Buss of other times. 12

(Автобус с иного времени)

...Очнулся Дорни уже ближе к полудню, раздетый до нижнего белья и ничего толком не помнил. На столе стояла миска и стакан завтрака, накрытые салфетками. Он нехотя позавтракал, и пошел принял холодный душ. Пока он приводил себя в порядок, в дверь номера задолбили, крикнув собираться, что прибыл дирижабль. Дорни только как-то саркастически хмыкнул, он что за прошлую ночку пробыл в кайфе целую неделю до строка прибытия дирижабля!? Все что было связано с этой мистикой от Лиди, было в каком-то перевернутом времени, где оно или было неестественным или его не было вообще? Думать было некогда, ибо в цеппелине будет валом времени подумать об этом сто раз, пока он будет лететь до Европы, и потому Дорни на скорую руку собравшись, выскочил из отеля на улицу. И лишь теперь он вдруг почуял и поразился, что рана его ноги не чувствовалась вообще, словно ее и не было? Но теперь даже и помыслов не было, чтобы возвращаться на фронт, словно он уже давно и твердо решил, вернуться в мирную жизнь.
 На сей раз сколько он не поглядывал в окно грузового контейнера цеппелина, вплоть до того, как тот поднялся  в небо покидая Бель-Шариб, никакого автобуса он нигде не заметил. Только сидящий рядом боец, подтрунивал, что Дорни жалко прощаться с фронтом, раз он так пялится в иллюминатор. Но Дорни подумал, что она уехала ранним утром, пока он еще спал, ибо не могла она вдруг появиться тут в таком наряде, в глухом пыльном уголке Иордании, неся в себе свежий дух северо-западной Европы.
 
  Не обращая внимания, что нога у Дорни в порядке, по возвращении, ему запретили заниматься физической работой и посадили в контору писать отчеты по снабжению. Во-первых, фронтовики были заслуженный народ, благодаря которым удалось спасти нацию, от порабощения абреками и янками, а во-вторых, фронтовики по прежнему числились как на службе, потому им под честь воина поручали самую ответственную работу. Дорни в одних только помыслах о той ночке с Лиди-Симоной и не заметил как пролетел весь длинный срок рейса цеппелина до его родных краев. Иногда он вступал в дебаты с военными в цеппелине, чтобы скрасить время пути дорожки, но снова забывался в памяти о той ночке, хотя ничего толком вспомнить не мог. Он вспоминал как говорил ему Симон – надо было брать ее за руку и тащить в кровать, и теперь Дорни поразило что и новое имя у Лиди – Симона, словно это ему Симон напророчил.  Пока он летел назад, срок приблизился к рождеству и теперь работы и возни было много, ибо город еще понемногу восстанавливался, после всех разрушений фронта и готовился к красочному и достойному проведению праздников. Строительной техники почти не было и восстанавливали город что называется вручную. Наконец медкомиссия проверив рану на ноге Дорни, допустила его к физической работе, но без больших нагрузок, заявив, что внешняя видимая целостность ноги, еще не гарант, что не дадут следствия внутренние повреждения, а техники и приборов у медиков тоже почти не было, чтобы сделать рентген или провести хороший анализ внутреннего состояния его ранения. И доказывать медикам было что-то бесполезно, тем паче у него не было никакого медицинского образования. Так пролетело время до рождества в хлопотах, заботах и работах, а затем и канул старый год. После нового года, время стало опять впадать в рутину, чему способствовала и заунывная пасмурная и туманная погода, что предполагали как следствие нарушения эко-баланса из-за войны.  Дорни только стал думать, с чего это по прежнему решили справлять рождество, если эти все праздники как полагали, были навязаны от иудеев. Против Израиля никто не воевал, но его как-будто держали в блокаде, во всяком случае из западной Европы, ибо считали что все основные враги в Америке, кто устроил эту заварушку сначала с беженцами от арабов, а потом и с войной с их боевиками. С Америкой тут точно больше никто никаких контактов не поддерживал, а только с Россией. И вот когда основной массив работ спал и вошел в обыденную рутинную неспешную норму, Дорни опять стал унывать, сказывались его извечные комплексы неполноценности и ненужности в этом мире. К тому пасмурная туманная погода навевала на какую-то темную мистику и пространность, типа серого мрачного трансцендентала духа. Бытие ему все более казалось бренным и пустым. Память о той ночке с Симоной уже сгладилась и на телефоне более не появлялось неотвеченных вызовов. А он не хотел в таком состоянии духа, там пытаться молиться на нее, взывать к ее духу, словно сам подрядившись в какую дурацкую мистическую секту. Погода Дорни напоминала что-то сродни кладбищу и типа таких помыслов, что это идет процессия похорон прежнего мира Европы, что был навсегда разрушен абреками. Навсегда и бесповоротно. Ибо ныне, в честь фронтовиков никто не старался даже воскресить хоть каков дух прежней мирной Европы, и оттуда, из прошлого, вспоминались только недовольства масс, обман властей, бездушность богачей и убогость нищих, травля СМИ против русских и прочая нечисть и ересь. И это "кладбищенское", по представлениям самого Дорни, настроение, завлекало его все более и более, словно он становился маньяком, что получал какое-то моральное наслаждение от такого мрачного самоистязания. Ибо ему с чего-то казалось, что он и сам стал отмирать с тем, ушедшим в прошлое забвение миром, ибо не мог найти какой-то оптимистичной зацепки, ради чего он живет в новом мире, после войны. И что он не придумывал по части своего будущего, все растворялось в тумане погоды, словно его будущее уже однажды похитила Лиди, заменив невидимым эрзацем ее там какого-то будущего, ее там какого-то мира. И так бы все и длилось, пока не прошла сия хандра, как однажды в выходной день, Дорни от желания убить как-то время, взял в руки телефон и стал опять просматривать функции и вдруг нашел странную функцию, что ранее не замечал. Сначала он не понял что это такое, но потом постепенно крутя телефоном вокруг себя, стал понимать, что это и есть функция обнаружения скрытых объектов, что раньше на фронте делали тепловизорами, хотя тут принцип был совсем иной. А значит вопреки всем желаниям Дорни, Лиди была права и тем доказала и свою реальность и опровергла его убеждение, что все дело было в ней самой? А это было как некое поражение его уверенности и логики, и еще с его-то сомнительностью и неуверенностью в себе. И Дорни хотел швырнуть телефон о стену, чтобы забыть о нем, но обратил внимание на мигающую точку. На мониторе высвечивалась тонкими белыми линиями планировка города, его дорог, домов, улиц и скверов. А люди маленькими токами, но отчего-то людей было очень мало? Или эти люди были с ним как-то психически совместимы? Или тоже принимали какое-то участие в этой игре иного мира, в которую был втянут и он сам? И одна более большая точка не стола на месте, а мелькала, где-то на окраине города, словно манила к себе. Дорни чертыхнулся, и одевшись по погоде пошел узнать что это такое, как бы назло и себе и Лиди и всей этой мистике. Телефон ему помогал ориентироваться в направлении, и Дорни шел пешком не спеша, хотя ему начинало казаться, что точка начала мелькать все чаще и настойчивее. И он бессознательно прибавил шагу, чтобы самому поставить на этом точку...
...Это был именно тот же самый автобус и он его узнал. И теперь не думая, он уверенно пошел к нему и перед ним открылась дверь салона. Значит теперь автобус ждал именно его. Это было ясно и по тому, как он зашел в салон и занял свободное место у окна, автобус сразу тронулся. В салоне тоже было темно и мрачно и он стал понемногу осматриваться, кто еще едет с ним, нет ли среди них похожей на Лиди. Но тут были более солидные люди в годах и немало стариков и все были в темной одежде как в трауре и со столь же мрачными лицами, а значит они ехали далеко не на веселое мероприятие и у Дорни даже внутри екнуло сердце. Но он не стал гадать куда его привезет автобус, а стал ждать даже не смотря за окно, а словно погрузившись в какую-то нирвану прострации. Очнулся Дорни когда автобус зашипел тормозами и встал.
  Это было как обычное городское кладбище и люди из автобуса стали расходится по своим памятникам, где видно покоились их родные и близкие. И тут Дорни подумал, сегодня же суббота, день почтения памяти усопших. Даже небо было каким-то мрачным в рваных темных облаках и ему показалось что он приехал на свое кладбище, где похоронена его душа. Но он естественно замешался, куда ему тут идти? Ибо не знал, кто был бы похоронен на этом кладбище от его родни? И тут какая-то старушка, проходя мимо, сдобрилась над ним и взяв под локоток проводила немого, а потом показала пальцем в какую сторону ему идти. И он пошел. Главное что все гости кладбища молчали, словно по неведомому уговору друг с дружкой, и потому и старушка не обмолвилась ему не звуком, кого он там памятник должен найти? Пока Дорни шел, он саркастически подумал, что сейчас придет и увидит надгробье со своим именем и инициалами. Дорни шел медленно и смотрел портреты погребенных на мраморных плитах, словно ища какие-то знакомые черты, но все эти лица были ему словно абсолютно чужими, пока он наконец не уткнулся в...
"Лидия-Аделина Фон Бланхортц - 11/09/1986  : 22/02/2012"
Дорни едва чуть не вскрикнул и не подпрыгнул на месте, словно получил удар молнией в челюсть!? Со старого немного потемневшего от мха и времени фото, на него смотрели милые черты Лиди, так будто это фото какого 18 столетия!!! Невеста с того света!? Его преследовала невеста с того света? И тут он вспомнил отель в Бель-Шариб – на ней было как свадебное платье!!! И ей было всего 26 лет!