Цветок полевой

                Фифик – коренастый мохнатый и лопоухий пёс зонарносерой масти – метис спаниеля, сидел недалеко от заржавленного помойного бака, вздрагивая под порывами ледяного ветра, дрожа от сырости и голода. Всего неделю назад у него была хозяйка и убежище – убогая квартира на первом этаже обшарпанной «хрущёвки». Всего семь дней назад он спал в старой корзинке, устланной мягкими тряпками в тепле, где никто не тревожил и не задирал его. Быть может, Фифик не всегда был сыт, потому, что его хозяйка жила на минимальную грошовую пенсию, но зато его не обделяли лаской, а для собаки это не менее важно, чем для человека. Анна Эммануиловна – хозяйка пёсика, года за три до описываемых событий подобрала симпатичного мохнатого щенка, чтобы скрасить одинокую старость. Нам не известно, как сложились судьбы братьев и сестёр Фифика, но ему на заре жизни, можно сказать, повезло: попал в добрые руки. Преданной тенью он выскальзывал из квартиры за хозяйкой, сопровождая её в короткие походы по одним и тем же маршрутам: в магазин, в аптеку, в ближайший парк. Пока старушка делала свои немудрящие покупки, серая низкорослая собачка с большими светло-карими выразительными глазами тихонько сидела перед дверью магазина в ожидании, не позволяя себе отлучиться куда-нибудь и  в то же время, не стремясь привлечь повышенное внимание к своей персоне лаем, воем или каким-нибудь другим знаком нетерпения. Выходила хозяйка, давала Фифику лакомый кусочек и он, совершенно счастливый, бежал за ней домой без всякого поводка, преданно заглядывая в глаза и повиливая хвостиком.
              В последние месяцы Анна Эммануиловна хворала и не могла выходить. Её почти никто не навещал. Только пожилая соседка тётя Настя иногда заглядывала на минутку, оставляя на столе то буханку хлеба, то пакетик макарон. Больше ничем помочь больной она не могла, так как сама жила на пенсию с алкоголиком-сыном, пропивавшим домашние вещи и дерзающим поднимать на мать руку. Через этого вечно пьяного Фёдора Фифик узнал, что лучше держаться подальше от людей, пахнущих спиртным. Раза два он давал пинка собаке просто так, из садистских побуждений. Утром Анна Эммануиловна с трудом сползала с кровати и выпускала Фифика на улицу. «Поди поищи чего-нибудь покушать сам, малыш» - шептала она. И пёс стал захаживать на ближние помойки. Когда-то хозяйка была категорически против таких походов, а когда пёс пытался подобрать что-то с земли, резко кричала:»Нельзя!» А вот теперь сама посылает его на промысел. О человеке, окажись он в положении Фифика, люди сказали бы: »Опустился», но Фифик всего лишь собака и «опустившимся» себя он не ощущал. В его жизни возникли трудности другого рода. Прежде всего: на помойках паслись конкуренты. Как ни странно, среди них были и породистые псы, гуляющие без хозяина и порой в два-три раза большего размера, чем наш герой. Их приходилось опасаться, так как эти собаки без всяких церемоний набрасывались на новичка и порою сильно его кусали, но вскоре Фифик научился давать отпор. Если противник намного превосходил его ростом и силой, он старался незаметно ретироваться, если же конкурент не казался чересчур опасным, Фифик не убегал, а расставлял толстые короткие лапки и ощеривал пасть. Как правило, после такой демонстрации его оставляли в покое. Другая трудность заключалась в том, что до помоечных деликатесов порою было трудно добраться. Слишком высоки железные мусорные контейнеры. Фифик знал одну чёрную дворнягу, очень тощую, но высоконогую, которая умела забираться в любой контейнер. Эта псина делала короткий мощный разбег и запрыгивала прямо в железный ящик, где беспрепятственно лакомилась содержимым. Нашему герою с его низеньким ростом такой номер был не по плечу, зато он научился опрокидывать более лёгкие и мелкие баки, становясь на задние лапы, а передними упираясь в железные края. Однажды чёрную дворнягу в контейнере застал бомж – двуногий завсегдатай этой же помойки и без жалости расправился с конкурентом: размозжил собаке голову железным прутом. Та слишком увлеклась пиршеством и не успела вовремя выскочить из ящика. После этого Фифик всегда был начеку и  в отношениях с людьми проявлял похвальную осторожность. Посетив все интересные (в смысле пропитания) точки, часов в 5 вечера Фифик возвращался домой. Он терпеливо дожидался, пока кто-нибудь откроет подъезд, шмыгал следом и пару раз взбрехивал пред своей квартирой. Хозяйка медленно сползала с кровати   и открывала ему. Однажды дверь не открылась. Напрасно он лаял снова и снова. За дверью повисла зловещая тишина, и запах хозяйки доносился совсем слабо. Откуда псу было знать, что во время его отсутствия Анна Эммануиловна скончалась. К счастью, этот прискорбный факт тут же обнаружился случайно зашедшей тётей Настей, которая подняла тревогу и вызвала соответствующие службы. В результате покойницу увезли в морг, а квартиру опечатали. О собаке, разумеется, никто и не вспомнил, а когда Фифик, уж в который раз, снова подал голос, из двери напротив выскочил мучимый похмельем Фёдор, бывший в этот день особенно не в духе, так как, во-первых, до судорог хотел выпить, во-вторых, утром около магазина его избили два бритоголовых юнца, одного из которых он нечаянно задел плечом. Два симметричных фингала окаймляли его маленькие злые глазки, придавая и без того мало симпатичной физиономии совершенно отталкивающий вид. Фёдор наливался злобой, не имея объекта, на который её излить, так что Фифик подвернулся очень кстати. Пёс был слишком встревожен непривычным отсутствием хозяйки и потому не проявил должной осторожности – оставил появление соседа без внимания. И тут же поплатился за это, получив сильный удар ногой в бок. Если б нога оказалась обутой в ботинок, а не в мягкий домашний тапок, пёс получил бы перелом рёбер. Второй удар настиг убегающего Фифика на пути к подъездной двери. На его счастье в этот драматический момент дверь распахнулась, пропуская кого-то из жильцов со двора в дом, и с громким визгом собака выскочила на улицу. Только на третий день пёс рискнул вернуться в родной подъезд, но вместо привычной старой деревянной облупившейся двери вход в квартиру перекрывала железная бронированная, поставленная новым хозяином жилплощади Асланом Махмудовичем Дидиковым. Жековское начальство было прекрасно осведомлено о бедственном состоянии Анны Эммануиловны и подготовилось к её кончине с похвальной предусмотрительностью. Не успела старая женщина покинуть холодильную камеру местного морга, как её квартира стала предметом оживлённого торга между председателем и бухгалтером ЖЭК(а) с одной стороны и богатым кавказцем – с другой. К обоюдному удовольствию сделка молниеносно завершилась, так как все необходимые документы были приготовлены заранее. Алчная троица прекрасно знала, что никто и ничто не помешает сделке, поскольку Анна Эммануиловна Ливотова никогда не была замужем, не имела детей и вообще никаких близких родственников. Об этой хитрой комбинации Фифик разумеется не догадывался, более того, сам факт смерти хозяйки остался ему неизвестным, для него она просто внезапно исчезла, хотя он знал, что такое смерть. Пёс почувствовал незнакомый запах у порога, но всё равно сделал, то же, что и всегда: залаял. Сомнительно, что Аслан Махмудович имел сколько-нибудь серьёзное понятие об исламе. Вряд ли он знал разницу между шиитами и суннитами. Возможно, он никогда и не слыхивал о них, но по крайней мере один из постулатов ислама Аслану Махмудовичу был известен: собака животное нечистое. Поэтому, когда мастерски приготовленный плов, истекающий потрясающе острым пикантным соком запечённой баранины, и расточавший аромат чеснока, моркови и чернослива, разложенный на громадном фарфоровом блюде, уже дымился на столе, и оставалось только донести ложку, наполненную этим шедевром кулинарии ко рту, а рот Аслана Махмудовича наводнился обильной слюной, громкий лай за дверью моментально вывел новосёла из себя. Он стремительно кинулся к двери, лязгнул дорогим импортным замком и… сделал то же, что три дня назад сосед Фёдор. Опять Фифик удалился с визгом и больше в этот дом не возвращался.
                2

                Хотя последние месяцы жизни нашего героя как бы приготовляли его к будущим испытаниям, пёс был обескуражен и растерян. Он понял лишь, что ласковой и доброй хозяйки в квартире больше нет, но где она в таком случае? Он вновь и вновь бродил по привычным маршрутам в надежде встретить Анну Эммануиловну, но никто ему не объяснил и не мог объяснить, что она исчезла навсегда. В конце концов, пёс смирился с этим, но отсутствие хозяйки повергло его в состояние близкое к отчаянию, насколько это понятие применимо к собаке.
                И вот октябрьский ледяной дождик поливал неприкаянного пса, познавшего одиночество и разлуку. «Эй! Собака!» - раздался хриплый, но довольно молодой голос метрах в пяти от него. Рядом с мусорным контейнером стоял, покачиваясь, краснорожий бомж, одетый в невыразимо грязные джинсы и зелёную вонючую куртку. От него шёл смрад немытого тела, блевотины, алкоголя и табака. Фифик приподнялся, намереваясь дать дёру. Из всего вонючего букета его встревожил лишь алкоголь, неразрывно связанный в его воспоминаниях с побоями, но голос незнакомца не был враждебным, а когда бомж дрожащей рукой стал шарить в карманах, пёс против воли замер, с жадным вниманием наблюдая за движениями человека. Поиски увенчались успехом, и бомж неторопливо извлёк порядочный кусок колбасы. Негнущимися пальцами он отломил ломтик  и бросил Фифику. Собака проглотила деликатес налету. «Ишь ты, мать твою так!» - умилился новый знакомый, обнажая в улыбке гнилые зубы – « ну-ка ещё!» Второй кусок отправился вслед за первым. Когда исчез третий, бомж сунул остаток в карман и развёл руками:»Извини! Больше нет. Самому не хватает». Тут он на секунду задумался, мучительно пытаясь собраться с мыслями, каковому процессу остро мешала солидная стадия опьянения давно уже проспиртованного мозга. Потом снова отломил кусочек и поманил Фифика:»А ну-ка, брат, пойдём». Пёс не заставил себя просить дважды. Благодетель щедро дарил колбасой, говорил ласково и, похоже, не злоумышлял против Фифика. Медленно два бродяги – двуногий и четвероногий, двинулись по улице. Пройдя квартала два, новый покровитель Фифика остановился у подъезда огромного 16-этажного дома. В этот дождливый промозглый вечер никто не сидел на лавочке перед дверью, и вообще вокруг дома не было ни души. Дверь в подъезд дома-башни закрывалась кодовым замком, но для Мишки Ёжика (так звали собачьего благодетеля) это обстоятельство не являлось препятствием. Все жильцы, даже с нижних этажей, добирались до квартир исключительно на лифтах, каковых имелась пара – обычный и грузовой. Таким образом, лестница всегда оставалась свободной, и здесь находили пристанище  лица, подобные Ёжику, а также районные наркоманы.
                Робея и прижимаясь к ногам нового друга, Фифик поднялся за ним на площадку между 3 и 4 этажами где, как определил его чуткий нос, находилось ещё двое людей, от которых пахло, как от Мишки.  «Это ты, цветок полевой?» - прохрипел из темноты старческий голос.  «Я, Хоттабыч» - отозвался Ёжик. «Дай закурить». «На вот. Повезло тебе дед сегодня. Почти полную пачку «ЛМ» нашёл. Это тебе не «бычки» смолить!» Каждая фраза этих мизераблей сопровождалась причудливыми добавлениями и украшениями из отечественного мата, каковые я воспроизводить не берусь и которые, как в диалектах папуасов Новой Гвинеи, меняли смысл фразы, в зависимости от интонации и тональности, с какой они произносились.
                Хоттабыч затеплил огарок стеариновой свечки и ахнул при виде Фифика:»Кого ты притащил, цветок полевой?» «Цветок полевой» - любимое выражение Хоттабыча, с которым он обращался к любой особи мужского пола, как двуногой, так и четвероногой. «На кой нам здесь собака?» «Заткнись Хоттабыч! Он нам нужен. Уж я знаю, почему. Давай разбуди Таньку».Хоттабыч жадно затянулся принесённой товарищем сигаретой, пожал плечами, подошёл к какой-то груде тряпья, лежащей в углу. «Танька вставай, такая, разсякая!» В ответ послышался звук – нечто среднее между всхлипом и храпом, но куча осталась неподвижна. «Спит стерва! Опять наклюкалась! Зачем её будить?» «А то дед! Мне сегодня повезло. Бабок дали. Так я пузырь купил, колбасы и вот курево нашёл. Живём Хоттабыч!» Сей персонаж довольно крякнул и потёр красные, грубые, давно немытые руки в предвкушении пира. Неверный свет свечи довольно хорошо освещал его заросшее седой бородой лицо, за которое он и удостоился своего прозвища, и большую лысину в венчике белых волос. « Я всегда говорил: ерундированный ты человек, Мишка! Право слово, цветок полевой! Всегда, как из-под земли: и выпить и закусить достанешь» - излил Хоттабыч своё восхищение приятелем. «Давай не болтай! Таньку буди!» «Да пусть проспится! Назавтра ей оставим маленько». « Ну, как знаешь». Хоттабыч сноровисто постелил на пол картонку, поставил не неё пластиковую бутылку с водой, два одноразовых стакана и принесённую Ёжиком снедь. Сотрапезники уселись по разные стороны этого импровизированного стола на такие же картонки, причём Мишка предусмотрительно приготовил подстилку и для Фифика, что б животное не сидело на холодном бетоне. Дрожащей рукой бомж наполнил стаканы водкой, нарезал хлеб и колбасу аккуратными кусочками маленьким перочинным ножиком и   с искренним наслаждением чокнулся с Хоттабычем. «Ну, будем!! – по-сократовски ёмко озвучил процесс Хоттабыч. Водка забулькала в глотках, за ней последовали солидные ломти хлеба и колбасы. Не забыли и Фифика, который от позабытого вкуса колбасы ощущал в теле волнующее томление. После третьего стакана Хоттабыч вновь пожелал узнать, зачем всё-таки Мишка притащил собаку, и какие планы он связывает с ней. Порядочно нагрузившийся Ёжик, начавший пить ещё до встречи с Фификом, пустился в длинные объяснения, суть которых сводилась к следующему. Пару дней назад Мишка побывал в метро на станции «Комсомольская», где встретил какого-то «кента», сидевшего на полу в переходе с надписью »Помогите спасти собак от голодной смерти!» Вокруг него сидели три здоровенные собаченции в ошейниках, и перед каждой стояла баночка, в которую сердобольные пассажиры клали мелочь. Некоторое время Мишка наблюдал за этим доморощенным психологом и видел, как много подавали его «несчастным» питомцам, в особенности дети. Он решил последовать примеру находчивого собрата и внедрить «ноу-хау» на своём «участке». Вот зачем ему понадобилась собака. Если бы монолог Ёжика слышал посторонний человек, он, наверное, обратил бы внимание на довольно правильную Мишкину речь и минимальное присутствие в ней матерных выражений, что абсолютно не типично для бомжа. Наверное, тот же слушатель смог бы предположить, что оратор в своё время получил некоторое образование и был бы прав – не всегда Мишка был бомжом. Отец его в советское время состоял в работниках МИД(а) и даже постригаться ходил в специальную «мидовскую» парикмахерскую, где за услуги драли втридорога, но дипломатов пропускали вне очереди. Мать Мишки никогда не работала, была домохозяйкой. Единственное чадо неплохо училось (без троек), поступило в литературный институт, но… Мишка рано начал выпивать. После смерти отца процесс спаивания ускорился. Мать пережила родителя не надолго. Вскоре Мишка бросил институт и запил так, что в конце концов оказался на улице, растранжирив всё немалое имущество, унаследованное от родителей. Последнего достояния – трёхкомнатной квартиры в центре Москвы, лишила его ушлая жёнушка, расставшаяся с алкоголиком ради какого-то «новоросса»  и   с помощью последнего завладев жилплощадью отвергнутого супруга. Прозвище Ёжик Мишка получил ещё в школе по своей фамилии Ёхин.
                Окончив пир, собутыльники растянулись тут же на лестничной площадке, подсунув под себя грязные картонки. Фифик тихонечко подполз к Мишке и прижался к его тёплому боку. Ему было сытно и спокойно.
                3


                Лишь только серый рассвет забрезжил в немытом подъездном окне, куча тряпья на полу зашевелилась и  взору моментально проснувшегося Фифика предстала бесформенная и вонючая фигура, с кряхтением поднимавшаяся с расстеленных картонок. Пробудившаяся первой Танька молча прошлёпала мимо распростёртых тел Хоттабыча и Мишки вниз по лестнице. Минут через пять она вернулась и тяжело плюхнулась на прежнее место. Затуманенный взор бомжихи равнодушно скользнул по лицам спящих сотоварищей, по остаткам вчерашнего пиршества, но приметив бутылку с оставленными 100 граммами, вспыхнул алчным огоньком. Радостно хихикая, женщина, или вернее, та, что когда-то могла назваться ею, подхватила ёмкость грязной рукой с поломанными чёрными ногтями и опрокинула содержимое себе в рот, в то время, как другая рука нащупала валявшуюся на полу корочку хлеба и отправила «закусь» вслед за выпивкой. Довольно крякнув, Танька на некоторое время замерла в сладком оцепенении, ощущая, как огненная жидкость разливается по жилам и согревает остывшее за ночь тело. Сон её был тяжёл и нерадостен. Приснилось то, что, как ей казалось, было давно похоронено и забыто: муж, дети. Опять она молодая гуляла по цветущему саду, слушала весёлое жужжание пчёл, вдыхала аромат белых цветов. Старший ребёнок держал её за руку, другого (девочку) она левой рукой прижимала к груди. Муж Вася шёл рядом так же молодой и счастливый и оба они чему-то радостно смеялись. Каким коротким было их счастье! Большой военный завод, на котором работало всё население их маленького провинциального городка, разорился и закрылся. Медпункт от того же предприятия, где Танька состояла в медсёстрах – тоже. Она повторила путь многих тысяч девушек и молодых женщин из глубинки – подалась в Москву на заработки. Вася сначала ревновал и не отпускал, но она настояла на отъезде, обвиняя супруга в лености и в неспособности хоть как-то содержать семью. Но кому нужен слесарь не самого высокого, 4 разряда, когда их в городишке пруд пруди! Танька уехала и вскоре стала валютной проституткой, причём одной из самых престижных. Для этого у неё были все данные: молодость, красота, напористость. Домашним она в письмах врала, что устроилась продавщицей в дорогом частном магазине. Денег зарабатывала много. Семья приоделась и жила безбедно. Муж делал вид, что верит её бредням, но увидеться не жаждал и Татьяну это устраивало. Какое-то время она даже шиковала: ходила в норковой шубе и имела собственные «Жигули», но вскоре случилось несчастье. Во время очередной облавы милиция забрала целую компанию «жриц любви». Танька не особенно обеспокоилась, надеясь, как всегда, откупиться, но кто-то из её товарок, то ли спасая собственную шкуру, то ли желая устранить «конкурента» (ей многие завидовали), подбросил ей в сумочку героин. «Отмазаться» Таньке не удалось, и она попала на зону, где провела пять долгих томительных лет. Узнав об аресте жены, муж прекратил с ней всякие отношения, сошёлся с другой женщиной и не позволял детям писать матери. Танькины редкие письма из заключения рвал. В тюрьме Танькина красота увяла, а здоровье, подточенное вредными привычками, стало сдавать. Пить она начала ещё в лучшие свои дни, когда «обслуживала» «Интурист». Только тогда были дорогие коньяки, а после отсидки – самогон и всякая дрянь. Танька вернулась в Москву, но теперь «работала» на трёх вокзалах, то есть скатилась по социальной лестнице до последней ступеньки, находя клиентов среди выпущенных на свободу зеков или демобилизованных солдат. Её теперешний сутенёр обращался с нею зверски и частенько избивал немолодую, вечно пьяную проститутку. Однажды, обнаружив утаённую заначку под подкладкой Танькиной куртки, он ударил провинившуюся кастетом в лицо и выбил ей все передние зубы. Танька еле отлежалась. С разорванными губами, беззубая, с коричневым от пьянства лицом, на котором уже не сияли, а тускло мерцали огромные, когда-то огненные чёрные глаза, она не привлекала уже никого и зарабатывать прежним ремеслом была не в состоянии. В тот момент полумёртвую, на каком-то чердаке, и нашёл её Хоттабыч, не лишённый, особенно в трезвую минуту, человеческих чувств. Он поделился с Танькой своей скудной добычей – хлебом и куревом и, в общем, не дал ей умереть. Когда она немного оправилась, они стали промышлять вместе, а позднее к ним присоединился Мишка Ёжик.
                Очнувшись от тяжёлых дум, Танька слегка потрясла Хоттабыча за плечо. Старик проснулся, потянулся и сел, слегка покачивая тяжёлой с похмелья головой. «Чего меня вчера не разбудили?» - хрипло спросила Танька. «Тебя разбудишь! Дрыхла без задних ног!» - возразил Хоттабыч – « да тебе оставили. Аль уже нашла?» «А кто это?» - тыкнула она пальцем в Фифика. «Мишка вчерась привёл. Говорит, помощник нам будет» - захихикал старикан.
«Давай буди его. Идти надо».
«Пускай ещё поспит. Ещё рано». – возразила Танька, по-матерински оберегая Мишкин сон. По возрасту 29-летний Ёжик действительно годился ей в сыновья.
« А я тебе говорю: вставать надо. Проспали уже!» - настаивал Хоттабыч – «цветок полевой! Вставай!»
В отличие от своих товарищей, Мишка собрался быстро и, свистнув Фифику, во главе честной компании выступил в путь.
                Участок, на котором промышляла эта троица, включал в себя часть одной из улиц центра Москвы. На нём находилась одна из недавно восстановленных церквей и располагался подземный переход к метро. Место считалось кормным, одним из лучших в районе. Кроме наших знакомцев здесь было много других нищих и всем хватало, особенно по воскресеньям и в церковные праздники.
                Раздобыв где-то широкую консервную банку, Ёжик начал дрессировать Фифика. Трюк был предельно прост. От собаки требовалось одно: сидеть неподвижно пред банкой и грустными глазами обозревать прохожих, не отходя с места без разрешающей команды «гуляй». Так как Фифик с детства отличался послушанием,  а глаза у него были печальные, что не удивительно при последних известных читателю обстоятельствах его короткой жизни, Мишкина дрессура дала знаменательные плоды в первый же день. Пёс сидел, как истукан, временами поглядывая на нового хозяина, а тревожное выражение его тоскливых глаз вызывало расположение прохожих. В результате в банке набралось мелочи на 90 рублей. Это в будний то день! Сделав подсчёт, Мишка до того обрадовался, что устроил своего рода банкет не только для своих спутников – Таньки и Хоттабыча, но и для безногого «афганца» Эдика и чахоточного молдаванина Жорика – ближайших соседей и собратьев по «ремеслу». Ёжик заметил, что пёс, сидевший неподвижно на холодном воздухе за церковной оградой, дрожит от холода и посоветовался с друзьями, как быть. Тогда Танька, во дни обладания норковой шубой державшая щенка сенбернара, закармливая его мясом, следовательно знающая толк в собаководстве, пожертвовала Фифику грязный и старый, но тёплый шерстяной платок, которым укрыли замерзающую спину собаки, завязав концы на груди тугим узлом. На другой день, в субботу, Фифик заработал 154 рубля, а в воскресенье аж 315! Ёжик шумно радовался. «Этого пса нам Бог послал» - вторил и Хоттабыч – «а как его звать будем, цветок полевой?»
«Рэмбо» - важно ответствовал Ёжик.
Так Фифик стал Рэмбо, хотя на этого героя он походил не больше, чем скажем, на доктора Фауста.
                4

                Иногда Ёжик оставался «дома», то есть в подъезде или в другом убежище и не выходил на «работу». В этом случае Фифик (мы по-прежнему называем его привычным именем, хотя для нового окружения он стал Рэмбо) сопровождал Хоттабыча и Таньку и в нужный час всегда был на «рабочем» месте. Людей мимо шло много. Некоторые начали привыкать к Фифику, а он к ним. Это были в основном постоянные прихожане храма. Иногда на долю собаки доставались лакомые кусочки: колбаса, обрезки мяса, кости. Порой ему кидали мало подходящую еду: печенье, конфеты, яблоки. Тогда эти неоценённые по достоинству псом приношения доставались его двуногим покровителям. Из последних Фифик явно выделял Ёжика, наверное, потому, что именно он первым пришёл псу на помощь. Если Мишка зачем-нибудь отходил, строго повелев Фифику сидеть на месте у кружки, собака волновалась и всё время косила глазами в ту сторону, куда скрылся новый хозяин, разрываясь между стремлением следовать за другом и необходимостью оставаться на посту.

                С людьми у Фифика проблем не возникало. Они спешили мимо по своим делам, чаще всего не замечая его, а те, кто обращал внимание на маленького плотного, глазастого пса, не делали ему ничего плохого. Хуже было с другими собаками. Появлялись они, правда, не особенно часто. Обычно хозяева держали их на поводках. Пудели, таксы, болонки, спаниели тянулись к Фифику обнюхаться. Питбули, амстафы, овчарки, ротвейлеры скалили зубы и рычали. Несколько раз случались конфликты. Однажды какой-то парень со здоровенным доберманом на поводке незаметно сделал своему псу знак напасть на Фифика и с этой целью ослабил ремень поводка. Доберман без колебаний обрушился на маленького пса и, хотя Фифик храбро огрызался, наученный жизнью в «каменных джунглях» нападать и защищаться, крупный, сильный кобель дважды прокусил ему плечо. Если б не вмешательство Мишки, который пнул добермана ногой, Фифику пришлось бы плохо. Доберман расправился бы и с Мишкой, но вокруг было много людей и, чтобы не поднимать лишнего шума, хозяин злого пса оттащил добермана и молча ретировался. Раны, полученные в этой схватке, долго мучили Фифика, потому что их следовало бы зашить, но о такой услуге бомжи даже не помышляли.
                Как-то раз Мишка Ёжик захворал. Наступила сырая и промозглая московская зима и сидение на ветру довело его до тяжёлой простуды. Ночью Ёжик намотал на себя всё имевшееся тряпьё, одел пожертвованную Танькой кофту, которой укрывали Фифика, положил тёплого пса себе в ноги и всё равно не согрелся. У него начался жар и озноб. Утром он не смог подняться. Хоттабыч сокрушался, что у них не осталось ни капли спиртного. Сейчас бы самое время Мишке его принять. Посовещавшись с Танькой, он отправился за добычей один, оставив Фифика с бомжихой охранять и согревать больного. Хоттабыч появился через пару часов очень радостный, казалось, готовый пуститься в пляс. «Цветок полевой! Держись!
 Всё, что надо принёс! И чего только не достал!» Он вывалил из нового полиэтиленового пакета содержимое: две бутылки водки, три апельсина, лимон, пачку чая, кулёк сахара и три пачки сигарет. «Слушайте, слушайте!» - гудел Хоттабыч – «сижу я у церкви, вдруг подъезжают три иномарки. Из первой выходит старик, худой такой, бородатый, как я, глаза узкие, одет шикарно, а по возрасту старше меня. За ним парни молодые и какие-то мужики, важные такие, футы-нуты, ножки гнуты, а одеты все! Ух! Подходит этот дед ко мне, останавливается, достаёт лопатник, толстый такой,   и говорит:  «Прими, старик, от старика». И суёт мне 500 рублей. Рядом со мной Эдик безногий. Он и ему 500 отвалил. Вот это да! Одно слово, цветок полевой! И пошёл в церковь, а эти мужики все за ним. А Эдик мне шепчет: »Знаешь, кто это был?» Я говорю: «Откуда мне знать?» «Это» - говорит – «Солженидзе был». А кто такой Солженидзе, цветок полевой? Про такого никогда не слыхал. Из грузин, что ли?»
Ёжик захохотал, одновременно задыхаясь в кашле, и даже Танька улыбнулась щербатым ртом.
                Благодаря щедрой помощи А. И. Солженицина Ёжик преодолел кризис и постепенно поправился, хотя кашлял ещё долго.
                5
                Подземный переход, в котором побирались наши знакомцы, некоторое время пустовал. То есть в нём не было никаких торговых палаток, магазинчиков, прилавков и т. п. Разумеется, так долго продолжаться не могло, поскольку место было довольно бойким. Аслан Махмудович Дидиков облюбовал его для своей торговой точки, одной из многих, принадлежащих ему. «Точка» - это слишком скромно сказано. Аслан Махмудович собирался построить целый магазин женской одежды. Все необходимые документы уже имелись на руках. Не стеснённый финансово ушлый кавказец без промедления добивался своей цели. За несколько лет жительства в первопрестольной он сколотил неплохой капитал. Начав карьеру сутенёром, он достиг определённых высот и уже имел несколько квартир, бар и четыре магазина, последние, правда, в доле с земляками, но его аппетиты росли, поэтому вскоре в  известном нам подземном переходе возникла новая торговая точка, которую обслуживали, аж три продавщицы – смазливые молодые бабёнки.
                Бомжи не имели ничего против. В переходе стало более людно, и для них это было выгодно. Женщины, особенно провинциалки, спешили посетить магазин. Но вот соседство вонючих попрошаек сильно не понравилось Аслану Махмудовичу. Однажды он в сопровождении двух молодых земляков посетил новый магазин. Перед входом он увидел сидящего на корточках молодого оборванца, а рядом с ним собаку. Перед этой парочкой стояла жестянка с мелочью. Было раннее утро. Магазин только что открыли. Не было посетителей и вообще прохожих, но Аслана Махмудовича оскорбило присутствие этого недочеловека  и он, сверкнув сурово чёрными очами, гаркнул: » Пошёл отсюда свинья!» Обычно избегавший конфликтов Ёжик возмутился и вскочил на ноги: » Чегой-то я пошёл! Сам иди, чурка! Я у себя дома!» Перефразируя классика: »Если хочешь оскорбить кавказца, назови его чуркой». Слово это довольно безобидное. Автору представляется, что его стали употреблять по созвучию со словом «тюрки» (так до революции называли азербайджанцев). В богатом русском языке можно подобрать гораздо более обидные определения для «инородцев», но должно быть, нацмены не совсем понимают его значение, иначе не приходили бы от него в такую ярость. Они считают слово «чурка» страшным оскорблением, но сами употребляют его довольно невпопад. Однажды автору довелось услышать, как азербайджанец, поссорившийся с киргизом, обозвал последнего «чуркой», в другой раз ему перевели письмо некоего казаха-солдата, писавшего на родину. Там была такая фраза:» В нашей воинской части ещё четыре казаха, остальные – чурки».
                Как бы то ни было, Аслан Махмудович моментально среагировал на «чурку»: побледнел, глаза разгорелись, рот перекосился, но он ничего не сказал,  а сделал знак рукой одному из парней. Чуя беду, Ёжик шлёпнул Фифика по спине и крикнул:» Беги! Беги   к Хоттабычу!» Фифик послушно ринулся по лестнице наверх. Хоттабыч сидел снаружи, неподалёку, о чём-то тихо переговариваясь с чахоточным Жориком. Фифик затормозил пред ними и громко гавкнул. Бомжи переглянулись: «Ты чего, цветок полевой?» «Цветок» снова взлаял, на этот раз с ноткой отчаяния в голосе, так что бомжи вздрогнули. Хоттабыч огляделся и махнул рукой Таньке, находившейся в отдалении, у церковной ограды. Не дожидаясь её подхода, он на старческих негнущихся ногах заспешил в переход. За ним затрусил Жорик. На тот момент всё уже было кончено. Ёжик, скорчившись, лежал на полу. На левой стороне его груди расплывалось красное пятно. Поблизости никого не было видно. Фифик сел у ног хозяина и завыл. Плач и всхлипывания Таньки слились с этими горестными звуками.
                6
                «А я тебе говорю: его чечен зарезал!» - горячо доказывал Хоттабыч безутешной Таньке на чердаке какой-то пятиэтажки, куда они перебрались на третий день после смерти Ёжика. Два дня подряд в их убежище в 16-иэтажном доме наведывались наркоманы. С этой публикой связываться опасно и бомжи временно переселились в другое убежище. «Тут одна тётка мне всё рассказала» - продолжал Хоттабыч – «этот, прах его побери, Махмудович погнал Мишу от магазина, а тот не уступил, спорить стал, «чуркой» обозвал. Тот и моргнул своему амбалу. Он и зарезал.» Танька молча и угрюмо слушала старика, перебирая что-то в кармане куртки. Рядом с тревожным выражением на морде сидел Фифик. О, он знал, что такое смерть! Он помнил чёрную прыгучую дворнягу в контейнере, видел и другие смерти. Его второго хозяина не стало, но в этот раз он понял, что его господин ушёл навсегда. Опять Фифик осиротел, но по привычке держался общества двух бомжей – прежних товарищей.
                Утром Танька встала первой. Хоттабыч крепко спал, похрапывая и постанывая во сне. Фифик было поднялся, но она приказала ему лежать на месте. До подземного перехода было два квартала. Татьяна миновала их быстро, не заметив расстояния. Магазин уже открылся, и в нём появились первые посетители – какие-то женщины примеряли кожаные перчатки, громко и оживлённо переговариваясь между собой и с продавцами. Аслан Махмудович тоже был тут. Он о чём-то беседовал с одной из продавщиц, обнимая её рукой за талию, как будто ничего не случилось, и никакого Ёжика не было и в помине и убийства не было. Некоторое время бомжиха внимательно наблюдала за этой сценой через застеклённую витрину. Потом смело шагнула вперёд и открыла дверь в магазин. Все обернулись в её сторону и в недоумении смотрели, как грязная женщина    с всклокоченными космами, выбившимися из-под рваного выцветшего платка, двинулась к хозяину и остановилась перед ним в двух шагах. Кавказец состроил недовольную физиономию и брезгливо повёл носом. «Что Аслан! Не узнаёшь?» - хрипло и задорно спросила Татьяна – «а я враз тебя узнала. Ишь, какой гладкий стал! А помнишь, как я на «субботниках» на тебя вкалывала? А вот это помнишь?» Татьяна грязным пальцем мазнула себя по лицу. В этом месте её скулу пересекал длинный  узкий шрам. « Это тебе! Получай!» Вынув из кармана маленький, но острый нож, когда-то принадлежавший Ёжику, она тигрицей ринулась на чеченца. Некоторые думают, что для убийства нужно внушительное оружие, кинжал в полметра или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного! И Татьяна как бывшая медсестра это знала. Когда она выпрямилась, оказалось, что она выше ростом своего противника и ей легко удалось завести лезвие за его ухо. Одно движение и кавказец рухнул на пол, заливаясь кровью и суча ногами. Прожил он не более двух минут   и «скорая» его не спасла. Для непосвящённых: «субботником» называют бесплатное, по приказу сутенёра, обслуживание клиента.
                7
                Пол под ногами Фифика скрипел и качался. Колёса электрички громко стучали на стрелках. Поезд быстро уносил перепуганного Хоттабыча и сопровождавшего его пса на север от столицы. Старик подоспел к месту событий к шапочному разбору. Он лишь успел увидеть, как Татьяну под руки подсаживали в милицейский «УАЗИК» два рослых блюстителя, да на полу магазина белел очерченный мелом контур мёртвого тела. Два молодых парня кавказской наружности давали показания следователю в штатском, шаря по собравшейся толпе чёрными злыми глазами. Один из них встретился взглядом с Хоттабычем и, толкнув локтем соседа, указал ему на старика, после чего последний почувствовал настоятельную потребность поскорей исчезнуть. Сопровождаемый Фификом, Хоттабыч со всей доступной ему скоростью устремился на вокзал. Он не сомневался, что его будут искать: во-первых, милиция – как свидетеля, это ещё полбеды, во-вторых – чеченцы, это намного опасней. В его положении, возможно, было разумнее избавиться от собаки, так как она была и обузой в дороге и уликой, но поразмыслив, Хоттабыч решил, что на новом месте прибыльнее просить подаяния в сопровождении пса, а уж очень усиленно его искать не будут. В конце концов, в смерти кавказца он не виноват. Надо только временно отсидеться где-нибудь в Подмосковье. Денег у старика совсем не оставалось. Поужинал он скверно и целый день сегодня больше ничего не ел. То же самое и Фифик. Чтобы сесть на электричку, пришлось обойти вокзал и пробраться с задней стороны к первому вагону. Хоттабыч сумел бы обмануть пропускные автоматы, но не захотел рисковать. Встреча с милицией не входила в его планы. Дед решил отъехать километров на 100 от Москвы на север, но уже на пятой остановке пришли контролёры и его высадили. На этой станции поезда ждало много народа и, когда Хоттабыч стал протискиваться в тамбур вагона вместе с толпой, кто-то рядом зашипел: » Бомжара вонючий!» и так толкнул старика в грудь, что он вылетел обратно на перрон, а за ним выскочил и Фифик, а поезд ушёл. Следующая электричка подъехала только через два часа и была так набита, что Хоттабыч даже соваться в неё не стал. Тем временем погода резко испортилась. Утро и так выдалось морозным. К середине дня температура понизилась, и бомж в своей лёгкой куртке и тонком заношенном свитере стал мёрзнуть. Следующую электричку он опять пропустил и сел только в третью. В поезде Хоттабыч наконец немного согрелся, но пальцы на ногах всё равно оставались холодными, так как сапоги пропускали влагу, как промокашка. За окнами стемнело. Поезд тащился со всеми остановками. Хоттабыч плохо знал это направление и слабо представлял, где здесь можно найти пристанище. Наконец он сообразил, что заехал в слишком глухие места. За окном темнели заснеженные ели и редко где мелькали огоньки жилья. Старик решил вылезти и вернуться обратно в более населённый район. Полустанок встретил его пронзительным холодным ветром, зловеще завывавшим во тьме. Единственный на платформе горящий фонарь тускло освещал окошечко билетной кассы. Хоттабыч долго стучал в него, прежде, чем дождался ответа. Выяснилось, что следующий поезд в нужном ему направлении будет только  в пять утра. Мороз уже доставал бомжа до костей. Он понял, что оставаться на платформе нельзя и отправился на поиски убежища. Голодный и тоже мёрзнущий Фифик тащился за ним. Заборы, окружающие земельные участки, начинались сразу у железной дороги, но Хоттабыч вскоре убедился, что это дачи и они в настоящий момент необитаемы. Ему было не до церемоний, и он попытался проникнуть в первый же дом, но попытка не удалась: забор был высок, замок крепок, а руки без рукавиц стыли на ветру и не слушались. Тогда старик стал двигаться быстрей, надеясь отыскать жилое помещение и попроситься на ночлег. Сначала Хоттабыч немного согрелся, но затем снизил темп, так как сердце стало беспокойно колотиться и дыхание сбилось – сказывалось волнение, голод, а главное – старость. Наконец он приметил вдалеке огонёк, освещавший аккуратное крыльцо большого кирпичного дома, гаражные ворота и крепкую железную дверь. Довольно долго он стучал, не получая ответа. Только злющий пёс заливался басистым лаем, заставляя Фифика тревожно прядать ушами. Наконец дверь распахнулась, и перед стариком предстал здоровенный детина с дюжим ротвейлером на поводке. Увидев Фифика, ротвейлер напрягся и рявкнул на него пудовым басом, а хозяин заорал во всё горло:» Пошёл вон, бомжара! Шляются тут всякие! Убью!» Испуганный Хоттабыч поспешил прочь. Полная тьма поглотила старика. Нигде более ни огонька. Единственная тропинка, которую он различал, привела его обратно на станцию. Он снова застучал в окошко кассы, но ему никто не ответил. Кругом всё, как будто вымерло. Тогда Хоттабыч полез под платформу. Только здесь была какая-то защита от ледяного ветра, но мороз доставал и тут. Сев прямо на землю, старик прижал к груди Фифика, чтобы как-то согреться и пёс лизнул его в нос. «Эх ты, цветок полевой!» - пробормотал бомж, прижимаясь лицом к тёплой шерсти. Он смежил веки,  и на минуту ему показалось, что холод отступил. Ещё теснее прижимая к себе собаку, старик крепче зажмурил глаза и  вдруг почувствовал, что болезненная дрожь прекратилась, ему стало тепло, и он увидел вокруг себя высокие горы со снежными шапками, покрытые пихтовым лесом, ясно ощутил аромат хвои и услышал весёлое журчание ручейка. И сам Хоттабыч был молодым и полным сил. На ногах кирзовые сапоги, на голове щёгольская пограничная фуражка, на плечах лычки, за спиной автомат. За ним шагает рядовой Кешка Мамыкин – первогодок. Они несут пограничную стражу. Длина контролируемого ими участка 20 км. Кругом нега и лепота. Воздух прозрачен и чист. Тишина и покой первозданные. Какие тут нарушители! Их сроду здесь не было! Зачем переться по жаре целых 20 вёрст  и столько же обратно? Пусть дураки бьют ноги, а он (тогда ещё не Хоттабыч, а сержант Пётр Калитин) будет отдыхать здесь и салагу научит, как службу нести. «Всё, пришли» - объявляет сержант, - «тут и отдохнём».
« Нам ещё столько идти!» - возражает Кешка.
«Рядовой Мамыкин! Слушай мою команду!»
« Но, товарищ сержант…»
«Что, товарищ сержант?» - передразнивает старший,-«знай отдыхай, коль командир велит, а я посторожу, потом ты».
Мамыкин смиряется. С непривычки он устал и в душе тоже мечтает об отдыхе. Засыпает быстро. Во сне посапывает, как младенец. «Тоже мне, вояка» - с лёгким презрением думает Калитин и садится на нагретый солнцем камень, снимает автомат       и  прислоняет к кусту. Пожалуй можно и самому соснуть. Это пускай замполит долдонит о бдительности. Пётр за два с половиной года службы его наслушался. Да здесь кроме горных козлов, да орлов нет никого. Калитин тут же засыпает и видит во сне родную деревню на берегу Дона. В тёплой воде плавают и ныряют гуси. Стадо коз пасётся в пойме. С тазиком, наполненным бельём  к воде пробирается соседка Марьянка с длинными аккуратными косами до пояса и большими, будто нарисованными голубыми глазами. Пётр шагает ей навстречу, протягивает руки… Тах-тах-тах – несколько выстрелов сливаются для внезапно очнувшегося пограничника в один. Подхватив автомат, Пётр мгновенно скрывается за большим камнем, но Кешка… Кешка не успел, остался на месте. Убит наповал. «Что я наделал! Я виноват! Господи помоги!» - шепчет в отчаянии сержант, не замечая града пуль, осыпающих его убежище. На миг ему кажется, что это всё ещё сон с дурным окончанием. Но нет, пули свищут кругом, бьют о камни и поднимают фонтанчики грязи из-под ног. Машинально он поднимает автомат и даёт несколько коротких очередей по противнику. Врагов не меньше восьми. Он видит, как они перебегают от укрытия к укрытию, ловко окружая  его, но попасть в них поначалу не может. Слишком велико волнение и тяжка ноша вины за содеянное. Один из врагов приблизился метров на сорок. Высовывает из-за дерево чернобородое лицо и кричит: » Сдавайся русскый свыньа-а! Бросай автомат!»
«Как бы не так!» - бормочет Пётр, задерживая дыхание, как на стрельбище, тщательно выцеливает чернобородого и плавно нажимает спуск. Враг заваливается на бок. «Это тебе за Кешку!» - кричит сержант, но в этот момент получает пулю в правый бок и, не в силах больше держать автомат, сам падает на спину. Последнее, что  слышит и видит Пётр – стрельба с гребня горы и далёкие зелёные фигурки погранцов, спешащих к нему на помощь.
                Он долго лежит в госпитале. Его лечат, чтобы судить. Пленные нарушители рассказали, что застали стражей границы спящими. Речь военного прокурора:» Товарищи! Ещё в древнем Риме подобные преступления карались смертью…» Ему дали 10 лет строгого режима, а прокурор напоследок сказал: » При товарище Сталине тебя бы расстреляли!» Видение исчезает, и бомж Хоттабыч забывается вечным сном.
                Под утро Фифик с трудом освободился из ледяных объятий замёрзшего насмерть Хоттабыча. В отчаянии ринулся он по тропинке, знакомой со вчерашнего вечера. Навстречу ему двигался человек в длинной чёрной одежде. Таких Фифик видел в Москве около церкви, когда сидел с кружкой рядом с Ёжиком. С лаем пёс подкатился под ноги к священнику.»Ну что ты расшумелся! Есть просишь? Нет? Зовёшь куда-то? Ну пойдём, пойдём». Кряхтя и отдуваясь, пожилой батюшка лезет под платформу. «Ах ты, грех какой! Закоченел уже!» По мобильному телефону вызываются милиция   и «скорая помощь». И те  и другие прибывают с опозданием. Сделать уже ничего нельзя. Тело увозят в морг. Отец Симеон напоследок ощупывает ворот Хоттабыча и на засаленном гайтане обнаруживает маленький дешёвый крестик:»Ах ты, Господи! Крещёная душа! Как его отпеть-то? Ну, как всегда в таких случаях: имя его Ты, Господи веси».
                Фифик скулит и жмётся к ногам священника. «И тебя не брошу. Пойдём со мной» - дружески приглашает новый знакомый. Псу фантастически повезло, но он ещё не знает об этом. На довольно обширном участке земли, примыкающем к маленькому дому священника, выстроились вольеры, обнесённые сеткой-рабицей. Два десятка собак поднимают разноголосый лай после звонка в дверь. На крыльцо выходит матушка. «Ты что, отец Симеон, ещё одного привёл?»
«Да что поделаешь, Саша! Смотри, какой несчастный! Что нам ещё одного прокормить стоит?»
«Горе ты моё! Скоро самим негде жить будет! А ведь и вправду несчастный. Ну ты, Бобик! Кушать хочешь?» - смягчается Саша, бросает Фифику кусочек домашнего пирога и заводит его в дом, пахнущий теплом и уютом.


                2003