Рождественский гусь

В этот раз рождественского гуся мне пришлось готовить одной.  И, конечно же, как и все самые важные мероприятия, всю ночь напролет. Три часа удалось поспать, пока гусь сидел в духовке. Будильник поднял меня, чтоб вынуть гуся. Какая аппетитная корочка из теста. Как в детстве, из русской печки. Накрываю полотенцем – пусть постоит, а я как раз еще часик успею поспать, чтоб не выглядеть пареной курицей (или гусыней?) на встрече с друзьями.
 
Открываю пошире щелочку в форточке – мороз за окном под минус 25 по Цельсию – укутываюсь в хрустящее, как пергаментная бумага, одеяло из козьего пуха в тиковом чехле и…  Понеслись перед глазами картинки, словно на экране-простыне, натянутом поверх настенного ковра. А показывает их брат Ваня, перекручивая пленку, вставленную в бледно-бардовый, в белую прожилочку фильмоскоп.

Мама про нас с Ирой говорила: вы, девочки, так быстро бегаете благодаря нашему гусаку. И, возможно, наполовину она была права. Ведь кроме роли гусака в быстроте наших ног, не последнюю роль сыграл и папа. На любых районных или краевых соревнованиях он бегал быстрее всех и прыгал дальше всех. Как жалели мы, переехав из старого в построенный в своем же дворе новый дом, не обнаружив толстой стопки папиных спортивных грамот и уже никогда не узнав легкоатлетических его достижений в секундах и метрах.

Не раз бывало, заходя за угол еще старого дома, мы с Ирой вдруг обнаруживали  впритык перед собой гусака, которого все наши подружки, как и мы, боялись до смерти. И, резко крутнувшись на 180 градусов, летели, как ветер, едва касаясь ногами земли, за калитку. Гусь, тот вообще не касаясь лапками почвы, летел за нами. Если мама видела в окно, как пронеслись ее девчонки, «сверкая пятками», шутила  она, а за ними, хлопая крыльями, гусак, шла с палкой нас выручать.

Гусь возникал совершенно неожиданно, как черт из табакерки. Мирно собирала я щепки от наколотых дров возле большой чурки перед торцом избушки, так называли мы домик бабы и деды, расположенный в правой части двора. Как вдруг из-за угла – гусь. Замерев на несколько секунд – и гусь тоже замер, пока соображал, живой ли я предмет – бросаю щепку, что оказалась под рукой, в сторону, гусь отвлекается на нее, и скачками испуганной лани прыгаю за противоположный угол дома. А там я уже в безопасности, так как эта часть двора, примыкавшая к соседям, была завалена бревнами, досками, чурками, преодолеть ее было сложно каждому, но не нам с Ирой. Очень довольная, что так легко отделалась от гусака,  с полчаса беззаботно гуляю по двору, наслаждаясь отсутствием преследователя и даже не задумываясь, а где же он. И что я вижу. Изрядно взлохмаченный и подуставший серый гусь  кое-как выбирается из дровяника, если так можно назвать еще не сложенную поленницу дров, обогнув дом следом за мной, где пролезть мог только скалолаз и мы с Ирой.

Все детство наше было связано с гусями. Баба Даша перед печкой устраивала для гусыни из соломы гнездо, где нахохлившаяся мать высиживала птенцов. Белая гусыня была настолько умна, что к концу марта сама подходила к крыльцу дома и просилась, чтобы ее впустили вовнутрь. По своим птичьим надобностям она тоже просилась во двор. Она была ровесницей Вани и прожила двенадцать лет. С каким любопытством мы с Ирой каждый день приходили посмотреть, не проклюнулось ли хоть одно яйцо. Ваня был постарше нас на два года, и уже тогда серьезно увлекался биологией, наблюдал за дикими птицами, подолгу бродил по лесу или болотам с фотоаппаратом, а позже и с фоторужьем. На глянцевой бумаге формата А4 красовались Ванины птицы, и мы с Ирой тоже, на формате со спичечный коробок, чему были несказанно рады.

А уж когда желтые мягкие комочки, одни с розоватыми, а другие с черными клювиками, появлялись на свет, то отойти от них вообще было невозможно. Они были куда симпатичней маленьких цыплят и даже утяток. Когда их маленькие, у одних розовые, а у других черные лапки чуть-чуть крепли, деда Гриша водил их по проулку за село пастись на зеленой травке у пруда. Высокий и худой, немного сутулый, таким он запомнился мне на всю жизнь. Больше всех деда любил маленького Ваню, с глазами – черными вишенками, в пол лица,  внука старшего своего сына Александра, называл его камашиком. Что это означало, мы с Ваней так и не узнали. Деда эту маленькую тайну да и много другого, связанного с его судьбой и его родом, унес в могилу. Мы тогда по своей детской наивности и недальновидности мало о чем успели расспросить своих бабу и деду, оказавшихся на алтайской земле из-под украинского города Белая Церковь, стоявшего недалеко от Киева на реке Рось. 

Часто мы с Ирой и соседской подружкой Ниной увязывались за дедой пасти гусят. Деда привязывал на конец длинной палки тряпку и подгонял ею зазевавшегося гусенка. Гусак с гусыней вытягивали свои длинные шеи над желтыми комочками, предостерегающе гоготали, охраняя своих малышей. И гусак даже не обращал на нас внимания, занятый более важным делом. Но мы на всякий случай держались за дединой спиной. Деда устраивал иногда себе даже небольшой шалашик, чтобы присматривать за стаей по нескольку часов. А однажды случилась беда. В отсутствии деды гуси забрели на ремонтную станцию сенокосилок, а там оказался пролитым мазут – черный вар. Деда на руках принес больше всего пострадавших гусят, попавших в этот мазут. С трудом очищали баба с дедой от липкого вара неокрепшие перышки гусят. Некоторых спасти не удалось.

К осени гуси подрастали, и в их большой стае находилось два-три молодых гусака, похожих на своего воинственного отца. Вот тогда приходилось ухо держать востро. А однажды, это было только один раз, в осенний перелет птиц высоко над домами поднялась стая гусей и пролетела над деревней с севера на юг. Это были наши гуси! И мы бежали по улице, махая им руками.

Час пролетел в одно мгновение. То ли привиделось мне все это, то ли приснилось. Но, благодаря рождественскому гусю, я словно окунулась в кадры из фильма, возникшие на волшебном экране-простыне, в свое далекое детство, затерянное где-то в бескрайних алтайских степях.


           фото из инета