Буриданов осёл

    «Если главред звонит в девять вечера в субботу, и говорит: „Добрый вечер!“ — то ты понимаешь, что никакой он не добрый...»

    Полдень воскресенья, и я приехал к себе на дачу. Всю ночь мы верстали экстренный номер газеты. Правильно предупреждали нас преподаватели университета — у журналистов редко бывают счастливые семьи. «Что поделаешь — работа!» Посему я и до сих пор живу бобылём. Хотя мороз ещё прижимает, а ветер заходит с востока и гонит низкие быстрые облака, но на верхнем ярусе, под голубым небом, расчерченные инверсионными следами уходящих в Турцию лайнеров, коготки, тонкие, слоистые медленно, но верно идут с запада, и будет потепление, и дождь, и потечёт с крыши и с веток. И всё раскиснет в жуткой грязной каше. Но мне опять будет холодно — от сырости.

    Я открыл калитку, поднялся на крыльцо. Давно я хотел снова повидать старого учителя, у которого брал интервью в глухой деревушке среди сопок. Но вряд ли бы я нашёл его сам, хоть о моём чутье и легенды слагают. И вот он благополучно сидит у меня на диване, и растопил печь, и вскипятил чай. Что ж, спасибо!

    — Как ты проник в дом? -

    — Очень просто — ты забыл закрыть дверь. Памятуя о том, что нынче здесь орудуют воры, я решил постеречь дом, да и приятно прийти в тёплое жилище. У тебя весьма правильный настрой — у нас нет ничего своего в этом мире. Мы думаем, что владеем землёй, жилищем, берём бумагу с записью — но это ведь лишь наши иллюзии, детская игра. Нам здесь ничего не принадлежит. И деньги — куски бумаги, железа. Всегда можно найти кусок хлеба. Правда, могут найтись и те, кто захотят всё это отнять… -

    — Это верно. Но как же семья? И — ты знал тогда, что я сейчас забуду закрыть дверь? — спросил я.

    — Когда-то я сам был учеником, потом у меня была семья и дети. Я передал им то, что сам знал и умел, а потом отправился в странствия в поисках истины. А что касается открытой двери, то я просто пришёл, и обнаружил, что она открыта. Впрочем, у тебя давно назрел вопрос… -

   Я вздохнул.

    — Я вполне доволен работой. Минусы? Они везде есть. И надо выбирать. Но я жил в разных местах. В тропиках было тепло круглый год, но влажно, и тяжело дышать. В пустыне — сухо, песок на зубах, и холод по ночам. В Средиземноморье — всё бы хорошо, но зимой бывали и заморозки. В тайге — холодно, хотя я любил сосновый лес. В тундре — и того холоднее. Здесь — относительно хорошо, нет тайфунов, смерчей, буранов, песчаных бурь. Но холодна зима… -

   Он ухмыльнулся.

    — Если всё так серьёзно — то могу дать хорошую верёвку. А ты ведь и сам ответил — надо выбирать. Это как у буриданова осла — он скорее умрёт, чем выберет еду. -

    — … и очень тяжело объяснить атеисту, что если кто-то напился на Пасху, то он не Православный… -

    — Не всем и не всё объяснишь, и всем не угодишь. Свои убеждения надо отстаивать. И иногда силой. Есть такие люди — для них ты всегда будешь плохим, и никогда не станешь хорошим. Это — их выбор. Любой разбойник сумеет найти оправдание своим злодействам. Его совесть молчит? Так и не все ею пользуются. Но среди людей тебе придётся определять, что можно, и что нельзя. Я тебе расскажу легенду. Некогда я посетил один город, где мужчины стали вступать в брак с мужчинами, а женщины — с женщинами. Я снова посетил тот город через пятьдесят лет — он вымер. В соседнем городе учли печальный опыт, и разрешили усыновлять детей. Но через пятьдесят лет и он вымер, ибо усыновлять было некого. -

    — Послушай, сколько ж ты лет живёшь? -

    — Не очень мало, но и не много. Я смертен, и Магистр Йода рано или поздно соединится с Силой. В тебе хорошо одно — ты не искал клад в песочнице, ибо в твоей комнате был клад намного лучший, но сколько людей бросаются искать его где-нибудь подальше! Ты ходишь в свой храм, и знаешь то, чего не знаю и я. А другие ехали туда, где я родился, и так ничего и не поняли. И весьма занятно наблюдать, как они переиначили восточный календарь на западный лад. И не только календарь. Интересный такой гибрид-Франкенштейн получается. -

    — Удивительно слышать о наших храмах, да ещё и от такого человека! -

    — А что удивительного? Я очень многого не знаю, и о многом никогда не узнаю. А ты — можешь и узнать. Лет через семьдесят ты станешь старцем на Афоне, или в Оптиной. Или в любом другом монастыре. А может — станешь святителем, или белым священником — женатым, или целибатным. Но рано ли поздно — тебе захочется уединения и познания, и ты оставишь и семью, и святительство. Тогда ты сможешь сам стать моим учителем. -

    — Но почему же — через семьдесят лет? -

    — Ты ведь пока и в себе не разобрался, а как же тогда сможешь разобраться в другом человеке? И ответа на этот вопрос я не знаю. Его сможешь узнать только ты сам. -

   Он встал, поклонился и ушёл, оставив меня в размышлениях.