Сто рублей

                СТО РУБЛЕЙ

Сегодня привёз фильм «Кубанские казаки» в свою родную Хмелёвку. На сеанс пришла и мама с дядей Ефимом.

После сеанса сидим на крылечке, пьем чай и разговариваем.

- Хорошая штука кино, - дядя Ефим говорит и сворачивает козью ножку.-Посмотришь хоть, как живут колхозники в других краях.

- Да,  и звук хороший, и лента ни разу не порвалась. Молодец, сынок,- это мама меня похвалила.
  - Действительно, звук как в хорошем кинозале. Акустика изумительная, - это я клуб похвалил.

- Дак ведь раньше-то в этом зале церковь была. – Дед раскурил свою самокрутку, дымит как паровоз, но это не мешает ему разговаривать. – Певчие  за кулисами пели. Батюшка с амвона речи говорил. Народ из соседних деревень приезжал на нощную перед престольными празниками.. А теперь-видишь че: кино  Я тебе расскажу, как клуб-то образовался. Тут целая история. И грех  и смех. Помнишь, мать,Антоху-то, проходимца?
-Ну, как же. Кто его не помнит. Не супротив ночи помянут. Пьяница и на руку был не чист.
-Вот-вот, мать, я про это и хотел ему рассказать. Будешь слухать?
- А как же. С удовольствием.

-Тогда я еще самовар поставлю, - мама встает и уходит в летнюю кухню.

- Ну, вот, пока самовар кипит, я и управлюсь. – Дед усаживается поудобней, спускает ноги на ступеньку ниже, палку свою ложит рядом. 

-Тут история-то не совсем чистая. Бес какой-то, видно,  замешался. Вот послушай.

Дело  было на петров день.  В Церкви молебен шел, как полагается, народу полно.  Я стоял недалеко от налоя, почти рядом с алтарем. И вот уж скоро службе кончиться, хор величальную сколько раз пропел.  И вот, заходит  в церковь цыган. Шляпу снял, перекрестился как надо. Ага. Подходит к алтарю и кладёт на налой денежку. Я так и обомлел: сто рублей! Ага. Видать большой грех за собой носил. Может, убил кого или коня украл. Ладно. Положил, опять перекрестился и пошел к выходу. Только его и видели.
  А поодаль от алтаря, как сейчас помню, стоял Антоха. Пройдоха и гулеван, лодырь несусветный.

И вот ведь какая притча:  мать, ты помнишь антохинова-то дружка Юрку Сереброва.
- Да кто ж его не помнит. Антоха Золотов да  Юрка Серебров. Их так и звали серебро да эолото.
- Ну, вот.  А в  нашей Лавке был приказчиком Аркаша Андреев. Тоже  жук еще тот. Не обвесит, дак обсчитает. Но хозяин держал его, уж больно изворотлив был, бестия.

- Ну, и вот, Являются эти два, серебро с золотом, после обедни в лавку.  Подают Аркаше сотенку. И говорят: пять штук казёнки. Аркаха чуть не упал за прилавком: откуда у вас такая деньга? А те ржут: бабка Агафья наследство в перине прятала,  Вот мы, дескать, и  нашли. Теперь гулять будем.
 Ну, Аркаша трясётся, чует не чисто тут че-то. А водку-то все же им подал. И говорит, мол, у меня даже сдачи нет с такой суммы. А те опять  ржут: Нам, дескать, сдачу и не надо. Мы ее за лето все равно пропьем. Пусть у тебя останется. И ушли.

И что? Пропили ведь! Сто рублей. А ведь могли бы на доброе дело потратить.
 Все дивились,  и никто так и не узнал, откуда у этих проходимцев такая  страсть денег! – дед снова полез в карман за кисетом,
- Ага. Прошло лето. И вот  на Покров в Спирино - ярмонка… Вот. Собрался на эту ярманку и Аркахин хозяин Николай Иванович. Помнишь, мать?
- Помню, как же. Один богач был на всю деревню.

Ага. Вот, значит, поехал.
 И походил-походил, че купить? К кому не сунется – ни у кого сдачи нет на ту сотню.  А тут случись цыган: Купи, говорит, хозяин, мово коня. Орловец чистых кровей. Николай Иванович как глянул на орловца, так и про все забыл! Сколь ты хошь за него, спрашивает. А цыган в ответ: да где наша не пропадала – за сотню отдам!

Ну, сколь не рядились – ударили по рукам.
 Достаёт Николай Иванович свой кошель, вынает из ево тую бумажную сотню и подаёт цыгану. Тот берет бумажку, смотрит ее на солнышко, нюхает зачем-то. А сам повод держит, не отдает. Ага. Вертел-вертел её в руке, а потом и спрашивает: - Ты где эту сотню взял? Тот даже оторопел: твоё, мол, какое дело? А тот ему: - Это моя бумажка! Я её в церкви на петров день на алтарь положил. Как она у тебя оказалась?
 Ну. Николай Иваныч и рассказал про всё. Цыган только и сказал: руки-то у них не отсохли? Ну, отсохнут еще.

 И подал повод новому хозяину. А самого-то совесть тоже где -то царапает душу. Ага.  Вот вскоре, на Рождество, кажись, приходит тот цыган в нашу церковь, зовет батюшку после обедни. Подает ему эту сотню и говорит: вот, мол, поставь, отче, на маковку новый крест. А то неловко как-то, покосился старый-то. А что останется – раздай бедным. Ага. Ну, тот так и сделал.
 Нанял мастеровых. Те изладили крест из дуба. Ездили за дубом аж куда-то на Алтай.

Вот. Смастерили для нового креста и новое гнездо в маковке. Поставили. Вспрыснул батюшка его еще на земле.
 Вот, тот крест и простоял до самой коллективизации. Это уж возле тридцатых.  Ага.
 Пришли  к власти новые хозяева.
 Давай все переиначивать.
 Добрались и до церкви.
 Сделали из нее избу-читальню.
 А читать-то и нечего. Нету книг-то в деревне ни у кого.
 Ладно. Давай, сделаем из неё клуб.
 Будем тут собрания, агитации всякие проводить.
 Ага. И про крест вспомнили.
 Убрать! Поставить звезду!
 А кто будет снимать? Желающих-то и  нет.
 Полезли сами. Ничего не могли сделать. Там сначала надо леса поставить. А так до креста не добраться. Ну, что тут делать? Отступать не хотят.
 И вот тут опять Аркаха нарисовался. Сколько даете? А сколько хошь? А четверть слабо? Да нет.
 Ну и лады.
Смех  и  грех, но и  у Аркахи тоже ничего не получается.
 А давайте его просто спилим.
Что делать? Подают ему как-то туда ножовку. Он за крест примотался кушаком и давай пилить. А крест-то дубовый, да сколько на ветру да морозе простоял – не берет его ножовка. Аркаха матерится, Бога и всех боженят, и отца с матерью поминает.
 А бабы внизу стоят и говорят: Вот охальник, вот нехристь, вот богохульник, чтоб у тебя язык отсох!

А тот матерится да ширкает ножовкой-то. Не знаю, сколько времени ушло. Темнеть стало. Люди расходиться стали. И тут он заорал: кто бы видел, а меня там не было. А кто был, рассказывали потом: Летит Аркаха с маковки вместе с крестом и ножовкой машет. И  даже охнуть не успели. Как он брякнулся об землю! Язык высунул, прикусил его, да так и дух вон!

Скоко потом разговоров было!
 А его увезли в город на испертизу да так и никто за телом не пришел.

Я долго сидел все еще под впечатлением от дедова рассказа.  А потом мама первая заговорила.
- Да, деда, еще не дорассказал. Вот как мне моя мама рассказывала.
 Купил, значит, Николай Иванович коника-то того. Приехал домой, запер его в сарай. И собаку привязал к воротам. И вот же так получилось, что недолго он ездил на том конике. Захромал он. Хозяин коновала привез из города. Тот посмотрел и говорит, что, мол, не помогу ни чем. А коник-то уже на эту ногу не мог стать. Загоревал хозяин, да что делать...
 А потом, в скорости, и сам заболел. Водянка приключилась. Долго маялся, но…
 Все мы под богом ходим, только вспоминаем про его, когда уже припрёт.

Да-а, История! Когда приезжаю с новым фильмом, смотрю на голую маковку.
 Крест-то сняли.
 А звезду так и не поставили.
 Не нашлось смельчаков.

                1958.