Новый мир

Где-то капала вода. В квартире было холодно, хотя на улице стоял очень теплый, даже немного жаркий, май. В этой квартире холодно было всегда.

Марк был уже не жилец. Ему было 23 года, он искренне, отчаянно желал жить дальше. Но в новом мире не было места бумажным дневникам, плохим мыслям и книгам о добре и зле. Зла не было, было только добро — всепоглощающее, яркое, как неоновые лампы. Добро.

Он провел пять лет в тюрьме, где его пытались сделать счастливым. Сейчас Марк вспомнил, где он читал про это добро — Хаксли, «О дивный новый мир». О, этот дивный новый мир… Марку дали год на собственное исправление. Все равно узнают раньше — исправился он или нет.
Рядом с ним, на обшарпанном подоконнике лежал дневник — с обгоревшими страницами, с оплавившейся кожаной обложкой. В голове молодого человека блеснула безнадежная, крамольная мысль: «Я все равно не жилец. Я не изменюсь даже после сотни «уколов счастья».  Они действуют прямо противоположно». И он раскрыл дневник. Серые глаза, белки которых были перерезаны ниточкой лопнувших сосудиков, побежали по строчкам:

«1.01.2076. Я, Милана, Уилл и Винс пришли к выводу, что новое правительство ничуть не лучше старого. Видели вчера, как наши бывшие друзья забили камнями старичка с газетой. Мы пытались их остановить. Старичку было около 90 лет. Его лицо до сих пор стоит у меня перед глазами.
Новое правительство, Бонны, издало указ, запрещающий прогулки в 19.00. Наш любимый парк перекрыли скамейкой и выставили рядом с входом двух полицейских со стафф-терьерами. Кафе закрываются в 17.35.
Иду спать, больше все равно делать нечего».

«8.01.2076. Милана очень мягкая и нежная. Но я чувствую, что она ломается под лозунгами. Вчера военные разрушили здание музея. Я украл бивень мамонта. Тяжеленный! Пришлось бросить на полпути и отколоть самый кончик бивня. Спрятал в трусы, а дома долго его разглядывал. Не верится уже, что был такой ледниковый период.
Лозунги отвратны — они западают в сердце, они звучат отовсюду! Машины, выкрикивающие их, ездят круглыми сутками и не дают спать. Вчера у маленького ребенка разорвало перепонку в ушах от рупора дикторши с телевидения. Мать кричала, что они все заплатят, но ее молча увели — содрогающуюся в рыданиях, с искаженным ими лицом. У нее тоже серые глаза…»

«29.01.2076. Милана у них, а Уилла убили. Винс предлагает сдаться, пока не поздно. Я сказал ему, что, если он так хочет, пусть идет. И он пошел. Пошел к ним, чтобы отправиться в санаторий «Лучик». Знаю я эти лучики. Я читал про Бухенвальд и про Освенцим… Там — то же самое.
Отобрали Брэдбери на улице и избили дубинками. Все лицо в синяках, не смогу выйти за талонами. Это новые бичеватели — девушки. Они носят черные комбинезоны, какие носили рабочие.  А еще у них тяжелые ботинки. На поясе — дубинки, наручники и газовые пистолеты с глушителями. Видимо, правительство провело оптимизацию среди своих служащих…»

«8.05.2081. Вернулся из тюрьмы. Страшно было. Все тело болит, шов от аппендицита зарос — воспалился от той «пищи», которую гордо именуют деликатесом. По стране много тюрем, меня ссылали куда-то на море — я часто слышал крики чаек, которые, однако, не могли заглушить брани надсмотрщиков  и заключенных. Здесь друг друга все именуют «зэки». Говорят, этот жаргон из России. Очень интересное слово!»

Было еще много записей, но Марк их пролистывал. Много, очень много записей. Все короткие, но емкие — с такими мыслями жить нельзя, повешение на площади гарантировано. Или даже быстрый выстрел снайпера, снайпера, который не пользуется пафосным, киношным лазерным прицелом.

Осталось всего лишь две страницы — пустых, не заполненных, без даты. Страницы, которые ждут, чтобы на них выплеснули свои мысли.  Марк огляделся и увидел на полу стержень от ручки. Пришлось парню слезть с подоконника и взять его. Тонкий, неудобный — стержень постоянно выскальзывал из пальцев. Но Марк обмотал его старой ветошью. Писать стало гораздо удобнее — это перо идеально подходило для последней исповеди.

«9.05.2082. Прошел так называемый год исправления. Я пытался вторить лозунгам и ходить на митинги. Я пытался не плевать в пропагандирующие плакаты при их расклейке. Не получилось. Вчера я открыл книгу. Она называлась «Янтарная речка». И я не смог остановиться — японские сказания захватили меня. В этот момент я осознал, что не хочу жить в этом мире. Язык, суть, мысли — я не хочу принимать всего этого. Я буду ждать повешения или пули в лоб. Только бы поскорее!
P.S. «Сюда никто не войдет». Рок-группа. Цитата»


Все. Он сделал все, что хотел. Но встречать свой конец в этой зачуханной, грязной квартире Марк не желал. Он пойдет на улицу, да! Пусть его смерть видят все — людям нужен повод для сплетен. Дневник и кусочек бивня он положил в карман брюк, зная, что тот оттопырен из-за дневника. Но они его не получат; он не позволит им отправить бивень и дневник в топку.
В своих мыслях Марк дошел до причала. Вокруг смеялись дети, родители были похожи на роботов-андроидов, улыбались, но улыбки были картонными, радости в их лицах не было ни на йоту.

— Марк Шенгер! Лицом к парапету, руки за спину! — парень повернулся и увидел бескрайние горы с белым снегом на вершинах. «Ни разу не бывал в горах, — подумалось ему. — И уже не побываю».

— Встать на парапет, руки по швам! — Марк не сомневался, что позади него толпа, что двое полицейских нехотя пытаются толпу разогнать, а еще один дышит дулом чешского пистолета ему в затылок.

Выстрел очень громкий, оглушающий. Взревывает толпа, а Марк Шенгер камнем уходит на дно. Дневник падает рядом с ним, но его тут же уносит бурным течением реки.