Муравьиные круги

Деревня, в которой жил Николай, находилась в отдалении от других населённых пунктов, а также от трассы, а потому добраться до неё было непросто. Сначала нужно было доехать до посёлка, который когда-то был шахтёрский, а сейчас был полон разного постороннего люда, потом ехать пять километров по сельской дороге, полной ям и выбоин, а затем ещё три километра по бездорожью. Когда-то в этой деревне жило 300 человек, был хороший колхоз, которым управлял Филипп Степанов, Герой Социалистического труда, позже спившийся и умерший от пьянства в поселковой больнице в 1994 году, а ныне деревня была почти заброшена. Тут жило постоянно несколько стариков и старух, пара-тройка человек среднего возраста, а также несколько более молодых людей приезжали на лето на дачи. Николай, несмотря на свои почти 40 лет, был в деревне самым молодым. Он жил в доме своего дяди профессора Картова, известного мирмеколога из МГУ. Профессор вышел на пенсию в 63 года и, так как из-за любви к науке не нашёл времени завести семью, уехал из шумного города в тихую деревню, чтобы коротать свой век на лоне природы и наблюдать жизнь луговых муравьёв, чёрных садовых, а также рыжих лесных. Профессор любил ходить в лес по грибы с дедом Василием, жившим по соседству. Дед Василий был простой мужик, необразованный, всю жизнь проработавший в колхозе, пока он не развалился в 1990-е гг., но профессор любил общество простых людей, не забывших природу. Он не желал поддерживать контакты с научным миром, да и учёные вскоре прекратили попытки связаться с ним, смирившись с его чудачеством, а потому профессор, как он писал в своём дневнике, счастливо жил в этом краю непуганых птиц оставшиеся годы и спокойно и радостно готовился к смерти.

Профессор Картов умер на Рождество 2003 года в возрасте 72 лет, о чём сосед дед Василий известил его племянника. Племянник Николай приехал на похороны вместе со своей женой Оксаной и с грустью наблюдал, как его любимого дядю, которого он, тем не менее, редко навещал ввиду удалённости деревни от Москвы, опускают в холодную яму на местном кладбище, чтобы затем навсегда сокрыть его бренные останки под слоем мёрзлой земли.

Какое-то время дом пустовал. Николай не продавал его, хотя его жена настойчиво ему советовала, как будто чувствовал, что этот старый дом ещё сможет послужить ему. Так оно и вышло, ибо скоро отношения с женой дали трещину и вскоре они развелись. Николай впал в депрессию и, по совету своего психоаналитика, переехал на какое-то время в эту глухую деревню. Тогда Николаю было 35 лет. Он работал программистом, а потому мог творить и дома в деревне, имея хороший ноутбук, внедорожник и доступ в интернет. Постепенно Николай оттаял, полюбил природу и уединение, даже стал сажать огород, следуя советам деда Василия, и совсем не желал возвращаться в свою московскую квартиру, которую он тем более отдал бывшей жене.

Отец Николая и его брата Марка погиб в Афгане, а мать умерла чуть позднее, а потому дядя, брат отца, заменил им обоих родителей. Когда они выросли и вступили в самостоятельную жизнь, а дядя вышел на пенсию, так как устал от преподавательской и научной суеты, он решил не обременять их собой и уехал в деревню, в свой родовой дом, который сохранился в хорошем состоянии, так как дядя присматривал за ним. Дядя оставил после себя объёмный дневник, а также научное исследование о луговых муравьях, которое Николай отослал в МГУ на кафедру биологической эволюции. Оно было тут же опубликовано и даже получило премию в области мирмекологии, и немало учёных-мирмекологов признали его самой значительной работой в этой области последних лет.

Дяде же это уже было неважно. Он завершил свой жизненный путь и сейчас удобрял почву и кормил червей и личинок. Однажды летом, придя на кладбище проведать дядю, Николай заметил на его могиле небольшой муравейник и подумал, что дядя, пожалуй, был бы рад, что и после смерти послужил муравьям.


Николай жил несуетно и тихо, так же, как и его дядя, ходил по грибы с дедом Василием, помогал на огороде Марфе Петровне, одинокой старой женщине, бывшей доярке, схоронившей давно мужа и двух сыновей, погибших в Чечне, но это уединение разрушилось, когда Марк, известный архитектор, чуть постарше Николая, решил приехать к нему погостить вместе с дочерью Никой, которую Николай не видел с десятилетнего возраста. Сейчас ей должно было быть уже лет двадцать, как думал Николай. Впрочем, он и с Марком давно не виделся. Они и в детстве не очень ладили, а во взрослом возрасте и подавно. Марк любил отца и тосковал по нему, а Николай не очень отца помнил. Помнил только, что отец любил выпить, играть в покер с такими же любившими выпить мужиками, а главным средством воспитания у него были ремень и кулак.

Позже, в тот вечер, когда он получил письмо, Николай сидел на террасе вместе с дедом Василием. Рядом на столике стояли бутылка водки и тарелка грибов. Николай рассказал деду Василию о странном письме и о своём брате, на что старик ответил в своей обычной манере.

- Ты, Никола, того, особо не думай. Раз брат хочет приехать, встречай, как родного. Между братьями часто нестроение бывает. Мой, покойник, тоже был себе на уме. Очень, помню, мы с ним поругались как-то и долго не разговаривали, но перед смертью захотел, окаянный, со мной повидаться, чтобы чистым к Господу уйти. Мириться-то – оно всегда хорошо. Митрич, твой дядя, упокой Господь его, любил вас обоих, хоть вы редко ездили к нему. Ну да понятно, живём как на другой планете. Если б работа тут была, может, и не разъехались наши молодые, да Горбач, гнида, всю страну развалил вместе с этим алкоголиком Борисом.

Дед Василий задумался. Его глаза заблестели. Возможно, он вспоминал и своего сына, погибшего в Чечне, как и многие тогда. Николай и сам бы мог там оказаться, если бы не учился в МГУ. Так уж получилось, что Чечня забрала всю крестьянскую мощь, работяг, которым бы страну восстанавливать. А те, которые выжили в этом аду, кто спился, кто в криминал пошёл. Мало кто устоял нравственно.
 
Интеллигенция виновата перед народом, что из-за отсрочек по учёбе, освобождений по здоровью, часто купленных, не попала на ту братоубийственную войну, - подумал Николай. – А интеллигенция постарше мало протестовала. Находились даже те, которые одобряли подобный кровавый кошмар, прикрываясь патриотизмом.

Николай выпил водки и закусил грибом. Он смотрел на звёзды и думал о жизни людской, которая проходит часто в нестроении и несправедливости. Человек одинок и даже близкие порой его не понимают. А конец у всех один – холмик в ограде, а иногда и без. Воистину, если бы люди почаще думали о смерти, о том, что не ради войны и убийств живёт человек и что животные, например, муравьи, лучше людей, так как не бросают в беде товарищей, жить было бы легче. Люди бы, облечённые властью, могущие помогать другим, употребляли её во благо, а не во зло. Если б люди знали цену человеческой жизни. Если б люди думали о ней…

- Ладно, посидели, и хватит, - сказал дед Василий. – Завтра рано вставать огород полоть.

Дед Василий попрощался с Николаем, выпил на дорожку и вышел с крыльца. Николай тоже пошёл спать, решив завтра с утра поработать над программой.


Сон не шёл к Николаю в ту ночь. Он думал о приезде брата, который должен состояться через два дня. Николай не мог понять, зачем брат решил приехать. Неужели ему тоже опостылела столичная жизнь? Он ведь даже на похороны дяди не явился. Написал, что в командировке, которую нельзя прервать. Николай не мог простить ему это. Порой его даже удивляло, насколько они с братом разные. Как будто совершенно чужие люди, несмотря на общую кровь. В детстве они часто ссорились, и Марк всегда одолевал Николая. Марк поэтому и любим был отцом, так как был сильным. Может, отец считал, что Марк станет военным. Но Марк увлёкся архитектурой. Скорее всего, отец не одобрил бы это, но к тому времени он уже как груз 200 прибыл из Афгана в страну.

С утра Николай дописал программу, отослал её своему боссу, а затем съездил в посёлок за продуктами к послезавтрашнему приезду Марка и его дочери. Николай не понимал, почему его жена Вера не приезжает с ними, хотя догадывался, что они, возможно, развелись. Если это так, то Николай вполне понимал её. Жить с Марком и правда тяжело. Вот только непонятно, почему она не забрала к себе Нику. Обычно дети остаются с матерью. У самого Николая не было детей, и он уже не очень на них надеялся, так как время шло, а подходящей женщины не находилось. Да Николай не особенно и искал. Ведь и у профессора Картова не было своих детей. Да и вообще в деревне детей не осталось почти ни у кого. Почти всех забрала Чечня, а кого и Афган. Лишь старики доживали тут свой век, никому не нужные, отдавшие стране всё, что у них было и даже больше, и не получившие от неё ничего взамен. Поэтому в деревне нельзя было услыхать елейные речи относительно наших властей, а если бы какой агитатор из «Единой России» вдруг захотел сюда приехать, то был бы с позором изгнан отсюда, как деды и отцы живущих здесь гнали когда-то такого же врага по этим землям.


Днём Николай узнал о смерти Марфы Петровны. Она жила одна и умерла тихо. Ушла к своим родным, как сказал дед Василий. Гроб с её телом доставили в церковь в посёлке, где местный священник отец Иоаким совершил отпевание. Отец Иоаким был монах строгой жизни, живший очень аскетично, поэтому в посёлке и близлежащих деревнях его уважали, как истинного молитвенника, в отличие от его брюхатого епископа, пару раз приезжавшего в посёлок и выговаривавшего отцу Иоакиму, что в его церкви нет благолепия.

- Вот теперь она вместе с детьми своими, - сказал дед Василий Николаю на похоронах. – Прожила долго, 80 лет. Дай Бог нам столько прожить.

Николаю стало грустно. Он вспомнил, сколько раз ел в её доме, отдыхая после работы на её огороде, вспомнил все её истории из своей долгой жизни, которые она умела рассказывать. Марфа Петровна схоронила всех родных, но не утратила интереса к жизни и людям.

На поминках собралась вся деревня. На поляне, перед домом Марфы Петровны, накрыли стол, за которым разместились немногочисленные жители этого забытого места. Старик Фёдор затянул грустную народную песню, а дед Василий аккомпанировал ему на баяне.

- Картошку посадила баба Марфа, да не выкопает теперь, - сказал старик Фёдор, покончив с песней. – Теперь она у Бога с сыночками своими, а мы тут дальше жить будем. Дай бог, увидим золотые горы, которые один старый алкаш нам обещал.
 
- А Медвежонок тоже на сказки горазд, - сказал дед Василий и налил водочки себе и Николаю. – Глазки свои поросячьи поставит с экрана, да давай сказки народу слагать. Все они хороши в своих дорогих костюмах. А пожили бы на наши пенсии, узнали бы, почём жизнь нынче.

- Точно-точно, - подхватил дядя Семён, бывший тракторист, а ныне беспробудный пьяница. – Все они хороши, собаки.

- Завтрева твой брат приезжает, да, Никола? – сказал дед Василий. – Ты уж его встреть, как полагается. Брат есть брат.

- Хорошо, - сказал Николай, - встречу.


Марк приехал на джипе рано утром. Николай вышел к брату и обнял его в знак приветствия. Следом из машины показалась Ника, высокая стройная девушка в облегающем платье. Ей едва исполнилось восемнадцать, она училась в МГУ на политолога и только и мечтала выскочить замуж за Артёма, своего парня, и уехать из родительского гнезда. Артём был из семьи тамошнего профессора, советника президента по экономическим вопросам. Марк не любил его, считал его геем, но Ника была от Артёма без ума. Она выросла в достатке и роскоши, а потому считала родителей лишь источником получения денег на свои нужды. Временами Марк брался за Нику вплотную, но её чаще всего спасала Вера, не одобрявшая методов Марка.
 
- Вырядилась, как на дискотеку, - недовольно сказал Марк, пока Ника вытаскивала свой чемодан из багажника.

Сквозь её платье просвечивало нижнее бельё, и Николай невольно согласился с братом. Такой наряд действительно был несколько фривольным.

- Ну, проходите в дом, - сказал Николай, стараясь быть радушным.

- А здесь есть Wi-Fi, в этой глуши? – спросила Ника, наконец, достав свой объёмный чемодан, в котором был её обширный гардероб, а также дорогой ноутбук, который подарил ей Марк на день рождения.

- Отдохни от своего дебила, - строго сказал Марк.

- Папа, он не дебил! – возразила Ника. – И у нас любовь.

- Ах ты дрянь неблагодарная! – рассвирепел Марк и собирался дать ей пощёчину, но Николай вовремя схватил руку брата.

Марк был скорый на расправу и считал физическое воздействие самым полезным. Ведь и отец нещадно порол Марка и Николая, а потому Марк поверил, что иного средства для убеждения нет. Вера не разделяла взгляды мужа, поскольку считала, что битьё лишь озлобляет детей и приучает ко лжи.

Ника расплакалась и убежала в дом, бросив чемодан.

- Ладно, всё в порядке, - успокоился Марк. – Просто это не дочь, а чертовка. Только и думает о своём петушке. Ему бы в Европу, там таких любят. А мне сейчас тяжело, Николай. После смерти Веры…

Марк не договорил, а Николай похолодел, услышав страшные слова. Это было неожиданно для него.

Позже, сидя на веранде, Марк рассказал Николаю, в чём было дело. Террористы взорвали метро, Вера погибла. Это было две недели назад. Николай бы знал о теракте, если бы имел телевизор или хотя бы привычку смотреть новости в интернете. Но Николая не интересовала внешняя жизнь, как и его дядю. Профессору больше нравилось отдыхать на природе, чем пялиться в ящик, как иные старики. Он и умер в саду, рядом со старым дубом, где Николай и Марк в детстве искали клад.

- Ника и на похороны матери не пошла, - сказал Марк. – Убежала к своему хахалю. Когда она вернулась, я её выпорол так, что она целый день сидеть не могла. Но ума у неё от этого не прибавилось. Что за дрянная девчонка выросла!

Николай вспомнил, каким милым ребёнком Ника была, и не мог поверить, что теперь она совсем другая. Даже жестокость Марка не оправдывала такого отношения к родителям. Тем более к матери, которая очень её любила. Пожалуй, даже чересчур.

- Я ведь любил Веру, ты же знаешь, - сказал Марк после паузы. – Только её одну. Других мне не надо. Я бы и сам хотел умереть вместе с ней. Надеюсь, она умерла мгновенно, что ей не пришлось мучиться. Они, эти ублюдки, взорвали метро с простыми людьми. Кишка у них тонка взорвать наше правительство, раз оно им так не нравится.

- Это всё отголосок Чеченской войны, - сказал Николай. – Эти мерзавцы начали её, а мы теперь страдаем. У нас в деревне там почти у всех погибли дети. У Марфы, покойницы, оба сына.

Марк заснул в кресле-качалке, и Николай не стал его будить. Он прошёл в комнату и увидел, как Ника воркует со своим парнем по скайпу. Он не думал, что она вырастет такой бессердечной, бездушной. Вроде, и воспитывалась в строгости. Марк по-другому не мог.

- Ты ведь совсем не любила мать, раз так себя ведёшь? – сказал Николай.
Ника нехотя прервала сеанс и сказала:
- А что я, грустить должна? Я жить хочу, а не страдать. Папа мой совсем сумасшедший. Ему лечиться надо. Я думала, ты, дядя Николай, лучше будешь. Что мы тут будем развлекаться, жизнью наслаждаться. Всё равно покойников не вернёшь.

Николай ничего не сказал, а просто вышел из комнаты. Он не понимал, почему Ника стала такой. Возможно, из-за того, что родители практически ни в чём ей не отказывали, хоть и строго спрашивали за многочисленные провинности. Николай даже отчасти согласился с методами Марка, хотя раньше их не одобрял. 

Ника же спокойно вернулась к сеансу, как только за дядей закрылась дверь. Она думала о том, что после следующей порки, которая, несомненно, будет, она зафиксирует следы у врача и подаст на отца в суд. Ника не сомневалась, что вырученных денег им с Артёмом вполне хватит на покупку квартиры. Она даже нашла в сети контакты адвоката, выигравшего аналогичное дело, и собиралась в ближайшее время к нему обратиться. Она не хотела жить с родителями Артёма, хоть они были не против, так как была слишком гордой для этого. Тем более Артём уже работал помощником депутата, а потому с деньгами у них не будет проблем.


Утром Марк и Николай, после лёгкого завтрака, оставив Нику дома, пошли на кладбище к дяде. Погода была хорошая, почти летняя. Дорога на кладбище проходила через поле, на котором в былые времена сеяли рожь. Теперь оно заросло густым бурьяном, так что в нём вполне  могли бы спрятаться и танки, и никто бы не увидел их ещё за пять километров, как в 1941, когда жители села достойно встретили немецких захватчиков.

По дороге им встретилась баба Тамара, которая везла своего старика Фёдора в корыте домой. Старик Фёдор был пьян и пел песни, а баба Тамара его материла, да и лупила иногда.

- Опять нализался, паскуда, - сказала она, проходя мимо братьев. – Только отвернусь, а он уже к Семёну за бутылкой.

Николай улыбнулся этой типичной деревенской картине, а Марк отвернулся. Он не привык к таким вещам.

- Я сожалею, что не смог тогда приехать, - сказал Марк по дороге. – Дядя был достойным человеком. Он нас вырастил, как своих.

Да, дядя был достойным. Николай лучше всех знал это. Он умел ценить жизнь как величайший дар. Он знал, какое это чудо, родиться и как не хочется умирать, даже старикам. Он видел, что все беды на земле оттого, что люди перестали видеть в жизни чудо, единственное и неповторяющееся. Люди поверили, что есть что-то важнее. И в этом главная трагедия нашего времени – неуважение к жизни.

- Я рад, что ты приехал, - сказал Николай. – Что мы сможем после стольких лет, наконец, поговорить и, возможно, понять друг друга. Но почему ты не написал мне о смерти Веры? Я бы приехал.

- Я писал, но, видно, письмо не дошло.

- Да. Тут почта и правда работает плохо.

- Но это, может, и к лучшему, - продолжил Марк. – У меня появился предлог приехать. В Москве всё напоминает о ней, о той трагедии. Нику, эту маленькую дрянь, хотел поначалу оставить, но она решила ехать со мной.

- Тебе не нужен никакой предлог. Ты мой брат. Ты можешь приезжать, когда захочешь. Это и твой дом.

Братья, наконец, остановились перед могилой дяди. Его нет на свете уже 7 лет, его холмик порос мелкой травой, а в земле нашло пристанище множество насекомых. Жизнь идёт своим чередом и лишь люди, словно муравьи, бегают по кругу, пока однажды не упадут без сил, так и не узнав, зачем и почему они бежали.

- Я поживу с тобой неделю, а потом уеду, - сказал Марк. – Я должен. Но я приеду снова. Как-нибудь.

Апрель нынче выдался жарким, - думал Николай. – Как будто и сама природа хочет оправиться поскорее от этой смерти, от всех бессмысленных смертей в нашей стране. Чечня, Афган – это те раны, которые ещё не затянулись, которые ещё дают о себе знать. И очень жаль, что мы не видим это.

- Надо покрасить ограду, - сказал Марк. – Завтра можно заняться. Думаю, это отвлечёт меня.

- Если так, то сделаем, - уверенно сказал Николай. – А сейчас пора возвращаться к обеду.

Был почти полдень, и солнце стояло в зените. Муравьи отправились на фураж, и братья немало могли видеть этих маленьких существ под своими ногами. Они совершали свои житейские дела и не думали о своём коротком веке. У них не было безумных властителей, развязывающих войны из-за пустяков. Они жили просто, и в этой простоте своей были ближе к богу, нежели так называемые божьи избранники – люди.

Деревня эта, где жил Николай и куда приехал спасаться Марк, находилась за 100 километров от Москвы, которая ещё не оправилась от кровавой трагедии. Но город оправится и довольно скоро, политики скажут свои лживые речи, а что останется отдельным людям? Лишь надежда на лучшую жизнь, которая, возможно, никогда не наступит.   

17 - 18. 05. 2015