В дороге

Все, как обычно. Бегут часы, столбы, верстовые отметки. Холмы соревнуются с равнинами, поля — с лесами. Сел за баранку — и понеслось, пошло к горизонту.
Зажигание, стартер. Дружелюбное урчание ожившего дизеля.
—С Богом!
День, впрочем, уже иссякал. Над шоссе глумился вечер. Еще не успела догореть прикуренная в сумерках сигарета, а вот уже и мрак впереди, ни зги. Мир, полный жизни и красок, обратился в черный прямоугольник лобового стекла, почти такой же загадочный, как у Казимира Малевича. И там — ничего. Тоже — ничего такого особенного. Просто ночь. Темно-серое полотно асфальта в свете фар. Под эту унылую дудку липнет дрема. Какое-то время ее еще гонит табак. Но тело все равно не обманешь. Оно просит приюта. Только где его взять в этой непроглядной степи?
Вдруг — огни, вереница огней. И справа, и слева. Торговые развалы, кафе, АЗС.
Маленький придорожный Лас-Вегас.
Стоп. Стоп, машина. Пора закругляться!
Давно уж за полночь, а всюду народ. Заезжие дальнобойщики, местная индустрия услуг. Минуту назад кому ты был нужен? И вдруг — все. Ты — пуп мира! Вокруг тебя сразу вырастает целая армия филантропов.
—Горячие пирожки! Домашние, с мясом...
Пока ты раздумываешь, под носом уже поблескивает какая-то видеокассета, обернутая в красочную упаковку с голыми девочками.
—Блондинки! Такие блондинки! А-а…
Щуплый, сгорбленный, глаза горят, как у сексуального маньяка — того и гляди расплавят линзы его очков. Взывая ко мне, он всхлипывает так сладострастно, будто сам только что выбрался из постели одной из своих протеже.
— Возьми, а? Возьми! Не девочки — сказка!
И сбрасывает с цены червонец за червонцем. Может быть, я бы, расслабившись, и клюнул, однако его уже оттеснил другой, покрепче. Тоже порнуха, но попроще. Под мышкой у парня толстая пачка старых эротических газет и журналов. Он скуп на слова, только мычит, но губы, и пальцы выписывают передо мной такие кренделя, что я на мгновенье тоже немею. Потом лишь, очнувшись от изумления, отмахиваюсь:
—Now, now!
В этих непривычных для его острого глаза словах он, видимо, чувствует некоторое пренебрежение к своей ущербленной природе. Немой коробейник хмурится, шлет меня куда-то. По губам и возмущенной мимике догадываюсь — куда.
А тут уже следующий персонаж:
—Дядь, дя-иька, дядь!
Цыганка, лет, наверное, восьми. Грязная, ободранная, босая.
—Рубль дай!
Мне она — ровно по пояс, но просит уверенно, даже нагло. По-взрослому.
—Нет у меня рубля!
В чернявых глазенках — ни капли смятения.
—А сколько есть?
Грублю, чтоб отстала:
—Нисколько!
Но ту не смущает мой тон:
—А в кармане?
—В каком кармане?
—Вот в этом.
Чумазая рученка тянется к нагрудному карману моей чистой голубой рубахи. Из него действительно выглядывает уголок одной из купюр.
—Не рубль это!
—А сколько?
—Тебе-то что?
—Ну, сколько? Десять? Дай десять рублей, дя-инька! Дай?
—Это сотня.
—Ну, сто рублей дай! — требует почти.
—Зачем тебе столько, такой маленькой?
—Нам с мамой. Ну, да-инька, дай! Мама обрадуется.
Дал рубль. Ушла, отблагодарив презрительным взглядом.
Вслед за ней:
—Э, брат!
Еще одна рожа! С какой-то дремучей горы. В руке — дорогой мобильник. Он вертит им перед моим носом, словно пачку стодолларовых банкнот. Играет в респект.
—Брат, помоги? У моей тачки что-то с проводкой.
Что-то там у него якобы перегорело или просто не изолированы провода.
—Идем, брат, подскажешь. Мамой клянусь, в долгу не останусь!
«Мама» — это у них в крови. Поласкают они их, горемык, во всяком дерьме, как последних, зачуханных шлюх. Услышали бы эти мамы клятвы некоторых из своих сыновей, язык бы им залили кипятком!
Я понимаю, что он норовит отвлечь меня от машины. Отстраняю его руку, слушаю, постоянно оглядываясь.
—Э, брат, нехорошо! — хмурится тот, досадуя, что я начеку. — Когда мужчины разговаривают, не принято отворачиваться.
Наивные глаза, бесхитростные, как у ребенка. Действительно, чего это я? Зачем думать плохо обо всех! Может, человек, в самом деле, нуждается в помощи. Уж больно убедительно просит. Впрочем, подобные мысли не засоряют мне голову. Я убежден, что, пока мы тут травим лясы, его напарник крадется к дверце с другой стороны кабины. Наивный! Откуда ему знать, что пассажирская дверца открывается только изнутри. Предусмотрительность — страж дальнобойщика!
Ну, кажется, отметились все. Отбой! Давно уже спит дорога. Лишь редкие лунатики-энтузиасты нет-нет да проскочат мимо, чтобы тут же затеряться в ночи.
Вокруг, вдоль обочин, и в том и в другом направлении, остывает уставшая техника. Весь мировой автопром: и «вольво», и «маны», и «Мерседесы», шикарные, громадные, как динозавры. Еще больше — наших, особенно «мазов» с «КамАЗами». Те выглядят, конечно, скромней, но даже на их фоне мой грузовик — просто гадкий утенок. Невзрачный, маленький, Так, тьфу. Ни скорости, ни комфорта. Скворечник на колесах. К тому же, потрепан не одним лихолетием. И даже название: ну, что это за название — «Тата»? Не фирма, а какой-то гопак на капоте!
Но это я так, к слову. «Тата» — судьба!
В теплом воздухе — ароматы шашлыка и солярки. Музыка, смех. Еще продолжается праздник жизни. Как здесь заснуть?
Соленый огурец, водка, стакан. А еще колбаса, килька… Все это разложено на пассажирском сиденье. Походный вариант шведского стола. Но в начале, после первой, — ломоть хлеба. Черного, ароматного. Я у распахнутой дверцы, на асфальте. Вжимаю его в ноздри, как эфирную маску. Под водку и гробовую усталость все кажется необычайно шикарным.
Теплая ночь искрится созвездиями. Пересвистываются с подружками озабоченные сверчки. Тянет к поэзии, приключениям. И как по мановению волшебной палочки вдруг:
—Юноша, не хотите с девушкой отдохнуть?
Она мила, но меня в тридцать пять назвать «юношей» — это смело. Смотрю на нее с любопытством. Что дальше? Я никогда еще не связывался с проститутками.
—Почем это все? — робко спрашиваю, оценивая взглядом фактуру.
А там все в порядке. Разве что ножки слегка полноваты.
—У нас прейскурант!
—Так много услуг?
—В пределах разумного.
—То есть?
—Секс, французская любовь.
—Миньет?
Она поморщилась. Мой лексикон ее покоробил.
—А цены?
—Смотря, что ты хочешь. Традиционный секс — пятьдесят долларов, лямур а ля Франс — в два раза меньше. Оплата почасовая.
Почувствовав мою заинтересованность, девушка отбросила излишнюю щепетильность и перешла на «ты». Ее деловитость в интимных вопросах меня позабавила. В тон ей, куражась, спросил:
—А если нетрадиционный секс. Это как?
Думал, смутится. Ничуть!
—Сто долларов, — ответила, чуть помолчав. — Но в машине я этим заниматься не стану.
—Гигиена?
—Что-то вроде того.
—А если с презервативом?
Она посмотрела на меня, как на малолетнего недоумка:
—Без презерватива мы вообще не работаем!
Вообще, разговор меня веселил. Барьеры приличий, ужимки, обычно сопровождающие прелюдию интима, — все это не засоряло нашу беседу.
—На чем остановимся? — спросила, наконец, она строго.
—Как ваше имя, мадемуазель?
—Элеонора.
—То есть — Эля?
—Можно так. Или Нора. Так зовут меня друзья.
—Надеюсь к ним примкнуть. Ну, а я Александр.
—Звучит. Ну, так что?
—Думаю.
—Что-то не сходится?
—Мысль одна стукнула в голову.
—Я уже краснею.
—Эля, я приличный человек!
—Господи, неужели ты хочешь на мне жениться?
—Не будем ставить телегу впереди лошади. Я предлагаю тебе просто предсвадебное путешествие!
—К морю?
—Практически.
—То есть вода рядом все-таки будет?
—Ты задаешь слишком много вопросов.
—А можно — еще один?
—Коротко.
—Зачем все откладывать?
—Хочешь сейчас?
—Время — деньги!
—Я очень устал, выпил. Тебе не понравлюсь.
—Ты слишком мнительный, Саша. Я способная.
Как не отметить тут преимущества свободной любви? Здесь все, по крайней мере, честней, чем в ином законном браке. И короче. Без долгих и мучительных предисловий, переживаний и слез. Выбор огромен. Бери, кого хочешь, хоть королеву красоты. Предел даже самому изысканному желанию устанавливает только сумма. Любая крепость сдается без боя на милость монеты. Распахивает перед тобой во всей наготе свои сокровенные рельефы и совершенно убойно, как Гратиска в картине Феллини, журчит:
—Угощайтесь!
Ну, разве не прелесть?
И правда. Все получилось  вовсе не плохо. Для знакомства — по рюмочке (не без этого), затем — еще по одной. Потом, отдышавшись, оделись, выпили еще, и я захмелел окончательно.
Растроганный ее сексапильностью, а может быть просто предощущением скуки, ожидавшей меня в пути, я напомнил:
—Так едем?
—А что я буду иметь? — спросила, чуть помолчав.
Я усмехнулся:
—Все у тебя — на деньги. А может, это любовь?
—Предлагаешь — бесплатно?
—Корысть развращает.
—По крайней мере, в ней есть хоть какой-то смысл.
—А в любви?
—Не будем о грустном.
—Уже обожглась?
—Ты отклоняешься от темы.
—А тема у нас?
—Коммерция. Слыхал ведь, наверное: сначала деньги, а потом стулья!
—У нас два-три дня. Учти: я оптовый покупатель.
—Скинем немного.
—В пределах разумного?
—У тебя хорошая память.
—Договорились.
—Во сколько оплытие?
—Думаю, в шесть. Может, чуть позже.
—Так рано?
—Я жаворонок.
Она разочарованно вздохнула:
—А я сова. Выходит, мы разные. А ты говоришь, любовь…
Цок-цок, и ее каблучки затихли в ночи.
Пригубив последнюю, забрался на спальник и забыл обо всем почти сразу.
Чудеса часто падают, как снег на голову, внезапно, но очень просто. Что-то из них вдохновляет, что-то всего лишь обескураживает и вызывает скуку. Хорошо это или плохо, Бог весть. Всему судья время. Правда,об этом я думал уже засыпая.