Маленькая зимняя смерть

Маленькая зимняя смертью.
—Знаете, с чем иногда сравнивают сон?
В ответ я слышу лишь молчание. Не дожидаясь реакции на вопрос, я продолжаю говорить:
—Первобытные люди говорили, будто сон похож на маленькую смерть.
—Очень интересное сравнение. И к чему вы рассказываете мне все это? — мой собеседник наконец-то отвечает мне.
— Вы ведь спросили меня, как я здесь оказался? Так вот, я умирал во сне сотни раз, с каждым разом все сильнее и сильнее погружаясь в объятья старухи с косой. В конце концов я тихо и беззаботно поддался ее зову, и вот я здесь.
Мой собеседник положил ногу на ногу, откинулся на спинку стула и спросил:
— То есть вы считаете, что умерли?
— Разумеется, — отвечаю я. — Я мертв, так было, есть, и так будет всегда. Никто не выживает, вылетев из окна седьмого этажа.
Человек напротив устало потер переносицу, помолчал немного, и, наконец, сказал:
— А что, если я скажу вам, молодой человек, что вы живее всех живых?
—Разве я хоть немного похож на Ленина? Впрочем, я смог бы ответить вам так лишь в ТОМ мире. А ЗДЕСЬ… ЗДЕСЬ, как я думаю, мы с вами в абсолютно разных весовых категориях.
— И кто из нас выше? Вы или я?
— Вы, — коротко отвечаю я, опуская взгляд. Я действительно признавал полную и безраздельную власть этого человека над собой.
— Знаете, с каждым разом мне все интереснее и интереснее общаться с вами, — ответил мне мужчина с седыми волосами. И действительно, насколько я помнил, этот разговор повторялся уже несколько раз.
Я многозначительно помычал, воцарилось неловкое молчание, и, наконец, мой собеседник сказал:
— А давайте попробуем вместе с вами разобраться, как все это началось?
«А давайте!» — подумал я и тут же сказал это вслух. А после начал говорить, вороша в своей памяти воспоминания, как мне тогда уже казалось, давно ушедших дней.

Каждый раз, выходя из подъезда, я смотрел направо. Глядя на сигаретные бычки под окнами, я безошибочно мог определить, в каком состоянии находился мой сосед по этажу. Фильтры от яблочного «Кисс» говорили о том, что у него с женой дела шли своим чередом, и в очередной раз после секса на волне игривого настроения он взял ее сигареты, чтобы вволю подымить. Серый «Винстон» мог поведать о том, что он пришел ночью после работы, и, проспавшись, вышел на балкон покурить и подумать о своем. Самыми грустными для меня всегда были окурки красного «Марлборо», одиноко лежавшие на снегу. Они сигнализировали о том, что в очередной раз Наташа (а именно так звали его жену), поругалась с ним и ушла из дома. Это заставляло меня чувствовать себя неловко, будто я был виноват в этом. Завидев его в подъезде, я стыдливо жался в стены, увидев его заплаканные глаза, и с течением времени это повторялось все чаще и чаще. Каждую неделю я слышал его плач и вопли, приглушенные стеной, и молча разрывался в истерике вместе с ним.
В тот раз, выходя на улицу, я увидел «Винстон», и подумал, что все не так уж плохо. Последнюю неделю их дела обстояли совсем неважно.
Мне нужно было лишь завернуть за угол, чтобы дойти до магазина. Там я покупал пачку сигарет и шел до парка. Закуривая по дороге, я жадно вдыхал дым, и радовался красоте зимней природы, окружавшей меня. От нее пахло девственностью и свежестью. Она была первозданной, еще не тронутой человеком, который не выполз из своих жилищ после нового года и не успел испортить свежую пелену снега отпечатками своих ног. Воздух щипал ноздри, но я упрямо наслаждался им после трех дней, проведенных дома. Новогодние праздники всегда нагоняли на меня тоску, и особенно тогда, когда я и так стоял на краю пропасти, в которой печаль грозила поглотить меня целиком и полностью. Прогулки спасали меня и помогали удержаться на грани. Я ходил туда-сюда по району и рассматривал людей, которые шли навстречу мне. Мне всегда казалось, что по лицу человека можно сказать о нем почти все. Парень в сером зимнем пуховике, вполне приличный на первый взгляд, без зазрения совести мог бы обчистить карманы человека, оказавшегося на улице без сознания. И напротив  молодой человек со сбитыми кулаками и фингалом под глазом, при дальнейшем рассмотрении оказывался на удивление приятным персонажем, не вызывавшим абсолютно никакой неприязни. Такие, как он, относились к тому типу людей, которые до последнего дрались за свои идеалы и близких им людей и могли бы выручить, отдав тебе свой последнее. Сочетание черт лица, неконтролируемых мимических движений, походки — все это могло сказать о человеке многое. Почти всех встречавшихся мне за жизнь людей я делил на несколько категорий, по типу их внешности. Большинству таких типов соответствовала своя манера поведения, и каждый раз я убеждался в этом все больше. И очень сильно я не любил людей, говоривших, что нельзя давать человеку оценку лишь по внешним данным.
Интереснее всего мне было идти за компаниями из трех-четырех человек и наблюдать за ними. Слушая их разговоры и постепенно разбираясь в их взаимоотношениях можно было делать почти стопроцентные выводы, кто из них первым предаст других в любой сложной ситуации и сбежит, спасая свою шкуру. Сколько раз я сам сталкивался с этим и неизменно обжигался? Много. Не сотни, и не десятки, но все же много, слишком много, чтобы это не отпечаталось на мне. И особенно в последний раз, тогда, когда это было мне больнее всего на свете. Ну да ладно, мне казалось, будто я пережил это, хотя горечь обиды тихонько спряталась в глубине моего сознания и затаилась там, выжидая удобного момента для своей атаки.
Стерильность ледяного воздуха успокаивала меня, вносила ясность в мои мысли. Я был спокоен, как никогда. Клубы сигаретного дыма витиеватыми ручейками уносились вверх и таяли в небе. Докурив, я скрестил обмороженные руки на груди и огляделся. Улицы были почти пустынны, казалось, они целиком и полностью принадлежали лишь мне одному. Возникло странное желание оказаться дома как можно быстрее. Так происходило всегда. Проводишь слишком много времени в четырех стенах — и тебе тут же хочется сходить куда-нибудь, хотя бы просто пройтись, покуривая при этом сигарету за сигаретой. Но стоит лишь выйти из подъезда и отойти на пару сотен метров, как ты уже начинаешь сожалеть об этой своей затее и мечтаешь вернуться обратно. Вернуться обратно, чтобы вновь забиться в глубину своего жилища и провести там остаток своей жизни. Ну, или, как минимум пару дней. Ел я обычно мало, и у меня не было большой потребности регулярно ходить за продуктами. Зима всегда нагоняла на меня странную апатию, с самого детства я много спал в это холодное время года, я мог делать это целыми днями. Когда кто-то начинал говорить, что невозможно спать регулярно по пятнадцать-восемнадцать часов, я лишь смеялся про себя.
Почему я начал свой рассказ именно с этого дня? Наверное, потому, что именно тогда все это перешло на какой-то новый, более глубокий этап. С каждым разом я стал погружаться в сон все крепче и крепче, мне стало казаться, будто сон и был смыслом моей жизни. Я был рожден для него, а вовсе не для продолжения рода, как любой другой биологический вид на нашей планете. Поддерживать жизненные процессы лишь для того, чтобы закрывать глаза, и уходить в другой мир. Порой он был счастливым, я мог видеть в нем исполнение своих самых сокровенных желаний, исправление самых страшных ошибок своей жизни. Иногда же, напротив, я очень сильно страдал. Все мои кошмары, переживания и обиды находили свое воплощение в царстве Морфея. С каждым разом мне нравилось играть в эту лотерею все больше и больше, я стал почти (или абсолютно?) зависимым от этого наркотика. Повезет или не повезет в этот раз? Не узнаешь, пока не рискнешь попробовать.
Вот и в тот день я вернулся домой, пару раз покурил, попытался посмотреть телевизор (все закончилось на конце первого круга каналов, как обычно, я не нашел ничего, хоть немного стоящего внимания), съел какую-то полуфабрикатную гадость, которую нужно было лишь заварить водой, и отправился в кровать. За окном было уже темно, впрочем, как и большую часть времени зимой. Я лег в мятую постель и перевернул подушку, которая была все еще мокрой. Привычно надвинув одеяло на уши, я удивительно быстро уснул. Наверное, потому, что не успел еще до конца проснуться.
Я редко запоминал свои сны. Лишь стоило проснуться, и они тут же забывались. Их обрывки могли всплыть в памяти в любой момент, вогнав меня в ступор. А еще я все чаще начал вспоминать свои сны во время сна. Забавно, правда? Это было бы чертовски забавно, если бы только не было так грустно. Все это стало похоже на какой-то сериал. Сериал, который стал заменять мне жизнь. Впрочем, я не особо помнил его события.
Но в тот день все поменялось. Лишь стоило мне открыть глаза и утереть рукой слюну, натекшую во сне, как в голове стали всплывать образы, которые тут же сложились в целую картинку того, что мне снилось.
Я был то ли в цирке, то ли в кабаре (Забавная вариативность событий, правда?). Или и в том и в другом одновременно. Наверное, сны все же рисуются нашим подсознанием, и именно поэтому я увидел то, что ассоциировалось в моей голове с кабаре больше всего. А именно танцовщиц канкана. В вычурных нарядах, обнажавших самые неожиданные места, они бодро вскидывали свои ноги вверх, заставляя мужчин (а их там был почти полный зал) истекать слюной от вожделения. Сидевший справа от меня джентльмен в изумрудном котелке стеклянными глазами уставился на складки юбок, порхавшие вверх-вниз, и по выражению его лица казалось, будто в них было что-то такое, что он уже никогда не смог бы вернуть обратно даже всеми деньгами мира. В чертах лица каждой из девушек, истекавших потом на круглой сцене (потому-то я и подумал, что нахожусь в цирке), было что-то знакомое, и каждая из них вызывала приливы любви и нежности во мне. Закончив сверкать длинными стройными ногами, девушки помахали публике платками и убежали в гримерку. Тогда мне показалось, что каждая из них помахала и подмигнула именно мне. Следом за ними на сцену выбежали акробаты и силачи, и зал сразу же затих и приуныл. Вскоре раздался свист, требовавший вернуть танцовщиц обратно. Свист продолжался целую минуту, смущая артистов. И, стоило мне присоединиться к залу, как арена опустела, а вскоре на ней вновь показались девушки, успевшие уже сменить свои наряды. Признаюсь честно, они интересовали меня намного сильнее. В этот раз они танцевали дольше, и страсти в их выступлении было куда больше. В какой-то момент мне захотелось сбежать вниз по ступенькам, вылезти к ним на сцену и начать целовать их в лебединые шеи, каждую из них. Пытаясь прогнать эти мысли, я начал думать о клоунах. Меня всегда привлекал немного готический образ цирковых артистов рубежа девятнадцатых-двадцатых веков. Клоуны, словно сошедшие с экранов самых первых фильмов ужасов. Клоуны, которые вполне могли бы висеть по всему городу на плакатах с надписями вроде «Разыскивается по подозрению в похищении семерых детей. Вооружен и очень опасен». Клоуны, образ которых мог бы использовать барабанщик какой-нибудь метал-группы из американского захолустья. «Интересно, а если я подумаю о них и засвищу, мне удастся управлять этим представлением?» — пронеслось у меня в  голове. Посомневавшись несколько минут, я все же закрыл глаза и громко заулюлюкал. Когда я их открыл, след сиятельных девушек уже успел простыть, а на их месте стояли шестеро мужчин с загримированными лицами. Брюки на подтяжках, рубашки и котелки — именно такие, как я их и представлял. Не успел я как следует разглядеть их, как услышал над своим ухом мужской голос:
—И как вам наше представление? Оно только для вас.
Я повернулся и увидел мужчину в брюках и жилетке, сидевшего слева от меня. Стоило ему произнести эти слова, как публика начала торопливо подниматься со своих мест и поспешила к выходу.
—Почему они все уходят? — спросил я.
—Я же сказал, что это представление лишь для вас, — слегка нахмурившись, ответил мне мужчина. — Я здесь кто-то вроде администратора. Пойдемте, я покажу вам тут все.
Я встал и пошел следом за ним. Мы вышли в просторный вестибюль, в углу которого стояла барная стойка. Возле нее крутилось несколько дамочек в средней длины платьях и меховых накидках, обернутых вокруг их шей. Бармен в белоснежном костюме устало болтал с парой пожилых джентльменов, вальяжно потягивавших виски из стаканов, наполовину засыпанных льдом.
—Можно? — спрашиваю я у него, тыкая пальцем на бар.
—Конечно можно! — отвечает мне мой спутник. — Я же сказал, что здесь все для вас. Пойдемте, я познакомлю вас. Меня, кстати, зовут Джейми. Вот это — Фредди, но все почему-то зовут его Кляйн. Наверное, потому, что его дед был немцем, — сказал он, указывая на бармена.
И действительно, в его чертах лица было что-то прагматичное и немного грубоватое. Стоило мне подойти к нему, как передо мной тут же нарисовался стакан с выпивкой. Поднеся ее к носу, я понял, что Кляйн будто насквозь видел мое самое большое желание в ту минуту — джин с кружком лимона. Я начал пить, а Джейми продолжал знакомить меня с обитателями бара:
—Это Сьюзан, Майкл, Джош и Милена.
—Очень приятно, — ответил я. Не то, чтобы мне действительно было приятно, но никакой откровенной антипатии они у меня не вызывали.
Фредди продолжал трепаться без всякой на то нужды, а я в это время смотрел наружу через высокое окно, выходившее прямо на узкую улицу.

—Вы сможете записать потом все это на бумагу? Я дам вам тетрадку и ручку. Мне кажется, это было бы интересно для меня, — прервал меня голос мужчины, сидевшего рядом со мной на стуле.
—Да, конечно, если вам это так нужно.

Я разглядывал большие мокрые снежинки, неторопливо и важно опускавшиеся вниз, на тротуар. От них веяло рождественской магией, и сердце мое наполнялось одновременно тоской и надеждой. Мне казалось, будто я видел такой пейзаж прежде, возможно, всего лишь каких-то несколько дней назад. Я точно ходил по такому же свежему, хрустящему снегу, мял в руках сигарету и грустил. Я вообще часто грустил, и прыжки в тоску становились все глубже и глубже, как и мой сон. Так вот, я сидел за стойкой, пил третий стакан джина с лимоном и смотрел в окно. Я старался не думать ни о чем и просто наслаждаться моментом, как вдруг рыжая вспышка за окном перевернула все с ног на голову. Это была она, однозначно, это была именно она. Невысокий стройный силуэт в черном пальто и с рыжими волосами появился на секунду в окне и так же стремительно пропал. Я тут же сорвался с места и выбежал на улицу. Она поворачивала за угол, и я рванул следом за ней. Для меня никогда не составляло трудности догнать ее, но в этот раз я не смог сделать этого. Моя нога предательски заскользила, и я упал на колено, ушибив его. Вскочив, я побежал к концу улицы, туда, где какими-то мгновениями ранее видел ее. Обогнув несколько соседних кварталов, я не смог найти ее. Новый порыв грусти накатил на меня, и я устало упал на землю, обнимая пушистую перину снега, которая показалась мне на удивление теплой и мягкой.

Когда я открыл глаза, я крепко сжимал подушку в своих объятиях. Она, она, неужели это была она, там?
За окном было темно, впрочем, как и обычно, и это было одно из тех необходимых для меня условий, чтобы чувствовать себя хоть сколько-нибудь комфортно. Знаете, каково это — потерять всякие временные ориентиры, любые точки, от которых можно было бы вести отсчет, отталкиваться от них? Так и происходило со мной. Ты просыпаешься — за окном темно. Ты засыпаешь — за окном снова темно. И так по кругу, день за днем, хотя я бы даже не рискнул назвать такие отрезки днями. Порой я спал всего по нескольку часов, а иногда мое забвенье длилось почти сутками. Бывало, что я вставал, пил чай, курил сигареты, перекусывал чем-нибудь и снова ложился в кровать.
В этот раз я встал и пошел на кухню. Процесс смешивания разных видов ароматизированных чаев был одним из немногих моих хобби. Иногда я создавал новые, совершенно невообразимые сорта. Знаете, что будет, если соединить барбарисовый и мохито? Получится что-то ягодное и кислое. Что-то среднее между клюквой и смородиной.
И вот я сидел, грел руки горячей чашкой и втягивал ароматный дым через нос. Колено начинало болеть, и вскоре боль стала нестерпимой. Я пошел в душ и принялся греть сустав под струями горячей воды. Я знал, что с медицинской точки зрения это было самоубийственно, но меня это не волновало.  Я почему-то был уверен, что это поможет.
Больше всего я не любил, когда раздавался телефонный звонок. Они всегда выводили меня из себя.  Они был из другого, из внешнего мира. Оттуда, где мне не было места. Я не хотел появляться там, ведь я чувствовал себя чужим.
Друзья почему-то считали, что стоит им приехать, и внутри меня поселится дикая радость. Когда ты специально отключаешь домофон, чтобы обрубить самую неприятную связь со внешним миром, фразы вроде «Открывай дверь, мы внизу», услышанные из динамика телефона, становятся привычными.
И дальше всегда начинались неловкие моменты. Представьте, они садятся куда-нибудь, общаются между собой, ты устало и нехотя вставляешь свои пару слов, вяло теребишь струны гитары, и мечтаешь, чтобы за ними поскорее закрылась дверь, и ты снова оказался наедине с собой. Ах да, я совсем забыл упомянуть кошку. Я слишком часто забывал про нее, и поэтому постоянно бывало такое, что она ходила голодной по несколько дней, прежде чем я вспоминал о ее существовании. Это было одной из тех больных для меня тем, из-за которых я очень сильно сожалел. И самым обидным было то, что я мог исправить это, в отличие от всего остального. Наверное, я просто прятался от своей кошки, у меня недоставало сил проводить с ней хоть какое-то время, ведь она была ходячим воспоминанием о НЕЙ. Именно ОНА и подарила ее мне, сияя на летнем закатном солнце своими черными, как ночь волосами. Именно она обещала мне, что всегда будет заботиться о ней и обо мне. А в итоге. В итоге вы сами видите, что людям верить нельзя.
Я снова ложился спать и снова просыпался. Раз за разом я оказывался все в том же заведении, смотрел на развратные танцы девиц, не обремененных никакими моральными принципами, пил джин и болтал с Фредди, Джейми и остальными. Изредка, проснувшись,  я выходил прогуляться, и с каждым разом это причиняло мне все большую и большую боль и неудобство. Была и еще одна тенденция, которая очень сильно занимала меня. Свои сны я помнил отчетливо, а вот реальность становилось все более и более расплывчатой. Одна сплошная пелена сна и забвения. Постоянно слезящиеся глаза и мятое лицо — в этом был весь я.
Выходя на улицу, я обычно кружил вокруг своего дома, пытаясь размять колено, боль в котором стала постоянной. Небольшая получасовая прогулка — и обратно, домой. На большее моих моральных сил не хватало. Я ощущал слишком большое давление. Впрочем, один раз я смог совершить один подвиг, о котором очень сильно жалел впоследствии.
После долгих раздумий я решился-таки на небольшое турне по тем местам, которые значили для меня слишком многое. Места, где прошли мои самые счастливые моменты. Я просто подолгу сидел на скамейках во дворах, парках и аллеях, курил и слушал музыку в наушниках. Проходившие мимо люди не обращали на меня никакого внимания, и это было одним из немногих радостных моментов во всем этом. Когда ты слишком много куришь, запахи перестают существовать. К чему это я? Не знаю. Трудно вспоминать, все будто бы в тумане. Лишь одно я помню отчетливо. Последним местом, где я сидел, был ее двор. Я прислонился к стене дома напротив и смотрел на ее окна. Я так привык к тому, что во сне все мои желания тут же сбывались, что неосознанно пожелал увидеть ее хотя бы краем глаза, впрочем, не особо надеясь на успех этого мероприятия. И тут — о чудо! — ее силуэт на мгновение мелькнул в окне. А через минуту она вышла на балкон и закурила. Я смотрел на ее светлые волосы, покрытые всеми цветами радуги, и плакал. Слезы стекали на шарф и застывали на нем от холода. Дорожки, остававшиеся на лице после их падения, щипали кожу. Я сидел, плакал, курил, и любовался ей, человеком, предавшим меня.

—Так какие же у нее были волосы? Рыжие, черные или же разноцветные? Пора бы уже решить, молодой человек, так будет проще и вам и мне, — снова вырвал меня из размышлений старческий голос.
—У нее были все эти цвета. Понимаете ли, она, подобно Клементине из «Вечного сияния чистого разума», постоянно меняла цвет своих волос.
Ответив на вопрос, я продолжил.

Вытерев слезы, я бросился бежать оттуда, прихрамывая на больное колено. Я бежал изо всех сил, неважно куда, лишь бы убраться подальше. После этого я больше не выходил на улицу. Вернувшись домой, я заварил себе самый крепкий чай, какой только смог найти, и лег в кровать.
Я снова оказался в привычном для себя месте. Арена цирка (а это был именно цирк, как я окончательно решил для себя) была пуста, я был единственным человеком, сидевшим в зрительном зале. Девицы привычно вышли на круглую сцену. Этот танец был самым пошлым и вульгарным из тех, что мне довелось тут видеть. Все закончилось тем, что они оказались абсолютно голыми, но упрямо продолжали двигаться со всей присущей им пластикой, извиваясь в объятиях напарниц. Они ласкали губы друг друга и нежно постанывали при этом.
—Пойдем! — донесся до меня еле слышный шепот из-за спины.
Я обернулся и увидел Джейми. Он был в своей неизменной коричневой жилетке, переливавшейся в свете ламп, словно кто-то рассыпал на ткани все звезды Млечного пути.  Он стоял на входе в зал и призывно махал мне рукой. Я посмотрел обратно на танцовщиц, которые жадно смотрели на меня и манили к себе, извивая бедрами. Потом вновь на Джейми. Так повторилось несколько раз. Наконец, решив, что теперь Джейми стал для меня самым близким человеком, и что ему я доверял даже больше, чем самому себе, я встал и быстрым шагом последовал за ним. Мы вышли на улицу, обогнули здание, несколько раз свернули в переулки, и, наконец, оказались у забора, который был чуть выше меня. Неуклюже подпрыгнув, я увидел небольшой парк аттракционов и громадное колесо обозрения, торчавшее из самого его центра.
Джейми тут же потянул меня за руку, и мы прошли сквозь арку кованых фигурных ворот. Парк, как и все в моих снах, был абсолютно пустым, вокруг не было ни души. Я попробовал представить, как из кассовой будки выходит мужчина в красной куртке, но ничего не случилось. «Странно» — подумал я. Обычно это всегда срабатывало.
Джейми все тянул и тянул меня вперед, я вялой тряпичной куклой волочился вслед за ним. Все вокруг было засыпано снегом, сугробы были почти с человеческий рост, и лишь дорожки между аттракционами были вычищены заботливым несуществующим дворником. Мы летели по этим коридорам снега и льда, сквозь галереи нашей с ним реальности. Наконец, мы встали у кольца обозрения и переглянулись.
—Я знаю, что ты боишься, — сказал Джейми. — Я ведь все о тебе знаю, ты это уже понял.
И впрямь, я до ужаса боялся высоты. Высота и скорость — вот два моих главных страха. А особенно я не любил, когда обе эти физические величины сливались воедино, например, в каком-нибудь аттракционе.  Как человек, неплохо понимавший физику, я знал что там, где есть скорость, есть и кинетическая энергия, а высота тождественна энергии потенциальной. Что же в этом такого, спросите вы? А то, что там, где есть энергия, недалеко и до какой-нибудь деформации.
—Неужели ты так и хочешь вечно остаться трусом? Пойдем со мной, я буду рядом.
Не дав мне ничего сказать, Джейми втащил меня в нижнюю кабинку и захлопнул дверцу. Колесо начало медленно и со скрипом подниматься наверх. Я знал, что чувство дикого, животного страха начнется у меня лишь тогда, когда кабинка будет уже выше, чем кроны деревьев. Тогда я весь превращусь в камень и буду неподвижно сидеть, вцепившись в поручень и стараясь не глядеть вниз.
И вот мы приблизились к самой высокой точке окружности, которую описывало колесо. Я был весь наполнен ужасом. Я сдерживал себя, упрямо твердя, что все это вот-вот закончится. Все это какой-то кошмар, говорил я себе. А потом меня осенило. Ведь все это действительно лишь кошмар, существующий в моей голове! Я закрыл глаза и попытался представить себя, выходящим из парка, но это ничего не изменило.
—Смотри, что у меня есть, — тихо и неторопливо обратился ко мне Джейми.
Я открыл глаза и посмотрел на него. В руках он сжимал мою кошку, которая смиренно и молчаливо смотрела на меня своими зелеными глазами.
—Откуда она здесь? Я выдумал ее? — спросил я его, чувствуя, как внутри меня росло беспокойство.
—Нет, — на удивление холодно ответил Джейми. — Ты взял ее с собой.
—Дай ее мне, — дрожащим голосом попросил я его.
—Нет, — не меняя тона, ответил мне Джейми. — Мы убьем ее вместе, ты и я.
—Что ты несешь? Какого черта? Это мой сон, я здесь хозяин! — истошно завопил я, размахивая руками.
—Наверное, так оно и есть. Но ведь ты бессилен сейчас, разве нет? Ведь ты уже попробовал. Дважды. Тогда я сам убью ее. Ты не можешь вечно страдать и вспоминать ЕЕ лишь оттого, что глядишь на свою кошку. Это животное не может быть вечным напоминанием о той, что покинула тебя. Не может быть твоим вечным мучением. Можешь даже не прощаться с ней.
С этими словами он высунул руку с кошкой наружу и разжал пальцы. Вскоре послышался глухой звука удара и истошный вопль, который тут же стих. Я прыгнул на Джейми и начал неистово молотить его руками. Тут он скинул меня и ударил кулаком по лицу.

Вы когда-нибудь просыпались от непроизвольных движений во сне, которые каким-то образом вы начинаете делать и наяву? Так вот, проснулся я именно от такого рывка ногой.
Паника оседала в моей груди, постепенно затихая. Мне казалось, будто случилось непоправимое. Полежав несколько минут, я, обессиленный и абсолютно не выспавшийся, поднялся и пошел на кухню. Теперь к больному колену добавилось еще и лицо, на котором медленно вспухал синяк. Разбитые кулаки нещадно саднили, и кровь стекала с них на кафельную плитку. Я сел за стол и заварил самый обычный и заурядный черный чай. Стараясь не думать ни о чем (в какой-то момент моей жизни это умение стало главным, определяющим само мое выживание, но вот в какой именно — я не мог понять), я пил горячее, безвкусное пойло.
Когда ты куришь слишком много, начинается расстройство желудка. И единственное, что хотя бы на пять минут облегчает эти мучения — очередная сигарета. Я вышел на балкон, дверь которого была почему-то не заперта, и закурил.
В окно влетали крики людей, толпившихся внизу. Я выглянул наружу и увидел небольшую группу людей, сгрудившуюся у миниатюрного белого тельца, распластавшегося в багровой луже крови. Я молча курил и смотрел на все это, и в голове моей картинка медленно сползалась из разрозненных кусочков. С того времени, как я проснулся, я подозревал, что что-то случилось, но до последнего отказывался верить этому сосущему чувству беспокойства. Но вот неверие окончательно ушло, и наружу всплыла суровая правда. По мере того, как я все больше осознавал произошедшее, крупная дрожь, которая начала бить меня, становилась все сильнее и сильнее. Наконец, я в ужасе выбросил окурок в окно, вбежал в комнату, захлопнул дверь, на всякий случай несколько раз подергал ее, и сел в угол комнаты, спиной к стене. Я внимательно смотрел по сторонам, оглядывал пространство комнаты, смотрел на дверь, ведущую на балкон, на другую дверь, ведущую в коридор, не видел ничего необычного или подозрительного, и чувствовал себя хоть в какой-то безопасности.
Единственным, ради чего я покинул угол в следующие два дня, были сигареты, несколько блоков которых лежали в шкафу в коридоре (да-да, я покупал их блоками). Возвращаясь обратно, я почти бежал, настолько я боялся подставлять свою незащищенную спину пустому темному пространству коридора.
Все это время я неистово боролся со сном, с явлением, которое стало для меня почти родным, со своим смыслом существования. Мне было страшно, что я вновь увижу Джейми, этого монстра, которого я воплотил сам. Хотя четкой уверенности в этом у меня не было.
Робко глядя сквозь стекла балкона, я впервые за долгие месяцы увидел рассвет и закат, пусть и по-зимнему тусклые и невыразительные, но от этого не менее прекрасные.
Через пару дней (сколько именно — не помню), я настолько потерял контроль над ситуацией, что решил, как в старые времена выйти в подъезд подымить. Стоя возле мусоропровода на восьмом этаже, я услышал, как открылась дверь моей квартиры, которую я никогда не оставлял открытой. Пулей слетев обратно, я увидел любопытное лицо соседа, глядевшего внутрь моего жилища сквозь распахнутую дверь. Обернувшись на звук шагов, он увидел меня и заговорил:
—Привет! У тебя не будет сигареты?
Еще несколько дней назад я бы смог разглядеть его заплаканные глаза и трясущиеся руки, но в тот момент я увидел лишь одно — человека, посмевшего вторгнуться в мою зону безопасности. Подбежав к нему, я рванул его за плечо, выкинул в подъезд, а сам забежал внутрь и закрыл дверь на оба замка, оставив, к тому же, в нижнем ключ, чтобы его можно было открыть лишь изнутри.
После этого спокойствия не было даже в углу. Я не знал, что делать. Я ходил вдоль стен по всей квартире, нервно озирался и трясся, словно боясь наткнуться на что-то. И все-таки наткнулся. На ее фото. Тоска и ненависть, странное сочетание, не так ли? Несмотря ни на что, я прижал его к себе, устало лег на пол и уставился в потолок.

—Посмотри, какая прелесть! — прощебетала она мне прямо в ухо и потащила вслед за собой.
Это были мои воспоминания, а вовсе не сон, и я был уверен в этом на все сто процентов.
Мы вновь стояли у здания гипермаркета, расположенного на самом краю города, и смотрели на славное белесое создание, которое всего несколько дней назад разлепило свои глазки. Теперь оно сидело на небольшом бордюре, шедшем вдоль стены, и негодующе смотрело на нас.
—Ты только посмотри на нее! — вновь донесся до меня ее звонкий голос.
Кошки действительно были ее страстью. Она любила их намного больше, чем людей. Обидеть человека (да хоть меня) никогда не составляло для нее труда, но вот кошку — ни за что. Она готова была костьми лечь за права всех животных мира, при этом нещадно ущемляя мои.
Я отвел глаза в сторону и изо всех сил выдохнул. Я уже догадывался, чем в конечном итоге все это закончится.
Закат окрасил небо в вишневый цвет, кое-где были видны тонкие песчаные прослойки. Тогда я еще любил небо, оно не было чужим для меня. Бездонная пустота, уходившая вдаль, завораживала и лишала способности говорить. Списав свое молчание именно на это, я рискнул позволить себе вновь опустить глаза на котенка.
Увидев бездомное животное, я всегда старался как можно быстрее пройти мимо, ведь стоит лишь задержать на нем взгляд, как он уже начинает повелевать тобой. Сперва ты останавливаешься возле него, потом начинаешь сожалеть: «Господи, как жаль, что я не могу взять к себе это прелестное мохнатое чудо!». А после… После начинается самое интересное. Ты начинаешь потихоньку подыскивать варианты, как бы устроить его у себя дома. Но в конечном итоге в большинстве случаев ты просто проходишь мимо, и следующие несколько дней это пушистое тельце рвет твою душу на части, заставляя корить самого себя за черствость и безразличие.
Думаю, что я смог бы удержаться и в тот раз, если бы не ее настойчивость, и, стоит признать,  поначалу все шло весьма неплохо.
—Думаю, ее нужно накормить, — бросил я и тактично ретировался под ее одобрительные движения головой. Каждая кошка была для нее прекрасна, и с этим белобрысым созданием у нее уже была немыслимой силы любовь. Теперь мне даже кажется, что она никогда не чувствовала ничего подобного ко мне. Ничего из того, что отдавала кошке в тот самый момент, хотя знала ее всего пару минут.
Вскоре я вернулся, хрустя алюминиевым пакетиком с куриным рагу. Высыпав его прямо на асфальт, я стоял и любовался тем, с каким упоением котенок поедал странные, непонятные кусочки бурого цвета. Мясной запах поднимался наверх и заползал в мои ноздри, щекоча их, и напоминая, что пришли мы туда лишь затем, чтобы перекусить.
Она привстала с корточек, неожиданно обняла меня за талию и положила свою голову мне на плечо. Такое, к сожалению, происходило очень редко. Мы стояли и смотрели, как наша новая подруга доедала свой ужин.
Солнце почти скрылось за горизонтом, и почти все гладкие или зеркальные поверхности бликовали и светились.
Она подняла на меня свои глаза. Они тоже сияли, но от счастья, а не от отражения в них света заходившего солнца.
Когда она начала шевелить губами, я уже знал, что она скажет:
—Давай ты возьмешь ее к себе домой?
Ее голос был нежен и невесом. Она никогда так не говорила со мной.
Она плюхнулась на землю рядом с котенком, взяла ее на руки, умоляюще взглянула на меня и прощебетала:
—Она не выживет здесь одна, ты ведь и сам понимаешь это.
«Я не выживу один, ты ведь и сама понимаешь это» — захотел было сказать я, но вместо этого ляпнул:
—Я не справлюсь с ней один, ты ведь и сама понимаешь это.
Она с готовностью поднялась на ноги и бросилась ко мне, умоляя:
—Я буду помогать тебе! Мы воспитаем ее вместе, будем учить всему. Я буду заботиться о ней и о тебе, о вас обоих! Лишь только возьми ее!
Я посмотрел прямо в ее красивые, немного азиатские глаза, и она все поняла без слов. Она схватила кошку и бросилась на мою шею.
А я… Наверное, я тоже был счастлив. Я знал, что не мог подвести ни ее, ни кошку.

Я вновь стоял на той улице снаружи кабаре, где ушиб свое колено во время погони за ней. Я еще никогда не оказывался здесь, заснув. Обычно все начиналось в зрительном зале. Первыми я начинал ощущать на удивление приятные подлокотники кресла, в котором сидел. На тех местах, где лежали ладони, у них были приятные деревянные выпуклости, поразительно точно подходившие мне по форме моих рук. Потом я видел круглую арену и девушек на ней. Теперь же все было иначе.
Постепенно мне стало казаться, что я знаю, что нужно делать. Несколько раз потерев лицо руками, я решительно распахнул массивные дубовые двери и влетел внутрь. Из угла вестибюля послышались пьяные голоса, приветствовавшие меня и звавшие по имени. Не оборачиваясь, я спустился по лестнице и вошел в зрительный зал. Помещение было абсолютно пустым, если не считать слона, одиноко топтавшегося по арене и махавшего хоботом из стороны в сторону. Я поднялся обратно в холл и начал озираться. Он всегда был где-то здесь. Неужели он остался там, в парке аттракционов, и мне теперь пришлось бы искать его там, в этом царстве ужаса и страха? Но нет, я уловил за своей спиной мимолетную тень. Обернувшись, я увидел сияние звезд на жилетке Джейми, которое на мгновение ослепило меня. Именно этого мгновение ему и хватило, чтобы скрыться в незаметной боковой двери, которую я никогда раньше не видел.
Войдя в нее вслед за Джейми, я негромко ухнул. Мы находились под самой крышей арены, на техническом балконе, где обычно стояли светотехники и с которого начинали свое путешествие канатоходцы. Взглянув себе под ноги, я увидел крепление каната, который под углом уходил вниз, к земле. Джейми, изящно расставив руки в стороны, спускался по канату вниз и уже успел отойти от меня на пару метров.
—Ты — лишь порождение моего сна, моей головы, моего сознания. Ты, как и все вокруг меня, лишь в моей власти. Я здесь хозяин, — полным твердости и решимости голосом сказал я.
Джейми лишь фыркнул и ловко подпрыгнул, приземлившись обратно на тонкий трос с легкостью, достойной самого ловкого из хищников.
—Ну так попробуй… — прошипел он.
Не раздумывая ни секунды, я встал на канат, и начал свое схождение, аккуратно переставляя ноги. Я никогда не отличался хорошей координацией движений, к тому же, как вам известно, я до ужаса боялся высоты, но все это было неважно, ведь тогда я был как никогда уверен в себе и своих силах, ведь это все существовало лишь в моей голове. Я шел, упрямо повторяя одни и те же движения, и становился все ближе к Джейми, я догонял его. Мы были как раз над слоном, прилегшим на брезент арены, когда он заговорил:
—Я вижу в тебе море уверенности. Знаешь, что мне больше всего непонятно и смущает меня? Как может быть человек, которым воспользовались и бросили, быть настолько уверенным в самом себе? В том, что он не ничтожество?
Я был готов схватить его рукой, когда почувствовал, как холодок расползается по моему телу. Сперва он возник в животе и медленно пополз наверх. Мгновение спустя я ощутил, как в голове возник второй эпицентр ледяной бури. Действительно, как такое может быть? Почему приступ тоски может ударить так сокрушительно и внезапно? Как я вообще додумался залезть на канат? Господи…
Ноги задрожали, я покачнулся, пытаясь удержать равновесие, и сорвался вниз. И только в тот момент я осознал, что на самом-то деле я лечу со своего собственного балкона, а мимо меня просвистывают окна нижних этажей, так знакомые мне по долгим вечерним прогулкам с ней по моему двору.

—А дальше? Вы помните, что было дальше? — потряс меня за руку мой собеседник.
—Я умер, и теперь я здесь, — с раздражением в голосе ответил я, чувствуя, что этот вопрос повторялся уже не один десяток раз.
—И где же тогда вы находитесь, раз вы умерли? — со смешком в голосе спросил он меня.
—Не знаю. Может быть вновь где-то в недрах своего сознания, очередная реальность, выдуманная мной, чтобы скрыть пустоту и небытие.
—И кто же тогда я? Часть вашей реальности?
—Скорее всего. Кто-то вроде Джейми, кого я сам поставил быть выше себя.
—А что, если я скажу вам, что у меня есть своя реальность, которая пересекается с вашей лишь отчасти, лишь эпизодически? И что у тех мужчин, которые водят вас ко мне каждый раз, тоже есть такие реальности? Что вы скажете на это? — снова спросил он, ехидно потрепывая бороду.
—Так было у каждого человека, окружавшего меня, когда я был жив.
—Хорошо. А как, по-вашему, этот разговор уже был?
—Я одновременно помню и не помню его. То ли он был, притом, сотни раз, а то ли его не было вовсе.
—А знаете, почему вам так кажется? Потому что мы начинали его с вами много раз, но так далеко мы зашли впервые. Выбросившись из окна, вы упали в мусоровоз (какой изящный сравнительный образ для него нашло ваше подсознание, не так ли?), который смягчил ваше падение. Но все равно повреждения были тяжелыми. Вы хотя бы посмотрите на себя как следует. А еще — одна из форм амнезии. Вы прекрасно помните себя до травмы, но после нее память держится лишь час-полтора, не больше. Забавно, правда?
Я опустил взгляд вниз и увидел ногу, которая была все еще загипсована. Ощупав руками голову, я понял, что вся она замотана бинтами, пропитанными какой-то вязкой и дурно пахнущей мазью. На какой-то момент мне показалось, будто я начал что-то понимать.
—Где я? — только и смог я выдавить из себя.
—В психиатрической лечебнице, где же еще, а я ваш лечащий врач. Такие, как вы, попадают сюда.  Но у вас, в отличие от большинства, как мне кажется, есть все шансы на излечение. Вот видите, мы уже смогли продлить наш с вами разговор настолько, что вы наконец-то смогли рассказать мне все до конца, а это значит, что амнезия наконец-то сдает свои позиции. Я хочу, чтобы вы верили, что однажды мы с вами сможем разобраться во всех причинах того, что произошло.
Я сидел в ярко освещенной комнате рядом с пожилым человеком в белом халате, который был чем-то знаком мне. Казалось, будто я видел его раньше. Я начал озираться, разглядывая новое и незнакомое для меня помещение. Увидев это, седовласый мужчина сразу изменился в лице, снял очки и устало потер глаза.
—На сегодня все, — сказал он двум крепким парням в белых униформах, вошедшим в комнату. — Приведите его завтра.
Меня вывели из комнаты и повели по длинному, нескончаемому коридору.
«До чего же это скучно — быть мертвым» — только и смог подумать я.