужно как можно быстрее бежать от этого неизвестного чужого страшного человека. Я вскочила на ноги и вдруг заметила, что я еще и босая. От страха, который, казалось, засел у меня в груди, сердце должно было биться невыноси­мо сильно, но я не слышала своего сердцебиения. Ужас проник в меня до самых кончиков пальцев на ногах, которые я практически не чувствовала. Я, правда, умерла! Нет! Мне надо бежать — я должна вернуться, должна спастись и вернуться к своим самым дорогим на свете людям.  Я побежала вперед и мгно­венно почувствовала движение ветра, который летел мне в лицо, хлестал меня по щекам, трепал волосы, как тряпку на ветру, но ощущение того, что я бегу на месте меня не покидало. «Никуда ты от меня не денешься!» - крикнул до боли знакомый голос, и сердце, стука которого просто не было, будто опустилось куда-то в пятки. Оглядываясь вокруг себя, словно метающаяся в клетке птица, я пыталась увидеть опасность, но никого не могла увидеть. Только маленький огонек виднелся где-т далеко, и чем быстрее я бежала, тем дальше он почему-то становился от меня.
Выбившись из сил, я неожиданно для себя упала, едва не припечатавшись носом к полу, который был невыноси­мо холодным, почти ледяным. Я оперлась на руки, стала подниматься, но над головой вдруг раздался мерзкий ужасающий смех, который стремительно становился все ближе. Я зажала уши ладонями, тряхнула головой, и уже в следующую секунду что-то сильно сжало горло, словно кто-то зажал ее огромной рукой. Это был он — самый страшный человек, который был в моей жизни, тот, благодаря кому моя жизнь на долгие годы превратилась в самый страшный кошмар. Он пришел за мной, и мое желание вырваться в жизнь стало еще острее, но я чувствовала, что дыхание мое обрывается, кажется, даже услышала, как ломается собственная шея, и я поняла, что вырваться уже не смогу. Меня одолел непреодолимый животный страх, а в голове снова слышался этот ужасный голос: «Никуда ты от меня не уйдешь!».

Поднять веки почему-то было очень тяжело, словно кто-то склеил их во время моего долгого сна. Все тело было как будто ватным, совершенно чужим, руки и ноги словно  были скованы чем-то. Я с трудом открыла глаза, медленно повернула голову в сторону прибора, размеренно очерчивавшего ли­нию моего сердцебиения. Значит, я жива! Я жива, но весь мой мир уже разрушен, как разбитое стекло, да и меня саму можно сравнить с разбитым стеклом, которое когда-то было красивой вазой. Эту краси­вую вазу собрали и склеили по маленьким кусочкам, но она все равно навсегда останется разбитой и склееной, никогда не будет прежней. Сейчас я поняла это еще острее, чем раньше. Я поняла, что на­всегда потеряла любимого папу — мне не хватит сил простить ему то, что он в буквальном смысле сло­ва продал «любимую дочку» этому уроду, который семь лет был моим мужем. Зная о том, что Кар­пинский психически нездоров, он все равно заключил сделку с ним и его папашей, а товаром в сделке оказалась я. Он спокойно закрыл глаза на все мои знаки, на все мои попытки найти в его руках спасе­ние собственной жизни и достоинства. Он допустил все издевательства, что муженек учинил надо мной, даже на то, что он едва не убил меня.
Вся моя жизнь оказалась фальшивой красивой коробкой, в которой не было ничего, кроме внешнего блеска. Коробку открыли, посмотрели, что она пустая и выбросили на помойку. Все, что я ви­дела с детства было просто красивой оберткой, под которой была только пустота.
- Родная моя! - услышала я голос Андрея, и в этот же момент почувствовала, как его теплая, невыноси­мо теплая рука, опустилась на мою щеку, по которой прокатилась соленая слеза (мне даже стало страшно от осознания того, какой же холодной была моя щека) — Все хорошо! Все будет хорошо! Не плачь!
- Как же так? Почему?
- Ну, что ты, маленькая моя? - заговорил он, смотря мне в глаза, как в сердце — Все будет хорошо!
- Как он мог?
Андрей замолчал, продолжая смотреть мне в глаза, как в душу, и похоже не знал, что сказать. Я понимала, что дело не в том, что ему нечего было мне сказать, а просто он лучше всех вокруг знал, что слова мне не нужны.
- Как он мог разрушить мою жизнь и спокойно смотреть мне в глаза?
- Если бы я мог это понять, я бы тебе сказал, но я не он...
- Прости!
- Что ты? Все хорошо! Просто я...
- Просто, что? - спросила я, заметив, как Андрей помрачнел и даже как-то покачнулся, словно ноги его не держали — Что с тобой?
- Со мной? Ничего, все в порядке, не волнуйся! Я просто устал наверное. Не мог же я уснуть...
- Почему ты замолчал?
- Я не мог уснуть, зная, что ты опять уходишь от меня так далеко, и я не могу тебя остановить. Я не мог уснуть, понимая, что опять теряю тебя, и все из-за него!
- О чем ты?
- Ты только не волнуйся, прошу тебя!
- Андрей, я имею право знать, что произошло! Пожалуйста! - со слезами на глазах и на лице с трудом сказала я.
- Хорошо-хорошо! Только не нервничай, я тебя умоляю! Врачи сказали, что твое сердце остановилось, но им удалось его запустить, но надежды было мало, что ты справишься. Я почти два дня просидел рядом с тобой, ожи­дая чуда и боясь самого страшного. Я уже начал думать, что потеряю тебя навсегда!
Я не могла ничего сказать — в горле будто встал ком. Андрей смотрел на меня так, словно я в любой момент могу умереть, а в руках сжимал мою страшно бледную руку. Мы молчали долго, даже не знаю минуты или часы, но в этом молчании нам двоим все было ясно.
- А дети? Где они?
- Они дома, с твоей бабушкой, не волнуйся! Все хорошо! Не бойся, больше их никто не тронет, в этом я тебе клянусь всем, что только у меня есть!
- А Карпинский? Он ведь снова может их украсть!
- Не может! Он уже ничего не может!
- Не поняла!
- Родная, он разбился на машине, в которой вылетел нам навстречу. У него шансов не было.
- Господи!
- Тебе его жаль?
- Не знаю! Он ведь давно убил сам себя! Он не человек...
- Он животное! И, пожалуйста, давай, оставим все воспоминания о нем там же, где и он? - сказал Андрей и улыбнулся так, что мне захотелось улыбнуться ему в ответ, и я кивнула головой.
Его губы слегка коснулись моих губ, и я закрыла глаза, мгновенно забыв весь кошмар, что нам пришлось пережить.
- Я очень тебя люблю! - сказал он полушепотом, поглаживая подушечками своих теплых пальцев мою щеку, от чего я блаженно закрыла глаза — Не плачь! Теперь у нас все будет хорошо!
Надо же, а я и не заметила, как начала плакать! Я улыбалась, он целовал мои руки и щеки, по которым бесконтрольно скатывались слезы.
С этого дня начался наш долгий путь к моему восстановлению — ежедневные процедуры, уколы, массаж, занятия — все, чтобы снова встать на ноги и вернуться к той жизни, которой мы могли жить всей нашей маленькой молодой семьей еще семь лет назад. Андрей, бабушка, дети — все принимали активное участие в моем восстановлении, и поэтому мне было так легко не заметить, как пролетели два с половиной месяца, как я снова стала живым, настоящим человеком, и как пришло время распрощаться с больничными стенами, врачами и медсестрами.
- Ну что, готова, моя ласточка? - спросил Андрей, присев около моих ног на пол, и взгляд его я ощущала всеми клеточками тела, всеми фибрами души.
- Готова! - сказала я, опустив руку на его затылок.
Он на несколько секунд, блаженствуя, закрыл глаза, а я бросила взгляд на трость, оставленую около койки, на которой я последние месяцы лежала только по ночам.
- Не переживай, родная! Ты у меня, несмотря ни на что самая красивая! - сказал Андрей, и я мгновен­но залилась краской, словно меня уличили в чем-то непристойном, а по щеке предательски скатилась слеза, хотя я всеми силами старалась не показать, что меня немного угнетает моя нынешняя «ущербность» - У нас все будет хорошо!
После операции, на которой мою ногу врачам, как они сказали, пришлось буквально по частям собирать, стала чуть короче другой, а колено временами начинает болезненно ныть. К тому же без раскладной трости, которую Андрею пришлось для меня купить, скрепя сердце, ходить я еще не могу. Когда я называю себя «хромоножкой» он расстраивается и даже начинает сердиться, хотя долго убеждает меня в эти секунды, что я у него самая красивая и замечательная. Я стараюсь не показывать, как мне досадно видеть, как он бегает кругами по двору клиники вместе с нашими «Васильками» - присоединиться к ним я если и смогу, то не скоро. Мне было невыноси­мо сложно в первый раз после аварии взглянуть на себя в зеркало — видеть себя «ежиком» было выше моих сил, и Андрей мужественно терпел все мои истерики по поводу «ужасной внешности».
- Конечно! - сказала я, вздохнула и взяла трость в руку, поймав на себе его любящий взгляд — Ну, идем! Я страшно соскучилась по нашим сорванцам!
- Идем! - сказал он, поцеловав меня в губы, и протянул  мне полусогнутую руку, за которую я взялась с гордой и счастливой улыбкой.
 - Спасибо вам за нее! - сказал Андрей, пожав руку моего уже бывшего врача.
До самого выхода нас с Андреем провожали восторженные взгляды молодых и не очень молодых медсестер. Все они, похоже, еще помнили, как он проводил дни и ночи напролет около постели, на которой я едва не умерла, как помогал врачам ставить меня на ноги, как делал все, чтобы я не чувствовала себя «ущербной», как преподносил маленькие ненужные подарки (как и много лет назад), делая из этого почти цирковое представление.
Я поймала своим взглядом взгляд немолодой медицинской сестры, которая все эти месяцы была рядом с нами и помогала мне восстанавливаться. Люба подмигнула мне одним глазом так шаловливо и легко, словно мы с ней подружки или одноклассницы. За все эти месяцы она стала для меня почти родной, как сестра или мама, и только сейчас неожиданно я поймала себя на мысли, что взгляд ее такой же светлый и любящий, как у мамы, которой уже нет со мной семь с лишним лет, и даже похож на ее взгляд. В эту секунду мне так захотелось ее обнять, и я не стала подавлять этот порыв, и мы обнялись так крепко, словно расставались навсегда, но я знала и верила, что мы обязательно встретимся еще и не расстанемся уже никогда.
 - Мамочка! - в один голос закричали дети, как только мы с Андреем вышли на улицу, и уже в следующую секунду оба они метнулись ко мне, а я ощутила, как их теплые ручонки обхватили меня.
 - Маленькие мои! - сказала я, с трудом справляясь с порывом расплакаться и подавляя ком, вставший в горле.
На несколько мгновений мне показалось, что я не видела своих "Васильков" не один год, будто они даже подросли и неожиданно стали старше.
 - Мамочка, мы так по тебе скучали!!!
 - А я-то как соскучилась, вы себе не представляете! Солнышки мои!
Бабушка, стоявшая около машины, с трудом сдерживала слезы, глядя на меня. Я улыбнулась ей, стараясь успокоить, и она улыбнулась мне в ответ.
 - Девочка моя!
 - Не надо, бабуля, родная моя, не плачь! Все хорошо!
 - Маленькая моя, что же он с тобой сделал? Прости меня!
 - Бабуля, родная, я прошу тебя, не надо! Его бог пусть судит!
 - Прости меня, родная! - сказала она со слезами пополам и обняла меня очень крепко.
 - За что, родная ты моя?
 - За то, что не смогла защитить тебя от него!
 - Не надо, дорогая моя! Ты сделала все, что могла, нет твоей вины ни в чем! Все-все, родная моя, хватит плакать! Поедем домой?
 - Да-да, конечно! Я для вас вкусненького наготовила! Поехали-поехали! Заинька ты моя! - сказала бабушка, обхватив своими теплыми ладонями мои щеки.
 - Васильки! Быстро прыгаем в машину! - сказал Андрей с улыбкой и посмотрел на меня с улыбкой, от чего у меня на сердце стало еще теплее - Едем домой!
 - Ура!!! - радостно вскрикнули дети, прыгая на месте.

Пять лет спустя...

 - Что-то не так? - спросил, обняв меня за плечи, Андрей, зашедший на кухню.
 - Нет, все хорошо, а почему ты спрашиваешь?
 - У тебя вид встревоженный.
 - Просто подумала, правильно ли мы поступаем, приглашая к себе этих журналистов. Нужно ли нам это?
 - Мы можем позвонить и все отменить.
 - Можем. Только, наверное, это будет неправильно. Если людям интересна судьба бывшей актрисы мюзиклов Виолетты Карпинской, пусть они увидят, как я живу спустя пять лет. Только я давно уже не та Виолетта, какой была раньше. Та Виолетта умерла...
 - Не говори так! Никто не умирал, просто ты изменилась, и жизнь твоя стала немного другой.
 - Да, конечно, ты прав.
 - И еще, ты не бывшая актриса, ты настоящая актриса! Я тебе уже говорил, что с твоим талантом ты можешь вернуться в профессию когда угодно, если захочешь!
 - Андрей, надо реально смотреть на вещи, никому не нужна хромая актриса, меня ни одна труппа не возьмет - в мюзикле не только петь надо, но и танцевать и прыгать. А какой из меня прыгун и танцор?
 -  За твоим талантом никто и не заметит твоей небольшой хромоты, перестань! И я не стану тебе препятствовать, а даже поддержу, и ребята поддержат, правда ведь?
 - Правда! - в один голос сказали Вася и Василиса, которая прижалась ко мне.
 - Родные вы мои, спасибо вам! Только я не знаю, хочу ли я возвращаться в профессию. Разве я смогу бросить свой театр, своих ребят! Я чувствую себя на своем месте, вы со мной, а больше мне ничего и не нужно.
 - Кажется, кто-то пришел. - сказал Андрей, когда звонок в дверь отвлек нас друг от друга.
Сняв с себя фартук, я отдала его Андрею и побежала открывать дверь Олесе. Эта лучезарная девушка познакомилась со мной на одном из спектаклей, который я ставила в театре, где работаю худруком. Именно она узнала во мне Виолетту Карпинскую, "которая неожиданно исчезла из поля зрения зрителей на долгие пять лет". Я тогда даже не знала, что она работает на популярном телеканале.
 - Добрый день!
 - Добрый! Проходите, Олеся! Располагайтесь.
 - Спасибо! Какой у вас красивый дом и сад! Так уютно сразу, как зайдешь! Дизайнера приглашали?
 - Нет, что вы? Все своими руками сделали. Ну а уют создаем всей семьей!
 - Это прекрасно! Так, Виолетта, знаете как мы поступим - поснимаем дом, я вам вопросы буду задавать в процессе съемки. Нам не нужна постановочная съемка, поэтому ответы я вас не просила заранее готовить. Рома пока поснимает сад, а там посмотрим.
 - Хорошо.
 - Отлично, тогда приступим. Витя, запускай запись.
***
 - Виолетта, у вас в доме очень мало семейных фотографий, я имею ввиду не ту семью, которую вы создали сами, а ту, в которую выросли. С чем это связано?
 - Олеся, знаете, у меня была семья, когда я была ребенком, по крайней мере мне так казалось. На самом деле у меня не было как таковой семьи, были отдельные люди, которые что-то старались для меня и за счет меня сделать. Что сейчас осталось от этой семьи? Только фотографии, на которых мы улыбались. Мне казалось, что мы были счастливы, что мы семья, а на фотографиях только улыбающиеся, но чужие по сути друг другу люди.
 - Почему же так вышло, Виолетта?
 - Почему? Трудно сказать, почему так вышло! Моя мама любила меня вплоть до фанатизма, по сути любила себя во мне и делала все, чтобы я была рядом любыми средствами. Папа...
 - Что с вами, Виолетта?
 - Все в порядке, просто папа самая тяжелая потеря для меня. Я буквально боготворила его с детства, а он просто продал меня человеку, который искалечил меня. Вот такой я стала благодаря ему! Ушла из профессии, спряталась от людей здесь!

Эпилог

Несмотря на то, что я не в первый раз иду по этой дороге, именно сегодня идти мне невыноси­мо тяжело и нести в руках эти цветы. Я не знаю, с чем это связано: с тем, что сегодня день ее рождения, с тем, что я не могу привыкнуть до сих пор к тому, что ее нет рядом со мной или с моим нелегким положением.
Прошло два года с того ужасного дня, когда неожиданно сердце моей любимой бабули остановилось. Ее уход тогда поверг нас всех в глубокий шок. Этот инфаркт, который, как мы узнали уже после   ее ухода, был не первым (все три предыдущих она перенесла на ногах). Ничего не предвещало беды - мы каждый день видели ее такой живой, такой активной, словно ей вовсе не семьдесят семь лет, но в один момент бабуля угасла, и в считанные часы мы потеряли ее навсегда.
Уже после похорон дети часто звали бабушку вечерами, чтобы поцеловать перед сном, но вдруг понимали, что ее уже нет с нами и начинали грустить и иногда даже плакать. Я и сама просыпалась и плакала по ночам, днем невзначай звала ее, когда мне нужно было чем-то помочь, и все мгновенно падало из рук и жизнь будто останавливалась на неведомое мне время. Андрей подолгу молчал, когда смотрел на ее цветное фото в рамке или когда я говорила о ней.
Дрожащей рукой я взялась за стальную ограду и открыла ее. Вот они, мои родные и любимые женщины, глаза которых больше не наполнятся ни радостью, ни слезами! Я все бы отдала сейчас за то, чтобы просто их обнять, чтобы они просто всплакнули вместе со мной и порадовались за нас. Мне по-детски хочется верить, что они в эти минуты рядом со мной несмотря на то, что их нет.
 - Здравствуй, моя милая бабуля! С днем рождения тебя! Здравствуй, любимая мамочка! Мне очень не хватает тебя! Как ты там? Я знаю, ты скучаешь по мне! Ты всегда в моем сердце!
Андрей молчал, просто опустив руки на мои плечи, и я была ему в эти секунды неизмеримо благодарна за то, что не говорил не нужных в эти секунды, слов, но всем сердцем поддерживал меня, просто опустив свои крепкие теплые руки на мои плечи. Они смотрели на нас с этих холодных каменных плит своими красивыми похожими глазами, совсем как живые, и мне казалось, что вот-вот еще несколько секунд и они улыбнутся и даже протянут руки, чтобы обнять и прижать меня к себе.
На несколько мгновений я закрыла глаза и почувствовала, как ком встает в горле, а ноги подкашиваются и становятся ватными. Андрей мгно­венно подхватил меня под мышки и начал что-то встревоженно говорить, и я его слышала, но почему-то не различала слов.
 - Родная, что с тобой? - различила я, наконец, его слова, и даже глубоко облегченно выдохнула.
 - Все-все! - переводя дыхание, сказала я и на глубоком вдохе полушепотом продолжи­ла, держась за него руками, будто готовая упасть - Все в порядке, Андрюшенька, все в порядке!
 - Ты уверена?
 - Уверена! Все в порядке, правда!
 - Хорошо! Может, пойдем домой?
 - Сейчас, я еще немного посижу, ладно! Пожалуйста!
 - Конечно! - сказал Андрей, помогая мне сесть на невысокую узенькую скамеечку около памятников, обставленных букетами и цветами в горшках (мама всегда любила цветы в горшках), поправляя подол длинного летнего яркого платья - Ты точно в порядке?
 - Да-да, просто... просто никак не могу привыкнуть, что их нет со мной! - сказала я, а слеза предательски скатилась по щеке - Мне так их не хватает!
 - Я понимаю! Нам нужно жить дальше, родная моя!
 - Конечно!
Андрей, молча обнял меня за плечо, склонив мою голову к нему и позволил мне немного поплакать. Я знала, что смотреть на мои слезы ему невыноси­мо больно, но боль потери навсегда останется в моем сердце, и он делил эту боль со мной, даже не говоря ни слова.
 - Пойдем? - тихо обратилась я к нему, все так же не поднимая головы с его плеча.
 - Конечно. Пойдем. Все хорошо?
 - Да-да! - сказала я, кивая головой и в последний раз взглянула в глаза потретов на холодных памятниках.
***
 - Ну, как ты? - спросил Андрей, взглянув с заботой на меня, сидевшую на диване, укутанную в плед.
 - Все хорошо! - сказала я, держа двумя ладонями кружку с горячим чаем, и улыбнулась - Правда!
 - Что ж, я рад! Как там наша малышка?
 - Тоже хорошо! - сказала я, когда он сел рядом и легко опустил ладонь на мой живот, целуя мою щеку при этом.
От блаженства и спокойствия, которое дарил мне Андрей своми поцелуями и прикосновениями, я на несколько секунд закрыла глаза, слегка склонив голову к родному плечу. Сама не знаю почему, но меня напугал неожиданный звонок в дверь.
- Что с тобой? Почему ты так испугалась?
- Не знаю! - глубоко вдохнув и выдохнув, ответила я - Надо открыть.
- Я открою! - сказал Андрей и встал, а мне почему-то вдруг стало страшно за него и без него.
- Зачем вы пришли? - услышала я непривычно грубый голос Андрея.
- Андрей! - позвала я мужа с тревогой в голосе и, отбросив плед, быстрым шагом направилась к двери - Кто там?
Я замерла на месте, будто мне в голову ударила молния - я увидела перед собой до боли родное его лицо и какое-то время не решалась даже слова сказать.
 - Папа? - задала я вопрос вслух, понимая, что не жду ответа.
 - Виола, дочка...
 - Зачем ты пришел?
 - Пожалуйста, не гони меня! Ты нужна мне! Прости меня за все, я умоляю тебя! Прости!
 - Папа, я прошу тебя, встань! - сказала я, закрыв глаза и отвернув голову в сторону - Зайди в дом.
Я только и успела поймать на себе растеряный взгляд Андрея, и уже в следующую секунду он метнулся в комнату, словно его кто-то гнал. Я даже вздрогнула от неожиданности и какое-то время находилась в ступоре, словно между небом и землей. Чьи-то руки поддержали меня, когда я уже чувствовала, что вот-вот упаду. Очнулась я уже на диване, Андрей сидел рядом со мной и держал в ладонях мои руки, а отец стоял передо мной на коленях.
Я и не помню всех слов, которые он говорил, но его слезы, текущие по щекам бесконтрольно, навсегда останутся в моей памяти. Именно в эти секунды, когда его глаза наполнялись слезами даже сильнее чем мои, я понимала, что могу, наконец, его простить и мне было неизмеримо больно от того, что мне понадобилось столько лет, чтобы простить родного отца, что столько лет мне его очень сильно не хватало.
 - У меня будет еще внук? - нерешительно сквозь слезы с легким хрипом, который только теперь появился в его голосе, спросил папа, сидевший до сих пор у моих колен, подняв глаза ко мне.
 - Внучка! - с гордостью так же сквозь слезы ответила я, держа руку на животе.
 - Это прекрасно! - сказал он полушепотом - Она будет такой же красивой, как ты!
Я улыбнулась, Андрей крепче обнял меня за плечо, папа, собрав все моральные силы в кулак, посмотрел Андрею в глаза и обеими ладонями крепче сжал мою руку, к которой склонил свою совсем седую голову.
 - Простите меня, Андрей! Прости меня, доченька!
 - Папа! Как же мне тебя не хватало! - сказала я, взглянув на Андрея, обида в душе которого медленно стала таять.
 - Мне тоже тебя не хватало, но я сам во всем виноват! Я сломал тебе жизнь!
 - Папа, я прошу тебя!
 - Разве не так?
 - Может и так, но все это, наверное, так и должно было быть! Ой!
 - Что?
 - Кажется...
 - Что? Что с тобой? - в голос спросили Андрей и папа, готовые вскочить и бежать, словно по тревоге.
 - Кажется сегодня кто-то решил к нам присоединиться! Ну и что вы встали, как вкопаные?
 - А что делать-то?
 - Андрей, бери сумку из спальни. Ну, я тебе ее показывала, розовая с желтыми ручками, внизу шкафа лежит. Папа, ты на машине?
 - Да.
 - Иди, заводи.
 - Мама?
 - Все хорошо, мои родные все хорошо! Просто ваша сестренка решила появиться на свет немного пораньше!

Когда меня забирали из роддома вместе с Валечкой и Ванечкой (их опять оказалось двое!), я чувствовала себя спокойной и счастливой, будто в мою жизнь вернулось все, чего столько лет не хватало. Папа улыбался так, как не улыбался никогда раньше, Таким я его не видела, разве что на фотографии, на которой запечатлены мои родители еще совсем молодые на крыльце родильного дома "со  своей малышкой на руках".
Андрей выглядел таким же счастливым, как много лет назад, когда дарил мне милые ненужные подарки, когда мы тайком встречались, когда на выпускном он спрашивал меня: "Пойдете за меня замуж, Ви­олетта Николаевна?".
Весь вечер, пока малыши спали всей семьей мы пересматривали сидя на полу, на пушистом ковре старые фотографии, на которых улыбались, и время, казалось, ненадолго повернулось вспять. Конечно, все мы понимали, что от той, прежней жизни, только они и остались настоящими светлыми страницами  прошлого, но так хотелось помнить только все то хорошее, что на них осталось и забыть все то плохое, что осталось за кадром.

Апрель 2014 г. - Ноябрь 2015 г.