Тургеневская девушка

Она прожила с ним много лет, а он все вспоминал эту Свету, «тургеневскую девушку», свою школьную любовь. И совсем он не был злой или сентиментальный, во всяком случае, в нормальном состоянии, но эта ненавистная Света служила безотказным поводом для упреков. Куда ей было тягаться с «тургеневской девушкой»!
Чем была эта Света хороша – версии от года к году разнились. Ясно одно, что для кого-то ей посчастливилось стать лучом света в темном царстве, и в ее присутствии (он уверял) все вели себя на полградуса лучше, а он так и на целый градус, если не больше. Он-то был, естественно, тургеневским нигилистом, и поэтому сама классика уготовила им встретиться – и полюбить друг друга (как он тогда считал).
И должно же было так случиться, что «тургеневская девушка» не ответила на его любовь! А какие безумства он ради нее совершал, как лез к ней в окно по водосточной трубе, когда она не пустила его через дверь!.. А пусти она тогда – может быть, и его жизнь сложилась бы иначе – и не попал бы он в стремительный и пустой брак, не связался бы с другими нигилистами, гораздо более чистого замеса, питающимися голой водкой и вдохновением. Пьянки, драки, дерзко-придурковатые картины – и, наконец, тихая гавань околоцерковной «богемы». Это был период его мировоззренческих исканий, в ходе которых он до кучи нашел и ее.
Нелегкий человек и разведенный отец – он снова сдался лишь под сорок, соблазнившись ее юностью, красотой и покладистостью. Едва после училища, бездомная и безработная провинциалка с художественными наклонностями, доверчивая и уже побитая жизнью, – она была готова схватиться за любого, кто спас бы ее от навязчивых мыслей и страха перед самой собой. От этого сна, когда открывается дверь, а за ней!.. Тогда у нее перехватывало дыхание – и она едва не умирала от удушья. А он, значит, ее спас. И властвовал – как спаситель.
Вероятно, он любил ее, но тень «тургеневской девушки» неотступно витала поблизости, замораживая все своим ледяным дыханием идеала. А она думала: как тяжело мужчине! Мужчина – неполучившийся бог. И он тяготится своей ущербностью. И пьет, чтобы затушить жар сидящей в нем неприкаянности, расточаемой впустую силы.
Она бы поняла, если бы он погряз в каких-то невероятных пороках, зарезал бы свою жизнь и со дна падения взирал бы на неувядающий идеал юности, каясь и ломая руки! Нет, все у него складывалось неплохо, жизнь лишь прибавляла друзей, и даже водка пока была в сладость. Вначале арбатская, а потом православная халтуры давали хорошие деньги. Он генерировал идеи, она их воплощала. У них появились заказчики, квартира в центре, дом в деревне, машина. Ребенку уже было десять… Он ни о чем не жалел, никогда! Разве что о днях, когда Света проходила в коротеньком платьице от двенадцатого дома до школы… Ибо лишь с ней он мог быть окончательно и по-настоящему счастлив…
А, может, он думал, что, если вдруг осмелится, вот такой, как теперь, солидный, состоявшийся, с бородой, не тот зеленый юнец, еще раз подойти – тургеневская Света не устоит? Может быть, он всю жизнь надеялся, что в конце туннеля его будет ждать та, что промелькнула в начале?
И тогда – кто она ему? Случайная попутчица, неполноценная замена мечты? Нет, она даже не думала ревновать, просто удивлялась твердости предпочтений, что после стольких лет жизни с ней, всего, что у них было, он ценил не ее и думал не о ней. И ведь стала же эта далекая идеальная Света чьей-то женой, и кому-то повезло, а ему – нет!
Но об этом история умалчивала, ибо рок грубо разлучил их, и настоящее Светы было покрыто мраком, в который она нырнула, едва обзаведшись школьным аттестатом. Столь звездной фигуре другое и не пристало, разумеется. И, конечно, так было проще хранить идеал, ставить его перед ней в раме (даже буквально, ибо имелось и фото), – как то, чем она должна, но не может быть. Разве в свои тридцать с лишним обладает она таким чистым взглядом, таким светлым юным лицом, такой челкой и сессоном по тогдашней моде, таким характером, наконец, который присущ был Свете и «тургеневским девушкам» вообще, и которого не может быть ни у кого больше, как ни старайся!
Сколько раз она в отчаянии кричала, что, да, да, она знает про свою ничтожность, что она в подметки не годится, что она может – должна! – уйти, что он не должен из-за нее, недостойной, терять мечту и упускать шанс!.. Тогда он обычно пугался и затыкался… Да, ладно, не нужна ему никакая Света!.. Просто к слову пришлось… Он обещает не упоминать ее имя, но однажды Света снова возникает язвительной альтернативой из пьяного трепа… В другом состоянии он, впрочем, о ней не вспоминал.
С его точки зрения, Света ничему не мешала, напротив, она даже учила ее совершенствоваться, вставать на цыпочки над обыденностью – и так ходить, отдаленно напоминая что-то «тургеневское»: опустив с размаху в коридоре две сумки, переделав все бесконечные женские дела и, наконец, уложив ребенка, – поговорить о литературе и живописи, посмотреть (и не заснуть) хороший фильм, и, самое главное, поддержать художника в его безнадежной борьбе с некрасотой мира. В этом, возможно, и крылась причина предпочтения: Света заставила бы его стать тем, кем он не стал! Чего бы он достиг, как парил бы на высоте дерзаний и дарований! А она, что могла она? Он бы и слушать не стал!
Если бы Свету поставили на ее место – не убила бы она своего обожателя? Но нет, нет, конечно, – со Светой он был бы другим, он бы ей фрукты покупал и на руках носил! И уж точно ни с кем бы не сравнивал.

Если Свету он безвозвратно потерял (ее воображение рисовало едва ли не могильный склеп в дальней стороне), то ведь оставались Вовка или Петька, или кто-то еще из школьной компании, уцелевшие, на уровне руин, хранители предания о якобы счастливом детстве. С некоторыми из этих уцелевших он эпизодические выпивал, ибо был гостеприимен и чужим гостеприимством не брезговал. Ей казалось, что он нуждался в них, как в живых свидетелях того, что его мечта существовала на самом деле (в чем она иногда сомневалась).
Подобные встречи имели градацию в зависимости от важности повода и количества участников. Он предпочитал камерный вариант (без нее), но не презирал и массовый. Повод был, в общем, вторичен. И тогда его меньше всего волновало, кто за кем ухаживал, кто чего достиг или почему бросил достигать? В любом случае, художник среди них был только один.
И вот, значит, в тот раз… Это был, очевидно, «массовый вариант», день рождения у Вовки или Петьки, – кому-то, в общем, стукнула большая дата, ожидалось много народа. И опять без нее. А ей и не хотелось. Но она, как чувствовала!
Многих из друзей он не видел двадцать лет. Никто из них не был похож на себя прежнего, однако под броней наросшей плоти и приличной одежды легко просматривался и был понятен. Под стать друзьям были и жены, бойкие веселые тетки, с остатками подновленных соблазнов…
Поэтому странно, что он вообще услышал имя Светы. А он вдруг услышал и разом вышел из прострации. Оказывается, они допились до того, что стали смотреть общее фото их выпускного класса, где все они вместе!.. Им было важно вспомнить про нее что-то этакое, над чем можно было бы похохотать.
Тут-то он и узнал, что Света жива-здорова и обитает, как и раньше, в двенадцатом доме.
– Ха-ха-ха! А ты не знал?
– А… вы ее не могли пригласить? (с упреком!) 
Хозяин развел руками: никто не помнит телефон, да и номер квартиры… Она же с ними не дружила, ходила, задрав нос… И вообще, стала такой…
– Какой? Она же была, как тургеневская девушка!.. – убежденно сказал единственный художник.
– Почему «как тургеневская девушка»? – спросил старый друг. – Похожа на фото?
– Кого?
– Девушки Тургенева.
– Ха-ха-ха!..
– Тургеневские девушки имеют обыкновение превращаться в бальзаковских женщин, – глубокомысленно заметила одна из дам.
Каламбур (вероятно, не оригинальный) был принят, но не оценен. Он даже попытался представить себе Свету «бальзаковской женщиной»: это было реалистично, разумно, но выше его сил.
Они советуют оставить все, как есть. Мол, и они когда-то были рысаками. Ну, они-то рысаками никогда не были! Лоботрясы издеваются, он смеется в ответ… Циники и пошляки, как и раньше!..
Он пил водку, курил, потешался над анекдотами, но мысли его были далеко… Значит, вот как! Вернулась на родное пепелище! Или никуда не уезжала?! Но он же точно помнит!.. Лишь обыкновенные люди, как эти спившиеся лоботрясы, сидят на месте. Им все равно, где быть. Им везде хорошо (или везде плохо). Но она же была лучше всех! Счастлива она? Нашла кого-то? Лоботрясы были уже слишком пьяны, чтобы ответить на этот вопрос…
И ему разом стало скучно. Друзья даже не заметили, как он вышел из квартиры.

До этого все было просто: дом, подъезд, деревья. Деревья выросли, но он узнавал все и их тоже. Узнал и окно. Он даже увидел Свету – неясным подростковым силуэтом, исчезающим в подъезде с собакой.
Его охватила легкость, словно во сне, когда убеждаешься, что известные законы перестали действовать, и жизнь теперь правильнее и лучше!.. Он знал, что это когда-то должно было случиться, эта длинная дуга его жизни должна была привести его в ту же точку. Они должны увидеть друг друга и объясниться…
Крики, несущиеся из-за двери, обстановка – ничто не смущало его! Ведь он, как ни крути, нашел, наконец, стоянку исчезнувшей принцессы! Хрустальный гроб и все такое… Сейчас он сделает последнее героическое усилие, – и истина откроется ему, как вспышка молнии!
Поднеся руку к звонку, он, однако, замешкался, как водитель перед внезапно вспыхнувшим красным светом. Как, вот так упасть ей на голову через столько лет! Даже без цветов… Он представил себе ее удивление. Вот кого она не ждала увидеть! Что он ей скажет? Помнишь меня? Да, это я! Я всегда помнил тебя! Я всегда любил тебя! Никого, как тебя!.. Жизнь нас разлучила, но я не мог тебя забыть. Сама того не зная, ты была для меня… ты вдохновляла меня… Я писал твои портреты. Как бы ты ни изменилась, – а все меняются (даже тургеневские девушки), – ты будешь для меня идеалом!
А она, чего доброго, пошлет!..
Ну, да он пьяный, чуть-чуть, – а иначе нельзя, иначе – как же он решился бы… Но он же говорит правду! Впрочем, пьяный азарт уже прошел. Он вспомнил их резкий разрыв. В чем была его вина? С тех пор он предпочитал видеть в женщинах стерв, а не королев…
И вообще: не лучше ли оставить все, как есть, как ему и советовали? Поезд ушел и тема закрыта. В конце концов, он многого достиг, и она – дура, раз не разглядела его… Но что-то мешало уйти. Может, просто любопытство. Он же заест себя! Ему и не надо от нее ничего: взглянуть, немного поговорить. Ему важно знать, как она теперь? Кем она стала? И помнила ли она о нем? Думала ли хоть иногда? Жалела ли, что тогда все у них закончилось?..
И все-таки нажал звонок.
Болезненное и счастливое предчувствие было нарушено звуком тяжелых, шаркающих шагов. Дверь открылась… Нет, это была не мама, хотя определенное сходство имелось… Перед ним стояла невысокая полная тетка, одетая в старый выцветший халат. Короткие крашенные волосы, усталые холодные глаза на пухлом лице, ноздреватые волдыри щек, как бывает у больных или выпивающих женщин... Крики доносились из глубины перекрытого ею пространства…
Нет, он не ошибся квартирой, как подумал в первый момент: это была она, любовь, «тургеневская девушка» собственной персоной!
Принцесса пронзила его взглядом оторванного от сражения генерала, раздраженного и пропахшего порохом. Канонада все еще звучала за ее спиной и, кажется, летела шрапнель… Он разглядел, что по захламленному коридору полз младенец – и что-то верещал. И женщина закричала на него (низким незнакомым голосом), а потом, в ярости, куда-то дальше, перекрывая звук телевизора и ругани в дальней комнате. Ей в ответ донеслась невразумительная отповедь… Матриархальная владычица, палеолитическая Венера – вот, кем она была теперь!
Мечта тоже узнала его, полуседого, бородатого и вряд ли похорошевшего. Но ничуть не удивилась. И не обрадовалась. Ей вообще было не до него. Разговор вышел коротким, сумбурным и нелепым. Хорошо, что «тургеневская девушка» не пригласила войти…

Дома он все рассказал ей. Он был смущен и ненатурально весел, стараясь свести дело к шутке:
– Представляешь?! Открывает такой бабец!..
Он напоминал человека, лишившегося ноги и растерянно размышляющего, как же теперь ходить? Казалось, что он осиротел, и ей было жалко его.
И потом, привычно успокоив себя рюмкой водки, он произнес с несвойственной ему серьезностью:
– Что было бы, если б я женился на ней?..
Больше он никогда не попрекал ее. Во всяком случае – «тургеневской девушкой».

2015