Заезд в детство

         
          Вот уже несколько лет я живу прошлым. Моя жизнь была насыщенной и бурной, пока однажды она не остановилась.
          Спринтер, промчавшийся стометровку, продолжает бежать, замедляя скорость. Конь, прискакавший со своим наездником к финишу, еще долго мчится, замедляя свой бег. Локомотив, разогнав поезд до максимальной скорости, начинает торможение задолго до прибытия на станционный перрон. Сила инерции бывает обязательной, полезной, а то и необходимой. В других условиях она несет травмы, поломки, катастрофы и даже смерть. Нельзя остановить свой бег резко!
          Моя жизнь была перенасыщенной смолоду, и такой она оставалась до переезда в Германию. Всегда ранний подъем и всегда поздний уход ко сну. Короткие часы ночного отдыха восстанавливали силы для последующей каждодневной круговерти. В памяти удерживались телефоны, встречи, планы, совещания, вызовы начальства, райкома, исполкома, служебные проблемы и семейная бытовуха. Почти всегда отсутствовал полноценный и здоровый отпуск. И никакой усталости: она была мне незнакома. В любом деле! Как правило, все получалось добротно, ладно и быстро. Я специально упускаю случавшиеся неудачи, невзгоды, болезни, а потеря самых близких и дорогих людей – незаживающая рана. Я пока не могу рассказать об этом: не хватает решимости и сил.
          Последний день моей работы пролетел так, как будто завтра мне не уезжать из России. Планерка, распоряжения, телефонные звонки, все так, как будто следующий день пройдет в моем кабинете точно так же напряженно и насыщенно, как и сегодня, как и всегда во все времена моей трудовой жизни. Это была пятница. Пройдут всего лишь суббота и полвоскресенья, и вот уже следующую ночь нахожусь далеко от дома, будто оказался в очередной заурядной командировке… Утром понял, что все не так. Оглушающая тишина: ни звонков, ни городского шума, ни машины с водителем, ни помощника с перечнем неотложных вопросов, ни родного московского горячего и вонючего смога…
          Это – Германия, Борсдорф – пригород Лейпцига. Частные добротные, внушительных размеров кирпичные дома под красной или цветной черепичной крышей, чистейшие узкие улочки и идущие навстречу улыбающиеся немцы. Здороваются мужчины, женщины, дети. Так когда-то здоровались со знакомыми и незнакомыми людьми в наших деревнях. Это первое, что мне бросилось в глаза и приятно удивило. И так каждое утро, по дороге к электричке, которая за двенадцать минут довозила нас до Лейпцига – мы мчались в школу. Темп совсем не московский, но все же… Ранний подъем, быстрый завтрак, быстрая ходьба до поезда, трамвай, школа и шесть часов слушания преподавателя немецкого языка, когда не понимаешь ни одного слова. А еще перемены, а потом обратный путь домой (уже домой!), ужин, сон и новый день, точно такой же, как и предыдущий, как и все последующие. Темп, целеустремленность, учеба, зубрежка, да еще продуктовые магазины, да еще поиск квартиры, да еще выслушивание советов таких же ни черта не знающих, как и мы, земляков. В общем, расслабляться было некогда, но советскому человеку к напрягу не привыкать.
          Я обнаружил библиотеку, которой полтыщи лет, а в ней – русский отдел, которому более двухсот лет, и окунулся в русскую классику. Как сказал поэт: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Это про меня. Образ и режим жизни, многолетняя плотная загруженность были таковы, что я очень многое упустил, образованности недостает. Рванулся компенсировать – читать много. Чехова я любил, поэтому знал. А вот Достоевского не знал, поэтому не любил. Хотя понимал, что, если просвещенная часть жителей планеты восторгается русскими классиками (Достоевским, Чеховым, Толстым…), значит, мне просто необходимо использовать неожиданно появившуюся возможность познать их. Я многое успел здесь прочитать, но «взять штурмом» русский отдел немецкой библиотеки не смог: здоровье рухнуло. Крепкий энергичный мужик был свален (буквально!) болезнями, привезенными с собой, которые обрушились здесь так, что лишили меня возможности читать, нормально ходить, дышать, жить. Конь остановился на скаку, спринтер резко затормозил после финиша, машинист поезда сорвал стоп-кран. Ничего хорошего от этого не жди.
          Немцы меня спасли.

          Что делать человеку, оказавшемуся в таком состоянии? Только думать. О чем? Обо всем пережитом. Мозги, слава Богу, сохранились, а их деятельность стала интенсивнее: потеря физической активности компенсировалась воспоминаниями былого. Когда голова занята перелистыванием страниц жизни, то вспоминается очень многое, при этом неожиданно всплывает из небытия, казалось, навсегда забытое. 
          Ученые говорят, что наш мозг работает, используя пять или десять процентов от своего объема. А девяносто процентов мозга спит (а может быть, дремлет). Теперь я знаю, что у меня спала значительная часть десятипроцентной доли моего мозга. Так бы и спала, а однажды вместе со мной не проснулась бы. Вынужденные раздумья пробудили эту «соню». Вспомнилось так много, что потянуло в Тавду, в детство.
          Мое скоропалительное желание было встречено женой и дочерью, мягко говоря, без энтузиазма. А еще родственники и друзья подбросили в их сомнения страшилки и гипотетические, чуть ли не трагические случайности, да еще в поезде, да еще далеко от Москвы и так далее.
          Когда наше пребывание в Москве и на даче близилось к завершению, я сказал жене, что мне еще хочется на своей малой Родине посетить кладбище и постоять там несколько минут, помянуть близких родственников, похороненных десятилетия назад. А, кроме того, в Тавде оставались друзья….
          В течение долгой жизни мне доводилось соприкасаться и контактировать с очень большим количеством самых разных людей. Кто-то приближался, кто-то уходил из поля зрения, некоторые оставались рядом. Бывало, служебные отношения переходили в неслужебные, приятельские. И жизнь сама отсеивала для меня друзей. И все же я помогал такому нерукотворному ситу, не думая об этом. А вот друзей детства не очень-то выбирают, да и времени в том отрезке жизни на отсев и отбор не бывает. Детство – радость кратковременная. Именно тогда появляются друзья, и они сохраняются навсегда, даже если минуты, дни, годы общения редки или надолго прерваны.
          Итак, решено: едем в Тавду! Сборы были недолги. Поезд Москва – Новый Уренгой помчал нас туда, где меня ждали волнующие встречи с детством, с сохранившимся отчим домом, со сплошь деревянными постройками и природой, чистоте которой позавидует сам Кисловодск.
          Свежие постели, вежливые улыбчивые проводницы – все предвещало приятную поездку. Нам предстояло перед возвращением в Германию сделать крюк туда-обратно приблизительно в пять тысяч километров. Да еще попутчик в купе – здоровенный молодой мужик-вахтовик, возвращающийся после отпуска в Новый Уренгой добывать нефть. Я доставал его вопросами, а он с явным удовольствием рассказывал о жизни на Крайнем Севере, о работе вахтовым методом, о нелегких, но хороших заработках для своей семьи. В его повествованиях звучала романтика, хотя явно слышалась тоска по жене и детям. Вахта – единственный способ прокормить семью, когда работаешь вдали от дома. Такая вынужденная романтика. 
          И вот мы с женой в Тавде. В первое же утро поездка по городу на мотоцикле с коляской. Не без усилий разместил я себя в этой коляске, с недоверием поглядывая на старенький «Урал», многое испытавший на своем веку. Холодный ветер в лицо, пугающий скрежет транспорта, зато какой обзор!
Длина города с окраинами приблизительно двенадцать километров, ширина раза в три меньше. Мы не спеша пересекли центр по улице Ленина. Когда-то это был наш Бродвей, где мы гуляли по скрипучим деревянным тротуарам. В городе было единственное двухэтажное кирпичное здание – почта, место встреч, свиданий и тусовок. А сейчас улица «испорчена» большими панельными домами, кирпичными особняками внушительных размеров: и здесь появились новые русские. Моя родная «Улица 9 января» стала однобокой, так как лишь по одной ее стороне осталось несколько домов, в том числе и наш дом. Нет половины всей улицы, она исчезла вместе с домами, швейной мастерской «Искра». Зато в ее конце остались двухэтажные бревенчатые бараки жилкооперации, построенные заключенными, черные от времени, с заколоченными окнами – укор, стыд и напоминание о ГУЛАГе – чудовищном изобретении Ленина – Сталина. Весь ужас в том, что там и сегодня живут люди. Плохо живут, потому что негде работать. Все предприятия когда-то довольно крепкой Тавдинский лесоперерабатывающей промышленности уничтожены. Их просто нет. Чуть теплятся жалкие остатки фанерного комбината да механического завода. Сейчас в Тавде проживает около 40 000 человек. Молодежь давно разъехалась по России. Кто-то, став вахтовиком на нефтедобыче, уезжает зарабатывать деньги на Север. Другие вынужденно обрели профессию торгашей, скупающих в Тюмени китайское барахло и подороже продающих его у себя. Пенсионеры, как и везде у нас, получают нищенскую государственную подачку, называемую пенсией. Большинство горожан (те, у кого есть здоровье и силы) кормятся огородами, натуральным хозяйством. Остальные живут плохо, пьяно, мрачно. Безысходно и бесперспективно. Ругают и клянут свое местное, а также областное и федеральное начальство, не веря никому. Но придет время выборов – и все дружно проголосуют за того, кого Кремль назначит победителем – тупо, неосмысленно, единогласно. Жизнь здесь остановилась в прямом и в переносном смысле. Стоит на площади все тот же бюст Ленина, маленький такой уродец, казавшийся мне в детстве колоссом. Проехав по улице Павлика Морозова, понял, что Павлик жив в памяти народной, он герой Тавдинских граждан. Я помню здание, в котором в 1932 году судили его убийц. Теперь его нет, оно сгорело. Мне подарили фотографию матери Павлика Морозова, простой крестьянки, которую я сам видел, когда, будучи школьником, участвовал в походе на могилу нашего героя. До сих пор не ясно – герой это был или иуда? Сдал властям врага народа или предал родного отца? Но для тавдинцев он – герой-земляк, и все тут. Грустно от увиденного и услышанного.
          Я объехал на мотоцикле верхние, ближе к лесу, улицы – широкие и зеленые. А старые дома, ставшие древнее на полвека, чернее, но узнаваемые и родные. Весь город под асфальтом. Меня это удивило, потому что я на всю жизнь запомнил уличный песок, в котором буксовали машины, а люди двигались по пешеходным дощатым настилам. И вот – на тебе! – асфальт.
          В городе появилась местная достопримечательность: горячий источник. Из недр земли бьет йодо-бромная вода высокой концентрации с температурой около сорока градусов. Сделан примитивный бассейн, переполняющийся драгоценной целительной водой. Моя жена Света трижды в нем поплавала по полчаса – к сожалению, надо было уезжать. Тяжело эмигрантскими глазами видеть такую знакомую российскую бесхозяйственность. Полвека вырывается из глубин планеты живительная вода и уходит обратно в землю, не облегчая жизнь людей с заболеваниями нервной системы и опорно-двигательного аппарата. Наш национальный пофигизм!
          В центре города появилось новое кирпичное строение. В нем – кафе «Лебедь». Мы заказали обед. На столе не машинные, а рукотворные пельмени, закуски, бутылка сухого вина и бутылка водки. Собрались девять человек: Виктор Помазан, Юрий Бритиков, Юнус Кашафутдинов, Валентин Кучин, Наталья Лобанова, Владимир Томашевич, Владимир Богданов да мы со Светой. Через двадцать минут застолья все узнали друг друга. И никакие мы не старые, никакие не больные, а вмиг помолодевшие люди. Все галдели воспоминаниями, рассматривали фотографии, рассказывали о себе, о жизни своей в нашей маленькой Тавде. Экономист и врач, учительница и руководитель строительной организации, автомеханик и конструктор, историк. У каждого свое увлечение: рыбалка и танцы, краеведение и садоводство. А все вместе они – сохранившаяся тавдинская интеллигенция, чистая, как сама тайга.
На следующий день мы поехали на кладбище. Оно оказалось совершенно неузнаваемым, ухоженным, с центральной заасфальтированной аллеей. Здесь похоронена моя бабушка, другие близкие родственники. С тех пор прошло более шестидесяти лет, и могилы вряд ли сохранились. Я вышел из машины, прошел вглубь кладбища. Вспомнились все, давно ушедшие из этой жизни, но в памяти моей оставшиеся навсегда.
          Я увидел свой город старым, мрачным и умирающим. От этого грустно и больно. Одно успокаивает: жизнь все равно вечна, и люди вечны, и мои земляки-тавдинцы – тоже. У большинства живущих там людей отцы и деды были согнаны советской властью в Тавду на погибель как кулаки и враги народа. Их ждала тайга, уголовники и голод. Но, несмотря ни на что, они выжили. Победили сибирские морозы, голод и страшную войну. Я верю, что их дети и внуки победят свалившуюся на их головы и затянувшуюся на двадцать лет перестройку.
          От моей Тавды Свердловской области до Тюмени чуть более ста километров. Во времена моего детства это была дорога, которая называлась большаком. Зимой по ней проехать очень трудно: завалена снегом. Летом – не легче: грязь, рытвины, болотины – машины буксовали, без помощи трактора не вытащишь. А сейчас прекрасная асфальтированная трасса с яркой белой разметкой и современными бензозаправками, автобан – да и только. Уже на подъезде к Тюмени видно, что жизнь здесь, в отличие от тавдинской, не стоит на месте. Когда-то захолустный областной центр превратился в современный красивый город с краснокирпичными высотками, потеснившими типовые и невзрачные хрущевки. Город с бурно развивающейся промышленностью, со своей сибирской культурой, традициями и европейскими амбициями. В нем проживает около 700 000 человек.
          Мы мчимся на «Жигулях», торопимся на юбилей к моему другу. Его тяжелое послевоенное детство, школа, музыкальное училище, консерватория и все остальные годы – служение музыке. И, конечно, любимые жена с дочерью и оставшиеся три года до золотой свадьбы. Вот такой он – тавдинский парень Левка, ставший профессором Львом Анатольевичем Волковым. Полтора часа приятной быстрой езды, и вот уже первые объятья. Мы не виделись с ним много лет, но нередко говорили по телефону и общались по скайпу. Российские просторы, бедность народа, дороговизна железнодорожных и авиационных билетов разорвали родственные и дружеские связи. А вот технический прогресс, компьютеризация позволили пока еще незначительной части россиян общаться по скайпу – этому чуду человеческого гения.
Всю жизнь рядом с Левой изящная очаровательная Рита, которая встретила нас с гостеприимством и распахнутой душой. Мы вспоминаем ее с теплотой и нежностью.
          Весь вечер допоздна разговоры, воспоминания, шутки, смех, а на следующий день Лева с Ритой повезли нас на дачу к нашему тавдинскому «пацану» Вовке Чувашову, с которым мы не виделись более пятидесяти лет.
          Прошла целая жизнь. Мы смотрели друг на друга – два старых человека, совершенно не похожие на тех двух молодых людей, которые еще в юности покинули свое гнездо. Володя переехал с родителями в Тавду из глухой деревни Туринского района. Город для него был как центр цивилизации, как мегаполис или Рио-де-Жанейро. Тогда мы и значений этих слов не знали. Деревенский юнец вдруг (!) решил выучиться игре на баяне. Он прилип к нашей местной «мега-звезде», талантливому баянисту, пьянице и дебоширу Ивану Якимову. Сколько же водки и закуски перетаскал мой друг своему богу-учителю! Но где все это было доставать? Семья едва сводила концы с концами. Володе пришлось очень рано, много и тяжело работать. Заработанные крохи доставались его наставнику. Володя играл. Играл много, старательно, долго ради достижения поставленной цели. Он изводил себя своим неистовством, бесконечными упражнениями и исполнением сложных музыкальных произведений. Мальчишку, даже не закончившего среднюю школу, приняли в Свердловское музыкальное училище. И снова учеба, теперь уже у настоящих профессионалов, шлифование техники игры и параллельно – школа рабочей молодежи. Прошли годы упорного труда, закончен музыкально-педагогический институт. Не приобретенные в детстве и отрочестве знания теперь восполняются планируемым методичным чтением. Было перелопачено и впитано в себя столько самой разной литературы, что расширился не только объем знаний, пришло умение грамотного писания при отсутствии хороших знаний грамматики русского языка. Все последующие годы жизни – активная педагогическая деятельность. Сегодня он опытнейший преподаватель по классу баяна в музыкальном колледже. Многие ученики стали его последователями, а сын-баянист вместе с невесткой – лауреаты многих российских и международных конкурсов.
          «Пошли за стол», – сказал Володя. В садовом домике, сработанном под крестьянскую избу с низким потолком и побеленной печкой, суетилась маленькая сухонькая его жена Света. Годы и даже морщинки сохранили красоту ее молодости. Стол был наш, «хлебосольнотавдинский». И застолье тоже было наше. Мои друзья, живущие теперь в Тюмени, их жены, дети, и родственники – все музыканты. Зная, что мы приедем, Володя пригласил еще одного нашего земляка, Гошу Боженова, который органично вписывался в компанию друзей-земляков, при этом несколько отличаясь от остальных. Рабочий человек, трудяга с детства, профессиональный молотобоец – в буквальном смысле слова – ковал лопасти гребных винтов для катеров и самоходных барж. И пел. Да, да, пел в художественной самодеятельности, увлекался музыкой, тяжело работая и тяжело учась в школе рабочей молодежи. Он – старше нас только по возрасту, во всем остальном такой же, как мы. Беспрерывно фонтанировал шутками-прибаутками, смешными, но наполненными серьезным, а иногда и грустным смыслом, воспоминаниями о нашей молодости. Это – кладезь анекдотов и хохм, которые он ссыпал на нас два дня подряд. Провинциальный простачок, а скорее, играющий роль такового. Гоша – душа компании, этакий тавдинский Щукарь.
После первых же рюмок водки узнавания закончились. А дальше – только воспоминания обо всем, что было до и после отъезда из своего городка. Мы наперебой рассказывали о том, что все когда-то знали или что уже было позабыто; вспоминали друзей, знакомых, поминали ушедших из этой жизни. Все это происходило под непрерывающийся аккомпанемент баяна, и здесь уже доминировал Володя. Мы пели! От авторских песен о нашей малой Родине, в которых звучали имена друзей и сверстников, мы впадали в грусть, плакали. От некоторых песен, особенно частушек, никогда не сталкивавшихся с цензурой, мы ржали до слез, до коликов в животе. Мелодии баяна украшались пением Риты и Светы Чувашевой, а также всеми подручными средствами: в ход шли ложки, вилки, деревяшки.
          А теперь представьте себе, что вся эта компания на следующий день переместилась в Тюмень, в квартиру Волкова Льва – в день его 75-летия. А там юбиляра уже ждали дочь Элина и родственники. Конечно, здравицы, конечно, тосты и слова, соответствующие такой дате. И все это – до глубокой ночи и до самого отправления поезда на Москву. Мы уехали, чтобы уже через неделю вернуться в Лейпциг.
          Из глубины времени к нам приходит информация о давних исторических событиях. Свидетели этих событий – летописцы – рассказывают о них, лично оценивая и преломляя увиденное своим собственным взглядом. Я на свое прошлое тоже гляжу по-своему, и, скорее всего, не всегда объективно.
          В юношестве мне все казалось малоподвижным. Бытие было замедленным и бесконечно длинным. Да и сам день очень тягучим. В нашем райцентре суббота и воскресенье – это молодежное «разгуляево». Собирались в клубе или городском саду, знакомились, общались, танцевали, развлекались, кто как мог. Раз в неделю происходил ожидаемый жизненный всплеск. А до него еще целых пять дней, которые тянулись очень медленно. Тот отрезок жизни казался слишком инертным, не спеша продвигающим меня в будущее. А вот у отца жизнь стремительно летела вперед. Он сам говорил об этом. Недели, месяцы, годы пролетели как одно мгновение. А ему было всего-то пятьдесят. Мне уже за семьдесят, и пятидесятилетние деды с внуками сегодня кажутся пацанами. Когда мне было двадцать пять, то до нового, двадцать первого века оставалось прожить еще полторы такие жизни, а после пятидесяти – всего-то тринадцать лет. И, кажется, что мое прошлое идет следом. А к концу пребывания на земле оно меня догонит, и мы вместе уйдем в небытие.
          А сейчас едем в купе вдвоем. Нам никто не мешает мысленно и вслух прокрутить нашу, к сожалению, кратковременную, но очень насыщенную поездку. Мы «переваривали» все, что увидели и услышали за эти несколько дней, и в это время исчезали из головы грустные раздумья. Если мои земляки, несмотря ни на что, живут, воспитывают своих детей, внуков, не обращая внимания на превратности российской действительности, то нам, живущим в развращенной сытостью Европе, остается только равняться на них. Все эти сладостные переживания, наши бурные встречи встряхнули мой организм так, что захотелось жить дальше.
          И нет ничего прекраснее, чем встреча с друзьями детства