Мечты

Наталье Вячеславовне Угловой, моему первому критику

Он проснулся в этот день рано, даже раньше, чем обычно, и некоторое время непонимающим взглядом смотрел на им же обманутый будильник, ещё мирно тикающий во сне. Вслушавшись в это тиканье, редкие шумы дальних машин, ровное дыхание жены, он, наконец, уверовал в собственное пробуждение и тихим движением руки освободил будильник от не нужной более работы. Тёплая, родная, рядом лежала его молодая жена, чьё лицо в полутьме раннего утра и неге сна приобретало наивное, детское, трогательное выражение. Прежде чем встать, он ещё раз любовно вдохнул мягкий запах её волос, провёл по ним рукой и оставил на её щеке нежный поцелуй – маленький утренний подарок, о котором она так и не догадается, когда проснётся.

Крепкий кофе оставил горький вкус во рту и механическую трезвость мыслей в голове. Закрывая входную дверь и роясь в кармане в кармане в поисках не желавшего вылезать из уютной темноты на свет божий ключа, он с улыбкой подумал о том, что сегодня его маленькой не придётся вскакивать вместе с ним под звон будильника и суетиться на кухне со смешным выражением заботы на заспанном лице младенца…

Невольный сообщник каждого его ухода – верный автомобиль – казалось, сразу уловил мысль хозяина и, почти бесшумно заведясь, тихо выехал на дорогу. Некоторое время автомобиль продолжал вести себя необычайно тихо, стараясь попасть в унисон с настроением водителя, и лишь затем стал радостно и громко гудеть, будучи не в силах противиться волнующему чувству всё быстрее бегущего под колёсами пути.

Предъявив пропуск бессменному угрюмому стражу у ворот, он припарковался, а затем прошёл на завод, на ходу раскланиваясь с коллегами. Надевая униформу и защиту, он усилием воли прогнал навязчивые размышления о том, что дома она, верно, уже проснулась и, с маской недовольства на лице и торжествующей улыбкой внутри глядя на своё отражение в зеркале, теперь умывается холодной водой. Нужно было работать, а работа требовала внимания и не терпела сентиментальных отвлечений. При входе в цех он ощутил много раз испытанное чувство душевного подъёма при виде воинства шумных машин, безусловно покорных человеческому разуму и воле, единственным полномочным проводником которых он в данный момент являлся.

Старший инженер, он был властелином этого блестящего мирка, где выполнялись последние важнейшие операции, венчающие процесс производства. Всю ювелирную работу выполняли машины – он же, как мудрый правитель, должен был лишь тщательно и внимательно следить за их самочувствием и плодами их труда. Он без лишней скромности мог сказать, что внутренний мир этих махин открывался перед ним как на ладони, и даже самые неуловимые оттенки их самочувствия не утаивались от его взгляда. И если кто-нибудь спросил бы его, любит ли он свою, казалось бы, муторную, утомляющую, отнимающую от почти каждого дня его жизни по восемь часов работу, он без колебаний дал бы утвердительный ответ. Он помнил то чувство гордости, которое охватывало его при виде готовой партии изделий, прошедших долгий путь от безжизненного куска руды до того утонченного произведения искусства, которое ежесекундно представало его взору. Он мог восстановить в деталях удивительную цепочку метаморфоз, сравнимую разве что с эволюцией форм жизни от простейших к человеку разумному, которую проходило каждое без исключения изделие, прежде чем улечься вместе со своими собратьями в добротные зелёные ящики и отправиться в долгое путешествие. Он знал, что от его работы может зависеть чья-то жизнь. И поэтому он работал безукоризненно.

Вечером он едва удержался от соблазна заехать в город, чтобы купить жене какую-нибудь приятную безделушку. Радость от такого подарка была бы омрачена волнениями по поводу его задержки и сожалениями о потраченном времени, проведённом не с ней. Он намеренно шумно въехал в услужливо распахнувшиеся перед ним ворота и, взбежав по ступеням крыльца, обнаружил и дверь уже ждущей его и открытой. Как он и полагал, она ждала его в прихожей, наверняка нервно отсчитывая про себя последние секунды перед их встречей. «Милый…» - сказала она и улыбнулась, и эта улыбка заменила собой весь долгий рассказ обо всём, о чём хотели поведать друг другу две будто на век расстававшиеся души.

За ужином он рассказывал о каких-то незначительных происшествиях на работе, она говорила о сделанном за день и навещённых ею старых друзьях, но и её лёгкий смех, и особые интонации в его тоне выдавали осознаваемую обоими игру в декорации из слов, возводимых с единственной целью оттенить не выразимый никакими словами рассказ о торжествующем чувстве единения друг с другом, нарушить которое были уже не в силах никто и ничто на свете.

«Милый,» - с радостным волнением шептала она ему в постели – «а ведь завтра будет наш, только наш день!» Он соглашался и с улыбкой гладил большим пальцем мягкий пух над  доверчиво и широко распахнутыми голубыми глазами. Ощущая под своей рукой ровное и родное биение её сердца, он думал о том, что возможно совсем скоро тишина их большого дома скроется за младенческим лепетанием, звоном погремушек, а потом и робким топотом крохотных ножек и первобытно-удивленными восклицаниями маленького человека, знакомящегося с большим миром. Он с удивлением смотрел на её кажущееся таким слабым тело, веря и не веря в то, что она однажды способна будет вырастить в себе зерно новой прекрасной жизни. Прекрасной ли? Конечно, без сомнения прекрасной, ведь он сделает всё, чтобы в их доме всегда было всё, что могут пожелать его дети, всё на свете, чтобы он был достоин этого чуда, ниспосылаемого одним Богом…

Райское блаженство, упоение жизнью и любовью, вдруг представившееся его глазам, захватило его дух и вознесло его над земной суетой в страстной молитве. «Господи! Прости мне мои грехи, прости, что редко хожу в церковь, Господи, Боже всемогущий, дай счастья моей семье и всем людям на земле!» Взволнованный, он крепко сжал руку спящей жены, сквозь сон ответившей пожатием на пожатие, словно утверждая и одобряя всё, мысленно созданное им…

***

Он очнулся от на миг охватившей его дрёмы, когда колонна стала медленно и упорно взбираться по горной дороге. Эта угрюмая целеустремленность всегда заставляла его мысленно уподобить колонну зеленой гусенице, виданной им однажды в отцовском саду. Эта гусеница с тупой настойчивостью продолжала ползти по листу, даже, наверное, не сознавая, что лист уже сорван и участь её предрешена. Он хорошо помнил то первобытное наслаждение, с каким он в детстве собственноручно раздавил гаденькое извивавшееся тельце. Поэтому теперь, когда все вокруг, казалось, вновь обратились в жестоких детей, ему было страшно осознавать себя одним из члеников неповоротливой гусеницы, назойливо пытающейся проточить себе путь сквозь горы.

Сколько раз в припадках самодовольного самоистязания, он представлял себе: Акт IV, сцена «Засада в горах», его роль – Солдат №401. При атаке на колонну Солдат №401 выпрыгивает из грузовика, берёт кого-то на прицел и, прежде чем успевает спустить курок, растягивается с простреленной головой у края дороги. Занавес. Аплодисменты.

Он продумывал лишь детали сценария, сюжет же позаимствовал у жены, столько раз озвучивавшей его во время их бесчисленных скандалов. Словно умышленно вгоняя невидимый нож поглубже в сердце, он начал раз за разом воссоздавать в своей голове её образ. Чёрные до блеска волосы, белоснежные зубы, которыми он украдкой любовался, когда она при смехе чуть отклоняла назад голову, насмешливый изгиб бровей… И зелёные глаза, по оттенку которых всегда можно было безошибочно распознать творящееся в её душе. Их он любил больше всего, но последнее время он не мог представить их себе без укоризны во взоре. Он дал себе зарок, что как только они доберутся до места назначения, он непременно пошлёт ей, вечно ждущей, письмо, а потом… ах, что будет потом!

С лихорадочной поспешностью он принялся успокаивать растревоженное сердце. Его друг обещал подыскать ему место в частном охранном предприятии. Можно будет перейти туда, наплевав на денежную разницу, и, наконец, осесть и устроить свою жизнь. Она ещё не знает, но вчера он уже решил, честное слово, твёрдо решил, убрав подальше всю метафизику, завести детей, много-много детей! И даже наверняка зная, что друг места не подыщет, а одну её с ребёнком он не оставит, он продолжал давать себе фантастические и несбыточные обещания, чтобы взгляд зелёных глаз стал хоть чуточку теплее…

Вдруг на дороге раздались выстрелы. Сердце его покрылось ледяной коркой страха, тогда как лицо приобрела жёсткое, волевое выражение. Колонна проходила поворот над изгибистой горной речкой. С противоположного берега была открыта стрельба. С механической точностью и размеренностью он выпрыгнул из кузов вслед за товарищами и укрылся от выстрелов за телом грузовика. Колонна огрызалась пулями, как загнанное в угол животное. С суетливым беспокойством он подумал, что если эти твари сумели спрятаться в горах и на стороне колонны, то сейчас вся солдатская масса окажется у них на прицеле и достаточно будет пары метко брошенных гранат для того, чтобы превратить толпу волнующихся и надеющихся на свою удачу людей в кучу бессмысленных трупов. Растревоженный этой мыслью, он отвернулся от врага на противоположном берегу реки и посмотрел наверх.

С запредельным, паническим ужасом, он увидел тени людей на скале над ними. Тени двигались медленно, они боялись быть замеченными, но в слаженности и мягкости их движений высказывалась тайная надежда на свою удачу, на то, что никто из стада внизу не заметит, не разоблачит их до того самого, решающего момента.
«Здесь! Они здесь, наверху!» - крикнул он, что было сил, держа в памяти ужасную картинку, промелькнувшую перед его глазами пару мгновений назад. Тени задвигались быстрее, но и колонна ощетинилась и изготовилась дружным натиском раздавить коварного врага.

Он потянулся за гранатой, когда внезапной вспышкой перед его глазами высветлился её встревоженный образ. Черноволосая, смешливая девчонка, та, которую он когда-то давно водил гулять по тихому парку, простирала к нему руки и улыбалась до последней чёрточки знакомыми губами. Блеск её зелёных глаз обещал ему блаженство жарких объятий и радость прощения. Что-то более глубокое, нежели сознание, вдруг схватило его сердце и заставило его таять во всеобъемлющем чувстве любви к неё, милой и далёкой, в то время как разум, цинично отмахиваясь от любимого образа, ругался сквозь стиснутые зубы: «Чёрт, мерещится же всякая дрянь, когда тут…»
Мозг не успел закончить фразы. Он… даже уже не он, а его тело – тело красивого молодого мужчины с жёстким взглядом – уткнулось лицом в жёлтую пыль на краю дороги. Его сердце насквозь прошила пуля. Пуля из зелёного ящика.