Митинг. Манежная площадь. Конец 80-ых

    В качестве преамбулы. Необходимой. Всё что вы прочтёте ниже – это не мои фантазии. Это, можно сказать документ и свидетельство относительно  недавно пережитых всеми нами событий. Я был на этом митинге. Я всё слышал. Я все видел. Я очевидец и свидетель. Я дословно записал речи ораторов. Людей более чем известных в те времена. Проникнитесь атмосферой этого митинга. И, надеюсь так, что вы лучше поймёте, откуда мы пошли во время перестроечного пика и куда мы пришли сегодня.   И тогда, может быть, лучше поймём, когда и почему мы стали такими, какие мы есть в эту минуту.

                МИТИНГ

     А через несколько дней я снова пошел на  всё ту же площадь у Александровского сада. Мне казалось, что на всей огромной земле нашей страны только на ней, на этой площади, я яснее ощущал, как невидимая материя, не так давно чрезвычайно прочно удерживающая страну в едином целом, расползалась. То ли от ветхости, то ли еще по какой-то пока еще непонятной причине.

   Треск этой рвущейся материи лучше всего слышался здесь, на этой площади. В живую. Только в этом месте я проникался совершенно очевидной и простой мыслью: настоящая история творится не  какой-то мелкой группой людей, именуемой властью, скрывающейся поблизости за толстенными крепостными стенами Кремля, а вот этим огромным скопищем людей, которое на глазах наполняется энергией разрушения.

    И эту распаленную энергию уже ни подавить, ни погасить не удастся никому. Идею, которая так неожиданно вызрела до такой степени, что она вырвалась на эту необъятную площадь,  никакими теперь тщетными усилиями в волшебную кубышку не засунуть. В какой то момент в захватывающем спектакле действия, сценой которому служила вся площадь, ставшей так нежданно главной площадью страны, мне пришла в голову парадоксальная мысль:  вся эта толпища  в своем героическом порыве к свободе, в опьянении неожиданной вседозволенности, объединяет все еще совершенно советское сознание.

    Многолетняя сплоченность, состояние напряженного давления «миллионов плеч, прижатых к друг другу туго», давно всех утомило. Каждому захотелось в полной свободе развернуть в одиночестве свои собственные плечи. Поиграть мышцами. Даже и тем, у кого вместо мышц – одряхлевшая вялая плоть. И в то же время все здесь самозабвенно орут «за нашу и вашу свободу», все еще туго прижимаясь этими же самыми плечами. Орут на площади, носящей все еще имя 50-летия Октября. С закладным камнем, напоминающим могильную полированную гранитную стелу, установленную посреди асфальтового пространства.

     Та прежняя идея была хорошей. Это была идея, ради которой только и следовало жить. А чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, их нужно отдать самому прекрасному в мире – борьбе за счастье человеческое. Счастье для всех. Кто ж этого не знал. И совсем это не смешно, как бы не зубоскалили сегодня над этой фразой. А смысл жизни в чем, все-таки? И никому здесь в этой толпе невдомек, что привел их всех сюда все тот же пока неразрешимый вопрос: в чем смысл жизни? Как нам жить? И во имя чего жить?

   Очень, может быть, даже и в запале ненависти к прежнему режиму, кое-кто здесь в этой толпе согласится, что коммунизм –  идея светлая и заманчивая. Но при этом подумает, зачем же нас ради нее, как дурней-баранов, загнали в единое стойло волчары сталинские. Все, хватит! Молчание ягнят закончилось. «Час искупления пробил». Долой эту партийную клику, составленную из 20 миллионов винтиков. Долой! Даешь теперь правильную идею. Правда никто ещё толком на площади так ещё и не знал, что это за правильная идея.

  Да это и не важно. Главное - это Время вперед. Эх, сейчас самое время новым глашатым бунтарям-поэтам. Да что-то слабовато с ними. А ведь им явиться самое время. Нам бы сейчас настоящего харизматического героя-вождя, который бы воспламенил бы огнем своего неистового слова наши души и сердца. И повел бы он нас к сияющим вершинам западной демократии. Да что-то в нашей клинике настоящих буйных явно не хватает.
      
    Слушая ораторов, я в легкой досаде на себя чувствовал, как в этом площадном ореве невольно возбуждаюсь и я сам, поддаваясь злому обаянию невиданного спектакля под открытым небом. Маленькая группа ораторов, тесно сгрудившаяся под мощной глыбой творения сталинских архитекторов - гостиницы Москва - и огромная людская масса подпитывали друг друга яростной клокочущей энергией отрицания.

   В слабом сопротивлении  власти митинговой толпы, я чувствовал, как и мне тоже хочется, насаждая глотку, присоединится к неистовому воплю «Долой!» Правда в подсознанию слабо, чуть слышно пробивалась мысль о том, что нас снова сплачивает одна только идея. Одна! Совершенно по-советски.

  И опять мы стоим в буквальном смысле, тесно прижавшись плечами. Ради чего? А ради единственной цели, вот парадокс, - чтобы разбежаться. И у всех ведь одна только мысль: разбежались, и, как следствие, причем совершенно непременное, все сразу и стали счастливы и богаты. А иначе зачем же мы тут все сгрудились в этой  толпе. Нет, не может быть, чтобы мы все так напрасно пришли сюда, прямо под стены  высоченной крепости обрыдлой власти.
 
    Одно жаль, там впереди среди всех этих людей, тесно стоящих на нескольких квадратных метрах кузова с откинутым бортом грузовика все-таки не видать настоящих «буйных», способных яростным красноречием запредельно завести толпу. А она, эта огромная толпа, именно за этим сюда и пришла. Сейчас бы нам туда на трибуну Дантона или Мирабо. Да и Троцкому сейчас бы самое время. Так нет их.

  А выстроилась к микрофону, как выразился бы сам Троцкий, «великолепная посредственность». И каждый, наверняка каждый, выступив вперед, отчетливо осознает, что вот он тот самый звездный час, уникальный шанс пробиться в историю. Вот сейчас  здесь с высоты этого грузовика, как у Наполеона с осады Тулона, может начаться звездный путь к славе.

   Рушится обрыдлый режим и надо лягнуть его в пафосном восторге и упоение как можно больнее и изворотливее перед всем этим морем голов, напряженно внимающему каждому слову. Не упусти шанс, раз уж пробился к напряженному вниманию тысяч глаз, устремленных на тебя. Не оседлал пассионарную, революционную волну, не успел вскарабкаться на самый ее пенистый гребень, ну и слетел в безвестность в эту самую толпу, которую не сумел обольстить, как любимую женщину.

Они, там на трибуне, стоят плотно, тоже прильнув  друг  к другу плечами, стеною, а в мыслях каждый из них уже всеми помыслами у микрофона с потаенным желанием вознестись с дощатого днища грузовика в историю, обессмертив свое имя. А почему нет. Все они там у гостиницы под крупными буквами РЕСТОРАН  глядят в Наполеоны. А «двуногих тварей», вон их сколько. Море!

   «Хотя нет, как же я забыл, - подумал я. – Есть у нас один «буйный». Есть! Мы сами его слепили. Ваятель-народ мужественно сам сотворил себе нового вождя-поводыря. Теперь только он и способен повести нас к обновлению и очищению. Это он поможет нам всем отряхнуть коммунистический прах с наших ног.  И имя его у всех на устах.

   Правда светиться перед толпой, входить с ней в такой еще непредсказуемой живой контакт он не спешит. Еще не время, мудро решает бывший партийный босс, проявлять вельможно-отеческое внимание к своим дорогим россиянам. Каждой вещи свое время под солнцем. Его восходящая звезда должна притягивать к себе всеобщие взоры пока только сквозь туманную, таинственную неизвестность.

    Пока наш лидер вызревает и восходит в ореоле гонимого, оплеванного мученика и правдолюбца к вершине славы и всенародной любви. Он, конечно, не оратор. И  простоват уж очень. И есть в нем какая-то заскорузлая провинциальность. То ли дело его сподвижники по борьбе – Собчак, Гаврила Попов и не менее оплеванный академик-диссидент. Глубокие умы нации, интеллектуалы и воистину отцы нарождающейся демократии.

   Но только нет ведь  ни у одного из них такой стати и мощи. А вот от этого мужиковатого номенклатурщика, от всего его слова и облика исходит ощущение народной грубой силы, сокрушающей оглоблей-загогулиной тяжкие оковы партии. Партии, которая, как ни странно, выпестовала нашего почти уже былинного народного героя.

   Да, не оратор, и без слепящего интеллектуального блеска ни в слове, ни на лице. Но так ведь это как раз то, что надо. Кто-то там был в истории бесконечно далек от народа. А этот бесконечно близок к нему. Вот, говорят, от номенклатурной медицины отказался. Пошел к районному участковому врачу. В булочную сам ходит. Наш человек! 

 Ну что там рядом с ним какой-то картавый, лысый и хилый старикан. Этот своим здоровенным кулаком пробьет все кремлевские стены, и в образовавшуюся брешь ринется в жажде свободы истомившееся толпа. Говорят, есть в нем инстинкт власти. Ну а как без него всенародно избранному? Никак невозможно.
 
     Герой должен тщательно оберегать свою обретающую мощь харизму от  неосторожных шагов. Нечего ему тут мельтешить, насаждая глотку на подмостках грузовика. Он выше всех крикливых скандалистов, даже еще и не подозревающих, что всеми своими театральными потугами они только исполняют черновую и столь необходимую работу по возведению на пьедестал власти бывшего свердловского прораба.

    Подозревает ли кто-нибудь из них о том, что все они тут вместе взятые не более чем нарождающаяся свита, которой предстоит создать своего «короля». Да еще и не факт, что они в благодарность за все содеянное, войдут в самое близкое окружение «короля» и получат вожделенную синекуру. Скорее всего выкинут их из настоящей свиты. Свое они уже оттоптали в кузове грузовика - трибуны. Да так, что один из них в сердцах назовет своих бывших сотоварищей по борьбе «дерьмократами».А именно историк Афанасьев.
 
   Но всему свое время. А пока… Пока мы тут все собравшиеся внизу с  радужными мечтами о демократии, ощущаем себя наконец исполинской силой, собравшейся в грозный кулак. И каждое слово несущееся  с трибуны только крепит нашу волю, наполняет наши сердца решимостью бороться за правое дело еще не познанной нами западной демократии.

    Митинг открыл Гавриил Попов. Знакомый, узнаваемый голос, звучавший ранее в огромном зале Дворца съездов, неожиданно послышался в живую на просторе Манежной площади, сразу заставил притихнуть невнятный гул на всем необъятном пространстве. Вот и началось то, ради чего мы все пришли сюда, покинув родные очаги, чтобы выслушать выразителей наших чаяний, и еще раз продемонстрировать нашу непреклонную решимость сбросить ярмо антинародного режима. И каждый здесь в толпе преисполняется гордостью своим личным участием в историческом действии.

     Революции свершаются сначала в головах, а потом они вырываются на площади и воплощаются именно на них. Всякая революция, чего-нибудь стоящая, требует простора. Именно городские площади становятся свидетелями кипения человеческих страстей, бурных ликований, трагедий и иной раз потоков слез и крови. И нигде как на площадях проявляется во всей своей широте вся природа человеческая в самых своих отвратительных и высоких проявлениях. Вспоминается площадь Революции в Париже, только впоследствии получившей знакомое нам имя Согласия. Вспоминаются и наши площади от Красной до площади Декабристов.

    Только  какой-то странной фразой начинает свое выступление новоявленный отец демократии, сильно напоминающей в подборе слов начало выступления отца народов, когда тот в сердечной простоте в первые дни великой войны обратился к народу так,  как если бы он обращался к своей пастве с высоты амвона.

   Наверное, и Гаврила тоже проникался пафосом и величием момента. С высоты грузовика он видел десятки тысяч лиц, устремленных к нему. В эту минуту он чувствовал себя центром сосредоточия внимания  огромного собрания, подобного которому Москва еще не видала. Он  сказал:

   - Дорогие москвичи, наши жены и мужья, отцы и матери, братья и сестры. В прошедшей истории наша вина была частичной. Но за настоящее отвечаем только мы. Нельзя дальше жить так, как мы живем. Нам нужно новое общество со свободной экономикой, со свободой в политике, со свободой в науке и культуре.
 
    Общество свободных людей, свободных народов. Это общество нам никто не подарит. Мы должны завоевать его сами! (Бог ты мой, - подумал я, - неужели же на митингах только и можно говорить перед тысячными толпами  языком такой махровой демагогии и пустейшими, бездумными лозунгами. Неужели по-иному никак нельзя. Вот и этого профессора все туда же понесло.  Сам-то он со всей своей ученой головой, неужели же не слышит в словах своих все тоже накрепко вцепившиеся в память « Никто не даст нам избавления. Ни Бог, ни царь и не герой!» Удивительно!)

   - У нас нет танков, у нас нет газет, у нас нет денег, зданий, - продолжил Гаврила Попов. - У нас много чего нет! Но у нас есть то, что сильнее любого материального фактора. Это наша непреклонная решимость порвать с прошлым. Это наше неукротимое желание жить по-новому. А если мы чего-то сильно захотим, то мы обязательно победим. Чего бы нам этого не стоило! – закончил свою речь профессор-демократ.

    Звук его голоса на последних словах взлетел к небесам, который, однако, мощно перекрыл ответный радостный рев толпы. Городской голова образцово отштамповал свое выступление короткими, вдохновенными, эмоциональными и безответственными лозунгами. То есть стопроцентно такими, какие от него и ждала необъятная толпа. Браво, профессор.
 
    Следом за Поповым слово взял депутат, имя которого я еще не запомнил, хотя на какой-то трибуне я где-то уже его видел. С первой же его фразы стало ясно, что это был опытный боец за народную демократию, хорошо усвоивший стихийную природу митинговой толпы, и потому начал он свою речь с риторического радикального вопроса:

    -  Зачем мы собрались сюда? – и сразу же ответил. Правда, как-то коряво. – Не затем, чтобы бередить старые и новые раны, ради памяти. Мы собрались сюда – в голосе зазвучал металл и угроза,  - потому что в нас есть одно неистребимое желание потребовать покаяние от участников старых и новых расправ сегодня здравствующих и не прячущих глаза.

   Во как, удивился я. Это что же,  вся эта Манежная площадь в его понимании стала сейчас огромным судилищем, творимым исключительно праведниками, спустившимися с небес.

    А где ж ты раньше сам был. Неужто, дожив до своих не малых лет и все при ненавистном режиме, так и остался девственно безгреховным.

 Сегодня мы должны заявить,- продолжил оратор - что не было и нет преступных народов, а есть преступные правительства. Не было и нет врагов народа, а были и есть враги у народа.

   Площадь вновь заволновалась, зашумела и разразилась овацией. Всем стало радостно и легко от ясной и обнадеживающей мысли, что пришел конец времени, когда «темные силы нас злобно» гнобили и притесняли. И тот, что там на трибуне, зашедшийся в грозном проклятии прогнившему режиму, ну прямо, как отец святой, отпускал щедрой рукой благодать прощения всем грехам.  Всем и каждому, благоговейно внимающему гласу новоявленного Иоанна Крестителя.

   Наконец то, мы - истинный народ, собравшийся у стен Кремля, отряхнем от себя с омерзением злобных врагов, вздохнем свободно на просторе широкой площади и сейчас же вступим на путь строительства нового реального светлого будущего.
   Господи,подумал я, да неужели же не видно, что ведь все это одно и тоже, и все это уже было. Или 80 лет – это и есть тот самый срок, когда  все должно возвращаться «на круги своя». Ведь заяви я здесь сейчас: «Да что вы слушаете этого болтуна и демагога», и что? Немедленно заклюют и задолбают.
 
   - Во всем виновата наша родная глубоко мною неуважаемая коммунистическая партия. – продолжил депутат, поймав кураж.

  Так, все ясно! Дан ответ на главный, мучивший всех нас вопрос. Теперь мы знаем, кто виноват. Все сомнения в сторону. Теперь держись, вражина. Ответишь за пустые обещания, и за весь «светлый путь», приведший нас в потемки безрадостных коммуналок и к пустым прилавкам.

   И от этого внезапного открытия почувствовалось, как толпа заводилась все больше и больше к ненавистному врагу. Волна народной ненависти вздымалась все выше, и достигала уже ко всеобщему удовлетворению захватывающий дух высоту.

 - Хочется воскликнуть : Доколе же вы, глава государства будете интриговать со своим народом? – продолжил витийствовать «великий» инквизитор с подиума грузовика.

   - Доколе!!! – Дружным ревом в тысячи глоток эхом ответила толпа.

    К микрофону подошел следующий оратор. Толпа вновь загудела, узнав знакомое лицо, Это был один из тяжеловесов, уже подаривший демократической общественности такой броский, неожиданный и убийственный эпитет, которым отныне можно было клеймить врагов свободы – «агрессивно-послушное большинство». Это «большинство» по мысли автора бессмертной максимы, вставшего перед микрофоном, народом уже не было. А если и было народом, то совершенно неправильным, как те самые пчелы, безжалостно жалившими глупого Винни-пуха. Этот оратор был сопредседателем межрегиональной группы депутатов, профессор Афанасьев. Послышались крики ура, но тут же толпа вновь затихла в ожидании новых ученых открытий  профессора-историка.
 
   - Дорогие москвичи, - начал он в своей обычной манере бесцветным голосом, как бы с трудом выстраивая фразы. – Вас привела тревога на эту площадь за наше будущее. Тревога за обновление, возрождение нашего общества. Мы все пытаемся ответить на очень трудное «почему». Почему не начинается экономическая реформа. Почему по Советскому Союзу полыхает пожар межнациональной войны. Почему нашей магистралью становится движение от плохого к худшему.

   Ответы на эти вопросы находятся на разных точках по шкале времени. Многие из них уходят далеко за 17 год. Основные в 17 году. Что же касается непосредственно современных, перестроечных, то ответы на эти почему в том, что перестройка эта была задумана и продолжается до сих пор как стратегия спасения существующего бесперспективного и нежизненного режима. Как стратегия самосохранения партийно-государственного аппарата.

   Мда, - подумали с досадой, наверное, многие. – Не Анатолий Собчак, конечно. Не оратор. Да и что-то слишком там намудрил с этими неясными точками. Он кажется спутал лекционный студенческий зал Историко-Архивного Института с Манежной площадью не в пример своему соратнику - хитрому греку.

   Ну как же он всем своим аналитическим умом ученого не понимает, что в революционном экстазе толпе нужны призывы и лозунги, а не нудное лекционное разъяснение исторических точек.
 
 – Но люди по-прежнему жить не хотят и не будут, - продолжил столь же убежденно-занудно без искры оратор. – Вы должны задуматься над величайшей опасностью межнациональной войны. Виновной в этой войне является провокационная политика советского руководства.

 Ну наконец-то, добрался-таки до обвинений и врагов, подумал я. -

   Послышались невнятные аплодисменты.

   - Примеров сколько угодно. Вспомните, дорогие товарищи, какую позицию это руководство занимало в отношении прибалтийских республик. С каким трудом оно шло на признание империалистической сущности  сговора Гитлера со Сталиным. С каким трудом Литва добивается своей самостоятельности. Вспомним позорное письмо Ц.К.  К.П.С.С.  по прибалтийским республикам, в котором угрозы перемешивались с оскорблениями, с унижением достоинства прибалтийских республик. Да здравствует февральская, ненасильственная, мирная революция, - вяло, доктринерски закончил свою митинговую речь профессор.

    Тем не менее и он тоже был с лихвою вознагражден «дорогими товарищами» продолжительными аплодисментами, слегка только разочарованными в своих напрасных ожиданиях новых смелых убийственный изречений.
 
   Зато следующий оратор уж подвести никак не мог. Его выступление украшало любой митинг. Оно всегда поражало своей яркостью и яростью напора, отчаянно-смелыми выпадами против ненавистного режима. Это был выход мастера митингового слова. Кровь уже наполнялась пьянящем адреналином, как только он вставал перед микрофоном. Каждое его слово наполняло сердца благородной ненавистью, немедленно зовущей даже не на баррикады, а в открытое наступление в рост на вражий стан. Это был следователь Гдлян, знакомый всем ещё по хлопковому делу.  Он необычно начал с философской констатации:

   - Очень страшно, когда люди привыкают к крови. До событий в Литве официальная геббельсовская  пропаганда пыталась, чтобы мы привыкли к крови народа. Но последнее кровопролитие, совершенное по указанию К.П.С.С., именно президентом С.С.С.Р.Горбачёвым,  явилось последней каплей.

   Какой прелестный каламбур. Он сам то понял, что сказал. Только для чего же такое кровавое начало? Это стало ясно из следующей фразы-предупреждения, от которой в ужасе должны были вздрогнуть сердца.

 -  Это единый план не только для Литвы, не только для стран Прибалтики, которые выходят за пределы горбачевского понятия. Прежде всего для России. – Но с тем, чтобы вселить все же надежду и бодрость в сердца, оратор сказал, что у страны есть надежный и крепкий щит, который поможет отразить все грядущие беды и угрозы.  Мы должны раз и навсегда понять, что есть Россия, есть ее лидер, Борис Николаевич Ельцин.

 Площадь заревела в солидарном восторге.

    – Я предлагаю возбудить уголовное дело против президента Горбачева.

 Я вздрогнул от яростного вопля, раздавшегося у самого моего уха. Я обернулся. Орал мужик лет пятидесяти, потрясая мощным кулаком. А по всей площади уже волной-цунами неслось: Под суд! Под суд! Под суд!

  – Я призываю народ Литвы защищать демократию всеми доступными методами. Если надо, то и вооруженным путем.

  Опять моё правое ухо едва не оглохло от мощного «Правильно!»

   - Русские люди, президенту нужен жандарм. Нужен такой народ, который принимал бы за должное ложь, который проливал кровь. Который не боялся бы никакой клеветы, никакой изворотливости.

   Да что же даже и этот говорит так коряво. А, впрочем, здесь на митинге не до красивых фраз. Достоинство митингового слова  не в его складном красивом оформление. Нет, в его наполненности энергией ненависти. Только в таком слове звучит та самая музыка революции.

   – Мы здесь у стен Кремля. У нас есть, чем гордится. У нас есть прошлое. Народа лжеца, народа террориста, народа палача из русских не сделать. Отступать нам некуда. Сзади – рабство, позор и Гулаг. - Последние слова, как тяжеленные булыжники , летели в толпу. - Кому дорога жизнь, честь и достоинство – ни шагу назад.

  Плагиат. Сталинский приказ 227, едва успел подумать я. Последние слова оратора заглушил мощный рев толпы, преисполненной благородной целью защитить доныне девственно непорочную честь. 
      
    Через час дефиле разного калибра ораторов стало утомлять. Главные властители перестроечных дум, наиболее яркие поп-звезды и акулы отечественных политических шоу-спектаклей со сцены уже сошли. Теперь там  пыжилась в ораторском искусстве всякая недостойная внимания амбициозная килька.Я  стал протискиваться прочь от трибуны.