О, царевна! в Камерном театре

PRО... ЗА ПУШКИНА? «О, Царевна!»
(режиссер - Евгений Ланцов)

30 ноября 2008 года в Камерном театре (г. Екатеринбург) состоялась премьера спектакля «О, Царевна!» (по мотивам пушкинской «Сказки  о мертвой царевне и семи богатырях»). Стихи и проза, театр актеров и кукол, сказка и быль, царевна и сам Пушкин. Сказка – о царевне, а богатырей как будто бы нет. Сказку сказывают и поют, складно и нескладно. Зритель за сценой и словно на сцене. Такова новая интерпретация столь известного в мире художественного произведения XIX века.

«Изюм» обновленной сказки в ее прозаической несказочности. Поэтические фрагменты перебиваются обыденной речью, на языке современности. Сказку сказывает няня Пушкина – Арина  Родионовна (отсюда слог оригинала), а герои порой говорят по-своему, живут своей, не совсем пушкинской жизнью. Получается ролевой произвол, предусмотренный замыслом автора постановки. К примеру, «царь» очень подробно описывает свою родословную, в которой всех звали исключительно царями, а «пес» не по-собачьи размышляет о человеческой сущности. Содержательно эпическое вносит в поэтическую речь «прозу» жизни, философию человеческого бытия. И в этом уже «взрослая» линия в сказке для детей.

«Слово» в этой старой истории обретает иные значения, порой становится говорящим. Елисей «хлипковат», неловок и как будто бы еле-еле достигает желаемого – находит свою царевну. В значении слова «богатырь» также происходят смысловые подвижки. Царица, негодуя на живучесть царевны, восклицает: «Семь мужиков в ее доме!».   
Вероятно,  прозаизация пушкинского «слова» может быть воспринята в штыки, однако этот сценический прием приводит, во-первых, к новому прочтению уже сложившегося в сознании сюжета, а, во-вторых, придает изначально лиричной сказке комический пафос, вызывающий неоднозначные эмоции и, в конечном счете, – смех. В результате, и царица не кажется безусловно отрицательным персонажем, и царь – не абсолютом идеальности. Герои становятся обычными людьми. Царицу остается только пожалеть: желая быть самой-самой, она и в зеркальце свое глядится, и со зрителем разговаривает, поет песенки детишкам из зала: «... крокодилы, бегемоты и зеленый попугай».  В одном из эпизодов ранее величественный царь появляется при костыле – как простой человек, которому не совсем удобно передвигаться.  Зал смеется: грустное подается весело, куражно, ранения царя кажутся ненастоящими, игровыми, поэтому смешными.

А еще герои танцуют, что опять же ведет к усилению комического, придает пушкинской сказке игровое начало нового времени.  Где еще можно увидеть царя, который держит военный щит и в это же время приплясывает?! У царицы танцевальные «па» напоминают восточные: в нарочито русском кокошнике, она похожа одну из «жен» ханского гарема.

Классическое и неоклассическое, поэтическое и прозаическое, сказочное и реалистичное начала достраиваются элементами кукольного театра. Получается театр в театре, спектакль в спектакле. Царице, царевне и Елисею в их кукольном обличии находится место в сундуке. Кукловодом оказывается сама незабвенная Арина Родионовна. Она в этой постановке сказительница,  персонаж и автор новой сказки кукольного театра. Умерла, скажем, царевна. Как показать на сцене? Чтобы по-настоящему было и все-таки для детей!  В ход идет кукла. На ней проиллюстрировать проще и менее болезненно.

В итоге, где искать героев пушкинской сказки? В основном, они, как им и положено, размещаются на сцене. В некоторых эпизодах их кукольные двойники выпрыгивают из сундука. Богатыри проявляются лишь как «голос за кадром», и этого оказывается достаточно. Зритель слышит голос каждого богатыря и может представить себе его истинный образ. У каждого он свой. Герой подменяется куклой, он может быть «почти» на сцене.

«Условность»  является важной приметой этой постановки. Во многом эту условность создают сценические детали. Общий фон выстраивается из плетеных матерчатых кос, которые, словно плети, окутывают пространство. «Косы» актуализируют фольклорное начало, отражают искусство русских ремесел. Также они помогают передать образ леса, в котором суждено было затеряться царевне. Но поскольку «косы» разноцветные, радужные, то и лес не кажется устрашающим. Костюмы действующих персонажей достаточно условны. Зачастую основу составляет традиционная русская рубаха, и уже к ней «привязывается» какая-то дополнительная атрибутика. Царю подобает парча, а говорящим «солнцу» и «месяцу» – образные художественные головные уборы.  Финал становится апогеем условности. Без масок, только в рубахах, герои веселятся, поют. В руках они держат куклы. Нет различий, все равны, на сцене – куклы, а кукловодами оказываются обычные люди.

Сказка в Камерном театре – это философское осмысление странных перипетий, когда-то происходивших при царском дворе. Пушкинские прототипы порой обретают комическое обличье, однако этот смех лечит, лишь обнажает некоторую карикатурность внутреннего мира значимых в обществе персоналий. Смеются взрослые. Смеются дети. Но у каждого смех свой. Сказка ложь, да в ней намек...

P. S. По отзывам взрослых, смотреть было особенно интересно из-за современной интерпретации классической сказки: «ново, нестандартно, непредсказуемо». Детям понравилась царевна: «красивая она, добрая».