Строителям Сурско-Казанского оборонительного рубежа посвящается...
I
Она часто вспоминала их вечер. Тот последний вечер, когда они сидели в поле, за околицей, у горящего костра. Смотря на языки жаркого пламени, каждый думал о грядущей разлуке. …Сколько она продлится?.. – год, два?.. больше, меньше? Тогда никто не мог ответить на этот вопрос. Никто. Наши войска отступали, и потери, по сводкам Информбюро, были значительные. С самого начала войны, а уже сентябрь заканчивался, наступление немцев шло словно по накатанной дороге. В новостях только и говорилось о сданных, «после долгих и упорных боев», городах.
Ночь выдалась звездная, и прохлада проникала под кофточку. Анфиса зябко поежилась. Петр заметив это, снял свой пиджак и набросил на ее плечи. Пододвинувшись к нему поближе, она произнесла:
– Как же я буду без тебя, Петруша?.. – в ее голосе послышались слезы. – Надо было нам пожениться…
– Нет, Анфиса. Не до этого сейчас. Не до свадьбы. И потом, в случае чего… – тут он немного замялся и, после небольшой паузы, уточнил: – Ну, если меня убьют, ты выйдешь за другого…
– А какая разница… – уже чуть не плача проговорила Анфиса.
Но Петр грубовато перебил ее:
– А я буду знать, дождалась ли ты меня…
– Значит, ты мне не веришь?.. – совсем упавшим голосом произнесла она.
– Глупышка ты, Анфиса!.. – в его голосе прозвучала такая нежность и любовь, что Анфиса ощутила себя так, будто в этот момент теряет все... – Если для меня твоя чистота очень значима, то, коли не вернусь живым, другой спросит с тебя – кому, мол, отдала свою честь… а я не хочу ломать твоей жизни. Не хочу!
– А я – не выйду ни за кого замуж! Мне никто не нужен, кроме тебя! Слышишь, никто!.. – и она разрыдалась.
Он обнял свою суженую за плечи и повернул ее лицо к себе:
– Перестань так говорить, не надо! Ты молода, тебе – жить! Кому будет от этого легче? Никому… Ты только дождись меня, хорошо?
– Конечно, Петруша. Я буду тебя ждать, буду! Моя любовь всегда будет с тобой, всю жизнь!..
В полдень, от сельского совета, из их деревни отправился небольшой отряд мобилизованных мужчин. Среди них и он, девятнадцатилетний и единственный мужчина в семье. Отца Петра похоронили за восемь лет до начала войны. Его подвода ушла под лед, когда тот перебирался по хрупкому льду на другой берег, возвращаясь из райцентра. Повзрослевшего очень рано Петра ни на минуту не покидало чувство ответственности перед матерью и четырьмя сестренками, которые были одна другой меньше. …А у Анфисы – семья небольшая. Мать да младше на целый десяток лет сестренка Шура. Отец сгинул еще в финскую, так что в доме все держалось, как впрочем, и было впоследствии во многих семьях, на женских плечах. Помогая матери по хозяйству, Анфисе пришлось держать в руках не только метелку и сковороду, а и молоток.
Будто предчувствовала тогда Анфиса, что не судьба им быть вместе. Не судьба…
Совсем скоро многих бездетных женщин из деревни отправили рыть окопы. Сколько лиха натерпелась восемнадцатилетняя Анфиса – знает только она! Холодно, голодно… бывало, работали под проливным дождем, а после и обсушиться было негде. Поселили их в продуваемом со всех сторон ветрами сарае, где на наспех сколоченных нарах лежала солома. Тогда-то Анфиса и заболела воспалением легких. В очень плохом состоянии отправили ее в госпиталь. Довольно долгое время она находилась между жизнью и смертью. Молодой организм все же победил. Хоть и медленно, Анфиса стала поправляться. За время рытья окопов и болезни Анфиса сильно похудела. На ее лице остались лишь большущие темные глаза. Именно эти глаза, с выражением обреченной тоски и печали, привлекли внимание завхоза, отъявленного бабника и негодяя.
– «…Поедем, красотка, кататься… давно я тебя поджидал!..» – увидев ее во дворе госпиталя, пропел он густым басом. – Че-то я тебя раньше не замечал… откудова ты?
Анфиса смутилась:
– Я лежала в лихорадке… пару дней, как встала.
– А я думал, что ты – вольнонаемная, новенькая, – окинув ее своим масленым взглядом, ну точно кот на сметану смотрит, он произнес: – Ишь как исхудала-то! Кожа да кости!.. Краше – в гроб кладут!.. Ну ничего, были б кости, а мясо – нарастет!..
Он вынул из кармана своей фуфайки пряник и протянул ей.
– На-ка, побалуйся…
Она не хотела брать, стеснительно пробормотала:
Спасибо, не надо…
Но он насильно сунул его прямо в руку девушке, сказал:
– Ну-ка, не прекословь старшим! Бери, пока дают!.. А бить будут – убегай!.. – и ушел, оглядываясь на ее худенькую фигурку в большом ватнике поверх больничного халата.
Девушка стояла посреди двора и смотрела на пряник… есть совсем не хотелось, но он так соблазнительно поблескивал белыми, облитыми сахарным сиропом боками на темном, что, не удержавшись, она надкусила краешек. Анфиса была сыта. Только недавно завтракала пшенной кашей, сдобренной маслицем. А вот пряник сама не заметила, как истаял у нее во рту! И таким вкусным он ей тогда показался, что до сих пор, когда уже прошли десятилетия, она помнит его вкус. Должно быть, морозный воздух сделал свое дело. Да, может, и голодуха на окопах сыграла свою роль. И она была так молода!..
Если бы знать, какой горечью и бедой все это потом обернется, она, только завидев крепкую фигуру этого завхоза на горизонте, кинулась бы в бегство! Но Анфиса ничего этого не предчувствовала в тот момент. Ее сердечко молчало. А этот завхоз стал захаживать к ней и приносить небольшие гостинцы. То сальца кусочек, завернутый в чистую тряпицу, то пышную булочку, обсыпанную маком, то пряник или же несколько карамелек… Она так привыкла к появлению этого человека в отгороженном для нее закутке, что постепенно стала воспринимать его как старшего брата или дядю. У ее матери был брат в его годах…
После полного выздоровления он устроил Анфису на работу при госпитале, и она, снимая отдельный угол в частном доме, ходила на работу стирать бинты и белье раненых. Ей казалось, что тут от нее гораздо больше пользы. И потом, не исключала вероятности свидеться с ее ненаглядным Петрушей.
В деревне дела шли трудно. Мужчин постепенно всех забрали, и остались там одни женщины, дети и немощные старики. Мать писала дочери, что жилось там несладко. Так что Анфисе жаловаться было грех. И возвращаться обратно ей, естественно, не хотелось. Она предпочитала оставаться здесь, где все кипело и бурлило. Тихая деревенская жизнь – не по ней.
Завхоз тем временем тихонечко подбирался к ней, все ближе и ближе… Когда Анфиса окончательно перестала его дичиться, наступил перелом. Уже открытым текстом он потребовал свое.
– На свете ничего просто так не бывает!.. – цинично заявил он. – Даром, что ли, я так долго обихаживал тебя, строптивую козочку?!
– А я тебя просила? – Анфиса со слезами на глазах пыталась отразить словесные атаки и открытое наглое приставание завхоза. – Я… я буду жаловаться! Я никогда не стану спать с тобой!
– Куда ж ты денешься, миленькая! Коли не хочешь попасть под трибунал – будешь!
– Под какой еще трибунал?.. – испуганно вскинулась она.
– Обычный трибунал, – пряча злорадную усмешку в своих рыжих усах, завхоз принялся раскрывать перед несчастной девушкой ожидающую ее перспективу. – Уклонение от трудовой повинности по закону военного времени строго карается по закону. …Тюрьма тебя ждет, голубушка, тюрьма!
– Но я же не сбегала с рытья окопов!.. – тихо проговорила Анфиса. – Я же больная очнулась в госпитале…
– Ты, голубушка моя дорогая, должна была по выздоровлению отбыть по месту отбывания трудовой повинности. Или же, на худой конец, по месту постоянного проживания!.. А ты вместо этого уже пару месяцев неизвестно где прохлаждаешься!..
Тут Анфиса в запальчивости выкрикнула, что он сам предложил ей остаться здесь.
– И потом, я же работаю! Ты же сам сказал, что я – вольнонаемная! Что ж ты меня все запугиваешь?!
– Никто тебя не запугивает. Я только констатирую факты… – он уселся на стоящий поблизости табурет и принялся закручивать цигарку. – Мне ж тебя жалко стало. Сгинула бы ты. …И никто тебе не поверит! Я тут – ни при чем! А вот ты неприятности себе наживешь, как пить дать! Эх, Анфиска, набьешь ты шишек на свою голову со своим строптивым характером! Слушай меня, и все будет хорошо!
Анфиса подошла к нему и, зло блестя глазами, с ненавистью, выдавила из себя:
– Не делай из меня виновную! Заморочил ты мне голову своими речами, хватит! Больше тебя слушать не буду! Завтра же пойду к начальнику и спрошу то, о чем ты мне сейчас калякал. И про тебя – не забуду! Да я лучше удавлюсь, чем буду спать с тобой!
Завхоз молча положил свернутую цигарку на край стола и, медленно встав с табурета, посмотрел на девушку так, что та почувствовала, как по ее спине от страха забегали мурашки. Протянув руку к пятящейся задом Анфисе, он схватил ее за косу и рывком дернул к себе.
– Ах ты, неблагодарная тварь!.. – процедил он сквозь зубы. – Я тебе мешать не стану! Но прежде, не полюбовно, так против воли, ты мне вернешь свой долг!.. – и потащил упирающуюся изо всех сил девушку к кровати с горой подушек.
Никогда раньше Анфиса не думала, что человек может в какие-то считанные минуты из добродушного и заботливого превратиться в жестокого бессердечного изверга. Долго он измывался над своей беззащитной жертвой.
…Утром, находясь в прострации от произошедшего, измученная насильником девушка, собрав свои скромные пожитки в узелок, отправилась на вокзал, где ее и задержал военный патруль. Выяснив, кто она и откуда, ее действительно, даже не выслушав, поместили в тюрьму. Завхоз оказался прав, Анфису осудили к полугодовалому заключению, после отбытия которого она – беременная – оказалась в прямом смысле слова на улице…
Ее подобрала добрая женщина, солдатка. Привела к себе. Накормила, вымыла в баньке, дала приют. Очерствевшую сердцем Анфису невозможно было растормошить. Окружающий мир для нее мгновенно превратился в кишащую клоаку, где ей не было места. Пару раз она пыталась наложить на себя руки, но чудом осталась невредимой. Женщина, оказавшая ей покровительство, в обоих случаях словно чуя неладное возвращалась домой и успевала вытащить измученную своею неприкаянностью Анфису из петли. В последний раз бедную девушку прорвало, и она разрыдалась.
Когда женщина спросила у нее о родственниках, Анфиса забилась в истерике:
– Нельзя мне сейчас домой, нельзя!.. Господи, что же мне теперь делать?!
Женщина прижала к себе девушку и, гладя ее по голове, с жалостью в голосе произнесла:
– Раз тебе так ненавистен этот ребенок, родишь и можешь отказаться от него. Зачем же лишать себя жизни?! Не стоит брать греха на душу, мы и без этого все погрязли в пороках… к тому же младенец – безвинная душа, негоже его губить. …А пока поживи у меня. В деревне никто и не узнает. Если сама никому не скажешь. …Не бери тяжкого греха на душу, не надо!
Это для нее выход. Только что Анфиса скажет любимому, когда тот вернется с фронта? Какими глазами посмотрит в очи ненаглядного? Что ему скажет в ответ на его упрек?.. Не смогла она себя сберечь, не смогла!.. вот ведь как случилось. …Он обязательно скажет ей: «…Так-то ты меня ждала?! На кой черт тогда ты мне нужна?» Да, она ему будет уже не нужна!.. Анфиса сидела и плакала от горечи своих мыслей, осиным роем крутящихся в ее голове.
– А ты – не думай за него! Это последнее дело – домысливать то, чего, может, и вообще несвойственно человеку. Коли он тебя любит, он – поймет и простит тебя! Расскажешь ему всю правду, ведь твоей вины здесь нет… настоящая любовь – все прощает! Не горюй, успокойся…
Легко сказать – успокойся, когда на душе кошки скребут. Но все равно беспросветная черная ночь для Анфисы забрезжила рассветом. К тому времени, как ей приспело рожать, она уже не напоминала затравленного всеми зверька. Лишь ее глаза приобрели суровое выражение, а в уголках пухлых губ спряталась скорбная складка. Складка душевной печали и боли.
Родила она девочку вопреки всем испытаниям, выпавшим на долю молодой матери, здоровенькую и крепкую. Когда Анфисе принесли ее для первого кормления, она наотрез отказалась.
– Я не возьму ее! Не хочу кормить ребенка своего насильника! Хватит с меня уже того, что я носила его под сердцем!..
Ничто не могло смягчить ее. Ни уговоры врача и сердобольных нянечек, ни осуждающие и порой хоть немного сочувствующие взгляды других мамаш, лежащих тут же. Анфиса так и не примирилась со своим положением. Жестко, чтоб раз и навсегда, она сказала «нет» и после выписки уехала к себе на родину. В деле ее дочери только и осталась расписка-отказ.
Вернувшись домой, Анфиса застала чахоточную мать и совсем отчаявшуюся сестренку. Уже на смертном одре мать Анфисы произнесла фразу, которая всегда молотком стучала в висках:
– Ты – остаешься за старшую… не бросай сестренку, дочка… будь ей за мать…
…По окончании войны, когда Петр наконец переступил порог родного дома и обнял своих близких, в их дверь робко постучалась Анфиса. В деревне все знали, что до войны они дружили, и считали их хорошей парой, под стать друг другу.
Петр смотрел в лицо своей любимой и не узнавал ее. Черты лица вроде бы прежние, а было в ней что-то незнакомое и чужое. И на висках воронова крыла – блестели серебряные ниточки волос…
Предчувствуя недоброе, вечером за околицей он спросил:
– Что произошло, Анфиса? Почему в твоем взгляде столько суровости и скорби? Расскажи мне…
Она опустила голову, и по ее щекам покатились скупые слезинки.
– Ну, что ж ты… что ты… – он принялся пальцами утирать их и, обняв ее за плечи, прижал дрожащую девушку к себе.
Но Анфиса отстранилась от него и пошла вперед. Сколько раз мысленно она начинала эту беседу и не могла довести до конца. Теперь же настал черед истинного разговора, который для нее значим настолько, что, казалось, решался вопрос жизни и смерти. Ждать было уже нечего, пора расставлять все точки по местам… и она, с дрожью в голосе и холодком в груди, начала свой печальный рассказ.
– …Теперь, Петруша, ты знаешь все… – закончила она и осмелилась поднять свои глаза на ненаглядного.
Его взгляд был устремлен куда-то вдаль мимо нее, а пальцы со злобной яростью терзали затейливо вышитый кисет с махоркой… казалось, он ничего из сказанного ею не слышал. Анфиса легонько коснулась руки Петра.
– Петруша, ты меня слышишь?..
Он посмотрел на нее невидящим взглядом и произнес:
– Да, я все слышал… – отвернувшись от нее, он медленно пошел прочь.
Почувствовав себя так, будто у нее без наркоза вырезают сердце, Анфиса отчаянно крикнула ему вдогонку:
– Куда же ты?! Ну не молчи, умоляю тебя!.. Скажи же хоть что-нибудь!..
Петр обернулся:
– Что я должен тебе сказать? Ты мне все рассказала, спасибо. …Но кто подтвердит правоту твоих слов? Может, все было иначе, кто знает? Я знаю только одно, что ты меня не дождалась… – он зло сплюнул на дорогу. – Как я могу теперь тебе верить после всего, как? И вообще, как ты представляешь нашу совместную жизнь в дальнейшем? Лично я – без понятия!.. Между нами всегда будет стоять этот ребенок, которого ты оставила как безродного в том приюте!..
– Но ведь ты бы его не принял?! – Анфиса, запыхавшись, стояла уже подле него.
– Конечно, – согласился он. – Зачем мне чужой?.. Но и отказавшаяся от своего ребенка женщина… это уж слишком. …Он же ни в чем не виноват!..
– А как я должна была жить и растить дочь человека, который мне ненавистен? Она бы мне постоянно напоминала о перенесенном позоре, Петруша…
– Коль ты не захотела принять это унижение, что я-то сделать могу?.. – недоуменно, с некоторой долей злобности, произнес Петр. – Я-то тут при чем, скажи?!
– Неужели от твоей любви не осталось ничего?.. – с ужасом проговорила она и слезы снова навернулись на ее глаза.
Петр пристально посмотрел на нее:
– Я тебя всегда любил, Анфиса, и дорожил тобой… а теперь вот не знаю… у меня такое чувство, что меня обманули, плюнули в самую глубину души! Твой рассказ вызвал во мне волну протеста. Должен сказать тебе честно. Я не смогу относиться к тебе по-прежнему. Не смогу…
– Ну что же мне теперь делать, что?.. – ее ноги подкосились, и Анфиса в бессилии упала на траву, у ног Петра. – Скажи мне, Петя-а-а!..
Он поморщился:
– Как я могу знать, что тебе делать?! Тебе свою судьбу вершить, а не мне. Живи, как знаешь!.. – и ушел.
Оправдались все ее худшие предчувствия и опасения. Петр отвернулся от нее. На что она ему такая, порченая? Он теперь не доверял ей. «…И правильно делал!.. – думала она. – Разве можно верить тому, кто не смог сдержать данное слово?..»
Если бы не сестренка, Анфиса точно бы что-нибудь сотворила бы с собой. А так ей ничего не оставалось делать, как, скрепя сердце, жить. И жизнь шла своим чередом, раны затягивались, оставляя после себя безобразные рубцы и шрамы.
Через год Петр сыграл свадьбу, взял в жены девчонку с соседней улицы, на много лет младше себя. Анфисе казалось, что не вынесет этого испытания. Ей было больно видеть счастливые лица молодоженов. Юная красавица-невеста чем-то отдаленно напоминала ее, Анфису. Но она сама себе твердила, что эта девушка во много раз чище и невиннее ее. А смуглый и кучерявый Петр, конечно же, прав. Всем хочется счастья. Заслуженного и долгожданного. Только вот обидно, что Анфису судьба обделила им. Вроде бы говоря, что обойдется и без него…
***
Женившись на Шуре, Вовка вроде бы остепенился. Возраст и положение – делают свое дело. Престарелая мать замучила его, женись да женись!.. Что еще ему оставалось делать? Тем более он встретил (в прямом смысле слова – на дороге) девушку, запавшую ему в сердце.
Ехал он в райцентр, выполнял свой обычный рейс. На обочине стояла кучка народа. Он подсадил их в кузов. А когда Вовка уже садился в кабину, за руль, краем глаза увидел, как по проселочной дороге, от деревеньки, бежит-торопится какая-то дивчина. Вопреки своему обыкновению (никогда не ждал опоздавших), терпеливо дождался, пока запыхавшаяся девушка, блеснув своими очаровательными глазками в Вовкину сторону, не забралась к нему в кабину.
– Ой, спасибочки!.. – улыбнулась она своей неповторимой улыбкой, показав все тридцать два зуба.
– Не стоит благодарностей!.. – небрежно произнес он. – Куда направляемся?.. – и повернул ключ зажигания, одновременно нажав на педаль газа.
– В райцентр… – отчего-то смутившись ответила она.
– По делам или как?.. – снова поинтересовался Вовка.
– Или как…
– Значит, за покупками… – сделал вывод Вовка. – Что ж, это тоже – надо. Молодым и красивым хочется, – он не стал уточнять, что именно им хочется.
Посмотрев на дорогу, по которой они ехали, перевел взгляд на зеркало. Чернобровая, сероглазая, с пухлыми алыми губками.
– …Как звать-величать тебя, красавица?
– Александра… – так же смущенно ответила она и надолго замолчала.
– А я – Владимир. Но для тебя просто – Вова. Ты из этой деревни?.. – она утвердительно кивнула. – Не думал я, что там живут такие девушки!..
Всю дорогу он так и рассыпался перед ней, рассказывал различные смешные истории и анекдоты. Та вначале сдержанно улыбалась, но потом ее как прорвало и она хохотала чуть ли не до самого райцентра. Что стало причиной такого Вовкиного красноречия, он и сам не мог осознать. Впрочем, из-за нее-то он совсем упустил из виду, что у него есть еще пассажиры – Вовка не взял с них обычную плату за проезд. Не до этого ему было, не до этого…
– Ты обратно когда поедешь?.. – спросил Вовка у девушки, высаживая у магазина на центральной площади.
– Не знаю, как управлюсь… – неопределенно ответила Шура.
– Я часа через полтора освобожусь… может, вместе поедем? Я сюда подъеду…
Она ничего ему не ответила. Убежала. А у Вовки в ушах все звучал ее звонкий переливистый смех.
Когда он подъехал к магазину, Шуры там не было. «…Неужели уехала?.. – пронеслось у него в мозгу. – Надо у автовокзала посмотреть…» И он решил поехать туда. Отъехав чуть подальше, у края тротуара заметил идущую фигуру девушки в светлом цветастом, как и у его новой знакомой, платье. Он посигналил. Девушка обернулась. Это была она, Шура.
Вовка высунулся из кабины и радостно крикнул:
– Ты че не подождала меня?.. – девушка пожала плечами. – Садись!..
Забравшись к нему в кабину, она сказала:
– Я не думала, что ты серьезно тогда сказал…
Он сделал обиженное лицо:
– Обижаете, мадмуазель!.. Серьезнее меня нет человека во всей округе!.. – он выпятил грудь вперед. – У кого хочешь – спроси.
Вообще-то и правда, его нельзя было назвать несерьезным… особенно когда он ставил перед собой определенные цели, касающиеся личных интересов. А так он запросто мог наобещать и не сделать. Что греха таить, было за ним такое, в чем сейчас Вовка не хотел признаваться. Но это – дело, как говорится, десятое.
Он открыл бардачок. Там у него лежал кулечек сахарной помадки, предусмотрительно им купленный в чайной.
– Угощайся!
– Спасибо.
– Ты попробуй, а потом и говори – спасибо… – он сердито посмотрел на смутившуюся девушку. – Ну, бери же!..
Шура робко протянула руку к кульку и взяла одну конфетку.
– Спасибо.
– Ешь на здоровье!.. – улыбнулся он. – Ты не стесняйся, бери еще! Я специально купил, для тебя…
На ее щеках расцвел румянец, и Шура, пытаясь скрыть свое замешательство от его слов, потупила свой взгляд. А Вовка недовольно подумал про себя, что не надо бы так ему открыто проявлять свой интерес… но ничего не мог с собой поделать. Очень уж понравилась эта девушка. Скромненькая, аккуратненькая, ладная. Было бы очень хорошо привлечь ее внимание. А ради этого он на все готов пойти. На какие угодно жертвы и траты. Хотя мотом Вовка никогда не был, но и скупым себя не считал. Кой-какой капиталец у него имелся. Так что, это считал аргументом в свою пользу. К тому же внешне он не урод. Не коротышка и не «дылда», рост нормальный. Девчата никогда не обделяли его своим вниманием. Да и язык подвешен как надо, мог и байки рассказать, коли понадобится. Чего девчонкам еще надо? Разве что возраст… тут он покосился на спутницу. Шура, положив конфетку в рот, получала удовольствие от сласти. Ей не больше двадцати… а ему – парой недель назад двадцать шестой пошел. Не старик ведь еще!
– Ты работаешь, учишься?..
– Да… бухгалтерские курсы закончила, в конторе сижу…
Вовка от неожиданности присвистнул. Он-то думал, что она – на ферме, дояркой вкалывает…
– Сколько ж годков-то, тебе?
– Двадцать три скоро будет, – совсем смутилась Шура. – А чего?
– Да так… – уклонился от ответа Вовка и, после некоторой паузы, произнес: – Слушай, а какая у тебя семья? Большая, небось…
Она повернулась к нему:
– Нет. Я живу с сестрой.
– А родители?.. – удивился он, почему-то подумав о том, что на сиротку она не похожа.
– Я – сирота. Батька – погиб, а мама умерла…
– Значит, живешь с сестрой, – как бы подводя итог, в задумчивости проговорил Вовка. – А сестра чай замужем?
– Не… – Шура покосилась на него. – Что ты все пытаешь меня? И до всего тебе есть дело…
– Может, ты понравилась мне, и я сватов зашлю… – он с прищуром глянул на девушку. Та от удивления поперхнулась и вытаращила на него глаза. – Че, смотришь?.. не веришь?.. А я вот завтра же и приду!
– Разве же так это бывает?.. – когда к ней вернулся дар речи, обескуражено произнесла Шура.
Вовка, улыбаясь, смотрел на нее:
– По-всякому бывает, по-всякому…
– Нет, ну мы с тобой только сегодня познакомились, а ты уже о сватовстве заикнулся. …Шутишь небось!..
– Опять ты меня обижаешь своим недоверием… Предупреди сестру и жди…
И вправду, собрав небольшую компанию из закадычного друга Саньки, старого холостяка-брата, матери и свахи Ивановны, явился к ним собственной персоной. Шура, совсем не ожидавшая такого поворота дела, весь вечер простояла у печи, теребя свою косу на плече. Как потом она призналась ему, ей не верилось в происходящее. Словно во сне, Шура пролепетала свое согласие, и все удовлетворенно зашумели, принявшись обсуждать свадебные хлопоты.
После небольшой свадьбы они стали жить у ее сестры. Хотя самому Вовке это было не по нраву. Но выбирать не приходилось. У его матери был небольшой домик из одной горенки. А у Шуриной сестры в относительно еще нестаром доме, перегороженном тесом надвое комнатками – места на первое время хватало всем.
– Ничего, погоди немножечко, – говорил Вовка своей молодой жене. – Совсем скоро мы отстроим свой дом… Дай только время…
И действительно, приезжая домой на обед, он то и дело сваливал из кузова что-то из строительного материала. Доски, брусья, кирпичи, куски рубероида… Сестра Шуры Анфиса с удивлением смотрела на зятя и только молча качала головой. Она стала подозревать, что тот подбирает все, что плохо лежит. Как-то Шура с ним заговорила: откуда, мол, все это…
– А ты не спрашивай, а принимай – как должное!.. – только и ответил он. – Много будешь знать – скоро состаришься!
Вовка не мог понять, почему женщины всего боятся. Времена Сталина закончились! Не хватало, чтобы еще и свояченица через жену мозги ему начала вправлять!.. Его мать все уши прожужжала, что надо жить с оглядкой на других. Что, мол, люди не любят хапуг и куркулей, единоличников. Ей, откровенно говоря, не нравилось то, что он старался сгребать все под себя. Но разве это означает, что Вовка обязательно хапуга? По его разумению, если в голове крутятся мозги, то всегда будешь стараться из копейки сделать рубль, а из рубля – два… Умение жить на дороге не валяется и дорогого стоит. Хозяйственность не каждому присуща… Вон старший братан Ленька. Совсем из другого теста слеплен! Последнюю рубаху готов отдать со своего плеча! А кому?.. – да хоть первому встречному! Ему без разницы. Впервые видит человека и, коли тому негде остановиться, милости просим – готов приютить у себя как бы на общественных началах. Напоит, накормит и спать уложит. И все это из милосердия и человеколюбия. А Вовка иной. Он не привык почем зря добро переводить. Любую копейку с умом надо тратить, не разбрасывать направо и налево. Так недолго и совсем без штанов остаться…
Да и он ничего плохого не совершает. Он же не виновен, раз его руки прямо зудеть начинают при виде бесхозного добра… это, как говорят, издержки природы. Натуру не переделаешь. Но ведь то, что его так и тянет туда, где есть возможность халявы, не так уж и плохое качество. Лично Вовка сам никогда не считал это пороком. Все равно не ты, так другой этим воспользуется! Так зачем же упускать случай? Иначе со стороны выглядело глупо! К тому же он все несет в дом, а не наоборот. …И вообще, Вовке всегда было наплевать на то, что о нем думают другие. Каждый отвечает лишь за себя!..
С чего все началось? Пожалуй, с лепешек из лебеды и картофельных очисток. В военное лихолетье, когда подчистую выгребли все запасы и не осталось почти ничего, что можно было отправить в рот, а в животе жутко урчало, Вовка дал себе слово – стать зажиточным хозяином. Да и кто тогда не мечтал о кружке молока с огромным ломтем хлеба? У всех было так, у всех. Именно с тех пор он и старается. Из кожи вон лезет, где можно и нельзя – заработать. Братан сколько раз выговаривал, что государственную машину он использует в целях личной наживы. Обеднеет государство, что ли, когда вон сколько всего даром разбрасывается?! Нет настоящего хозяина, нет и не будет. Раз все наше, общее, значит – ничье. Потому что, всегда было так, что у семи нянек – дите без глазу. Никому ничего не надо и никто ни за что не отвечает!.. Так что нечего его, Вовку, шпынять! На себя бы посмотрели!.. А Леньке-то что… в самое голодное время, когда они тут пухли, он был на полном довольствии у государства. Солдат кормили и поили. А о них, тружениках тыла, никто не заботился. С них только и требовали – давай!.. И попробуй не дай, сразу переведут во враги народа! Вся страна работала лишь на фронтовые нужды.
Сейчас вон за кукурузу берутся, возводят ее чуть ли не в ранг национальной политики. Как будто одною ею будешь сыт… бросаются из крайности в крайность, а у простого люда только чубы трещат! А ну их всех к черту! Не любил Вовка рассуждать на эту тему. Пустая трата времени, да и неприятностей можно нажить! А ему неприятности не нужны. Вот только покрепче на ноги встать, и тогда заживут они с Шурой на славу. Построят свой дом, двор будет полон живности, и детишки будут бегать… много не надо, хватит двоих пацанов.
– Зачем пацанов? Надо и девочку одну… – робко возразила мужу Шура.
– Можно и девку для разнообразия. – Вовка снисходительно согласился с женой. – Мальчик и девочка – полный комплект. Наш дом должен быть безупречен со всех сторон. Чтобы дети всегда ходили сытыми и обутыми…
– Ну, ежели войны не будет, – начала было она, но муж ее перебил.
– Не дай, конечно, бог, но я должен сделать все, чтобы мои дети – не голодали! Кровь из носу, а сделаю это!
В его словах звучало столько решимости, что Шура не сомневалась, что это так и будет. Потому что до сих пор у нее еще ни разу не было повода усомниться в муже. Сказал – сделал, вот это и нравилось ей в нем. А то, что он тащил все домой… ну не из дома же! Вот в этом случае это стало бы весьма прискорбно! Потом, каждый человек имеет свою слабинку, нет людей абсолютно идеальных во всех отношениях. И она готова закрывать на это глаза. Именно теперь она почувствовала себя словно за каменной стеной. За мужем. Что еще надо для счастья человеку?
Если на то пошло, у них в деревне даже близко похожего на него – нет. Все какие-то не такие. Ее сестра доныне одна. Ждала-ждала своего жениха с войны, а он взял и женился на другой. А ведь друг в друге души не чаяли, красивая любовь была… Шура помнила все о предвоенной дружбе Анфисы и Петра. У нее-то все получилось гораздо прозаичнее. Анфиса как-то раз попеняла ей, что ты, мол, Шура, возможно, поспешила, поторопилась. С бухты-барахты кинулась в объятия незнакомого парня.
– Смотри, как бы не вышло тебе боком твое скороспелое замужество!
– Люди всю жизнь знакомы, да и ничего у них не вяжется! Если на это смотреть, то вообще жить не стоит! Через года полтора, глядя на тебя, я тоже превращусь в старую деву! А я этого – не хочу! Слышишь, Анфиса? Не хочу!..
Нет, Шура пока еще ни разу не пожалела о своем решении. То, что муж ее немного скуповат, она заметила уже после свадьбы. Но эта скупость в отношении жены не была столь явной. Он всегда ей, возвращаясь с работы, что-нибудь да приносил. Словно до сей поры еще ухаживал за ней…
Однажды Вовку отправили из райсельхозтехники, где он работал, в областной центр, за важным строительным грузом. Приехав домой, он весь вечер находился в задумчивости. Уже лежа в постели, он произнес:
– Знаешь, мне тут в голову пришла одна идея, – он вздохнул. – Не перебраться ли нам в город?
Шура удивленно посмотрела на мужа:
– В райцентр, что ли?..
– Да нужен мне этот задрипанный райцентр!.. – досадливо поморщился Вовка. – Большое село, что я там забыл?! Я про областной говорю!
У Шуры захватило дух:
– Ты это серьезно?
– Серьезней некуда! Что нам тут прозябать?.. А там можно будет капитально устроиться. И возможностей будет больше! Все лучше, чем в деревне!
– Но где мы там будем жить? Ты же хотел строиться… – жена, не понимая, смотрела на мужа. – Ты только и мечтаешь о своем доме, о своем хозяйстве… а где в городской квартире – кабанчика-то держать?..
Он приподнялся на подушке и сел:
– Там тоже можно будет построиться. Купить старенький домик и перестроить его. На окраине очень много частных домов. С этим – проблем не будет. Ты только представь, как здорово мы заживем! Работы в городе – навалом! Хочешь – на стройку, хочешь – на завод… Одних заводов – несколько. Комбинат, фабрика, больницы, школы!.. И нашим детям со всех сторон будет лучше!.. Вот где раздолье, Шура! Заживем мы с тобой по-барски…
Она словно завороженная смотрела на мужа. Перспектива, обрисованная им, казалась ей очень заманчивой. Шутка ли – уехать из родного колхоза, где прожила всю свою жизнь и дальше райцентра – не бывала… У нее даже дух захватило!
– Слушай, а нас – отпустят?
– Почему бы и нет?.. У меня же – паспорт, а ты – моя жена. Пусть только попробуют… – в его голосе послышались угрожающие нотки.
Шура вздохнула и через некоторое время спросила:
– А как же Анфиса?
– Анфиса?.. – переспросил Вовка. – А что – Анфиса? У нее – своя жизнь, а у нас – своя! Мы же не должны всю жизнь жить под ее крылышком. У нас с тобой семья, мы от нее – независимы!
– Ну… я имела в виду, что она тут останется одна, – грустно проговорила Шура. – Все-таки она мне заменила родителей… больше у меня никого нет. Ты да она…
– Ну и поживет одна, ничего с ней не случится… не страшно. Может кого в пару и найдет себе… Мы ведь будем приезжать в гости, не за тридевять земель уедем. И она может приехать, навестить…
Долго они шептались, лежа в постели. Только далеко за полночь затихли, решившись ехать и обговорив все детали. Наутро Вовка сразу принялся улаживать все дела со своим начальником. Шура должна была обговорить насчет себя в конторе. И уже потом, когда все будет готово, они сообщат всем своим. В предвкушении значительных перемен они действовали как заговорщики… На следующий же день по деревне поползли слухи. Анфиса, когда Шура пришла из конторы, с ходу спросила у нее, правда ли то, что говорят люди?
– А что говорят люди?.. – словно не понимая спросила та.
Анфиса вспылила:
– Не делай из меня дурочку… а то ты не знаешь?! …Почему я, обо всем узнаю лишь в последнюю очередь?! Будто я тебе совсем чужая!..
– Мы с Вовой решили никому пока не говорить… – поняв, что отпираться бесполезно, решила признаться Шура сестре. – На случай, если ничего у нас не получится…
Устало опустившись на лавочку у стола, Анфиса произнесла:
– Ох и горе-конспираторы!.. Да вся деревня уже знает о вашей «тайне»… И куда это вы срываетесь сломя голову?! Время-то какое смутное, тревожное!.. Ох, чует мое сердце – не к добру вы все это затеяли! Не к добру!..
Шура подошла к сестре и села рядышком:
– Да что ты заладила «не к добру» да «не к добру»… Брось, все будет хорошо! Вот увидишь!.. – и, немного помолчав, добавила: – Признаться, мне тоже страшновато. Но я верю мужу, он не пожелает нам плохого!.. Тут-то легче, что ли, нам? Взять хотя бы тебя… с утра до ночи горбатишься в колхозе, а на трудодни – получаешь всего ничего… разве же это справедливо? Посуди сама, Анфис… Разве бы мы выжили, если б не кормилица наша – Красавка?.. Давно бы ноги протянули. В войну-то, когда ты на окопах была, наша корова вернулась с распоротым брюхом. Пришлось ее прирезать. Мясо пошло в счет налога. Что осталось – съели. Настали трудные дни. Мама изо всех сил нашу телочку еле выходила… туго приходилось. Все сено свозили на колхозную ферму… Да ты сама все знаешь. Потом уже мы с тобой спасали Красавку. Сколько всего натерпелись, страшно вспомнить… – она вытерла навернувшиеся на глаза слезы.
– Значит, оставляешь ты меня… – грустно проговорила Анфиса. – Ладно. Выросла ты уже… Меня ты все равно не послушаешь! Хорошо. У тебя теперь своя семья, поступайте – как знаете! Но только смотри, как бы потом жалеть не пришлось!.. – она тяжело вздохнула и обняла сестренку за плечи. – Ты никогда не забывай, что, коли произойдет что… я тебе всегда помогу всем, чем только смогу…
В доме зависла тишина, которую нарушил вернувшийся с работы Вовка:
– Ну что, красавицы?.. Че носы-то повесили? Случилось что?.. – он все пытался пригладить свои зачесанные назад непослушные, пепельного цвета, вихры.
Шура встала с лавочки навстречу мужу:
– Так, вспомнилось кое-что… Кстати, нашу с тобой тайну вся деревня уже знает!
– Ну и ладно. Значит, все само собой и уладилось… – добродушно заметил Вовка.
Встав со скамьи и направившись к печи, Анфиса поторопила своих:
– Давай, Шура, помоги мужу умыться, и садитесь за стол, будем вечерять.
…Это была осень второй половины пятидесятых…
***
В аудитории никого не было. Тая, закрыв за собой дверь, бросила на сиденье свою сумку. В общежитие идти не хотелось. Она мечтала хоть чуток побыть в одиночестве, обдумать все произошедшее. Но это ей не удалось. Перед ней вдруг выросла фигура незнакомца. Тая его не заметила, так как он сидел в дальнем углу. Она от неожиданности даже вздрогнула.
– Ой, как ты меня напугал!.. – чуть ли не вскрикнула она.
– Значит, твоя совесть не чиста, раз пугаешься неожиданностей… – с улыбкой произнес незнакомец.
– С чего это ты сделал такие выводы? – Тая с любопытством окинула его долговязую фигуру.
Худощавый, неуловимо чем-то похожий лицом на иконописное изображение Иисуса Христа, которое она видела на медальоне бабы Кати. Глубоко посаженые глаза этого парня пронзительно смотрели на нее, будто заглядывали в самую глубину ее души так, что Тае захотелось уткнуться в его сухощавое плечо и выплакаться. Выплакаться за все время ее неприкаянного детства и юности. Но поймав себя на этом желании, она встряхнулась, словно скинула с себя наваждение:
– Просто я совсем не ожидала, что тут передо мной объявишься ты, или еще кто другой…
Незнакомец доброжелательно, как бы извиняясь, сказал:
– Ну ладно, забудем… А ты что, на первом курсе учишься? Что-то я тебя не видел раньше…
– Да. – Тая почему-то почувствовала в себе робость.
«Странно, – подумала она. – Я же не маленькая девочка-первоклашка, впервые переступающая порог школы!.. Определенно, что-то не то со мной сегодня творится! Сама себя не узнаю…»
– А я – на втором, физмата… – заявил он. – Меня Глебом зовут…
– Тая… – тихо ответила она и опустила серовато-зеленые глаза с длинными черными ресницами. Почувствовав, как ее лицо стала заливать ненавистная краска, она подхватила свою сумку и в замешательстве кинулась к двери.
– Куда же ты, подожди, – донесся ей в спину недоуменный голос Глеба. Догнав ее уже на лестничном пролете между этажами, он взял Таю за руку. – Пожалуйста, подожди…
– Чего тебе?.. – нарочито грубовато спросила она. Не хватало еще снова заполыхать перед ним. Подумает еще, что понравился…
– Знаешь, мне сейчас совсем не хочется быть одному… может, мы с тобой куда-нибудь сходим?
– А мне наоборот, хотелось побыть одной, но ты – спутал все мои планы!.. – выпалила она. – Черт бы тебя побрал!..
Глеб грустно улыбнулся:
– Хорошо, только в следующий раз! А сейчас пошли куда-нибудь, а?
В груди у Таи жалобно заскребло… «Кто знает, может, и ему сейчас несладко, а я его – отпихну от себя…»
– Хорошо, пошли, – сменила она гнев на милость. – Только куда?
– Можно в кино… – предложил Глеб.
– Не-е… не хочу! – Тая сморщила свой весь в веснушках нос. – Сейчас такая погода стоит хорошая, сидеть весной в душном зале – просто непростительно.
– Давай тогда прогуляемся!.. – с воодушевлением предложил он. – Пройдемся по городу, возьмем мороженого…
– Эскимо?.. – спросила Тая.
– Можно и эскимо. А ты его любишь?.. – поинтересовался Глеб.
– Да, люблю, – призналась она. – Еще в детстве мне хотелось стать продавцом мороженого. Мне казалось, что они вволю едят его…
Глеб искренне и простодушно засмеялся:
– Ну ты говоришь точно так, как говорила моя мама! Она тоже в детстве мечтала стать мороженщицей!.. А когда дорвалась до любимого лакомства и осталась без горла, заболела ангиной!
– И что?.. – она стояла напротив него и ждала продолжения.
– Что, что?.. Наелась. – Глеб посмотрел на девушку. Ее черные волосы незатейливыми волнами спадали на шею и уши, из-под челки блестели искрами живые глаза. – Выздоровела и все. Переболела, как говорят … – грустно закончил он.
Тая села на лавочку, положив сумку рядышком. Посмотрев на Глеба, который побежал к мороженщице, подумала, что сегодня ей не удастся все обдумать и решить – как поступить дальше.
«Я всю жизнь ждала момента, когда что-то узнаю о своих родителях, – пронеслось в ее голове. – Что изменится, если я еще на пару часов отложу… будто я – ничего не знаю, а там – видно будет…»
– Ну вот, твое любимое эскимо!.. – у Глеба руки были заняты им, и он протягивал их Тае.
– Ты что, хочешь, чтобы и я – заболела?!
– Упаси боже! Нет. Просто раз любишь – ешь. Не жаль для хорошего человека! – Глеб сел рядом, положив мороженое на лавочку.
– А с чего ты взял, что я – хороший человек? Ты же меня впервые видишь!..
– У меня – интуиция! Я чувствую, кто – хороший, а кто – плохой.
– Так уж и чувствуешь?! – Тая недоверчиво посмотрела на Глеба.
– Да, чувствую. Это у меня от мамы. Стоило ей только один раз всего посмотреть на человека, и она сразу же определяла – какой он. И ни разу не ошибалась. Ни разу!
– А почему, – нерешительно начала Тая. – Почему ты говоришь о ней в прошлом времени?
Глеб тяжело вздохнул:
– Скоро будет год, как ее нет…
– Она?.. – с ужасом поняла Тая, но побоялась произнести это вслух.
– Да. А отец сегодня расписался… словом, нашел – другую, – в голосе Глеба послышалось такое отчаяние, что у Таи на душе заскребли кошки. – Как у нас поселилась она, и домой-то идти не хочется.
– Слушай, а может, пусть его живет, как хочет, а? – Тая заглянула в его черного цвета глаза. – Нельзя же ему живому лечь вместе в могилу… живым – надо жить!.. Ее-то не поднимешь…
– А он всегда походил на мартовского кота! – Глеб злобно сплюнул. – Еще мама жива была, он по любовницам бегал!
Тая с тоской смотрела на моментально превратившегося в совершенно другого человека Глеба. На его лице явственно читалось выражение ненависти. Ненависти и злобы. Будто застывшая маска, которой не знакомы ни одухотворенность, ни грусть, ни сочувствие…
Сколько таких, жестоких и порою беспощадных, лиц видела за свою детдомовскую жизнь Тая. Эти лица, неважно – чьи они были, взрослых ли, сверстников ли… они были. Существовали и делали окружающее более неуютным, холодным и пугающим. Сталкиваясь с такими лицами, Тае хотелось как улитке спрятаться в свой домик и переждать непогоду, чтобы защитить свою душу от пронизывающих до мозга костей сквозняков, веющих от их взглядов. Очень сложно находить общий язык с обладателями таких лиц. Это она знала по собственному опыту и поэтому предпочитала не иметь с такими людьми дела. Интуитивно чувствуя подобные подводные камни, Тая словно лавировала в пространстве. Еще в раннем детстве та самая баба Катя(любимая нянечка из детского дома), ей рассказывала про Человека, изображение которого носила на своей груди. Христос нес добро и любовь людям, а они за это – распяли его на кресте. Разве это справедливо? Нет, это жестоко! Слишком чудовищная цена за открытое и благородное сердце, отданное служению людям… Легенда произвела такое неизгладимое впечатление на маленькую Таю, что она впоследствии решила для себя, что что бы с ней ни произошло, что бы ни случилось, она не будет платить черной неблагодарностью тому, кто сделал ей добро. Как бы там ни было, а постепенно ранимая душа ребенка напитывалась как губка, вбирала в себя всю окружающую среду. Она требовала любви и ласки, которой катастрофически не хватало на всех страждущих детей. Вместе с тем Тая нашла для себя выход в том, что стала опекать всех детдомовских малышей. Возле нее постоянно крутилась детвора обоего пола. Она стала властительницей ребячьих душ. Многие находили в ней сестру и старшую подругу, но сама Тая в душе считала себя очень одинокой. Вопреки мнению ребят и девчат «своя в доску девчонка», бывшая спасительной гаванью для многих, чувствовала себя незащищенной и потерянной…
– Эй, ты где сейчас находишься?.. – голос Глеба вывел ее из задумчивости.
– Где?.. – переспросила Тая. – Тут я, где же еще?!
– Не-ет, ты сейчас была где-то совсем далеко!.. – лицо Глеба снова стало таким, как и в первые минуты знакомства. – У меня такое чувство, что ты находилась за тридевять земель. …Можно узнать, о чем или о ком ты сейчас думала? Уж не о своем любимом человеке?..
Тая пристально посмотрела на Глеба. На его тонком и красивом лице блуждала загадочная улыбка. Ее снова нестерпимо потянуло на откровенность. Может, разрешить себе единственный раз поговорить о своем, наболевшем?..
– Ни о ком я не думала, – простодушно заявила она. – Нет у меня никого!
– Так уж и никого нет? – Глеб кинул на нее недоверчивый взгляд.
– Я совсем одна в этом жутком и равнодушном мире… – тихо и печально произнесла Тая. – Никому я не нужна, даже своим родителям…
– Не понял… – озадаченный этим заявлением, Глеб пытался осознать услышанное.
– А что тут понимать-то? Детдомовская я! – Тая с вызовом посмотрела на него. – Мамаша отказалась от меня сразу же после рождения!
– Как это?.. – Глеб нервозно задергался и вскочил с лавочки.
– Ну ты что?! – Тая удивленно смотрела на своего нового знакомого. – Или прикидываешься таким тупым?! Как отказываются от детей?.. Рожают, а потом бросают! Пишут расписку о своем отказе от ребенка… Я бы таких матерей… – на ее глазах появились слезы. – Господи, ну разве можно так поступать?! Я-то чем провинилась перед ней?.. – и она громко разрыдалась.
Глеб вначале испуганно смотрел, как она плачет. Потом, вынув из нагрудного кармана своей клетчатой рубашки носовой платок, присел на корточки перед ней и стал вытирать девичьи слезы. Тая, встретившись с ним взглядом, внезапно успокоилась. Тяжело вздохнула и виновато, как бы извиняясь за свою невольную слабость, улыбнулась.
– Ну вот! Наконец-то выглянуло солнышко!.. – искренне обрадовался Глеб. – Я уж думал – наводнение будет…
– Пожалуйста, извини меня. Я не сдержалась. – Тая опустила глаза. – Понимаешь, незадолго до ухода из детдома мне в руки попало мое дело. Ну и я, не будь дурой, прочла расписку-отказ своей матери. Я тогда написала письмо по указанному там адресу. Мне хотелось узнать, жива ли она. Сегодня одна девочка из детдома мне принесла письмо из того сельского совета. Оказывается – жива и здорова, ничего ей не сделалось…
Глеб поднялся и сел на лавочку:
– И что же теперь ты будешь делать?
Она снова тяжело вздохнула:
– Не знаю… Раньше, когда я даже не подозревала об этой чертовой расписке, думала: вот найду я если кого, поеду на встречу и скажу… скажу, что наконец-то нашла! Что мне так долго не хватало родного человека рядом! Что я ее, мою маму, очень люблю!.. – голос ее звучал тускло, равнодушно. Будто какая тяжесть навалилась на эти хрупкие плечи. – А теперь вот я и не знаю… Нужна ли ей моя щенячья любовь?..
– Ну зачем ты так?! – Глеб досадливо поморщился. – Каждый человек нуждается в любви… тем более – ребенок… Я тебя хорошо понимаю. А ты – хочешь поехать к ней?
– Не знаю, стоит ли?.. Конечно, хотелось бы посмотреть на эту женщину и послушать, что она сказала бы в свое оправдание… а еще смогла ли бы она посмотреть в мои глаза? Только думаю, ни к чему теперь это…
– Мне тоже кажется, незачем бередить раны. Ну знаешь ты, что она живет на белом свете. Пусть живет себе на здоровье! А ты живи как жила. У тебя – своя дорога и ни к чему натягивать, создавать себе дополнительные проблемы. Если ты без нее выросла, так и проживешь без нее еще сто лет! Она же отказалась от тебя…
– Да, она отказалась от меня, – голос Таи звучал тихо. – Если я ей тогда была не нужна, значит, и сейчас вряд ли что изменилось. Она же предала своего ребенка в тот момент, когда он столь беспомощен и очень нуждался в ней…
Тая помнила, как с надеждой всегда смотрела на дверь, за которую время от времени навсегда уводили из детдома малышей… До самого последнего момента, пока она не прочла злополучную расписку, она надеялась на чудо. Чудо, которое так и не произошло. Она выросла, поступила в институт. По его окончании станет педагогом. Она сама себя сотворит. Но никогда, ни за что на свете, если так случится – не откажется от своего ребенка…
– А может, ее вынудили какие-то обстоятельства?.. – высказал предположение Глеб. – Ведь всякое может быть?
– Навряд ли… – с долей скептицизма произнесла Тая. – Сам подумай, что ее могло заставить пойти на такое?
– Может, война?..
– Ты сам в это веришь? Она же написала отказ! Это не на время, а навсегда! Иначе она бы все равно приехала и забрала меня отсюда.
Глеб тяжело вздохнул:
– Вообще-то для того, чтобы мать отказалась от своего ребенка, нужны веские причины.
– Конечно. Даже звери не бросают своих детенышей на произвол судьбы. А люди такие странные и непонятные существа…
– Слушай, может, у нее родители были очень жестокие? Ее мог же, например, соблазнить кто-то, а возвратиться домой с ребенком – было выше ее сил?!
Тая скептически глянула на собеседника.
– В деревнях не такие нравы, как в городе! Тут мы с соседями по лестничной площадке не поддерживаем отношения, а деревня – это своеобразная коммунальная квартира, где все про всех – знают. Там ничего нельзя утаить. Помню, мы жили на даче у одной пожилой женщины… ты представляешь, она свою взрослую дочь запросто била лишь из-за того, что та задерживалась и поздновато возвращалась домой. …Представляешь, одной рукой держит ее, рослую деву, за косу, а другой – вовсю хлыщет своим костылем по ней да приговаривает: «…не хватало еще, чтобы ты – в подоле принесла!..» Дикая сцена… Я тогда еще маленький был, ну, лет десять было. Когда спросил у своей мамы, что означает «принести в подоле», она и ответила, что такое бывает, когда девушка родит ребенка без мужа. Патриархальные устои считают это верхом неприличия! Так что твою мать можно понять. Ее бы не погладили за это по голове…
Тая недоуменно спросила:
– Так ты что? Ты ее защищаешь?
Глеб пожал плечами:
– Нет. Даже и не думал. Просто попытался понять ее. Встать на место человека, который решился на такое…
Она вздохнула. Толку-то предполагать, что произошло осенью сорок второго, когда она появилась на свет. Можно составить тысячу вариантов, но какой из них будет верен – известно лишь богу, в которого верят некоторые люди. Про нее же этот бог и не подумал, видно, раз с самого начала своего жизненного пути Тая мыкается одна по казенным домам. Слабое утешение знать, что все в жизни воздается по заслугам. Скорей всего это придумано, чтобы не так обидно было за всю несправедливость, выпадающую на долю человека. Но терпение не так безгранично, как кажется. Река чувств в конце концов переполняется и уже беспощадно смывает все на своем пути. Какой мерою мерить все то, что приходится терпеть на протяжении всей жизни? Какими словами выразить мысли и чувства, чтобы тебя поняли другие? …Каждый смотрит на окружающее со своей колокольни. И порой не может и не хочет понять своего ближнего. Словно от рождения они говорят на разных языках. Почему такое происходит? Среди своих детдомовских сверстников Тая немало встречала и таких, которые превращались в циничных злых демонов. Они не только своими поступками, но и всем своим видом показывали: раз мне плохо, то и другим должно быть так же скверно. Поэтому она боялась открывать свое истинное и незащищенное лицо. Нет, она всех понимала. Всех принимала такими, каковы они есть. Только в свою душу, до сего момента, никого не пускала. Почему же она сделала это сейчас? Она не могла объяснить. Ей сложно было разобраться в себе и своих чувствах. Несмотря на присутствие в Глебе некоего неприятия и смирения с данной ситуацией, она почувствовала в нем родственного по духу человека. Ей вдруг захотелось самой выплакаться в жилетку, роль которой для других Тая выполняла всю свою сознательную жизнь.
– Прости, что полезла к тебе со своими печалями. У тебя – своего хватает, а тут еще я…
– Брось!.. Разве у меня печали?.. – задумчиво произнес он. – Я вырос в родительском гнездышке, дома… для меня женитьба отца стала настоящей трагедией. Я думал, что хуже, чем мне на данный момент, и быть не может! Я тебя должен благодарить, что ты меня вернула на землю! В конце концов должен же я взять себя в руки, собраться!.. А то совсем раскис, как квашня!.. Осталось только убежать из кастрюли!..
– Ничего себе, сказанул!.. – рассмеялась Тая. – Ну и сравнение!.. Откуда ты его откопал?
Глеб, махнув рукой, улыбнулся:
– Это выражение моего отца. Еще в детстве, если я начинал капризничать, он – хмурил брови и строго говорил: «Ты что раскис, ну чисто – квашня!.. Ну-ка, живо соберись!.. И не стыдно тебе, ты же у меня – мужчина!»
– Оригинально! Он у тебя с юмором!
– Да, он никогда не страдал его отсутствием, – в голосе Глеба слышались горделивые нотки. – Если бы не его похождения, я мог бы сказать, что у меня мировой папаша!
– Вот видишь… просто надо быть чуточку снисходительнее к человеческим слабостям. – Тая грустно смотрела на него. – Не злись на него, он ведь не бросал тебя. А я вот не знаю, кто у меня отец.
– Но это знает твоя мать!
– Знает, – согласилась Тая. – Только чтобы узнать это – у меня напрочь отсутствует желание с ней знакомиться. Может, когда-нибудь, после…
– Знаешь, Тая, по-моему, не стоит делать акцент на предательстве. Я сейчас только понял, что наша жизнь гораздо мудрее, чем мы, люди.
– Как это?.. – не поняла она.
– А так. Жизнь нас постоянно ставит перед теми или иными ситуациями, словно ждет – как мы поступим… Выбор-то, как поступить или по какой дорожке идти, – за нас никто не сделает. Значит, каждый человек отвечает за себя. И знаешь, наша судьба напрямую зависит от самосознания. Если уровень высок, то и требовательность соответствующая. А что спрашивать от примитивного мышления? У него одна задача – как можно меньше неудобств и как можно больше удовольствий!
Тая озадачено хлопала глазами:
– Ты думаешь, что моя мать по уровню развития – на примитиве?
– Возможно. – Глеб пожал плечами. – Просто осуждать, не зная мотивов поступка, гораздо легче…
Тут они, не сговариваясь, встали с лавочки и не спеша пошли вверх по улице.
II
Хлопнула дверь в прихожей. Анфиса вздрогнула от неожиданности. Черт бы побрал этого Вовку. Ну никак они не могли найти общего языка. Сколько лет уж сестренка Шура замужем за ним, должна бы давно свыкнуться с его характером, а вот ведь все никак… Ничего не поделаешь, чужой человек. А с чужого какой спрос?
И чего она потянулась вслед за ними сюда, в город? Анфиса бесконечно задавала себе этот вопрос. Жила бы да жила у себя в деревне, никому же не мешала! А тут, как чуть что не так – выслушивай упреки зятя. Эх, жизнь-то какая у нее нескладная, одинокая. Не сложилась коли с самого начала, так нечего даже и надеяться. А все через войну проклятущую… сколько народу тогда полегло, сколько девок осталось вековухами. Если бы не она, подколодная, то все сложилось бы иначе! Все. …Анфиса вышла бы замуж за Петра, нарожали бы они кучу детишек, и не была бы она сейчас такой неприкаянной. Но недаром говорят: если бы да кабы… судьба-злодейка распорядилась иначе. У Петра есть свои дети, от своей жены. А она, Анфиса, одна-одинешенька!.. Врагу не пожелаешь такого. А где-то ведь бегает ее девочка. Где она сейчас? Большенькая уже. Сколько ей теперь? Да, наверное, замуж-то вышла. А то, может, и бабушкой Анфиса стала.
«…Между нами всегда будет стоять этот ребенок, которого ты оставила как безродного в том приюте!.. – в который раз пронеслись у нее в голове слова Петра, брошенные ей в ответ на искреннюю исповедь. – …Коль ты не захотела принять это унижение, что я-то сделать могу?.. Я-то тут при чем, скажи?!» Конечно, все правильно, он тут ни при чем. Он вправе себя считать обманутым. А она получила все это по заслугам, заслужила! Нечего обижаться-то на свою судьбу – коли сам кривой, нечего на зеркало пенять!.. Анфиса вытерла кончиком платка навернувшиеся на глаза слезы. Нет, она не сожалела о том, что много лет назад отказалась от своего ребенка. Ведь не могла же она его привезти домой. Что бы сказали в деревне? И мать бы ее не поняла. Никто бы ее не понял. Жених – воюет, а она где-то ребенка нагуляла! Вертихвосткой стали бы кликать. Позора – не оберешься! Нет, поступила она правильно! Нечего жалеть ребенка от того супостата. Как паук сплел вокруг нее сети, вот и увязла в них по уши… Интересно, жив ли этот проходимец? А что с ним сделается? Он-то ведь тогда устроился на хорошую должность. Обут, одет, в бабах недостатка нет! Из всей этой истории только Анфиса вышла пострадавшей. Ибо по сей день незримая черная тень происшедшего витает над ней.
К Анфисе подбежала маленькая Валюша, племянница.
– Няня, а что он меня обижает?.. – и захныкала.
– Славка, постреленок ты эдакий!.. Зачем сестренку обижаешь, а? – Анфиса сделала суровое лицо. – Куда ж ты запрятался, разбойник?
Славка, шестилетний отпрыск Шуры и Вовки, был ужасным проказником, каких, пожалуй, на свете мало. Все время обижая сестренку, что младше него года на полтора, он как только добивался слез девчонки, сразу же залезал в укромный уголок и сидел там до того, как все затихнет. Ну а после все начиналось по новому кругу. И не было с этим маленьким задирой никакого сладу. Не успевала Анфиса приводить дом в порядок, как тут же приходилось делать это снова. «…Господи, дети-то какие пошли, слишком шустрые… – думала она за домашней работой. – Насколько я себя помню, такой – не была! Да и Шура вела себя спокойно… А эти… только и слышна возня, слезы и крики племянников… была б их воля, на головах стали бы ходить!..» Скорее всего, дети пошли в отца. Тот не мог усидеть на одном месте больше минуты. Анфиса криво усмехнулась. «…Деловой, хозяйственный! Как Шура говорит: что, мол, еще надо?..» Конечно же, честь и хвала Вовке! За короткое время – устроился тут капитально. Выстроил громаднейшие хоромы из белого кирпича. Трехкомнатный добротный дом с кухней и залом, в котором можно устраивать танцы (ну наподобие того, какой отгрохала у них в деревне молодежь для себя клуб, где по субботам устраивали развлечения с посиделками, кружками и прочей ерундой), да еще с верандой. На стройке работал. Значит, не без этого… Еще когда молодая семья жила с ней в деревне, Анфиса заметила такой грешок у зятя. Шура его оправдывала. Известно же, что муж и жена – одна сатана! А попробуй сделать намек Шуре – сразу нехорошая станешь. Нет, зря она перебралась сюда. Зря! Хотя и в деревне жить стало невмоготу. Как Петра увидит, так и сердце, кажется, вот-вот остановится. А еще его детишки… как глянет на них, глаза слезы застилают. Такие все ладненькие, чистенькие, опрятные. Разве ж у нее с ним были бы хуже?.. Он-то и не было похоже, что страдал… не было. А ей – нож по сердцу и все тут!
На кухне что-то грохнуло, и Анфиса ринулась туда. Ведро с водой, стоявшее на табурете, и сам табурет лежали на боку. По всему полу разлилась лужа, в которой и стоял, готовый разреветься, Славка.
– Ах ты горе мое, луковое! Давай скидывай носки!.. Я тебе сухие дам! – Анфиса схватила в охапку ребенка и посадила на табурет, а сама, взяв в руки тряпку, принялась подтирать воду. – И куда ты на этот раз полез?
– Я хотел Ваську достать. Он на полатях дрыхнул, – насупился Славка. – Нога скользнула и прямо в ведро.
– Эх, вот этой бы тряпкой, да по твоей заднице!.. – беззлобно сказала Анфиса. – Ну что у тебя там, гвоздь, что ли, сидит и спокойно вести себя не дает? Ни минуты не можешь провести спокойно!
На пороге кухни показалась Валюша:
– Няня, а я есть хочу!
– А я тоже – хочу!.. – подхватил в унисон с сестренкой Славка.
– Сейчас, милые мои. Вот только подотру за Славкой… Кашку сварю с молочком! Вку-у-усная кашка будет. Поедим, а потом пойдем отдыхать.
– А я спать – не буду! – Славка бросает прямо в лужу свой снятый носок и хитро наблюдает, как на это отреагирует Анфиса. Та, ничего не говоря, берет его и швыряет к двери. Так же молча заканчивает подтирать разлитую воду и затем кладет мокрые фабричные хлопчатобумажные и шерстяные, ручной вязки, носки на горячую батарею. – Я на улицу пойду, гулять.
– А я тоже хочу на улицу… – заканючила Валюша.
– Если будете вести себя хорошо, пойдем гулять после отдыха! – Анфиса строго посмотрела на детей, что те уже не решились ей перечить. Так вот она и живет тут уже года три. Поддалась на уговоры сестренки. Та в каждый свой приезд заводила одно и то же – продавай, мол, дом и перебирайся к нам… что Анфисе еще оставалось делать?
По правде сказать, надоело ей мыкаться одной. Тут еще Петр перед глазами – сердечная заноза… ну и рванула сюда. Нянькой при Шуриных детях. Забавные они, непоседливые, да уже каждый со своим норовом! Иной раз бывает, что и доводят ее чуть ли не до белого каления своими выходками. Не сдержавшись – шлепнет по заднице пару раз, любя… но она ладила с ними. Дети липли к ней больше, чем к отцу-матери. Не мудрено. Родители днями-то на работе. А Анфиса устроилась работать в ближайшую школу, сторожем – ночным директором, как шутливо ее прозвал Вовка.
Ей, конечно же, на жизнь обижаться не стоило. Бывало и хуже. Но, право, не нравилось ей то, что Вовка задумал. Без ведома самой Анфисы взял и оформил на ее имя небольшой участочек в конце улицы.
Вчера вечером заявляет:
– Будем строить дом. Для Анфисы, – у нее аж кусок в горле застрял. А Шура, такая вся радостная, кинулась через стол обнимать-целовать своего мужа. – У меня все готово!
Придя в себя после услышанного, Анфиса обиженно произнесла:
– Видно, надоела я уже вам, избавиться от меня хотите?!
Шура удивленно подняла брови:
– Да с чего ты взяла?! Радоваться надо, а ты – обижаешься!..
– А чему радоваться-то, не пойму я тебя? И на постройку дома – большие деньги нужны, а где я вам их возьму? Где?..
Вовка с довольным видом ухмыльнулся:
– Ну, уж это не твоя забота. Ты дом продала? Продала. Деньги нам отдала? Отдала.
– Не так и уж много там денег-то было!.. – возразила Анфиса. – Лишь за постой у вас только и хватит…
– Постой, постой, – пробурчал Вовка. – За постой, как ты говоришь, мы денег не берем. А вот капитал твой умножим в самый раз!..
Анфиса вытаращила глаза:
– Как это?!
– А так это!.. – многозначительно посмотрел на нее он. – Эти денежки помогли мне получить участочек для строительства дома. Мне, конечно, кое-кому пришлось за это дело отстегнуть, но… овчинка выделки – стоит!
У Анфисы похолодело в груди:
– Это ж – незаконно!
– А пусть кто попробует доказать, что – незаконно! У меня все бумаги в порядке! Все чистенько, гладенько. Не боись, Анфиса, комар – носа не подточит! Все будет – нормалек! – Вовка с довольным видом потирал руки. – Коли этот дом тебе будет не нужен, то мы его продадим. Вот тебе и кругленькая сумма будет! И во много раз, значительно много больше первоначальной!
Тут Шура, с улыбкой глядя на сестру, сказала:
– Да успокойся ты, пожалуйста! Это не твоя забота, Анфиса! Главное, польза от этого дела будет большая. Вот увидишь, ты еще спасибо скажешь!
Это еще неизвестно, кто кому спасибо скажет. Всю жизнь она, Анфиса, боялась не только брать чужое, но и, как говорил зятек, «бесхозное»… В случае чего – стыда не оберешься! А теперь вот он ее втягивает во что-то незаконное. А деваться-то куда? Живет, ест-пьет у них. Будь она неладна эта его деловая хватка!.. Господи, как нехорошо-то, а… вот так история!
Наложив в тарелочки геркулесовой каши, Анфиса поставила их на обеденный стол и позвала племяшей:
– Славка, Валюша! Идите кушать… – в кухне появилась только племянница. – А где постреленок?
– Он уснул, – откусив от куска хлеба, Валюша взялась за ложку.
– Господи, не евши!.. – всплеснула руками Анфиса. Она налила девочке в стакан молока и, поставив его перед ней, пошла за племянником.
Славка, угомонившись, прикорнул в зале, на диване. Рядом валялся плюшевый мишка, с которым любила играть племянница. А на полу, видно, попав в аварию, лежал на боку самосвал. Собрав разбросанные по полу кубики в коробку, Анфиса взяла из прихожей свой пуховый платок и покрыла уснувшего племяша.
Вернувшись на кухню, она села рядом с племянницей, погладила ее по голове и поцеловала девочку в макушку. Притянув нетронутую Славкину тарелку, стала есть сама.
– А мы пойдем потом гулять? – Валюша искоса посмотрела на тетю.
– Пойдем, если дождя не будет. Вот отдохнем и пойдем… – на Анфису вдруг навалила такая тоска, что впору было закричать дурным голосом. Еле сдерживая себя, она убрала со стола и помыла посуду. Племянница все крутилась возле нее, пытаясь хотя бы вытереть тарелки и чем-то помочь тете.
– Ну что, Валюша? Пойдем отдыхать?.. – девочка кивнула головой. Анфиса подняла ее на руки и, прижав ее беззащитное тельце к себе, уткнулась в детское плечико.
Та, обхватив своими ручонками за шею, прямо в ухо Анфисы прошептала:
– Няня, а можно я лягу с тобой?..
– Конечно… – голос предательски дрожал, а на глазах заблестели слезы.
Валюша их заметила, когда Анфиса положила ее на койку, а сама прилегла рядышком, на краешек.
– Почему ты плачешь?.. – она вытерла своей ручонкой ее щеки. – Тебя тоже Славка обидел?
– Нет. Просто соринка попала в глаз!.. – ответила Анфиса и до боли зажала зубами нижнюю губу. Притянув девочку поближе к себе, она обняла ее и долго слушала ровное дыхание засыпающей племянницы.
Сколько таких молчаливых слез обронила за свою жизнь Анфиса… наверняка получилась бы полноводная река. А может, и целое соленое море бы набралось! Но кто об этом знает? Никто, кроме нее самой. Потому что никому нет никакого дела до того, что творится у нее в душе. Да и она сама не стала бы ее раскрывать другому. Не стала бы. Ни к чему это. От этого только одни неприятности. И потом, все равно никто не сможет помочь ей. Никто. Ей до конца придется жить с этим тяжелым грузом в душе. Сколько всего было и, не дай бог, еще будет, и все – терпи! Терпи и не смей роптать! Ведь не ты первая и не ты последняя в этом мире! Женские плечи только с виду хрупкие… они способны вынести все, в том числе и неимоверную тяжесть личных проблем. Только обидно порой становится за свою беспомощность перед судьбой, перед внезапно, буквально на ровном месте, возникающими препятствиями. Так и кажется, что судьба зубоскалит над ней, вроде говоря: «ну, что?.. сдаешься?..»
Тяжело вздохнув, Анфиса прикрыла глаза. Ей всегда оставалось лишь смирение, выбора никогда не было. Вот и сейчас ничего не оставалось делать, как принимать все как должное. Как Вовка сказал:
– От тебя – ничего не требуется! Все сделают без тебя!.. Я только одного прошу – не мешай! Не суйся, куда тебя не просят, поняла? Остальное – не твои проблемы!
– Но для строительства нужны деньги!.. – попыталась снова возразить Анфиса. – Коли что случится, вы же в первую очередь меня обвините! Из-за тебя, мол, все случилось! Тебе – дом строили!..
Тут Шура чуть ли не взорвалась:
– Не каркай!.. Тогда все будет в норме!.. И обвинять тебя никто не собирается!.. У нас – своя голова на плечах есть! В конце концов, подумай здраво и перестань паниковать! Шуму от тебя, Анфиса, много. А толку – мало! Вот что мне в тебе не нравится!
«Шуму, видите ли, много!.. – подумала Анфиса. – Понимаешь, не нравится ей это!.. А как раскроется все, что тогда?.. Нет у Вовки тормозов, все никак не может остановиться. Ну построил себе дом, хватит же! Обязательно ему надо еще и еще…»
– А я и не буду слушать возражения! Вот перезимуем, весна отцветет, и примусь за дело! Такие хоромы отгрохаю, закачаешься!
Мало ему одних, нет, давай еще… Насколько знала Анфиса, его дом был отнюдь не первым. Шура вроде бы говорила, что была построена парочка таких же домов, по одинаковому проекту. Вероятно, что не один он все это проворачивает. Шура вон, на днях, про одного начальника рассказывала. Поймали того на махинациях. Ох, хоть бы все обошлось! Хоть бы все обошлось! А то поедом съедят, останется Анфиса крайней! Упаси боже от этого, упаси…
Анфиса шевельнулась, ее тело затекло от долгого лежания в одной позе. Валюша мирно посапывала. Ну пусть ее спит. А у Анфисы сна как не бывало. Вечером ей предстояло дежурство. Она не знала даже, как его теперь проведет. Может, попросить сменщицу ее подменить, а она потом за нее поработает? Вот пойдет с детьми прогуляться, позвонит ей из телефона-автомата. Какая уж работа сегодня с такой головой… «Сегодня что-то я весь день какая-то не такая. – Анфисин взгляд вдруг выхватил на стене численник, на котором стояли две черные двойки. …Внезапно ее озарило: – Сегодня же день, когда я разрешилась от бремени!..» И правда, у ее девочки сегодня день рождения. Ровно двадцать пять лет исполнилось. Время-то как быстро идет. С одной стороны – так медленно ползет, тянется… а с другой – не успеешь оглянуться, а уже значительного куска твоей жизни как не бывало! Надо же! Какая она стала? На кого эта девочка похожа?.. Хоть одним глазочком посмотреть бы на нее. Нет, она не хотела ей показываться на глаза, а так, только издалека повидать. Да где ж теперь искать-то ее? Небось, концов-то и не найдешь. И главное, для чего тревожить и ее и себя напрасно? А девочка обязательно спросит с нее – зачем бросила, отреклась… что ей ответить? И поймет ли она ее, Анфису?.. Пусть уж все остается как есть, на своих местах.
Тут перед Анфисиным взором встала девчоночка-студентка из столицы, гостившая у нее со своим другом за пару лет до ее отъезда из деревни. Хорошенькая девчушка, смышленая, умница. А парень все опекал ее. Кем он ей приходился? Женихом?.. – не похоже было. Родственником?.. – навряд ли. Внешне они были такие разные!.. Ну да ладно, кем бы он ей ни приходился, а отрадно было видеть, как они душой болели друг за друга и буквально с полуслова понимали то, что хотел сказать другой. Городские они все – ученые, воспитанные, не как они, деревенские. Разница-то большая…
Анфиса сама не заметила, как ее сморил чуткий и беспокойный сон. Казалось, не успела она смежить веки, как услышала жалобный детский голосок, доносящийся откуда-то издалека. «…Мама, мама, мама…» – она обернулась на зов и увидела маленького грудного ребенка, лежащего прямо на дощатых чисто вымытых половицах. Анфиса потянулась к нему, чтобы взять голенького младенца на руки, но он вдруг бесследно исчез. Вместо него, на этом же месте, уже стояла девчоночка-студентка, запавшая ей в душу. Девушка серьезно смотрела на нее, и столько в ее взгляде читалось боли и укора, что у Анфисы сердце готово было разорваться на части. «…Дочка?..» – произнесла Анфиса и тут же открыла глаза, проснувшись от истерического хохота девушки.
– Ох, и приснится же такое!.. – прошептала, встревоженная наваждением, Анфиса.
***
Удача отвернулась от Вовки. Все пошло не так, как он задумывал, а с самого начала через пень-колоду. Кому-то он перебежал дорогу… но кому? С кем надо, он всегда делился, не жадничал. Ведь хлебали, как говорят, с одного корыта… Вовка усмехнулся. Хорошо хоть, успел кое-что схоронить. Когда достроили Анфисин дом и въехали в него, он предусмотрительно продал свой. А вырученные деньги распределил по детским счетам в сберкассе, да и в золотые украшения немного вложил. Будто предчувствовал неладное. Взялся за следующий участок, так тут-то все и началось. Может, накапали на того, который ему помогал получать участки, а может, и прораб-сквалыга решил поставить ему подножку. Хотя он-то вроде и не должен, Вовка был мастер заметать следы. А тут… может, завистники-соседи? А кто их знает?! Теперь никому нельзя верить. Никому. Но Вовка ни с кем никогда не делился своими планами. У него не было такой привычки. Не было. И все же он прокололся.
Участок под строительство он с грехом пополам получил. Тяжело и медленно стал свозить строительный материал. Еще не достроив, будто почуял сердцем – что-то должно произойти, стал в спешке искать покупателя. Второпях, задешево отдал, прогадал. Но это-то ничего! В это самое время и вызвали его в прокуратуру. Зачем-то спросили про директора их строительного управления, про инженеров и прорабов… А Вовка не будь дураком, только положительное говорил в их адрес. Плохого-то ведь и не знал ничего. Для себя сделал вывод, что пора линять с этого предприятия. Со времени переезда сюда он уже сменил три участка и две механизированные колонны. Больше трех лет, для верности, не работал на одном месте. До сей поры ни разу ничего подозрительного даже и не замечал. А тут, пока оформлял документы, еще пару раз пришлось побывать в прокуратуре. На этот раз дознавались до чиновников из исполкома и его лично. Основательно испугавшись, Вовка решил переждать. Сделать перерыв в своих делах и устроиться на завод слесарем-ремонтником. Но так как руки у него зудели капитально, через год Вовку поймали на проходной при попытке выноса деталей.
Как Шура умоляла его покончить с этим…
А Анфиса (чертова ведьма, все каркает и каркает, вот неугомонная баба), поблескивая глазами, сказала:
– Чует мое сердце добром все это – не кончится!.. Угомонился бы ты, пока не поздно! Всех денег все равно не сгребешь под себя!..
Злость взяла тогда Вовку, что он гаркнул в сердцах:
– Да что вы все скулите! Без вас тошно!.. – и к Анфисе: – А ты бы – помолчала! Живешь ведь на всем готовом!
Та, еле сдерживая слезы, выбежала из кухни, а Шура укоризненно посмотрела на мужа:
– Зачем же ты так? Она же ближе всех нам, за детьми нашими смотрит. За тебя, как и я, – переживает… Зря ты с ней так!..
– Зачем, зачем, – передразнил Вовка жену. – Пусть не лезет не в свое дело… Переживает, видите ли, она!.. – раздраженно хмыкнул он. – Без нее знаю, что мне делать! Не маленький уже! И так, как с ней связался, все не так пошло!
Шура удивленно посмотрела на мужа:
– Да ты что? Она же тебя не просила! Забыл, что она была вообще против?!
– Ничего я не забыл!.. – буркнул Вовка. – Только глаз у нее, видно, нехороший! Сглазила все мое дело!
– Ты – в своем уме? Брось ерунду городить! Ты сколько лет уже ходишь, как по лезвию ножа? Рано или поздно все равно бы это случилось. Так что, не надо обвинять других. Так и так ты сколько заработал! И на Анфисе, кстати, тоже! Ни копейки ей еще не дал! – Шура выговаривала зло, с напором. – Ты смотри, говори да не заговаривайся!
Вовка покраснел, уличенный женой в неточности, и виновато произнес:
– Ладно, погорячился я чуток, прости…
– Не чуток, а много! А Анфиса, небось, сейчас слезы глотает! Дурной ты у меня становишься! Неужто деньги для тебя значат больше, чем человеческое?! Не узнаю я тебя, – покачала она головой. – Все же сестра права. Пора тебе угомониться. Как бы потом жалеть не пришлось…
Правильно говорят: локоть – близок, да не укусишь! Если б знать, что тогда попадется!.. Эх, судьба-жестянка… за хищение государственной собственности дали ему срок на полную катушку. Пять лет с конфискацией имущества! А какое у него имущество? – приходи, описывай! Живет со своим семейством у сестры жены. По документам у Вовки ничего нет! А чужое, не принадлежащее подсудимому, разве ж можно отбирать?..
Пришлось ему похлебать тюремной баланды, пришлось. И там – люди сидят. Хоть и не сладко, когда небо в клеточку. Ой как не сладко… такого, пожалуй, и врагу не пожелаешь!.. Хотя нет. Он пожелал бы. Тому, кто на его деле поставил крест. Пусть будет пусто ему и всем его близким! Ни дна ему, ни покрышки!.. Вовка бился-бился столько лет. По копеечке, рублик к рублику складывал… и все это перечеркнуто в одно лишь мгновение. Руки у него сейчас связаны обещанием жене. Ничего такого в ближайшем будущем не предпринимать.
А жена добавила:
– И в далеком будущем – тоже!
Вовка торжественно повторил:
– И в далеком будущем – тоже!..
Черт бы побрал это, его обещание! Сколько всего он сейчас упускает!.. На Шурину зарплату-то, около ста рублей, не очень-то и разбежишься, плюс Анфисины гроши. Дети-школьники выросли, требуют вложений. А Вовка-то на мели сидит! После такой статьи не устроишься на хорошую работу. От тебя как от прокаженного шарахаются! Он никакой работы не гнушается, только вот со своими привычками очень трудно совладать! Почти невозможно!..
Устроился он грузчиком в один магазинчик. А там напарник – натуральный алкаш! В голове – одна выпивка крутится. Вовка-то это дело уважает, но только по великим праздникам и в кругу своих близких. Не больше стопочки. Чего зря жидкость переводить, да и потом – никакого удовольствия иначе и не получишь, одни болячки… Так вот, раз стянул из ящика пузырек, второй… напарник – заметил. Пристал: давай на двоих и все тут! Ну, малый и донял его, пришлось уносить ноги. Теперь невольно остерегаться будешь. Не хочется на зону второй раз загреметь. Будь она неладна, проклятущая!
С Анфисой стало трудно уживаться. Ну ничего бабе сказать нельзя, сразу крик да слезы начинаются! Зря он тогда поддался на уговоры жены жить одной семьей! Зря. Во-первых, лишний рот, а во-вторых – чужой человек. Это и посторонние глаза, от которых никуда не скроешься! Первое время, когда дети малые были, еще ничего – Анфиса выручала. Но теперь-то… дети выросли. Славке уже четырнадцатый пошел… совсем скоро за девками бегать начнет! А она за ним как за маленьким бегает! «Славочке надо поужинать!..» или «…мальчику – холодно будет, надо курточку отнести…» Вовка со злостью сплюнул сквозь зубы.
– Ты что, за ним и на свидание будешь бегать?.. – высказал напрямик он, когда вечером Анфиса ринулась было отнести гуляющему на улице парню пиджак. – Он будет с девчонкой своей целоваться, а ты – со своей заботой к нему! Ты подумала, каково ему это будет?.. У меня мужик растет, а не девка! Будущий солдат, а ты его – нежишь! По-бабьи…
Анфиса, поджав губы, молча ушла. Шура лишь укоризненно покачала головой. Она устала уже выговаривать мужу. Сколько можно. Из-за этого у них участились ссоры. После отбытия срока в колонии у Вовки ужасно испортился характер. Не таким он раньше был, более покладистым и терпимым. На нее, Шуру, никогда и голоса не повышал. Мягким и ласковым знала она его, внимательным. А теперь и на слова стал скуп, не то, что раньше… не видит от него больше тепла, остыл, видно, совсем. Да и злится, наверняка, что не разрешает поговорить напрямик с сестрой, чтоб документы на дом переделать на него.
– Зачем тебе это? – Шура удивилась, когда Вовка завел разговор. – Не все ли равно тебе, кто записан хозяином дома?.. Живешь же, ну и живи на здоровье!
Вовкино лицо перекосилось:
– Дом этот по праву – мой! И я хочу, чтобы документы были сделаны на меня!.. Я так хочу!
– Мало ли, чего ты хочешь?! Ты не забывай, – взвилась Шура, уязвленная тоном мужа. – Что если бы по документам ты значился хозяином этого дома, то, по твоей же милости, его бы конфисковали у нас! Ты должен спасибо ей сказать, а не требовать переоформить дом на себя! И потом, именно на Анфисе держится все хозяйство. У меня нет времени даже помочь ей. Днями на работе пропадаю.
– За то, что она хлопочет по хозяйству, ей – честь и хвала. Ну… а как она задумает выйти замуж али еще что?! – Шура посмотрела на Вовку как на ненормального. – Ну что ты на меня так смотришь?! Хоть ей уже за пятьдесят перевалило, она еще баба – хоть куда и имеет право устроить свою жизнь! Так вот, в таком случае, скажет нам: «убирайтесь-ка отсюда со всеми своими манатками на все четыре стороны!..» Что тогда? Куда пойдешь?! – Вовка злорадно посмотрел на опешившую от его слов жену. – Тогда ни один суд не признает за мной право на этот дом!..
– Анфиса – не такая! У нее совести сказать такое – не хватит. Я уверена на все сто процентов, что и в мыслях у нее этого нет. Но если ты будешь ей устраивать по каждому пустяку такие скандалы, сам же и надоумишь на подобное действие! – Шура старалась унять дрожь в своем голосе и говорить спокойно. – Будет лучше, если ты уймешь свои непомерные амбиции. Иначе сделаешь только хуже! Если сестра до сих пор одна, навряд ли на старости лет пустится в авантюры, как ты! Это только ты и ищешь приключений на свою бедовую голову!
– Не такая! – Вовка передразнил Шуру. – Увидишь вот, какая она «не такая», да поздно будет! Она всю жизнь в старых девках ходит. Ей тоже хочется испробовать семейной жизни! А ты лишаешь ее этой возможности! Что, по-твоему, она всю жизнь только и должна делать, что за нашими детьми носы подтирать да стирать? Бесплатно на тебя горбатиться?! Анфиса не нанималась и добровольно взяла на себя эту роль. Так что, пока кто-то более умный ей не подсказал, какая она дура, – дом надо перевести!
Шура, в конец разозлившись на мужа, шваркнула тарелкой, которую вытирала, об пол:
– Да уймись ты, наконец! Хватит! Не суди о других по себе! Если тебе длинный рубль застил глаза и ты вконец потерял всякое сострадание к ближнему, то мне тебя искренне жаль. Еще раз услышу такие речи от тебя – разведусь! Тогда уж не только дом, но и все остальное потеряешь! Понял?!
Вовке ничего не оставалось делать, как прикусить язык. Хотя ему мало верилось, что Шура на такое способна. Но чем черт не шутит, теперь от нее можно всего ожидать… он сам же ее подтягивал до того, что касалось законов. Шуру глупой не назовешь, и ее последняя тирада – лишнее подтверждение этому. Иначе она бы просто не додумалась до подобной угрозы.
Он склонился над осколками тарелки и недовольно проворчал:
– Зачем посуду-то колотить?! За нее – деньги плачены!.. Чем она-то перед тобой провинилась?..
Шура, закрыв полотенцем лицо, тяжело опустилась на стоящий поблизости табурет и в голос заплакала:
– Тарелку ему жалко… а меня – не жалко?! Сколько мне нервов вымотал, после выхода из тюрьмы?! Подменили там тебя, что ли, окаянного?..
Вовка выбросил собранные осколки в мусорное ведро и буркнул:
– Кто угодно изменится, побывав в этой зловонной клоаке… Ладно, хватит мокроту разводить, словно я тебе что-то сделал!.. Я даже пальцем до тебя никогда не дотрагивался!.. И ссоры-то у нас идут лишь через твою сестру…
– Ты – опять?! – Шура кинула на него гневный и заплаканный взгляд.
– Все. Больше ничего не скажу!.. Слова – не услышишь!..
А как порой хотелось сказать… стукнуть кулаком по столу и гаркнуть что есть мочи, но приходилось терпеть. Терпеть, чтобы окончательно не развалить семью. Благоверная ведь пригрозила разводом. Это все ведьма Анфиса работает, раздор меж ними сеет! Была б его воля, сию же минуту духу бы ее здесь не было!.. Но в какой-то мере жена права. Женская психика – дело тонкое, нельзя тут барьер брать нахрапом. Результат может быть прямо противоположный. И останется тогда Вовка со своей семьей без крыши над головой. Что тогда он будет делать? Останется лишь кусать локти. Вовка старался никогда не терять присутствия духа. Только не всегда у него это получалось. Все чаще и чаще он стал терять контроль над собой. Раздражение нет-нет да прорывалось наружу. Ему хотелось действия, которого лишили… Сколько времени зря потеряно и столько всего упущено, страшно даже подумать. А самое ужасное – годы-то идут, летят с ужасающей быстротой. Он-то пока еще полон сил и энергии, но еще немного – и Вовка превратится в дряхлого и немощного старика… Он уже не сможет проворачивать то, что он делал раньше! …Эх, нелегкая завела на Вовкину тропу тех, кто блюдет «интересы общества» и которым не так уж и важно, как существует его безголосый винтик в гигантском механизме. Разве ж много он убытка принес государству? Начальники вон машинами, если не составами – воруют! А кого из них – наказали?! Опять же таковых нет. Отдувается за все простой работяга. Такой как Вовка. Никогда не было справедливости на свете. Никогда. Но ничего. Все равно дождется и он праздника на своей улице! Как пить дать, дождется!.. Тогда-то уж он развернется на полную мощь!.. Тогда уже держись, честной народ, Вовка свое возьмет! Обязательно возьмет! Не он будет, если этого не случится. Сейчас ему сорок пять. Мужчина еще хоть куда, правда, маленькое брюшко проглядывается да и залысины на голове… но это, как сказала Шура, добавляет солидности.
Вон братан – как был похож на жердь, так и остался. Будто жена его совсем не кормит. Приезжали недавно со своим семейством в гости. Детишек наплодил целую кучу, его жена – раздобрела, скоро вообще ни в одни двери вписываться не будет!
– Хорошего человека должно быть много!.. – гордо ответил тот, в ответ на Вовкино замечание. – Это только показывает то, что со мной ей живется неплохо!
– Неплохо?.. – скептически повторил Вовка слова брата. – А ты сам-то как был похож на дистрофика, так и остался. Как тебя только ветром не уносит?
– За жену держусь, вот и не уносит!.. А ты вон как в гареме живешь!.. – неудачно пошутил брат, так как эту фразу услышали и женщины, а Анфиса насупилась. – Как султан какой-то али барин-господин…
Когда они вышли покурить, Вовка признался, что ему по горло осточертела такая жизнь.
– Слушай, че-то я тебя никак не пойму… куда ты клонишь?! Дом твой – полная чаша, все есть. Дети – обуты, одеты. Жена – красавица…
Вовка тяжело вздохнул:
– Кабы только в этом все дело!.. Простаиваю я как делец, понимаешь?
Ленька хмыкнул:
– Ну да. Тебе же поприжали хвост! – Вовка недовольно поморщился. – Ты еще легко отделался и должен благодарить судьбу, что все обошлось малой кровью!
– Никому и ничего я не должен!.. – гаркнул уязвленный Вовка. – Запомни это раз и навсегда! Я вот этими руками, – он потряс ими перед лицом брата. – Кирпичик к кирпичику складывал, строил личное благополучие и ни с кем не намерен делиться! Пойми ты это, наконец!
С Ленькиного лица вмиг слетела улыбка:
– Брось на меня орать! Я не твоя жена, чтобы ты на меня спускал всех своих собак! Я давно тебе говорил, что, сколько веревочке не виться, а конец – будет! Ты всегда знал о моем отношении к этому. Не будь ты моим братом, я бы с тобой – не знался! Но родню не выбирают! Да и кто тебе правду скажет, как не родной брат! Я ж тебя, дурня малого, жалею! Мать, когда помирала, все шептала: «…присмотри за Вовкой, как бы больших глупостей не натворил и свою жизнь под откос не пустил!..» Тебе разок легкого подзатыльника жизнь дала, а ты не внял! …Думалось мне раньше, что временное это у тебя. Надеялся, что с возрастом пройдет. Нет же, вижу, что это похоже на болезнь! Она глубоко в тебе сидит, корни далеко пустила…
– Ну, это не тебе судить – здоров я или болен!.. – еле удерживая себя, чтобы не перейти на крик, сказал Вовка и дрожащими руками закурил новую папиросу. – Только я никому не позволю руководить мной как куклой! Я вам не марионетка, которую все время дергают за веревочки! И не нуждаюсь ни в чьей опеке! Слышишь?
– Слышать-то я тебя – слышу. Только вот, в свою очередь, не уверен, что ты меня услышал. У меня такое чувство, что со стеной разговариваю. Точно об стенку горох и все впустую! – Ленька притушил папиросу и глянул на брата. – Не пойму я тебя, Вовка. Что ты все петушишься?! И чего тебе не хватает? Может, я чем смогу тебе помочь, а? Чисто по-братски…
– Да не нужна мне ничья помощь! И твоя – в том числе!.. – Вовка нехорошо выругался и повернулся лицом к Леньке. – Что ты ко мне в душу-то лезешь? Я же тебя наизнанку не выворачиваю!.. – и насмешливо добавил: – Сам тебе могу помочь, если желаешь! У тебя самого еле на жизнь хватает, а туда же…
Ленька вскинулся:
– Мне своего хватает и чужого не надо! Это ты на него падок! А я всегда честно жил! И не жалею об этом! И детей учу этому!.. Совесть чиста! А помощь я имел в виду не материальную. …У тебя всегда только деньги на уме… Учти, что не все можно купить на деньги. Увы, не все!
Вовка ухмыльнулся. Казалось, что гримаса презрения маской застыла на его лице:
– А вот с эти я никогда с тобой не соглашусь. На деньги можно приобрести все необходимое для жизни! Все в мире имеет свою цену! Все! Недаром народная мудрость отмечает: «без денег – бездельник, а с деньгами – человек»! Так что не тебе меня учить!..
Сплюнув сквозь зубы, Ленька сказал:
– Вот что ты за человек, а? Ну, куркуль чертов, заладил, как попугай, одно и то же!.. – с досадой махнув рукой, добавил: – Словно на разных языках мы с тобой калякаем! Не слышишь ты меня! Не понимаешь то, что хочу тебе сказать! Короче. Есть у меня одна работка для тебя. Но зная твой характер, я понимаю – не удержаться тебе…
– Ой, облагодетельствовал! Вот уж спасибо, уважил!.. – растянул было рот Вовка. Через мгновение, словно скинул надоевшую маску, серьезно сказал: – Не нужно мне ничего. Давай кончим этот ненужный разговор… иначе, боюсь, поздно будет. Я с тобой ссориться не хочу.
– А кто с тобой тут ссориться собирается?.. – добродушно спросил Ленька. – Таковых тут нет!.. – он хлопнул братишку по плечу. – Эх, Вовка! Жаль, что ты не осознаешь того, что самое ценное, что человек имеет в своей жизни, – это сама жизнь, любовь и здоровье!.. Эти три вещи не купишь ни на какие деньги. Надо ценить то, что есть у тебя. А не гнаться за призраками, которые не приводят до добра! Ладно, плохой, значит, из меня брат, раз не могу я тебе втолковать это. У тебя в голове всегда были иные идеалы, к великому сожалению…
Не понимал Вовка, зачем брат все время заводил один и тот же разговор. Он всегда кончался чуть ли не хлопаньем дверьми обоих сторон. Или столь велико было неприятие бедным пролетарием своего зажиточного брата, что тот из кожи вон лез и старался убедить Вовку в том, что ничего не иметь – привилегия избранных. Чистую-то совесть в карман не положишь и на хлеб – не намажешь. Идеологией сыт не будешь. Это давно уже доказано.
***
Говорят, что сорокалетие не отмечают. Это плохая примета. Но в чем именно она заключалась, никто Тае не мог вразумительно сказать. Как бы там ни было, а так, на всякий случай, они решили не отмечать этот юбилей Глеба. Они, конечно же, не считали себя суеверными, но кто ж его знает, как оно все обернется. И на выходные дни, никому ничего не сказав, забрав с собой единственного отпрыска, своего довольно-таки позднего ребенка – десятилетнего Мишку, уехали к себе на дачу. Отключившись от городской суеты, все трое наслаждались тишиной и покоем. Благо все для полноценного отдыха тут было. Речка, лес, вообще все, вплоть до надоедливых соседей, которым глубоко наплевать на то, что хозяевам хотелось побыть одним…
Дача была дедовская. Он у Глеба носил звание академика и, еще в дореволюционной России, преподавал в том вузе, где супруги и получали свое высшее образование, а впоследствии окончили аспирантуру. Глеб и по сей день там работал. А Тая занимала должность в Министерстве просвещения. Ее судьба совершила такой головокружительный взлет, что много лет назад не могло присниться даже во сне. Простая детдомовская девчонка по окончании учебы так же, как и ее друг, решила идти дальше и сделала себе карьеру. Из аспирантуры Таю пригласили в чиновничье кресло, с которого она начала свое восхождение по служебной лестнице. Были написаны кандидатская диссертация, многочисленные монографии-исследования, служившие основанием для докторской. …Только внезапно для себя Тая решила, что надо бы остановиться. И, ощутив неимоверную усталость, она испугалась.
– Наверное, ты просто переутомилась, – попытался успокоить свою жену Глеб.
– Может, ты и прав… – как-то обреченно согласилась она.
За годы супружеской жизни они успели настолько хорошо узнать и изучить привычки, что, казалось, понимали друг друга без слов. А поженились они, уже вволю вкусив свободной жизни и ошпарившись каждый по отдельности. Девушка Глеба вышла замуж за другого парня, а Тая, намучившись от неразделенной любви и переспав с объектом своего обожания, вдруг осознала, что тот весьма далек от идеала. Наплакавшись по поводу и без повода в дружескую жилетку, они к тридцати годам поняли, что буквально созданы для совместной жизни. И правда, в каком-то смысле они создали идеальную семью, которая держалась на обоюдном доверии и уважении. Если кто-то один задерживался, другой не ждал от него объяснений. Это просто негласно считалось верхом неприличия и одним из условий устного брачного договора.
У них одновременно существовала свобода выбора действий и поступков, с незримым и существенным отпечатком обязательной личной ответственности. Каждый, считая себя не вправе решать за другого, обязательно ставил в известность о возникшем вопросе, требующем обоюдного решения, свою вторую половину. Советоваться повелось у них с первого дня знакомства, и еще ни разу у них не возникало и тени сомнения в своих действиях.
Тая прекрасно помнила, как Глеб поддержал ее в решении увидеться с матерью.
– Я боюсь, вдруг я это делаю напрасно…
– Но ты ей ничего не говори о себе, не нужно. А там – будет видно, как сложатся обстоятельства. – Глеб нахмурился. – Никто не заставляет тебя признаваться… А вообще, если ты хочешь, я могу поехать с тобой.
Тая от радости бросилась ему на шею. Присутствие друга придало ей смелости в этом вояже. Прибыв на место, они разыскали нужный дом и попросились на квартиру. Разговор взял на себя Глеб.
– Надолго ль к нам?.. – поинтересовалась хозяйка дома Анфиса.
– Может, на недельку-другую… – неопределенно ответил Глеб, кинув взгляд на Таю. – Мы заплатим. За стол – тоже…
– Ну что же, сочтемся, – согласилась Анфиса и, посмотрев на скромно стоящую у порога девушку, спросила: – А вы кто будете друг дружке, сродственники али?..
– Мы с ней – хорошие друзья. А почему вы спрашиваете?.. – не понял Глеб.
– Да хочу понять, вам одну постель стелить али порознь?..
Лицо Таи заполыхало огнем, и, уловив, что в воздухе пахнуло грозой, Глеб поспешил пояснить:
– Нет-нет. Нам надо стелить отдельно. Я же сказал, что мы с Таей – хорошие друзья. Стараемся помогать во всем друг другу, и в беде, и в радости – быть вместе!..
– Это хорошо. Человек не должен в одиночку жить… Это правильно, – пробурчала себе под нос добродушно Анфиса и принялась собирать на стол. Приближалось время ужина. – Давайте располагайтесь и чувствуйте себя как дома. Сейчас, только коровку подою, и будем вечерять… – и, посмотрев на девушку, ободрила ее: – Ну что ж ты все у двери-то стоишь? Проходи, не стесняйся…
Сложно приходилось Тае быть бок о бок с матерью, даже и не подозревающей о том, что ее дочь находится рядом. Поведение Анфисы ничем не отличалось от поведения сотен других женщин, которые одиноко жили в деревнях. И оттого Тае становилось еще обиднее и горше, что ее детство и отрочество прошло в казенном доме, а не тут, в уютном и чистеньком домике, где пахло парным молоком и духмяным свежеиспеченным ржаным хлебом. …Ей очень хотелось назвать эту женщину, которая, вопреки всему, понравилась – мамой… И пару раз она чуть было не сделала это, но вовремя спохватывалась. Противоречивые чувства раздирали Таю на части, она перестала понимать себя и свои желания, как бы два человека одновременно спорили в ней. Один говорил: вот он, твой дом и твой единственно-родной человек, кровь от крови и плоть от плоти. Одинокая, так и не подарившая свое тепло и любовь никому. А другой словно отвечал, что ей никто не мешал этого сделать. Она тут жила спокойно и тихо, пока ее дочь бесконечно звала и ждала ее там, за сотни километров отсюда. Где ж ее доброта и милосердие были, когда она отказывалась от своей кровиночки?..
– Что-то я сомневаюсь, что я – ее дочь… – тихо произнесла Тая, когда они с Глебом сидели вечером на лавочке у дома.
– Почему?.. – удивился Глеб.
– Никак не могу себе даже представить, что такая добрая и прекрасная женщина могла оставить на произвол судьбы своего ребенка.
– Не знаю… но… – он пожал плечами. – Но в человеке по сути дела уживаются столько качеств, что вполне можно и заблуждаться…
– Ты хочешь сказать, что она запросто может быть другой? Не такой, какой я ее увидела?
– Может быть. – Глеб уклонился от прямого ответа. – Явное несоответствие, конечно, бросается в глаза… Знать бы, что у нее за душой…
– Слушай, а если, – глаза у Таи заблестели. – Если мне попробовать ее разговорить?
– Ты думаешь, человек раскроет незнакомому свое потаенное? – Глеб скептически посмотрел на нее. – Мне что-то не верится, что она расскажет…
– А я все-таки попытаюсь…
– Твоя воля… – согласился Глеб.
Но ничего толком узнать не удалось. Как ни бились вокруг да около, они не продвинулись ни на сантиметр. Известно только стало, что женщина любила парня из своей деревни. Тот, вернувшись с фронта, женился на другой. Эту историю, кстати, они услышали не от самой Анфисы, а от одной старушки, сидевшей возле магазина сельпо. Та, видимо, любила посудачить и, когда друзья присели отдохнуть рядышком, в двух словах все и рассказала им. А поводом послужило то, что мимо в этот момент прошел кучерявый мужчина.
– Вот этот человек и был женихом вашей квартирной хозяйки, – произнесла словоохотливая женщина. – …До сих пор все гадают, какая кошка меж них пробежала! А какая пара была!.. – закончила она, покачивая головой.
Сама же Анфиса, когда Тая ее спросила, почему она живет одна-одинешенька, только и ответила:
– Да не одна я так после войны осталась… женихов-то наших – поубивало…
– А родня? Какая-нибудь родня у вас осталась?..
– Сестренка в городе живет. Наезжает иногда со своей семьей… – простодушно ответила Анфиса и замолчала.
Как тут у человека что-то узнаешь? Если он, когда разговор заходит о личном, становится немногословен. Ломай не ломай голову, а об истине приходиться лишь гадать. А это последнее и неблагодарное дело. Так и не решившись напрямик спросить у Анфисы то, что жутко интересовало Таю, они с Глебом уехали домой. Две неполных недели, проведенные под крышей с матерью, напрочь выбили из колеи Таю. Целый месяц она ходила в задумчивости. Обеспокоенный Глеб ее не узнавал.
– Что с тобой происходит? Где ты все это время витаешь?!
– Я все думаю, как бы она отреагировала, если б я рассказала ей все, как есть…
– Выходит, ты сожалеешь, что не сказала?
Тая тяжело вздохнула:
– Нет, не жалею. Но у меня все это крутится в голове. Я никак не могу избавиться от своих мыслей…
– Тогда возьми и напиши ей письмо. – Глеб посмотрел в Таины глаза. – Может, тогда тебе станет полегче…
– Зачем ей писать, зачем?.. – недоумевала Тая. – Думаешь, если я ей откроюсь – мне станет легче? Нет. Я сейчас думаю, что мне и не стоило ездить к ней.
– Почему?.. – теперь настала очередь Глеба недоумевать.
– Потому что мне не стало легче… – тихо произнесла Тая. – Я не нашла ответов на свои вопросы, и их стало гораздо больше! Теперь я все думаю о том, как все могло бы быть, если бы она от меня не отказалась. Мне становится очень плохо от сознания того, чего я лишилась…
– Ну, Тайка, не думал я, что ты таким образом отреагируешь на нашу поездку туда. Так недолго и невроз заработать! Брось истязать себя всевозможными предположениями! Успокойся, пожалуйста… Ты теперь с ней знакома. Если хочешь – всегда можешь рвануть к ней… Но перестань мучить себя! Ты же себе делаешь хуже! А она-то живет как жила. Сама видела, сносно живет. Даже можно подумать, что благополучно… в тепле и сытости. Деревенский народ, как я понял, неприхотливый. Много ли им надо? Как говорят: тепло, светло и мухи не кусают!
Тая шмыгнула носом, и по ее щеке скатилась слезинка:
– Ты, наверное, прав. Что-то произошло, а я ей тогда мешала. Очень мешала, раз она бросила меня. Но и у нее все-таки жизнь не сложилась. Где гарантии, что она меня встретит с распростертыми объятиями? Судя по всему, в деревне даже и не подозревают о том, что она родила и отказалась от дочери. Так что же я переживаю из-за этого? Зачем мне это, для чего? Если так думать, то она вообще не признает меня!
– Вот и правильно. Как я тебе не раз уже говорил, у нее – своя жизнь, а у тебя – своя! Забудь о ней, будто и не было… – он тоже тяжело вздохнул и добавил: – А вы с ней немного похожи…
– Как?.. – не поняла Тая.
– Внешне… овал лица, разрез глаз, губы… есть немного сходство…
– Это ты, скорей всего, придумываешь! – Тая вспыхнула. – Иначе кто-нибудь да сказал мне это, пока я там жила…
– Ты не права, Тая. Ведь никто не знает того, что знаем мы с тобой… у них и в мыслях не было искать явного сходства с твоей матерью. Это в глаза не бросается.
– Все равно, мне кажется, кто-нибудь бы да и отметил… Ну, да ладно. Хватит оплакивать несуществующее.
И она постаралась вычеркнуть этот факт из своей жизни. Если ее мать смогла сделать подобное, то почему бы и ей не сделать то же самое? Правда, на все сто процентов Тае это не удалось. Нет-нет да и всплывал перед глазами образ одинокой деревенской женщины со скорбно поджатыми губами. Словно наваждение Анфиса блуждала ночным призраком в Таиных сновидениях, протягивая руки к ней…
Перед своей свадьбой Тая сказала Глебу, что хотела бы пригласить свою мать на торжество.
– Попробуй, – согласился он.
– Но как? Послать просто приглашение – она не поймет… какая-то там девчонка… может, она и забыла уже про меня. А если рассказать все как есть – может и не приехать!.. – предположила Тая.
– Нет, конечно. Если ты ей сходу все выложишь – согласен, она может и не приехать… А ты попробуй сделать так. Напиши в письме: что, мол, гостила как-то у вас вместе со своим другом, за которого я теперь выхожу замуж. У меня – нет матери. Не могли бы вы приехать на мою свадьбу и сыграть ее роль… ну и все – в таком духе. Постарайся ее растрогать…
Написать-то она написала. Но так и не дождалась ее приезда. А через некоторое время и письмо вернулось нераспечатанным, со скупой и лаконичной надписью на конверте: «адресат выбыл». Проблема, можно сказать, решилась сама собой. Так как было неизвестно, где ее искать… разве что только через паспортный стол.
Теперь, по прошествии стольких лет, Тая сказала своему мужу:
– Знаешь, мне почему-то кажется, что мою мать мог обмануть ее же жених… добиться желаемого и бросить…
Глеб удивленно отложил газету и глянул на свою жену:
– Ты хочешь сказать, что тот кучерявый мужчина и был твоим отцом?!
Она неопределенно пожала плечами:
– Все может быть. Ведь люди-то всякие бывают! Добился, что ему надо, – и, как говорится, в кусты!.. Есть и такие экземпляры в жизни, которые думают: если девушка отдалась до свадьбы, то, значит, она не будет верной женой…
– Да, такие еще – встречаются. – Глеб озабоченно почесал затылок, где у него виднелась небольшая плешь. – Тогда твоя мать, поняв, что он такой, решила отказаться от тебя, чем и отомстить ему!
– Нет, – отрицательно покачала головой Тая. – Она не мстила ему. …Может, она на самом деле не хотела, чтобы в деревне все узнали… Ты сам когда-то высказал эту версию.
– Вероятно… – задумчиво произнес он. – Может быть, ты и права!
– И все-таки это мне не дает покоя, Глеб. Я так и не смогу успокоиться, пока не узнаю всей правды. Вся эта история с моим прошлым так и висит надо мной… Пожалуй, съезжу я туда. – Тая глубоко вздохнула. – Выйду в отпуск и через недельку съезжу.
Глеб серьезно посмотрел на Таю:
– А тебе это – надо?
– Надо, – коротко ответила она. – По крайней мере, я намерена узнать все до конца! Я разыщу этого человека, чего бы это мне ни стоило!
И она действительно поехала в ту деревню. В материнском доме давно жила какая-то другая семья, а о самой Анфисе никто и ничего не знал.
– И-и-и, дорогая моя, я уже ее лет эдак двадцать не видела, – сказала ее соседка. – Как она уехала отсюда, так больше и не приезжала.
– А вы не знаете, куда она уехала? – Тая еще не теряла надежды найти ее след.
– Чай, знаю, знаю, – закивала она. – Она перебралась к сестренке, в город.
– А в какой город? – Тая попыталась унять поднимающееся волнение.
– Ну какой город… я знаю, что те перебрались еще в пятидесятых в областной город. А Анфиса-то чуток попозже вслед за ними и подалась. Че ей-то тут одной делать? Да и Шурка ее все время дергала, звала к себе…
– А Шурка… это – кто?.. – спросила Тая.
– Шурка-то?.. Шурка сеструха ее младшая… – охотно уточнила соседка.
– А вы мне… вы мне не дадите их адрес?.. – с замиранием сердца попросила Тая.
– Адрес-то? Кабы был он у меня, чай дала бы… – закивала соседка. – Только вот не оставляла она. Нет его у меня, милая, нет…
У Таи было такое чувство, что ее изо всех сил шваркнули о землю. «Что ж теперь делать-то, а?.. – пронеслось у нее в голове. – А… ее бывший жених…»
– А вы не знаете… – она нерешительно замялась. – Ну, у нее был еще до войны … жених…
– Знаю, знаю, – закивала соседка.
– А он… где он живет?
– Да тут же он и живет, со своим семейством… что ему сделается?!
– Вы мне можете конкретно сказать, где он живет?.. – уже теряя терпение, проговорила Тая, умоляюще глядя на нее.
– А че ж не сказать хорошему человеку? Скажу, – с любопытством глядя на городскую и модно одетую женщину, сказала соседка. – Вот пойдешь по улице, на этом порядке – шестой дом будет его.
Первым Таиным порывом было, позабыв обо всем на свете, рвануться к этому дому. Еле удерживая себя от этого, она спросила у соседки, достаточно пожилой уже женщины:
– Простите, а как его зовут?
– Да Петром его кличут, Петром…
– А отчество? Как у него отчество?.. – уже торопливо вырвалось у нее.
– Мы по отчеству только больших людей да учителей наших деток кличем. А я и не помню, как отца-то его звали… А ты, милая, позволь узнать, кем им будешь-то? Все выспрашиваешь да выспрашиваешь…
Тая досадливо махнула рукой и выпалила первое, что ей пришло на ум:
– Моя мать знала Анфису… – и, торопливо поблагодарив женщину, пошла в указанном направлении.
Остановившись перед пестро выкрашенным домом и держась уже за калитку, Тая подумала, что надо было подготовиться к разговору… Ну что она сейчас ему скажет, что? «Здравствуй, я твоя дочь?..» А вдруг это не так? Вдруг он вообще ничего не знает? Что тогда?.. Тая смутилась. Как ни ждала она этой встречи, а на деле оказалась полностью неподготовленной к ней...
Пока она стояла у калитки в раздумье, из дома во двор вышел мужчина с проседью в волосах. Его кудри упрямо лохматились по сторонам. Она встретилась с его пронзительным взглядом. Казалось, что он своими глазами высветил все тайники ее души…
– Вы кого-то ищете?.. – его голос звучал ровно и тихо.
– Да. – Тая выдержала его взгляд.
– Кого же?.. – поинтересовался он.
– Наверное, вас… – она отвела свои глаза в сторону.
– Меня?.. – удивился он.
– Вы – хозяин этого дома?.. – в свою очередь спросила она.
– Да, я… – так же удивленно произнес он. – А в чем дело?
– Вас зовут Петр? – Тая пыталась сохранить невозмутимый вид.
– Да, я – Петр… – было видно, что он уже начинал нервничать.
Тая сделала глубокий вздох:
– До войны вы … были женихом Анфисы?
Мужчина покачнулся… вроде как справившись с собой, он подошел к Тае и заглянул снова в ее глаза:
– Ну вроде был. Что из того?!
Тут у Таи в груди от того тона, каким он это произнес, всколыхнулась волна возмущения:
– А то, что я – ваша дочь!..
Зависшая пауза длилась минуты две-три. За это время Тае, прямо смотревшей в лицо этого давно немолодого уже мужчины, показалось, что тот сейчас резко повернется и уйдет. «…И что же тогда я буду делать?.. – пронеслось в голове у нее. – А я нагло зайду за ним в дом! Ничего, они тут жили – не тужили, а я там – одна… Одна…»
– Ты – ошибаешься, я – не твой отец… – его голос прозвучал так же тихо, но глухо.
Тая недоверчиво посмотрела на него:
– А кто же тогда мой отец, кто?
Он молча подошел к калитке, открыл ее и вышел к ней. Не спуская с нее глаз, он сел на валявшийся поблизости чурбак и молча вытащил из кармана кисет с махоркой. Сделав себе самокрутку, он ее раскурил и только после этого, как бы собравшись с мыслями, произнес:
– Я не знаю, кто твой отец. Не знаю. Но со слов Анфисы он был отъявленным негодяем и проходимцем… насильником. Поэтому она оставила тебя… так и не смогла примириться… Не суди ее строго. Ее ведь тоже можно понять…
Внутри у Таи все оборвалось. Ее состояние до того было противным, что казалось, легче провалиться в тартарары, чем быть сейчас тут на этом месте. На дрожащих ногах она подошла к наваленной на земле куче нераспиленных чурбаков и, загнув немного сзади подол юбки, села.
– Это… это правда?
– Я говорю с ее слов… – пробормотал он. – Мне врать – нет резона. Насколько я ее знаю, она раньше – этим не грешила…
– Выходит, ни к чему мне появляться у нее. – Таин голос звучал тихо и обреченно. – Только рану бередить…
– Это уж решать тебе… – пробормотал он, пыхтя самокруткой. – А ты адрес-то ее знаешь?
– Нет… – прошептала Тая.
– Значит, снова искать будешь?.. – он пытливо посмотрел на нее.
– А стоит ли?.. – откуда-то взявшийся ветерок трепал воротничок Таиной блузки. – Если я у нее вызываю такие неприятные ассоциации, зачем навязывать себя…
– Это уж решать тебе… – повторил снова он.
Они сидели некоторое время молча. Потом Тая вынула из своей сумочки записную книжку и ручку. Написав там несколько строк, она вырвала надписанный листочек и протянула ему.
– Пожалуйста, передайте ей…
Петр, сомневаясь, взял. Посмотрел на листок и недоуменно проговорил:
– Так где ж я ее увижу-то? Я сколь ее не видел!.. Давно уж!
– Может, приедет еще сюда. Или случайно как-нибудь повидаетесь. Мало ли… – она встала. – Извините меня…
Ничего не сказав в ответ, Петр молча смотрел на удаляющуюся женщину. Кто думал, что эта история будет иметь такое продолжение? Глубоко вздохнув, он поднялся со своего пенька и, посмотрев снова на листок, подумал: «…Адрес-то надо спрятать получше, чтоб не потерять… Говорят же, дальше положишь – ближе возьмешь. Авось пригодится. Кто знает, как оно повернется. Может и вправду, им еще придется свидеться? Жизнь порой такие кренделя выписывает…»
III
Еще не открыв глаза, она поняла, что сейчас – глубокая ночь. Который день подряд Анфиса просыпалась в одно и то же время. Будто кто будильник завел… Проснувшись, она уже не могла уснуть до самого рассвета. Обычно остатки сна бесследно улетучивались, и, поворочавшись с боку на бок, она вставала с постели. Вот и сегодня история повторилась. К тому же ей жутко захотелось есть. Вчера вечером из-за того, что бесстыжая племянница снова привела в дом свою компанию, которая расположилась на кухне как у себя дома, Анфиса легла спать, не поужинав. Она предпочитала лишний раз не показываться на кухне, пока там это стадо варваров. Так она их называла. А иначе их всех и не назовешь. Варвары и есть! Насвинячат в доме, а она – убирай!.. Года-то у нее уже не те. Как ни говори, на пенсии находится. Больше десятка лет будет! Правда, до сих пор она работала. Пробовала, как и все пенсионеры, сидеть дома, да только недолго продержалась. От тоски и безделья, а еще больше оттого, что, сидя в четырех стенах, такого навидишься и наслышишься, что жизнь не мила станет. Помимо всего прочего такая катавасия в стране началась, что тошно стало.
Анфиса, тяжело вздохнув, встала. Надев на ночную сорочку халат, она пошла на кухню в надежде хоть чего-нибудь да перекусить. Нашарив выключатель, она щелкнула им и… перед ее взором предстала такая похабная картина, что ее чуть не вырвало!
На обеденном столе, там, где все нормальные люди обедали, ужинали и завтракали, расположилась парочка, которая бесстыдно услаждала друг друга!.. Ну надо же, а?! У сегодняшних молодых людей нет ничего святого! Беспутные, до одурения! …Разве ж можно себя до такой степени распускать? Попробуй себя так вести раньше, мигом мать за косы оттаскает. Тут уж Анфиса не смогла смолчать и, сплюнув от отвращения, обругала их последними словами. А им-то что? Молодой мужчина со своей девкой, подружкой племянницы, приводя себя в порядок, с виновато-нахальным видом произнес:
– Ладно, ладно, бабуся! Уймись, не кипятись! Ничего страшного не произошло!.. – и, хохотнув, цинично добавил: – Вспомни свою-то молодость, небось, и похлеще чего вытворяла?!
Анфису прямо взорвало:
– Охальник ты эдакий!.. Мало тебя, видать, в детстве родители пороли!.. Иначе бы не вытворял такое на обеденном столе и постыдился бы говорить такое пожилому человеку!..
На шум вышла опухшая с перепоя племянница. Когда-то она ее звала Валюшей… теперь же язык не поворачивался называть ее этим ласкательным именем. Дебелая баба, у которой на уме крутилось лишь одно – выпить. Следом, естественно, вприпрыжку тянулись мужики. Черт бы побрал такую жизнь! На старости-то лет видеть такое! Никогда не думала Анфиса, даже не могла себе представить, что доживет до подобных времен! Никогда…
– Что тут за шум?.. – вяло произнесла племянница, пытаясь хоть как-то убрать свои крашеные космы с глаз. Пройдя к столу и увидев стоящую на полу недопитую бутылку, подняла ее и стала прямо из горлышка пить.
– Да вон твоя бабка – бузит… – ее подружка нахально выставила неприкрытую грудь. – Застукала нас тут на столе, – и, обращаясь к Анфисе, добавила: – Стучаться, бабушка, надо, прежде чем заходишь, слышишь?
Ничего больше не сказав и зло хлопнув дверью, Анфиса ушла в свою комнату. На маленьком диванчике заворочался Володя, семилетний сынишка племянницы. Она подошла к нему, покрыла его сбитым совсем на бок одеялом и снова села на свою кровать. Разве ж она думала, что жизнь ее любимых когда-то племянников не заладится с самого начала. Славка – неугомонный и шустрый в детстве – начнет кочевать по тюрьмам, а Валюша превратится в обычную неудачницу-алкоголичку, мать-одиночку… Свой путь по тюрьмам Славка начал со срока за групповое изнасилование. На их улице была свадьба, и он со своими товарищами изнасиловал выпившую на этом празднике старушку. И чтобы скрыть содеянное, они пустили ее головой вниз в канализационный люк. Осенью Славку должны были забрать в армию, но вместо этого он получил срок – восемь лет строгого режима. Не успел выйти на свободу, снова вляпался в какую-то нехорошую историю. Теперь уж он и его друг залезли и ограбили какой-то магазин, попутно так оглушили сторожа, что тот скончался в больнице на третьи сутки. А племянница так и не вышла замуж и родила от какого-то парня, по которому, как оказалось, тоже плакал срок за кражу…
Шура с Вовкой лет пять назад переехали в другой дом, который Вовка купил на деньги, вырученные еще во времена кооперативов. Он открыл свой ресторан, и дела у него шли вроде бы неплохо. Шура вела у него бухгалтерию и к тому же работала на своем основном рабочем месте. Отношения между сестрой и ее мужем у Анфисы окончательно испортились. Вовка при каждом удобном случае корил ее за то, что она живет за его счет.
– Ты и в этом доме-то живешь – благодаря мне! Тут ни на копейку нет твоего! Слышишь? Ни на копейку!..
Если бы было Анфисе куда пойти, она не раздумывая ушла бы. Только вот некуда ей податься. Некуда… Черт с ним, этим домом! Наплевать на него. Устала она от такой несуразной жизни. Глаза бы не глядели на все это. Вот маленького Володьку жалко, с малых лет ему приходится видеть эти непристойности и лицезреть материнские попойки. Он в этом году пошел в первый класс, и вместо матери Анфисе пришлось собирать его в школу, так как племянница – в точности на первое сентября – ушла в загул. Теперь надолго. Пока не пропьет все свои деньги. Потом станет умалять отца спасти ее от смерти. Тот, конечно же, даст опохмелиться. И все. Тогда станет клянчить у Анфисы. А какая пенсия у нее? Курам на смех. Точнее – слезы. Минимальная, ни на что не хватает. Она-то, правда, привыкла обходиться. Ведь никогда много не имела. А тут дежурства выручают – через сутки, на вторые. На кусок хлеба да маленькому – к празднику – конфет купить. Матери недосуг. Как выйдет из запоя, вроде обретает человеческий вид. Становится за свой прилавок на рынке, торговать одноразовой китайской обувью. Пару месяцев можно будет передохнуть, до следующего срыва. Так и жили. Шумно и безрадостно для Анфисы.
Хотела было, когда совсем уж невмоготу стало терпеть зятевы придирки, уйти отсюда насовсем. Пошла с ночевкой к своей напарнице, когда Вовка, в очередном приступе гнева, указал ей на дверь. Но напарница надоумила Анфису сделать по-своему.
– Куда ж ты из своего дома-то пойдешь? Дура ты небитая?! Он-то ведь только этого и ждет!
– Ну и что?.. Вот и пусть подавится своим домом, мне чужого не надо!.. – всхлипнула Анфиса.
– Ты столько лет на них ишачила и хочешь остаться вообще без крыши над головой?! Ну ты, скажу я тебе, – простофиля! Большая простофиля, и это еще мягко сказано!.. Правильно, значит, они из тебя веревки вьют!
Анфиса обреченно вздохнула и сказала:
– А что ты мне прикажешь делать? Прав Вовка, говоря, что моего там ничего нет… Ну вот скажи, как бы ты, на моем месте, поступила? Как?..
Моложавая и интересная напарница, женщина внешне еще ничего, ответила:
– Я бы на твоем месте – зажила бы в свое удовольствие! Быстро бы они у меня встали на свое место!
– Как это?.. – недоумевала Анфиса.
– А так. По документам – ты полновластная хозяйка этого дома. Говорю же тебе – ты на них бесплатно ишачила всю свою жизнь. Так что зять не имеет права даже попрекнуть тебя тем, что ты живешь на его шее! Не он ли сам живет за твой счет?
– Ты что… – попыталась было возразить Анфиса. – Я же всегда получала мало. У меня – ни образования, ни чего другого… за то, что я у них жила, – они у меня ни копейки не брали…
Напарница вспыхнула:
– А когда они жили у тебя в деревне, они тебе – платили?
– Ну ты что?! Разве ж можно? Это ж свои люди!.. – смутилась она.
– «…Свои люди…» – передразнила Анфису напарница. – Эти так называемые «свои люди» откровенно пьют твою кровушку и не подавятся даже! А как только ты документы соизволишь переделать на зятя, то сразу же и лишишься крыши над головой. Выгонят они тебя, как пить дать, из дома!.. Выгонят, помяни ты мое слово… Они не посмотрят даже на то, что тебе – жить негде! Этот тип людей мне хорошо знаком…
– Ну и что же теперь мне делать?.. – вытирая свои слезы кончиком платка, растерянно пробормотала Анфиса. – И так жить – нет больше мочи, и эдак – получается плохо…
– Кончай-ка ты из себя корчить жертву! Распрями свои плечи. А родственничков своих с их претензиями – пошли куда подальше! Вот ты мне скажи, сколько слез ты через них пролила?.. – она пытливо посмотрела на Анфису. – Не кривя душой… честно скажи.
– Да почитай – редкий день обходится, – призналась Анфиса. – Вовка такой ужасно вспыльчивый и придирчивый… Ему угодить-то не знаешь как. Все – не по нему…
– Еще бы! Недаром говорят, что «зять – любит взять». А что с тебя-то возьмешь? Вот и бесится! Пусть его. Ты себя держи невозмутимо, нечего перед ним спину гнуть! А еще припугни…
– Как?
– А так. Когда снова раскричится, скажи ему: чего, мол, разорался?! Если со мной себя будешь так вести, то дом этот никогда не получишь! Я его лучше кому чужому завещаю, чем тебе, кровопийцу такому!
– …И он меня скорей уберет, пока я не сделала это!.. – съязвила Анфиса. – Это ж я сама себе приговор подпишу.
– А он, думаешь, и на это пойдет?.. – напарница тяжело вздохнула. – Вообще-то, я тут чуток лишнего хватанула. Это действительно может стать последней каплей. А если сказать, что я, мол, написала завещание, и если вы будете со мной обходиться по-хорошему, то я его, может, и переделаю на вас…
– Тогда я окончательно потеряю Шурку… и сейчас она ко мне относится прохладно, а потом – вообще отвернется!
– Я не знаю, что еще тебе посоветовать! Всего ты боишься. Так же тоже нельзя! Ты ведь себя ежедневно унижаешь перед ними. Но ты же – человек, которому тоже хочется жить! Хочется!.. Анфиса, дело в том, что ты сама себе не знаешь цены. В этом-то и вся твоя беда!
Наверное, она права. Вероятно, она сломалась. Потеряла себя зимой сорок второго… ее волю и характер переломили надвое, притянув за плечи к земле. Именно тогда судьба сделала крутой вираж, с которого до сей поры Анфисе никак не сойти на прямую дорогу. И все-таки она сделала попытку исправить положение. Для начала стала для себя готовить еду отдельно – то, что ей было по карману. Потом перестала обращать внимание на обидные уколы. Как только атмосфера в доме накалялась, она сразу уходила в свою комнату или на улицу. Только в последние годы это мало помогало. И она стала уезжать в родную деревню, где проводила месяц-другой, а то и (как в последний раз) всю зиму. Останавливалась она там у своей бывшей одноклассницы, одиноко доживающей свой век. Помогала ей по хозяйству и отдыхала душой. Никто ей не мотал нервы. Хозяйка не раз, бывало, говорила ей: «…Перебирайся ко мне, будем жить вдвоем…» Анфиса отказывалась, говоря, что это не дело – при наличии своего угла мотаться по чужим. Но этот вариант, до недавних пор, держала в голове. Пока не встретилась в сельпо нос к носу с Петром.
– Анфиса?! Ты ли это?.. – его голос звучал как-то обрадовано и оживленно.
– Да, я… – сказала она, глядя в родные до боли глаза. – Как видишь…
– Вижу, вижу… Да годы, гляжу, не пощадили и тебя…
– Конечно, все – стареют. Ты тоже, – Анфиса окинула взглядом его, ставшую значительно ниже, фигуру. – Тоже тянешься к низу…
Петр поправил ушанку на голове:
– Что уж и говорить… Ладно, я чего хочу сказать-то. Нам бы свидеться с тобой надо.
– Зачем?.. – удивленно воскликнула Анфиса. – Али молодость решил вспомнить? А?..
– А чего? Можно бы и попробовать, – подхватил Петр с задором, но тут же, как бы спохватившись, тихо произнес: – Разговор у меня к тебе есть. Серьезный. Не для чужих ушей.
Анфиса заинтриговано сказала:
– Что ж, давай тогда свидимся. Раз надо…
– Тогда я приду. Ты только скажи, когда Аграфены-то дома не будет?
– Так завтра она собиралась с молоком ехать с утра.
– Тогда завтра и приду. Жди…
Всю ночь Анфиса промаялась без сна. Все думала: о чем это Петр хочет с ней поговорить? Утром, встав с тяжелой головой и проводив хозяйку торговать молоком, маслом и творогом в райцентр, Анфиса села у печи прясть пряжу и ждать. Часу в девятом в сенях стукнула входная дверь, и через минуты две зашел Петр. Поздоровавшись, он снял свою ушанку, повесил ватник на вешалку, где висела верхняя рабочая одежда.
Пригладив торчащие в разные стороны кудри, он направился к столу, который накрывала Анфиса для чая.
– Не обессудь, чего покрепче – нет. Да и не дома я, а в гостях…
– Да ладно тебе, перестань. Выпить-то я завсегда могу и без тебя… – он сел на стоящий поблизости стул. – Гости у меня были, Анфиса. Очень важные…
Анфиса опустилась на краешек стула напротив его:
– Так что же?
– А то, что эти гости… вернее – гостья, искала тебя. – Петр пытливо посмотрел на нее. – Чай, догадалась верно, о ком идет речь?
Вмиг побледневшая Анфиса схватилась рукой за грудь и дрожащим голосом произнесла:
– Неужели…
Петр утвердительно кивнул:
– Она самая… – и полез в карман пиджака. Вытащив оттуда свой блокнот, оттянул корочку обложки и достал сложенный вдвое листочек. Разогнув его по сгибу, в расправленном виде положил листочек на стол, перед ней. – Просила передать тебе…
Анфиса протянула дрожащую руку к листочку и, взяв его, поднесла к глазам.
– Тут ничего, кроме адреса, не написано… – немного разочарованно сказала она.
– Это, как я понимаю, адрес, где ты ее можешь найти, – уточнил Петр. – Она похожа на тебя в молодости. Не так чтобы очень, но сходство – есть.
В комнате зависла тишина. С полатей спрыгнула пушистая серо-рыжая кошка и, сладко потянувшись, неторопливо направилась к гостю. Покрутившись возле его ног, обнюхав его, она решительно запрыгнула на колени Петра и улеглась там.
– Ну вот, а я уж собирался уходить… – ухмыльнулся он, ласково погладив кошку. – А эта бестия – расположилась на моих коленях, как у себя дома!.. – и снисходительно добавил: – Ладно, посиди уж чуток…
– Значит, понравился ты ей. – Анфиса улыбнулась. – Кошки чуют хороших людей…
– А я – хороший?.. – насупился Петр.
– Хороший… – утвердительно кивнула она.
– Настолько хороший, что тебя – бросил… – недовольным тоном произнес Петр.
– Ну, это ж – моя вина… – оправдала его Анфиса. – А что? Ты – жалеешь?
Петр тяжело вздохнул:
– Толку-то жалеть… Сколь времени-то прошло! Цельная жизнь!..
– Да… – согласилась Анфиса. – А какая она? Что говорила, о чем спрашивала? Небось, серчает на меня…
– Я ей все рассказал… ну то, что ты мне говорила тогда. Она ж думала, что я – ее отец.
– Ты?! – Анфиса от удивления потеряла дар речи.
– Ну да… – он, аккуратно взяв обеими руками кошку, спустил ее на пол. – Иди, гуляй… А после и говорит, что «…раз я у нее вызываю такие неприятные ассоциации, не буду навязывать себя…» Оставила адрес, чтобы я его передал тебе. Ну я сказал, что не , свидимся ли еще когда с тобой… Но она все ж оставила. Как в воду глядела!
– А когда это было-то?.. – наконец-то, справившись с собой, спросила Анфиса у встающего со стула Петра.
– Когда?.. Ну-у, наверное, аккурат незадолго до того времени, как похоронили Брежнева… – он направился к двери и стал одеваться.
– И столько времени ты хранил этот листочек?! – Анфиса смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Да вот… Так получилось, что я тоже замешан… ведь по совести если, из-за меня – отказалась ты от нее!.. Ну, ладно. Что должен был сделать – я передал.
Петр нахлобучил ушанку на голову по самые уши.
– Оставайтесь с Богом!.. – и вышел.
Не смогла долго пробыть там Анфиса после состоявшегося разговора. Через неделю же она вернулась к себе домой. Вернулась, чтобы написать завещание на дочь. Этим она надеялась хоть немного компенсировать дочери ее бесприютное детство.
***
Он вернулся домой за полночь. Жена вроде бы уже спала. По крайней мере, когда Вовка ложился, она даже не шелохнулась. Ну и ладно. Ему же лучше. Не надо объяснять свой поздний приход. Он терпеть не мог все эти расспросы-допросы, после них начинаются всевозможные претензии и бесконечные выяснения отношений. В конце-то концов, он же всегда возвращался домой. Всегда. Да и разве он сможет бросить свою жену, с которой прожито более сорока с хвостиком лет. Детей с ней вырастили. Хоть и беспутных, но все же. А этим девкам-то, известно, чего надо. Что он, не знает будто… Нет. Он – не дурак. Понимает, что его тугой кошелек всему причина. Почему же ему не воспользоваться случаем, а? Всю жизнь был верным супругом. Самому даже чудно, как это у него над головой нимб не засветился?!
Вовка, не сдержавшись, хохотнул и тут же закусил губу. Жена заворочалась. Он затаил свое дыхание. Не хватало еще полночного скандала…
– Пришел?.. – сонным голосом спросила Шура. Муж промолчал. – Славка вернулся…
Он сел на постели:
– Где ж он?
– Спит, где ж еще?! – Шура вздохнула. – Что делать-то будем? Он уж своих дружков-приятелей в дом привел…
– Значит, не успел оклематься и опять за старое – взялся! – Вовка сплюнул в сердцах сквозь зубы. – Загремит ведь опять, ой загремит!..
– А загремит – то и ненадолго… – как-то устало и обреченно произнесла Шура.
– Как это?.. – не понял Вовка и нажал на кнопку светильника.
По комнате разлился тусклый свет ночника. Жена в стареньком капроновом платке, повязанном назад на закрученные бигуди, села, откинув в сторону одеяло и свесив ноги.
– Туберкулезник он. Кашляет сильно… боюсь, открытая форма…
– Ох и наградил меня Бог детками, со всей своей щедростью!.. – в отчаянье воскликнул Вовка. – Один – из тюремной камеры больной вертается… и, похоже, иной дороги и не знает для себя! Другая – совсем непутевая стала, гулящая… А все Анфиска, стерва! Избаловала их, изнежила!.. Теперь вот собирай ее урожай, терпи этих спившихся вурдалаков…
– Ее-то не вини! Нам самим надо было больше им времени уделять. – Шура повернулась к мужу: – Она свою работу выполняла с честью, заботилась о детях… Поила, кормила, ухаживала за ними…
– Раз она такая у тебя хорошая, то почему дети такими никудышными выросли, а? – Вовка злобно глянул на жену. – Почему дети пошли не по той дорожке? Ответь мне!..
Шура устало произнесла:
– Не знаю… но нашей вины тут больше. Ты – всегда гнался за длинным рублем, я от тебя, можно сказать, не отставала. На двух работах пыталась вкалывать… А дети? Разве уследишь за ними-то? Вон, Володька… даром двенадцать стукнуло, а как изворачивается, врет безбожно!.. Откуда вот, все это у него?.. Как сюда его взяли – совсем другим стал. Не узнаю я его. Раньше такой ласковый мальчик был, слова поперек не говорил…
– Я же говорю, Анфиса постаралась, ведьма старая! – Вовка снова сплюнул. – Все через нее, проклятущую!
Шура глянула искоса на мужа:
– Еще скажи, что это она тебя сводит с твоими девками и путает тебя ими!
Вовка чертыхнулся и улегся в постель:
– Хватит ерунду пороть!..
– Вот именно, хватит! – Шура подняла ноги на постель и прикрылась одеялом. – Ты ее уж года два не видел, нечего всех собак на сестру вешать.
Вовка снова уселся в постели:
– Раз она у тебя такая хорошая, почему она не отдает мне то, что ей не принадлежит?!
– Опять двадцать пять!.. – всплеснула руками Шура. – Дался тебе этот дом?! …Ты что, на улице живешь? Своего угла не имеешь? Или тебе есть нечего? Пойми ты наконец, что кроме нас, у нее родни-то в целом свете нет! Никуда твой дом от тебя не денется! Все равно на нас перейдет! Дай ты ей дожить свой век без нервотрепки!
– А почему я должен свой дом лишь по наследству получать?! Мне лично это не интересно! Чует мое сердце, добром это не кончится!..
– Что – добром не кончится? Ты вообще думаешь, что говоришь? У меня такое впечатление, что я разговариваю с бесчувственной каменной стеной! Наши дети там прописаны, что тебе еще надо, что?! – Шура говорила Вовке все это на повышенных тонах. Ей давно уже надоело, что Вовка все цеплялся к Анфисе.
У нее с сестрой были разногласия, и бывало, порой, неделями не разговаривали. Но в конце концов Шура знала, что Анфиса искренне относится к ней и к ее детям. Спору нет, Валька со Славкой не были идеалом. Она сама-то иногда думала про них, что лучше бы не рожала их и вовсе! До того ей тошно становилось при виде их пьяных рож… Вот сегодня: не успел Славка переступить порог родного дома, как ввалились его друзья. Вовка их звал уличной шпаной или бесштанной командой – когда те гурьбой совершали набеги на окрестные сады, в далекие теперь времена детства. Кто у них там был заводилой и командиром, Шура толком и не знала. Но, по характеру поведения, им вполне мог быть и Славка. Задира и драчун, каких мало. На родительских собраниях только и было слышно о его проказах. Есть и их, родительская, вина в произошедшем. Есть, что греха таить.
Еще в начальных классах Славка постоянно приходил домой с подбитым глазом. Когда его спрашивали об обидчиках, тот – молчал. Но раз все-таки проговорился. И с его стороны это была не то жалоба, не то просьба о помощи…
Вовка тогда ответил:
– Что тебе мешает дать им сдачи? Мужик ты у меня или нет?! Настоящий мужчина должен уметь защищать не только себя!
И через какое-то время из школы стали поступать жалобы учителей на поведение сына. Вовка только одобрительно смотрел в сторону Славки и самодовольно улыбаясь, говорил: «…пацан растет!..» Вот и вырос шалопаем. Когда пришел впервые еле стоящим на ногах и с отвратительным запахом самогонного перегара, то Вовка хотел отстегать ремнем пятнадцатилетнего подростка. А Шура встала на защиту, пожалела… а он вот теперь их – не жалеет!..
Первый срок казался чудовищным недоразумением. Она просто не понимала, как это могло произойти? Не хотелось верить в то, что у них сын – преступник. Думалось, кошмарный сон вот-вот должен закончится! И после суда они еще долго писали кассационные жалобы в надежде на оправдание. Но второе преступление, совершенное им, не оставляло уже сомнений. К тому же он присылал домой письма с требованием денег. Оказалось, что пристрастие к азартным играм выливалось на родителей обязанностью погашать его карточные долги. Вовка рвал и метал!
– Не хватало, чтобы я покрывал и его беспутные расходы! Он еще ни копейки не заработал, а просит денег! Ладно бы на дело, а то ведь – пустит лишь на ветер! Не дам!
– Но его могут и убить, – робко вступалась за сына Шура.
– Раньше надо было думать об этом! Не умеешь играть – не садись!..
Шура в тайне от мужа все же возила Славке деньги. Все-таки сын. Единственный. Как и дочь, которая недалеко ушла от своего брата. Кто бы знал, что все так обернется?! Нет, большие города портят людей, а детей – особенно. Если бы знала Шура свое будущее, никуда не поехала бы из родной деревни. Никуда бы! Вдали от цивилизации и дети бы выросли не такими. Вот Валька… она же не такой была! Скромная тихая девочка с большими бантами в волосах. Анфиса ей всегда заплетала в школу две косички… После десятого дочь хотела поступать на торгово-экономический факультет кооперативного института, но вместо этого вслед за подружкой пошла в иняз… сама-то впоследствии и не стала работать учительницей иностранных языков. Говорила, что пошла туда только для того, чтобы получить корочку – диплом. А родив Володьку, стала пить и связалась с какой-то нехорошей компанией. Когда Шура с мужем переехали сюда – они начали там устраивать оргии, не стесняясь Анфисы. Та вначале молчала, а потом все откровенно рассказала. Шура тогда впервые чуть не поругалась с сестрой.
– Куда ж ты-то смотришь, а?.. – внутри ее все клокотало.
– А что я могла сделать?! – Анфисин подбородок дрожал, выдавая обиду. – Я для Вальки-то давно уж не указ! Сделаешь ей замечание, а она эдак стрельнет глазищами и говорит: «…Ты, няня, не лезь, куда тебя не просят! Это – не твое дело!..»
Больно видеть, как дочь опускается все ниже и ниже… Вовка свой каждый приход в тот дом заканчивал скандалом, так что Анфиса молча уходила из комнаты. Наконец он добился, что сестра стала уезжать. И надолго. Володьку пришлось взять к себе. Мальчишка стал меняться на глазах, из домашнего тихого мальчика превращаясь в неуправляемого сорванца. А как он врал! Глазом не моргнет – моментально придумает какую-нибудь душещипательную историю, даже слезу пустит… и не было на него, как и на Славку в свое время, никакой управы. Лишь однажды, когда Анфиса приехала из деревни и он вместе с Шурой пошел с ней к матери, она стала свидетелем трогательной сцены, основательно зацепившей ее за сердце.
Шуре в тот раз пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить его на этот поход… и когда из зала в прихожую вышла сестра с тряпкой в руках – внук неожиданно бросился к Анфисе.
– Няня, няня!.. – по его щекам побежали крупные слезинки. – Как хорошо, что ты приехала!.. Ты больше не уедешь? Скажи, ты больше не уедешь?..
На что Анфиса, обняв худенького Володьку за плечи и не сдерживая своих слез, пробормотала:
– Нет, Володя. Я больше никуда не поеду!
Шура почувствовала в себе сильную ревность к сестре. Никогда еще внук не проявлял к ней или к деду подобных чувств. И, как бы в отместку, она запретила остаться ему в том доме… никогда больше не разрешала ему бывать там без нее. Как слезно Володька ни умолял ее и как ни просил, Шура была непреклонна и сурово поджимала губы.
Вовка поддержал ее в принятом решении.
– Хватит и того, что наших детей вырастила эта стерва!.. – не стесняясь в выражениях и прямо при внуке смачно выругался он. И добавил:
– Внука – вырастим сами, без ее влияния! А ты, Володька, будь добр – слушайся бабушку, не капризничай! Если же не будешь себя хорошо вести, то она тебя больше к маме не возьмет!
– А я к маме – не хочу! Я к няне – хочу!.. – упрямился Володька и обиженно забивался в дальний угол.
Может, Шура и лишка перегибала палку. Но она считала, что в том доме внуку не место. Пьяная мать – плохой пример для подражания. А сама Анфиса – она только избалует мальчика, потакая его многочисленным капризам. Да и та все равно не сдержала своего слова, данного Володьке, и снова укатила в деревню.
– Вот видишь, твоя няня снова уехала. Как бы ты тут жил один? Твоей мамке ведь не до тебя?! – Шура с некоторой злорадностью произнесла, когда через некоторое время, придя, они не обнаружили там Анфису. От пьяной дочери еле добилась лишь одного слова «…уехала…»
– Это ты виновата в том, что она уехала!.. Ты! Ты! Ты!.. – Володька забился в истерике. – Я тебя – ненавижу, ненавижу!.. – и он убежал в свою комнату, где они с Анфисой раньше спали.
Шура нашла его, уткнувшегося носом в подушку, на маленьком диванчике. Володька горько и безутешно плакал. В ее груди защемило сердце от сострадания к этому маленькому человечку. Но она, приняв это чувство за раскаяние, отогнала от себя его прочь. Нельзя в жизни быть слишком эмоциональной. Нельзя. А она сколько лет уже разрывается на части, стараясь и мужу угодить, и для Анфисы – чужой не стать. Но это ведь никто не оценит по достоинству. Никто. Как говорят, сколь волка не корми, он все равно будет в лес смотреть. У Шуры именно такая ситуация. На старости лет Вовка стал погуливать. Видать, заговорило в нем проклятое Адамово начало. Она ль его не ублажала, не упреждала все его желания? И что ему не хватало? Что? Бывало, часами стояла Шура перед зеркалом и смотрела на свою увядшую красоту. На лице, как и у Анфисы, прорезались морщинки, немного отвислый подбородок, седая голова с навитой прической. Вид солидной дамы в годах. Года, к сожалению, никуда не спрячешь. Вот и потянуло муженька на сторону. Свое – приелось. Захотелось молодого, остренького. Вначале, почти интуитивно почуяв неладное, Шура недовольно выговаривала, порой и скандалила с ним. А потом поняла, что не стоит. Перебесится, погуляет и пройдет. Только обидно за себя стало. Ее-то куда теперь? Жизнь прожили, и все. Это ничего не значит. Старой швабре пора на покой… у нее одна забота осталась: хранить домашний очаг. Если раньше вся домашняя работа выполнялась Анфисой, то с выходом на пенсию и переездом в отдельный дом Шура стала сама готовить, стирать, убирать… Вовка, привыкший придираться к Анфисе по поводу и без, уже чуть ли не на следующий день стал делать жене замечания. То одно ему – не то, то – другое… то и дело возникали стычки.
Следом он стал задерживаться допоздна… В прошлом году, когда отмечали в ресторане его юбилей – шестидесятипятилетие, Вовка все танцевал с одной смазливой девчонкой в коротенькой юбчонке. Шура даже опешила от такой наглости – пригласить ее вместе с родней в их ресторан и, при всем честном народе, откровенно с ней флиртовать. …А Вовка сам тогда удивился своей, неизвестно откуда взявшейся, смелости. Думал, что будет взрыв. Но жена молча проглотила эту пилюлю. Молча. Приняв это как должное, он пошел дальше… Вялые реплики жены для него, можно сказать, уже ничего не значили. Создавалось впечатление, что все слова Вовка пропускал мимо ушей. Он думал, что мог теперь себе это позволить. Он сколотил себе на безбедную старость (хватит и беспутным детям, и тому же Володьке достанется солидный куш). И Вовка почивал на лаврах – за него работали другие, ему оставалось лишь руководить всем этим хозяйством. А хозяйство за ним числилось немалое. Ресторан, два кафе, несколько продуктовых магазинчиков в городе да купленный по дешевке убыточный пару лет назад кирпичный заводик в районе. Налаживая производство кирпича, он справедливо предполагал, что строительство в ближайшее время могло дать значительную прибыль. Так что основания для оптимизма были.
Утром Вовка сказал жене, что надо бы сына определить. И тут, будто ожидая эти его слова, Шура сразу же ответила:
– Слушай, а если нам Славку – женить?
– Кто ж за него пойдет-то? У него же за душой – две отсидки. Да и сама говоришь, что туберкулез привез в приданое…
– Ну, найти какую-нибудь скромненькую девочку – не проблема. Для нее это будет неважно. Лишь бы он сам захотел. – Шура повернулась к мужу. – Мне кажется, он сразу изменится. Ведь семейная жизнь – меняет человека порой до неузнаваемости.
– Не всех… – высказал сомнение Вовка. – Но попробовать стоит. Главное, успеть бы, пока он не соизволил снова оказаться за решеткой… А кандидатура-то у тебя – есть?
Шура улыбнулась:
– У наших соседей прекрасная девочка выросла…
– Это ты кого имеешь в виду?.. – насторожился Вовка, сразу начав перебирать в уме всех соседских девчонок.
– Ивановых. Ну те, напротив нас жили…
– У Семеновича, что ли?..
– У него… – подхватила она.
– Так у него девок вроде бы и не было.
– Как не было?! Младшенькая, такая худенькая, с тонюсенькими косичками бегала… ну, ты вспомни!..
– Это такая голенастая и с веснушками?.. – уточнил Вовка.
– Да-да, она самая!
– Ну так она же совсем сопливая была…
– Ты что? Она давно уже выросла. Институт закончила. Теперь вот работает в бибколлекторе… на нищенской зарплате.
– А откуда ты знаешь все эти подробности?.. – удивился он.
– На днях иду я к дому. Вальке продуктов занесла, чтоб не голодала там. – Шура сделала паузу, вспомнив в стельку пьяную дочь, и поморщилась. – Слышу, зовут меня. Девичий голос. Обернулась – девушка. Еле вспомнила ее. А она – смеется, заливается… Вы, говорит, совсем меня забыли…
– Ой, а сколько ж ей лет-то?
– Двадцать пятый…
– Чего ж не замужем-то? Али – уродина какая?.. – он как-то передернулся.
– Да тихая она всегда была. Никуда никогда не ходила. Все больше с книжками… А внешне ничего, симпатичная. Подкрасить, приодеть – красавицей станет!
Вовка недоверчиво посмотрел на жену:
– Ну, не знай… не знай… иной – никакие наряды не помогут. А как она-то, пойдет за нашего лоботряса?
– А отчего не пойти?.. – простодушно ответила Шура. – У них никогда не было лишнего достатка. А сейчас – и подавно. К тому же она про нашего Славку спрашивала, интересовалась…
Вовка хмыкнул:
– Ну, допустим, интересовалась она просто из вежливости, как бывшего соседа – где, мол, и как…
– Я ее к себе в гости приглашу, ты сам на нее и посмотришь. – Шура поставила на стол тарелку с яичницей. – Давай садись, ешь.
Он, довольно потирая руки, уселся за стол:
– А сам Славка-то, на дыбы не встанет?
– Чего ему вставать-то? Мы же ему добра желаем. Сколько времени он по тюрьмам потерял, а это… молодая жена, иные радости и мысли… смысл у него появится!
– Ну-ну, давай! Посмотрим, что из этого получится…
Да, хорошо бы было… Жена его стала бы держать в узде. Хотя он сейчас уже не в том возрасте и вполне сложившийся человек. Но, говорят, на зоне время словно останавливается. Вовка и сам себя помнит тогдашнего. Славка загремел туда желторотым юнцом, а второй срок не дал ему повзрослеть окончательно. Наверняка он остался в душе большим ребенком. Надо с ним как-то поговорить по душам. Только будет ли он раскрывать перед отцом себя? Ведь его сын не избалован таким обращением. Все времени не было. Как бы там ни было, а надо попробовать. Надо.
***
Лил дождь. Впервые за два летних месяца. Трава вся высохла, стала желтой и колючей на корню… Тая подошла к окну, где на стекле были сплошь косые черточки. Хорошо, что все прошло относительно спокойно, без урагана. Как рассказывал на днях приехавший погостить к матери из столицы сын, недавний ураган в городе с корнем выворотил несколько деревьев, помял машины, своротил рекламные щиты… не обошлось и без человеческих жертв. А тут торфяники вовсю горели… уже и до дачного поселка добирался огонь, чуть ли не все жители выходили на защиту своих владений.
На диване заворочалась мать. Тая подошла и склонилась над ней. Та дышала тяжело и прерывисто.
– Мама, вам плохо?
– Не-ет, – ответил старческий голос, в котором трудно было узнать Анфису. Она сильно сдала за эти годы и превратилась в настоящую развалину. – Мне, дочка, никогда еще не было так хорошо… Дай Бог тебе здоровья…
Тая грустно смотрела в невидящие Анфисины глаза. Кто знал, что все так обернется, кто знал…
Похоронив своего мужа, Тая все чаще и чаще стала думать о своей матери. Тем более, когда она вышла на пенсию, у нее появилась уйма свободного времени. Она перебралась на дачу, оставив столичную квартиру сыну, в которой тот и проживал со своей семьей. Женился он года три назад, но детей у них пока не было. Как они ей заявили – хотят немного пожить в свое удовольствие. Ну и ладно, пока молоды – хочется и одно, и другое, и третье… А дети, если они не вовремя, то сильно сдерживают желания, и по жизни уже не порхаешь беззаботным мотыльком. Тая понимала их и не осуждала. Они – молодые, еще успеется. Только вот ей некуда было приложить свои силы. Одиночество тоскливо давило ей на душу… хотя можно было сесть в электричку и поехать к сыну. Но для чего? Чтобы через пару дней снова вернуться сюда, на пустынную дачу, где, кроме сиамской кошки Алисы, никто ее не ждал. Разумеется, что со всеми своими соседями она ладила. Иной раз все они собирались у кого-нибудь и устраивали щедрое чаепитие, угощая друг друга всевозможными кулинарными изысками. Отводили свои истосковавшиеся по общению души. Но это все – было не то. Совсем иного хотелось Тае. И она сорвалась с места, искать Анфису. Ибо вдруг отчетливо осознала, что если сейчас этого не сделает, то уже никогда не сможет простить себе своей нерешительности.
Приехав в чистенький и уютный областной городок на раздольной русской реке, она сразу направилась в паспортный стол, где не без должной волокиты ей отыскали Анфисин адрес. Разыскав нужную улицу и довольно-таки добротный кирпичный дом, Тая в нерешительности встала у двери. Сглотнув противный комок в горле, она нажала кнопку звонка.
На крылец вышла миловидная молодая женщина лет тридцати и удивленно спросила:
– Вам кого?
– Простите, мне бы – Анфису…
– Анфису?.. – удивленно переспросила женщина и окинула ее оценивающим взглядом с ног до головы. – А зачем вам она?
– Хотелось ее повидать… – как-то нерешительно произнесла Тая. И добавила, как когда-то очень давно в деревне. – Они с моей мамой были знакомы.
Женщина постояла молча минуты две, видно, раздумывая, как ей поступить в данном случае, и, открыв дверь, пригласила ее войти.
Оставив свою сумочку и кофту в прихожей, Тая вошла вслед за хозяйкой в зал, обставленный добротной, но старой, еще времен застоя, мебелью. Только в углу на тумбе стоял современный импортный телевизор с огромным экраном. Указав нежданной гостье на диван, хозяйка вышла и минут через пять появилась снова.
Сев в кресло напротив, она произнесла:
– А вы сами-то ее когда-нибудь видели?
– Да я была у нее, но это было еще в молодости. Я приезжала потом повторно, но в деревне ее уже не застала. …Простите, а где она? С ней – все в порядке? Я ее могу увидеть? – Тая начала уже беспокоиться.
– Знаете, скажу вам честно. Ее здесь нет…
Сердце в Таиной груди остановилось.
– Но с ней все в порядке. Не беспокойтесь, пожалуйста, – заметив побледневшее лицо собеседницы, сказала хозяйка. – Я могу дать ее адрес, вы – навестите ее…
– А где она? – Тая нервно теребила свой носовой платочек.
– Она находится в интернате для престарелых…
– Почему?.. – вырвалось у Таи. – Зачем ее туда поместили? Что, она всем вам мешала, что ли?..
Женщина смутилась:
– Понимаете, пару лет назад Анфиса стала плохо видеть. А недавно – совсем ослепла…
Видно было, что все это ей доставляло неловкость. И словно оправдываясь, частила:
– Я – целыми днями на работе, свекровь – та с внуками сидит, ей – некогда. Свекор – занятой человек… Муж… муж… – тут она покраснела. – Попал в тюрьму… Так получилось, что с ней – сидеть дома некому. Вот и пришлось устроить ее в интернат. Там уход соответствующий, не оставят без присмотра. И покормят вовремя, и оденут, и помоют…
Тая тяжело вздохнула. Ну конечно, кому нужен одинокий и больной пожилой человек. По сути дела, она всю свою жизнь отдала этим людям, а они ее за это – в богадельню. Так сказать, за все хорошее…
– Ладно. Вы мне, пожалуйста, дайте адрес… – и добавила: – А она давно там находится?
– Да нет, перед майскими праздниками только и устроили, – засуетилась женщина. – Сейчас, я вам принесу адрес…
Она ушла и через минуту снова вернулась, протягивая Тае исписанный лист бумаги.
– Это примерно в пятнадцати километрах от города. Сядете на автобус…
– Спасибо, – оборвала ее Тая, взяв протянутый листок. – Я возьму такси. Надеюсь, им этот маршрут знаком… – в ее голосе слышалась ирония боли.
…Зайдя в палату, где стояли четыре кровати, Тая сразу увидела сидящую на краю своей постели сухощавую фигуру старушки в белом, в мелкий цветочек, платке, завязанном под подбородком. Из-под платка чуть выглядывали седые волосы, а ее глаза были устремлены куда-то в пространство. Сердце от волнения замерло, и в этот момент какая-то неведомая доселе сила кинула Таю встать на колени перед ней.
Обхватив руками ноги престарелой женщины, со слезами на глазах и дрожью в голосе Тая произнесла:
– Мама!.. Мама, наконец-то я вас нашла!.. Как же долго я вас искала, мама…
Анфиса вздрогнула. Протянув к Таиному лицу свои худые и натруженные руки, молча провела ими по уложенным в замысловатую прическу волосам, сомкнув их на ее плечах, нерешительно и осторожно прижалась грудью к ней. По морщинистым щекам покатились скупые крупные слезинки.
– Дочка… доченька… дочка… – только и бормотала она. И когда Тая, встав наконец-то с колен, села рядышком с ней на кровать, Анфиса прошептала: – Прости меня, если можешь, прости…
Тая обняла ее за плечи:
– О чем вы говорите, мама?! Не надо так говорить, не надо!.. Мы же все хорошо понимаем, ведь правда же?.. – и она вытерла носовым платочком вначале ее, а затем и свои слезы. – Я не за этим сюда приехала, чтобы вы у меня просили прощения… не за этим.
– А зачем?.. – старушка как-то вся заметно напряглась, боясь услышать заслуженные, казалось бы, слова укора в свой адрес.
– Я приехала за вами, мама. Я не оставлю вас здесь! Не оставлю.
Но Анфиса, услышав это, испуганно произнесла:
– Нет-нет, дочка! Я никуда не поеду! Никуда!..
– Почему?.. – она недоуменно посмотрела на Анфису, которая стала дрожать как осиновый лист на ветру.
– Мне здесь хорошо, дочка. Я… я никому тут не в тягость. А у тебя, небось, своя семья, дети… Я не хочу вам мешать. Не хочу!..
– Вы не можете мне мешать, мама! Вы не можете мне быть в тягость! И мой сын будет несказанно рад наконец-то познакомиться со своей бабушкой!
– А что, дочка, неужели ты повторила мою одинокую судьбу? Мужа-то…
Тая перебила Анфису:
– Не беспокойтесь, мама. Все у меня было хорошо. Муж у меня умер от инфаркта… Уже несколько лет, как похоронила. Он у меня был очень хорошим человеком. Да вы его видели…
Анфиса будто оживилась:
– Как это?..
– Мама, мы были у вас… Как-то летом, вспомните двух студентов…
Через какое-то время, верно, вспомнив забытое, Анфиса повернула голову в сторону Таи:
– Неужто и в самом деле это была ты, дочка?! …столичные студенты, это ж надо…
Тая радостно утвердительно закивала головой, совсем забыв о том, что ее мать – слепа. И тут же, спохватившись, сказала:
– Да, мама! Да…
– Что ж ты так и уехала тогда, ничего мне не сказав, дочка?.. – с болью вырвалось у Анфисы. – Зачем смолчала?
– Я боялась, что вы – меня не примете… Но я посылала вам потом письмо, с просьбой приехать ко мне на свадьбу.
– Как же это так?.. – расстроилась Анфиса. – Я никакого письма не получала… как же это так?.. – повторила она, и слезы вновь показались на ее глазах. Она все не выпускала из своих рук Таину ладонь и бесконечно гладила ее.
– Я знаю, мама, знаю! Успокойтесь, пожалуйста!.. – принялась она утешать старушку. – Письмо мне вернули обратно, так как вы уже не жили в деревне…
Всхлипнув в последний раз, как обиженный ребенок, Анфиса притихла, прижавшись к своей дочери. Трудно было даже представить, что такое могло произойти. А вот ведь, все это реальность, а не смутные очертания спутанного сновидения, где существовали только обрывки догадок, домысливания и предположений… Там, в закоулках подсознания, заплутавшееся «я» искало выход из многочисленных тупиков, воздвигнутых самими людьми и их рационально-логическим мышлением. Человеку бы остановиться и, не торопя себя, призадуматься над происходящим. Но он, как зашоренная лошадь, двигается по замкнутому кругу, даже и не подозревая о том, что решение назревшей проблемы лежит на самой поверхности. Так и Тая с Анфисой долгое время блуждали впотьмах, боясь протянуть друг другу руку. «…Но теперь все будет по иному!.. – подумала Тая. – Я не оставлю ее здесь, не оставлю!» Она бросила взгляд на соседние койки. Там лежали такие же пожилые женщины, как и ее мать. Одинокие и покинутые близкими, беспомощные и ненужные в своей старости и болезни… Кто-то безжизненно смотрел в потолок, кто-то лежал, отвернувшись к стенке, а кто-то с нескрываемым интересом и завистью следил за происходящим с ним по соседству.
По сути дела, Тая понимала нежелание своей матери ехать к ней. Анфиса боялась. Боялась снова стать ненужной, покинутой, брошенной. Тем более когда-то она сама поступила так со своей крошечной дочерью… и она боялась мести. Последнее озарением кольнуло Таино сердце.
– Мама, поверьте мне, я вас никогда не оставлю! Я буду заботиться о вас так, словно мы с вами всю жизнь прожили бок о бок. Вы – единственно родной для меня человек в этом мире.
Старушка опустила голову и прошептала:
– Доченька, мне совесть не позволит быть с тобой…
Тая вспыхнула:
– К черту – совесть! Я не хочу, чтобы моя мать доживала свою жизнь в богоугодном, казенном заведении! Вы – достойны лучшего! Достойны!.. – она сжала в объятиях материнские плечи: – Я заберу вас отсюда, слышите, заберу.
И она выполнила свое слово, увезла Анфису к себе.
Взвалив на свои плечи заботу о матери, Тая почувствовала себя гораздо лучше. Видно, человеку свойственно, отдавая свое сердечное тепло, реализовывать духовную потребность быть нужным. Она знала, что без нее Анфиса уже не сможет, как и сама Тая – без матери. Днями и вечерами они были вместе. Поутру, одев и накормив завтраком, она выводила ее в сад, где Анфиса и сидела в тенечке неподалеку от того места, где находилась сама Тая. Неторопливо делая свои дела, она тихо вела разговор с матерью. Им было что сказать друг другу, ведь целая жизнь прошла, целая вечность. Стремясь окружить Анфису должной заботой и вниманием, Тая ни словом, ни даже намеком не говорила о своей детской обиде. К чему было ворошить прошлое?.. – когда все уже перегорело и отболело. Ей самой-то без пяти минут шестьдесят. А Анфисе скоро восемьдесят… так что им делить? Матери и так досталось. Вволюшку хлебнулось и хорошего, и плохого. И на старости лет не досталось спокойной жизни со спившейся племянницей.
– Я уезжала в деревню, когда мне надоедал бардак в доме. А однажды, когда я приехала, то долго не могла попасть домой, так как там сменили замок. Когда же наконец дождалась, оказалось – Валька удавилась с перепоя, а там поселился Славка со своей женой. Надо сказать, что его я стала побаиваться. Какой-то не такой он стал после двух отсидок… охальник, одним словом. Да и Вовка с Шурой, при каждом удобном случае, корили меня за смерть дочери, говоря: «…была бы ты дома – этого и не произошло бы!..» А что я могла сделать, что? Коли человек что задумал, то хоть вооруженную до зубов охрану при нем ставь – не устережешь. Тем более, если он допился до зеленых чертей! – Анфиса тяжело вздохнула и продолжила: – Ладно, жена у Славки – славная. Она-то меня жалела. Когда я стала прихварывать – помогала мне. Но ей ведь и самой-то доставалось от Славки. Руки он больно распускал…
Тая тревожно спросила:
– А он и вас – бил?..
– Нет, меня он не смел трогать. Да вот словами – бил в самую душу, не хуже своего папаши… – она вытерла сморщенной рукой слезинку, скатившуюся по щеке. – Частенько мне хотелось убежать – куда глаза глядят. Только куда?..
– Мама, у вас же был мой адрес… вам – не передали?
– Был, был, дочка. Петруша принес его мне, когда я гостила там у Аграфены.
– Так почему вы не обратились ко мне, мама?! – Таин голос выдавал всю боль сострадания, соучастия к матери. – Почему?..
– А что я тебе сказала бы, дочка? Какими глазами я посмотрела бы в твои?
– Господи, мама! Вы сами себя обрекли на страдания… Нельзя же так, нельзя. – Тая готова была расплакаться от огорчения. – Наша жизнь и так – нелегка, а тут еще мы сами воздвигаем препятствия на своем пути… зачем?
Анфиса согласно кивнула головой:
– Мне казалось, что, обрекши тебя на сиротские страдания, я должна сама испытать не меньшие. Чем я смогу тебе воздать за все, дочка? Чем? Единственное, что я могла сделать, так это – написать завещание на твое имя…
– Какое завещание?.. – не поняла Тая.
– Завещание на дом, в котором я жила, – уточнила Анфиса. – Когда я помру, то он – перейдет на тебя.
– Это тот, в котором живет Славка с женой?.. – удивленная Тая не могла поверить своим ушам.
– Тот самый… – согласно кивнула Анфиса.
– А ваши родственники знают об этом?.. – встревожилась Тая.
– Нет. Не знают, – ответила Анфиса и с видом заговорщицы добавила: – Иначе бы поедом меня съели. Вовка-то и так грыз меня при каждом удобном случае… – и рассказала ей всю свою историю.
Дочь молча слушала медленную речь старушки и ужасалась услышанному. Надо же, в то время, когда она, озлобленная на всех и вся, думала, что мать живет в свое удовольствие, – Анфисе жилось отнюдь не сладко. …Перед Таиными глазами день за днем прошла вся жизнь престарелой женщины, отказавшейся от своей дочери ради горячей и пылкой любви к человеку, который, узнав о трагедии, разыгравшейся с его любимой, отвернулся и оставил ее наедине со своими ненастьями… По силам ли женским хрупким плечам вынести весь груз жизненных недоразумений, что толстыми путами наматываются на судьбу? Почему так вообще бывает, что одному все время везет и живет он всю жизнь припеваючи, а другой только и успевает вытирать ручьем льющиеся из глаз слезы. Всякое, конечно, бывает. Но когда черной краски вокруг тебя становится чуть больше, то это самое «чуть» бывает гораздо весомее…
– Мама, напрасно вы написали свое завещание в мою пользу. Я все равно им не воспользуюсь…
Анфиса встрепенулась:
– Почему это?
– Потому что у меня все есть! И то, что – мое, то это значит – ваше! – Тая гордо распрямила плечи. – А вы через этот дом столько вытерпели… сколько слез напрасных выжгло ваши глаза… – она подняла руку и с нежностью дотронулась до Анфисиных глаз.
– Ну так это – заслуженно, дочка, – не согласилась с ней Анфиса. – А дом – не лишнее, все к одному. Сыну передашь, коль тебе не нужно. Он-то и найдет ему нужное применение.
– Нет, мама. Я вас понимаю. Но через этот дом сколько всего плохого произойдет, если туда влезу еще и я. Нам этого – не надо. Пусть они там живут – как хотят! А мы будем жить тут!
– Как же так? Выходит, мои труды пропали даром? Я же тоже имею право на часть этого дома и, значит, могу с этой частью делать все, что хочу! Вот я и хочу отдать ее тебе!.. – огорченная Анфиса сделала такой обиженный вид, что Тая, поняв бесполезность попыток объяснить свою позицию по этому вопросу, обняла и прижала ее к себе. – Вовка-то сам не чист душой и добивался этого. Попил он мою кровушку вволю, так пусть теперь кусает локти. Не обеднеет, чай…
Тая улыбнулась: пусть ее. Пусть думает, что она с ней согласна. А ей – хватит и того, что Анфиса находится сейчас рядом. И сколько им еще отмерено, все будет их богатством. Богатством, которое не купишь ни за какие сокровища мира.
©
Закоулки судьбы
© Copyright: Людмила Андреева -Виталинка, 2016
Свидетельство о публикации №216010801710
Свидетельство о публикации №216010801710
Рецензии
Дорогая Виталинка! Тронута до слёз твоим искренним повествованием. Столько мудрости и простоты, одновременно. Будто я сама прожила эту нелёгкую жизнь. Задушевность и обнажённость мыслей погружает во все круговерти каждого героя, заставляет любить и отрицать. Словно сама Жизнь рассказывает о себе. Сколько таких похожих судеб разбросано по нашей необъятной земле, не счесть. Произведение заставляет задуматься, пересмотреть своё отношение, заглянуть во внутрь к себе, чтобы не смолчать, не пройти, не стать незамеченным. Благодарю тебя, дорогая моя, ты большая умница. с любовью Галина Белгалис
Галина Белгалис 20.09.2016 17:39 • Заявить о нарушении
Галина Белгалис 20.09.2016 17:39 • Заявить о нарушении
Галина, спасибо Вам за такой добрый отзыв... Вы правы, очень много схожих судеб на Земле. Они находятся рядом с нами, страдают и любят во всю силу своих сердец... и, частенько, попав в круговерть личности человека мы выходим оттуда уже иными... не теми, какими мы были до данного знакомства.
Людмила Андреева -Виталинка 23.09.2016 16:52 Заявить о нарушении
Людмила Андреева -Виталинка 23.09.2016 16:52 Заявить о нарушении