Письмо друга

                Здравствуй,  дружище!
       Приношу  глубочайшие  извинения  за  задержку  с  ответом  на  твоё  послание.  Не  часто  мы  с  тобой  обременяем  себя  перепиской,  не  всё  ладно  вышло  и  в  этот  раз.  Пишу,  как  ты  понимаешь  не  сам,  пару  месяцев  назад  перестала  действовать  правая  рука,  левой   рукой  писать  ещё  не  научился,  просить  написать  письмо  с  перечислением  моих  проблем  кого  либо  не  хотелось,  Отсюда  и  задержка  с  ответом.
        О  своём  личном.
        Ты  же  в  курсе  того,  что  поиски  родственников  моих  ни  в  после  блокадном  Ленинграде,  ни  во  всей  нашей  стране  не  увенчались  успехом.  На  мои  запросы  во  все  имеющиеся  архивы  положительных  ответов  не  получено.  Видимо,  не  судьба   была моим  родным   выжить  в  осаждённом  городе,  а,  может  быть,  просто  затерялись  их  следы.  Своей  семьёй   я,  так,  и  не  обзавёлся,  а  жизнь  за  напряжённым  ритмом  работы  проскочила  быстро  и  незаметно.  Живу  по-прежнему  один,  помогают  соседи,  социальные  работники,  да  бывшая  воспитанница  детского  дома  славная  девушка  Ирочка.
         Здоровья  становится  всё  меньше,  часто  прихватывает  сердце,  особенно  по  ночам,  прихватывает  так,  что  боюсь  оставаться  наедине  со  своей  болью.  Включаю  телевизор,  смотрю    на  экранных  героев,  или  же,  проглотив  лекарство,  выбираюсь  на  улицу,   слушаю  ночные  звуки -  шум  деревьев,  дальние  автомобильные  гудки,  собачий  лай,  переклички  петухов,  всевозможные  шорохи.  Кажется,  что  пью  ночной,  насыщенный  прохладой  воздух  и  оживаю,  сливаясь  с  окружающей  природой,  с  ночными  звёздами,  дальними  сполохами  в   безгрозовых  тучах.  Это,  ведь,  всё  моё,  и  я  вспоминаю  всю  прошедшую  жизнь  и,  конечно,  осознаю,  что  когда - либо  сольюсь  с  этим  миром  навсегда.
          А  помнишь  наши  самые  юные  годы?  В  них  вместилось  много:
тот  же  простор,  та  же  степь,  по  нашим  детским  меркам  громадныйй  пруд  с  плотиной  и  водяной  мельницей  на  её  краю,   по  плотине  мы  ходили  в  школу,  всякий  раз  останавливались   на  мостике  над  жёлобом  сброса  воды  к  мельничному  колесу.  Вокруг  мельничных  строений  шумели    раскидистые  берёзы,  рядом  растущие  кустарники  служили  приютом,  а  заодно,  и  местом  кормления  для  птиц.  Ягоды  было  много:  ежевика,  малина,  боярышник,  шиповник,  всё  это   в  летнюю пору  и  ближе  к  осени  привлекало  и  нас,  вечно  голодных  и  думающих  об  одном - где  бы  и  чем  бы  поживиться.
           За  прудом  стоял  и  ваш  барачный  посёлок,  далее  располагались  ремонтные  мастерские  для  тракторов  и  другой  техники,  за  селом,  в  небольшом  отдалении - наша  школа  в  бывшей,  давно  закрытой  церкви.
А  за  школой  пролегало  грунтовое  шоссе,  по  которому  непрерывно  двигался   поток  автомобилей  из  наших  советских  ЗИСов  и  полутора-
тонок,  заграничных  студебеккеров   и   шевроле.  Из  окон  школы  мы  постоянно  дивились  такому  количеству  автомашин,  гадали  об  их  путях,  дорожках.  Мечтали   скорее  вырасти,  самим  научиться  управлять  машинами,   или,  как  мы  говорили – шоферить,   и  ехать,  ехать,  ехать.  Мечтали  промчаться  с  ветерком  мимо  школы,  непрерывно  сигналя.   Мечты  мечтами,  а  после  окончания  уроков  мы  нередко  поджидали  машины  у  колодца,  где  водители  часто  останавливались  попить  студёной  воды,  долить  ею  радиаторы  или  же  просто  отдохнуть  с  перекуром.  Увидев  с  пригорка  что-то  съестное  в  кузовах  автомобилей,  мы  бросались  с  криком  к  машинам,  хватали  первое,  что  попадало  в  руки,  и  с  таким  же  криком  убегали.  Добытые  трофеи  делили  по  братски,  пусть  понемногу,  но  каждому.
          Послевоенные  годы   были  голодными,  есть  хотелось  всегда,  как
и  нам  детдомовским,  так  и  вам,  у  большинства  из  вас   отцы  с  войны  не  вернулись.  Помнишь,  как  осенью  мы  всей  школой  собирали  с  полей,  уже  после  проведенной  жатвы,  колоски    ржи  и  пшеницы,  наполняли  ими  свои  школьные  холщёвые  сумки,  освобождённые  ради  этого  случая  от  учебников  и  самодельных  тетрадей.  Потом  под  присмотром  учителей  разгружали  их  в  своих  классах.  Собранные   колоски  отвозились  на  колхозный   ток  для  обмолота.   Разумеется,  не  велик  был  наш  школьный  вклад  в  помощь  колхозу,   но  нам  наши  школьные  наставники  внушали,  что  делаем  великое  благо,  тем  более,  что  при  сборе  колосков   тайком  от  учителей  и  нам  доставалось  по  две,  три  горсти  обмолоченного  руками  зерна.   От  него  болели  животы,  но  приходила  сытость.
          Весной  плотину  у  пруда  разрушало  паводком,  оголялось  дно,  по  которому  текла  чистая  неглубокая  речушка  с  уймой  раков  разных  размеров  и  разных  расцветок,   стайками  носившихся  на  мелководье  пескарей,  плотвичек  и  прочей  рыбьей  живности.   Всё  это  нами  рассматривалось,  как  дополнение  к  нашему  скудному  рациону,  всё  ловилось,  варилось  и  употреблялось.  Не  брезговали  мы  и  сваренными  на  кострах  лягушками.  Вы,  поселковые,  дразнили  нас  лягушатниками,  а  мы  просто  всегда  хотели  есть,  и  страшно  завидовали  вам  живущими  со  своими  родными  людьми,  завидовали  вашему  благополучию,  хотя  догадывались,  что  многим  из  вашей  среды  жилось  не  лучше,  чем  нам.  Летом  после  восстановления  плотины,  катаясь  на  старой  колоде  из  колхозной  конюшни  по  пруду,  мы  не  стеснялись  заглянуть  в  чужие  огороды  за  картошкой,  зелёным  луком,  огурцами,  но  не  безобразничали.  Порядок  в  детском  доме  строг,  за  такие  дела   могли  остаться  на  тройку  дней  голодными,  а  старшие  ребята  могли  и  поколотить.
   Я  родился  в  Ленинграде,  в  городе,  который  защищал  и  где
погиб  твой  отец.  Мы  ровесники  с  тобой.   Блокадные  дни  наступили,  когда  мне  было  чуть  больше  двух  лет.   Из  той  жизни   помню  совсем  чуть-чуть,  знаю,  что  жил  с мамой  и  двумя  братишками.  Отца,  по  рассказам  старшего  брата  Вадика,   забрали  ещё  до  моего  рождения,  кто  забрал,  за  что  и  куда  отправили,  мне  никто  не  объяснил.   Как  нас  вывозили  из  города,  тоже  выветрилось  из  памяти,  какое-то  время  мы  были  с  Вадиком  вместе,  он  постоянно  опекал  меня,  но  затем  разлучили,  причём  навсегда.  Так  вот  я  и  попал  в  ваш  благословенный  край,  где  в  условиях  выживания  прошло  моё  детство,  да  и  вся  моя  жизнь.  Здесь  я  выстрадал  в  детстве  всю  полноту  полного  сиротства,  едва  переносимого  постоянного  чувства  голода,  не  дающего  покоя  ни  днём,  ни  ночью.
          Вспомни,  каким  взглядом    твоя  мама,  смотрела  на  меня,  когда  я,  будучи  у  вас  в  гостях,  почти  съел  целиком  буханку  хлеба  и   половину  кочана  капусты.  Я  не  жадничал,  я  просто  ел,  как  говорят,  прозапас,  зная,  что  такая  возможность  может  и  не  повториться.
         Мы  росли  в  детском  доме,  сметая  со  столов  всё, что  нам  давали,
а  потом  шли  на  промысел:  в  поля  и  луга  за  кислицей,  диким  луком,  к  колхозным  покрытым  соломой  амбарам,  за  воробьиными  яичками  в  гнёздах,  где  порой  доводилось  добывать  и  самих  обитателей  гнёзд – воробьёв,  на  лугах  и,  примыкающим  к  зерновым  полям,  дорогах  отливали  водой  из  нор   живущих  в  них  сусликов,  варили  их  или  жарили  на  кострах,  предварительно  сняв  шкурку.  В  прилежащих  старых,  в  войну  вырубленных  садах,  садах  на  пнях,  в  кустарниках,  в  траве  искали  и  находили  всё,  что  мало-мальски  годилось  в  пищу,  пробовали  на  язык,  не  боясь  отравиться.  Но,  ведь,  и  случаев  таких  не  было,  вероятно,  просто  везло.
         И  всё-таки   это  было  детство – незабываемое,  босоногое,  голодное,  трудное.  Раскинувшиеся  поля,  просёлочные  и  полевые  дороги,  изрезанная  оврагами  местность,  пруд,  школа,  школьные  пионерские  линейки,  ласковое   горячее  солнце  летом,  вьюжные  метели  в  зимнюю  пору - всё  это  неизгладимо  из  памяти,  всё  это  притягивало  к  себе,  как  магнитом,  всё  звало  к  себе.  И,  главное,  что  над  головой  было  мирное  послевоенное   небо,   которое  ничто  не  тревожило   кроме  песней  жаворонка  и  других  птиц,  не  звучал  рокот  вражеских  самолётов,  не  отдавались  эхом  выстрелы  вражеских  орудий  убийства.
          В  детском  доме  к  тому  моменту,  когда  вы  вместе  с  мамой  и  братом  покинули  наши  края,  тоже  начали  происходить  и  радующие  и  одновременно  огорчающие  перемены.  Кого - то  из  ребят  находили  родители  и  родственники,  увозили  их  с  собой,  кого - то  забрали  к  себе  местные  жители  в  качестве  приемных  детей.  С  первыми  мы  прощались  практически  навсегда,  не  рассчитывая  на  встречи  в  будущем.  Так  случилось,  что  и   с  тобой  в  нашей  взрослой  жизни мы   встречались  очень  и  очень  редко,  мимоходом.   Думали  о  встречах,  надеялись,  назначали  даты  и  места  встреч,  а  из-за  каких-то,  кажущихся  неотложными,  дел  встречи   откладывались  на  будущее.  Приходилось     больше  довольствоваться    перепиской,  тоже  довольно  редкой.
          В  последующие  за  детством    годы  в  детском  доме  неоднократно  сменялись  поколения  ребят.  А  я  так  и  остался,  прикипел  к  этому  месту,  сначала  вожатым,  потом  воспитателем,  позже  директором.   Директором   и  закончил  свою  трудовую  деятельность.  Детский  дом  с  его  постоянно  меняющимися  обитателями  заменил  мне  всё:  и  пропавших,  так  и  не  найденных  мною,  близких  людей,  и  не  состоявшуюся  семью,  и  память  о  давно  утраченных  годах - о  детстве.
          Как  ты  живёшь?  По  прежним  письмам  я понял,  что  у  тебя  подрастают  внуки.  Наверное,  они  интересуются  твоим  прошлым?  Расскажи  им   о  своём  детстве,  о  моём;  о  нашей  давней  дружбе.  Буду  рад  получить  от  тебя  весточку.
         А,  может  быть,  всё-таки  приедешь  посмотреть  на  свою  малую  родину?
          Встретимся?
          Твой  школьный  товарищ
Силин    Виктор.                Июль  2001 г.   
               
         Письмо  своего  школьного  товарища  я  получил  в  середине  осени.
На  конверте  адрес  был  написан  неизвестным  мне  почерком,  ещё  не
сложившимся  взрослым,  но  уже  и  не детским.  Конверт  был  явно  закапан  слезами,  человека  его  написавшего.  В  нём  был  вложен  ещё  один  конверт,  написанный  тем  же  самым  почерком,  размером  поменьше,  но  поувесистей,   где  кроме  письма  были  вложены  пара  старых  фотографий,  снятых  в  детские  годы.  На  одном  из  них  я  нашел  и  своё  изображение.  Кроме  того,  в  конверт  был  вложен  портрет  Виктора,  где,
глядя  мне  прямо  в  глаза,  он,  казалось,  хотел  ещё  раз  спросить:
 -А  помнишь?
          Привожу  полностью  текст   прилагаемого  сопроводительного  письма
с  глубокой  благодарностью  его  автору  за  то  доброе  чувство,  которое  он  питал    к  моему  школьному  другу,  как  во  время  его  земного  сосуществования,  так  и  после  его  ухода  из  жизни.
          « Мы  с  Вами  незнакомы,  поэтому  не  знаю  даже  как  к  Вам  обращаться:  по  имени,  отчеству,  просто  по  имени,  как  вас  всегда  называл  Виктор  Сергеевич  или  по  фамилии.
          Побудило  меня  написать   Вам  то  обстоятельство,  что  его  больше  нет.  Я  и  сейчас,  спустя  несколько  месяцев  после  столь  печального  события,  никак  не  привыкну  к  мысли,  что  он  умер.  Кажется,  что  он  куда - то  вышел  на  несколько  минут,  и  скоро  зайдёт,  спросит   о чём  либо  или  скажет  что-то   важное.  Он  умел  это  делать  всегда  в  своей  жизни.
           Мы  все  его  очень  любили,  Он  был  светлый  человек,  не  задумываясь  мог  прийти  на  помощь  в  трудную  минут  любому  из  нас.
Отдавал  свою  душу,  свои  силы  и  здоровье  тому,  что  составляло  его  жизнь:  и  людям,  и  животным,  и  природе,  и  своей  работе,  и  своим  увлечениям,  Достаточно  сказать,  что  его  руками  и  руками  его  воспитанников  вокруг  детского  дома  создан  обширный  сад,  где  плодовые  деревья  уже  десятки  лет  плодоносят,  радуют  детей  и  сотрудников  своей  отдачей, а  аллеи  вокруг  сада  приносят  прохладу  в  летнее  время  и  хорошее  настроение  после  прогулок  по  ним  зимой.
         Он  любил  жизнь,  и  жизнь  любила  его.    Осиротевшим,  потерявшим  по  тем  или  иным  причинам  родителей  детям,   он  в  своём  подопечном  заведении  помогал    твёрдо  встать  на  ноги  и  утвердиться  среди  людей,
учил  их  всему,  что  умел  сам,   что   умели  люди  ему  близкие  и  совершенно  незнакомые,  что  привилось  ему  за  всю  его  жизнь,  начиная  с  самого  детства.
           Документы,  дневники,  грамоты  и  благодарности,  письма  выпускников  детского  дома,   две  медали  переданы  мной  в  музей  детского  дома.
           Письмо,  что  он  не  сумел,  вероятно,  отправить  из-за  болезни,  я  пересылаю  Вам,  его  другу,   о  котором  он  всегда  тепло  отзывался  и  ждал  приезда  в  гости,  мечтал  о  встрече  в  родном  краю.
           Желаю  Вам  всего  самого  доброго  в  жизни!
           С  уважением  -  Ирина  Д.»
           Был  указан  на  конверте  хорошо  мне  знакомый  адрес,  адрес  села,  где  прошло  и  моё  детство,  и  детство  Виктора  с  припиской – Детский  дом.
           Отправленное  мною   ответное  письмо  Ирине  Д.  вернулось  назад  с  пометкой  -  адресат  выбыл.