Четверо. Бесцветное безумие. Глава 3

       Я была вне себя от радости, когда Лавер протянул мне письмо с какой-то странной, выжидающей улыбкой. Еще бы, не ждать моей реакции, которую можно охарактеризовать емким выражением "как сирота в свой день рождения". Он не сказал, от кого оно. Что там могло быть? Новое задание? Плохая новость? И то, и другое? Я не стала утомлять себя изучением толстого алебастрового конверта с печатью Ветреных Земель, которая все еще сохранила приятный аромат талого воска, и попросту разодрала его, едва не повредив само письмо. Помимо свернутого листа из конверта выскользнули четыре серебряные монеты, одну из которых я упустила наземь. Она пронзительно звякнула, прежде чем Лавер накрыл ее широкой лапой.
       – А это еще что? – удивилась я, уставившись на Лавера.
       – Деньги, – просветил он подстрекающим тоном, поднимая монету к свету. – Отборное серебро, подачка и надежный источник бед в одном флаконе.
       – Спасибо, что ответил, – ухмыльнулась я, возвращаясь к более приятному.
       Ровный, будто приглаженный скалкой, ряд букв с подогнанными друг под друга отступами предупреждал меня о значимости того, кто писал. Не прошло и несколько мгновений, как я ликующе вскрикнула, когда наткнулась на заглавную "в", выведенную с щедрым нажатием и малость растолстевшую от недостаточного высыхания. Вайзерон! Матерь нас храни, это письмо от Вайзерона! Я метнула взор на Лавера, который подготовился меня внимательно слушать, усевшись на крыльце, а затем жадно впилась глазами в радостную и долгожданную весточку.
       Наверно, мой ответ был не таким красноречивым и изобиловал подсказками со стороны Лавера. Я просила его помощи, так как помнила о своей прихрамывающей грамматике. Лавер также мог нагородить ошибок, но в отличие от меня держал перо уверенней. Конечно, я хорошо понимала, что Вайзерон – это не тот советник властелина Мирдала, который расфыркается, раскашляется и заморгает от брезгливости, завидев чью-нибудь ошибку в послании. Он улыбнется, подзовет свою Лиссис, чтобы та вдоволь насмеялась, и забудет письмо в библиотеке где-то между томиками "Разновидности казней до становления человечности" и "Под венец корыстный". Во всяком случае так считал Лавер, по непонятным для меня причинам невзлюбивший Лиссис. И на мои "почему" по-прежнему отвечал уклончиво и с раздражением. А я, думаю, стала относится к ней мягче и была бы совсем не против, если Вайзерон когда-нибудь решится нас навестить вместе с ней. В хлеву всегда найдется сено и место.
       Мы с Лавером старались не заводить среди соседей врагов, но и верными друзьями их не назовешь. Лавер говорит, что нейтральные отношения – самые разумные из всех, когда не хочешь острых проблем и не готов к внезапным курьезам и ультиматумам. Что он хотел этим сказать – одной Матери известно. Надо бы припрятать от него все имеющиеся дома книги, чтобы он не заражал меня своими обновленными взглядами, в новизну которых я понемногу отказываюсь верить. Он скорее неисправимый старовер, нежели амбициозный крамольник.
       – Ты права.
       Я отвела взгляд от холста, на котором вот уже третий час усердно пыталась изобразить букет оранжевых роз, небрежно брошенный на вытоптанную, сочно-зеленую траву.
       – В чем именно?
       Он захлопнул книгу, которая испустила целое облачко пыли, которое мгновенно посеребрили ласковые лучи полуденного солнца. Его крупной, скуластой мордахой со сморщенной переносицей передавался заразительный, ярко выраженный скептицизм, медленно сменяющийся угнетающей задумчивостью. Он откинулся на спинку старого плетеного кресла и поскреб лапой чуть ниже линии проступающих ребер.
       – Они заразны.
       – Кто? – я все еще никак не могла уцепиться за нить разговора. Тесное общение с кистью делало меня слабоумной, беспомощной оборванкой, добровольно отказавшейся от реального мира в пользу мира грез, смелых выдумок и аляповатых экспериментов. Пожалуй, если бы мне в этот момент задали вопрос, умею ли я летать, то я, не задумываясь, дала бы положительный ответ. И Лавер прекрасно понимал, с каким упоением я предаюсь этому делу.
       – Книги, – Лавер бросил презрительный взгляд на растрепанный корешок рукописного источника заразы, а затем вернулся ко мне. – Ты можешь себе представить, сколько людей и драконов можно вылечить, если сжечь их все?
       Я улыбнулась и сделала несколько осторожных мазков. С последним малость перестаралась, с испугом бросившись собирать лишнее кисточкой.
       – Обычно твои шутки смешные, – сострила я.
       Мои уши вздрогнули, уловив резкое фырканье Лавера. Наверно, он выразил таким способом все, что можно назвать индивидуальным грехом, роком, судьбой каждой бренной души.
       – Кто сказал, что я шучу?
       Я обернулась. Лавер предстал передо мною во всей красе, выразительно помаргивая голубыми зенками и периодически поправляя поврежденное крыло. Оно всегда будто сползало со спины, будто сваливалось и раскрывалось не по его воле. Непривычному глазу это может показаться чуть-чуть жутковатым. Стоит только сравнить его с человеческим коленом, сгибающемся не как обычно, в суставе, а немного влево или малость вправо, и под желудочком, благодаря богатому воображению, проявляется неприятная тяжесть. Теперь это увечье стало неотъемлемой частью Лавера, который выдает свое недовольство, бдительность или глумливые намерения лишь одним неуклюжим встряхиванием поврежденного крыла. Как же он ворчит, когда я их без особого труда разгадываю!
       – Но это преступление! – сымитировала я всепожирающий ужас, прикрыв рот лапой, которой держала кисть. Едва ли не испачкала нос. – Как минимум, порча частного имущества!
       Но Лавер не повелся на мое лицедейство без сопутствующих декораций. Он был серьезен.
       – С преступлениями намного сподручней улучшать мир, – заявил он и заглянул мне за плечо. Краешек его рта насмешливо вздрогнул. – А знаешь, они как настоящие.
       Я выдавила усталую улыбку и быстро глянула на его широкие лапы.
       – Лучше бы пожалел мою молодость и взял кисть.
       Лавер ухмыльнулся.
       – Насколько я помню с твоих же слов, – напомнил он, подняв задумчивые глаза к облупившемуся потолку, – пернатая бездарность не создана для искусства.
       Я любовалась высыхающими сочно-оранжевыми складочками лепестков, сидя к ним полубоком, испытывая гордость за крепчающую с каждым разом дружбу с кисточкой. Мне казалось, что написание картин постепенно утрачивало всякую связь с моим мастерством и становилось чем-то большим, чем боязнь ухода от правил. Бережное, неспешное и сосредоточенное нанесение мазков само по себе становилось чем-то вроде безмолвного общения с кистью, искусством и – не побоюсь заявить – Матерью. Я понимала ее, с глубочайшим удовольствием предаваясь этому занятию, а она понимала меня, становясь податливой частью моей лапы. Я вдохнула в нее жизнь, приняла ее незримое существование, поделилась эмоциями, чувствами и переживаниями. И даже Лаверу не под силу переубедить меня, что все это не может передаваться через какой-то размазанный пучок цветов.
       – А насколько помню я, – самодовольно отпарировала я, – пернатая бездарность в свою защиту сказала, что искусство не создано для нее.
       Лавер добродушно улыбнулся, когда я скользнула по нему укоряющим взглядом.
       – Это правда, – промурлыкал он, поглаживая место, где у нормальных драконов бывает какой-никакой живот. – Если искусство было бы создано для каждого, у нас бы не осталось время на традиции, суеверия, религию, конфликты и войны. – Я было хотела открыть рот, чтобы выразить свое непонимание, как Лавер, сделав мечтательный вздох, ударился в пояснения: – Художник или скульптор, например, одновременно проживают несколько жизней. В их внутренней творческой жизни постоянный, неизменчивый бардак. А когда привыкаешь ко всему, что невозможно увидеть собственными глазами, бардак реальный теряет всякий смысл и значимость. А то, что не имеет значения, очень скоро перестает существовать.
       Я рассмеялась на славу. Чуть кисть не выпустила, сотрясаясь всем телом и отбивая охвостьем потешный ритм.
       – Если бы Матерь могла бы тебя слышать...
       Лавер поднял лапу, вежливо предлагая мне умолкнуть.
       – Да, да, да, – огрызнулся он, – разразила бы она меня молнией за святотатство. Будто бы верование в отсутствие религии – это все, что ты запомнила из моих слов.
       Я рассмеялась пуще прежнего. Мой смех над ним частенько раздражал его, пусть он это всячески отрицал. Или скрывал.
       Я не раз говорила Лаверу, как сильно хочу детей. Когда я заговорила об этом впервые, на его мордахе заиграл такой испуг, будто ему сообщили, что он живет последний день. Его бросало в лихорадочную дрожь, которую было заметно невооруженным глазом, а правая лапа так и застывала на уровне груди с оттопыренным крайним пальцем, словно он – человек из знати, аристократично держащий чашечку чая. Это выглядело очень забавно, но одновременно пугало меня. Лавер был не похож на готового к отцовской ответственности и, наверно, не хотел готовиться к этому еще сезонов пятьдесят. Разумеется, он знал, что рано или поздно я затею этот разговор. Но Лавер себе и представить не мог, что я окажусь не слишком деликатной в выборе места.
       – Шесть медяков, – огласил торговец, улыбаясь двумя хорошо приметными прорехами в не совсем здоровых янтарных зубах. – У нас также есть стальные, серебряные, агатовые, коралловые, кварцевые и даже аметистовые браслеты, – он величественно обвел свободной рукой свой богатый ассортимент, очень ловко принимая протянутую Лавером плату. – Вашей спутнице, – доверительно прошептал он, звякнув медяками в кошеле, прикрепленным красивым ремешком к животу чуть ниже пупка, который едва скрывала пестрая шелковая рубаха, – очень подошла бы чудесная подвеска из огненного опала... – он наклонился ближе и подставил ко рту ладонь, – которую я уступлю вам всего за одиннадцать золотых.
       Лавер вежливо улыбнулся.
       – Может я и дракон, но далеко не классический. Пещерой с золотом до потолка не располагаю.
       Торговец солидарно кивнул и попросил следующего покупателя немного обождать. Видимо, его заинтересовал Лавер не только как ходячая прибыль.
       – Что поделать, – беззлобно рассмеялся он. – Такие нынче драконы, – утихая, он выудил из кармана засаленный платок и протер усыпанный солеными бусинами лоб. – Но, наверно, это к лучшему.
       – В Броге с вами бы очень бурно не согласились, – заметил Лавер, внимательно разглядывая приобретение – плетеный из разноцветной канатной нити браслет.
       Торговец улыбнулся и погладил себя по необъятному животу.
       – В Броге уже не хотят иметь дело с теми, кто не проживает на территории Людских Земель.
       Лавер поднял глаза. Он был приятно удивлен встретить единомышленника на шумном базаре старого Терса, который в свободные от торговли часы вполне мог оказаться приятным собеседником, ярым противником общепризнанного недовольства, как чума расползающегося из Брога. Эта ненависть и презрение к драконьему роду уже существовала до моих шумных проделок в броговской таверне, узнав об этом еще перед отплытием в Механические Земли. Неужели из-за того, что мы носим чешую, имеем до шести конечностей и не подстригаем длинные когти, случились предыдущие две войны, унесшие десятки тысяч жизней?
       Я сидела поодаль, где реже сновали люди и драконы в поисках нужных и ненужных безделушек, размышляла, вглядываясь в конец плотных рядов и терпеливо дожидалась Лавера. По части подарков он был нелепым и довольно отсталым ухажером, но умел приятно удивлять странными и не замечаемыми большинством подношениями, вкладывая в них свой особый, многозначительный смысл, без которого я, наверно, уже бы не смогла прожить и дня. Мне вовсе казалось и собственная гордость позволяла заявить, что его вкусы способна оценить только я, словно они развились в Лавере специально для меня. Я изредка бросала в его сторону недолгий взгляд, но не могла видеть, чем в этот раз он решил меня порадовать. Лавер предусмотрительно уселся ко мне черной спиной и чуть ли не на треть расправил крыло, чтобы я при всем желании и даже в прыжке не увидела, на что он спускает наши несчастные медяки.
       Я не видела на его мордахе ни улыбки, ни волнения, ни удовлетворения, когда он приблизился. Лавер выглядел несчастным и одиноким: он словно смотрел сквозь меня. Но когда он взял мою лапу, прижал ее к моей груди, а затем, отняв, вложил в нее плетеный веревочный браслет, который кое-где не был прокрашен как следует, я почувствовала себя самой счастливой на этом свете. Каким теперь ничтожным камушком казалась мне опаловая подвеска, которую я видела днем раньше! Я крепко обвила Лавера лапами, прильнув к нему всем телом, положила голову на плечо и шепнула свое нежное и ничем не обременяющее "спасибо".
       – Что у нас дальше по плану? – молвил Лавер, мягко отстраняясь.
       – Дети, – неожиданно для себя ответила я, примеряя к лапе подарок. Я не глядела на пернатого и уже размышляла о том, что сей пункт собьет с толку не только меня. А когда я подняла глаза, то увидела обескураженного подростка, которого поймали с поличным и теперь ему грозит чудовищный срок заключения. – Как ты смотришь на это? – я смотрела ему точно в глаза, чтобы окончательно смутить нерадивого отца моих детей.
       – Я? – Вдобавок ко всему он выглядел напуганным, что стало особенно заметно, когда он грузно плюхнулся на хвост. – Детей?
       – Да, – подтвердила я, переводя взгляд на небо. – Разве вон то облачко не похоже на крохотного драконенка?
       Лавер задрал голову и втянул голову в плечи.
       – Физалис, – недоумевающе констатировал он, – на небе нет ни одного облачка!