Гаражный архипелаг

                Город наш невелик, но и маленьким его не назовёшь. С точки зрения какого-нибудь западного европейца, очень даже значительный: как никак сто тысяч жителей. С северо-запада городская территория ограничивается глубоким и длинным оврагом, на дне которого звенит безымянный ручей, превращающийся весной в бурный поток, размывающий посыпанную песком и щебнем дорогу, проложенную автолюбителями, ибо именно в этой неудобной местности «отцам города» советского ещё периода было угодно выделить участки под  гаражи. Однако, первые малочисленные автовладельцы были рады заполучить в своё пользование любой кусочек земли, хотя бы и в этой низине, потому что в те времена заиметь гараж было неимоверно трудно. Во-первых, право на строительство приходилось буквально отвоёвывать, во-вторых, оно обходилось недёшево и сопровождалось всякими неудобствами и обременительными ограничениями, так что всякий гараж был буквально выстрадан своим владельцем.
                Отец Пётр Цветков прошёл все эти мучительные искусы прежде, чем стать гаражевладельцем, но ему, в отличие от всех прочих граждан, пришлось дополнительно пострадать при получении права на автомобиль. Порядок был таков. Гражданин СССР становился в очередь на машину (обычно на «Москвич», иногда на «Жигули», изредка – на «Волгу») и ждал, если не было пресловутого блата, вожделенного момента лет пять. К тому времени он успевал скопить нужные 4-6 тысяч рублей. Вот почему сильно молодых автолюбителей в стране тогда не было – скопить нужную сумму удавалось лишь к 30-35 годам. В то время отец Пётр служил далеко от дома. Ездить приходилось на автобусах и электричках с пересадками. Путь занимал 5 часов, так что он практически жил там, где служил. С семьёй виделся редко. Отпускали его в среднем раз в девять дней на двое-трое суток. Ехать приходилось с багажом, таща на себе сменную одежду и бельё, продукты, книги и прочее. В летнюю жару и зимние холода путешествия становились мучительными. Вот почему для молодого священника машина стала жизненной необходимостью. До этого времени отец Пётр в отличие от большинства мужского населения СССР смотрел на автомашины с равнодушием. Он вообще не имел к технике никакого интереса и сомневался в своей способности стать водителем, но, потолкавшись в общественном транспорте, вынужденно мнение переменил и стал задумываться о собственной машине. Тут ещё ему показали дорогу, по которой на личном транспорте можно было добраться до дому за 2,5 часа, то есть в два раза быстрее, чем на общественном. И он решился: записался на курсы вождения. Оказалось, водить машину не трудно. Гораздо сложнее разобраться в автомобильных внутренностях, но в конце концов священник сдал экзамены и получил водительские права. Теперь можно встать в очередь за машиной. Не тут-то было! В родном городе отказали и велели встать по месту служения, а там велели встать по месту жительства. Замкнутый круг! Собственно, в этом прискорбном факте не было ничего неожиданного или удивительного. В СССР священник был гражданином без прав. Ему, например, нельзя было вступить в жилищный кооператив. Та полуторная хрущовка, в которой отец Пётр ютился с семьёй, принадлежала его тёще. Походив по инстанциям и всюду получив отказ, он уже было махнул рукой на мечту об авто, но наступил 1988 год – год тысячелетия крещения Руси. Обстановка в стране и отношение к Церкви  и её служителям переменились к лучшему. Один из сослужителей отца Петра надоумил его обратиться за помощью к епархиальному уполномоченному. Была такая государственная должность – «уполномоченный по делам религий», в масштабе всей страны и на региональном уровне. Этот чиновник обладал значительной властью и влиянием на церковные, да и на светские дела. Все кандидаты на церковные должности проходили лишь после его официального одобрения, нужды нет, что Церковь по конституции  отделена от государства! С епархиальным уполномоченным отец Пётр встречался лишь раз, когда по завершении семинарии поступил в распоряжение архиерея. Уполномоченного как вершителя судеб духовенства все боялись и не любили, ибо одним росчерком пера он мог погубить карьеру, да и жизнь священнослужителя. Визит оставил неприятное впечатление. Чиновник держался лордом, принимающим в своём замке жалкого арендатора. Теперь же на это место пришёл новый человек.
«Он бывший офицер КГБ и это хорошо» - сказал старший сослуживец Цветкова.
«Что в этом хорошего?» - удивился тот. «Уполномоченные бывают двоякого сорта» - терпеливо объяснил старый священник, - «бывшие агитаторы-партийцы и экскагебешники. Первые лицемеры или идиоты,  а вторые смотрят на вещи реалистически. Вот почему я говорю: новый вариант лучше». Жизнь подтвердила правоту старика. Новый уполномоченный встретил отца Петра подчёркнуто вежливо и даже любезно. Объяснив вкратце свою проблему, проситель завершил  обращение такими словами: «Разве я не гражданин своей страны, раз мне отказывают в элементарных правах? Я ведь о чём прошу: не машину тут же, сразу, а всего лишь постановки на очередь». «Где вы хотите встать на очередь, дома или по месту службы?» - спросил уполномоченный. «По месту служения» - пожелал священник, сообразив, что там очередь короче. «Пишите заявление на моё имя. Всё будет сделано» - отозвался чиновник.
              Получив указание «сверху» местные должностные лица засуетились. Вероятно, им сделали выговор за нарушение закона, так как буквально через неделю отцу Петру сообщили, что ему не только предлагают встать на очередь, но и вне всякой очереди продать машину, правда, не «Жигули», как ему хотелось, а «Москвич». Отец Пётр сразу же уцепился за эту «синицу в руках». Правда, у него была всего половина нужной суммы, но удалось занять недостающие деньги, и вскоре он стал владельцем нового «Москвича». Вопрос с гаражом решился уже проще, по крайней мере, в начальной стадии. Оказалось, ответственное лицо по гаражам было земляком и знакомым его тёщи. Священник получил участок под гараж в самом дальнем конце гаражного кооператива, до которого от его дома было добрых 2 км, но его не могли смутить такие пустяки.
             Собственноручно отец Пётр выкопал котлован под фундамент, залил его бетоном, заказанным на местном комбинате – операция, потребовавшая и блата, и терпения, и денег. Затем встал на очередь за кирпичом (без очереди – никуда!) на кирпичном заводе, которая подошла через полгода. При получении продукции кирпичного завода действовало идиотское правило: поддоны, на которые грузились кирпичи по 200 штук с помощью автокрана, надо было сразу вернуть на завод. Для этого приходилось разгружать 3000 кирпича по месту привозки вручную. Для такой злосчастной операции отцу Петру пришлось заручиться помощью четырёх друзей. Затем он нанял двух каменщиков, сложивших здание гаража и выкопавших небольшой погреб. Вобщем, вместе с отделкой строительство гаража растянулось на 1, 5 года и отец Пётр и спустя 20 лет вспоминал эту эпопею с трепетом. Ещё год к новопостроенным гаражам не было дорог, следовательно, воспользоваться ими не представлялось возможным, но наконец, всё завершилось. По соседству и в некотором отдалении появились другие гаражи, машин в целом стало больше, и гаражный кооператив на северо-западе превратился в громадный архипелаг, в котором ячеек-убежищ для транспорта было не менее трёх тысяч. И стояли они массивами-островами по 15-20 в блоке. Сразу выяснилось, что многие владельцы гаражей машин не имеют. Зачем им тогда понадобились гаражи? Под склады и погреба, к тому же, тогда редко у кого имелись дачи и гараж, расположенный в поросшем густым кустарником овраге, в какой-то мере её заменял. Некоторые ухитрялись отгрохать гаражи двухэтажные и даже с балконами. В последнем случае со второго этажа открывался живописный вид на окрестные поля и леса, можно было поставить диванчик, а то и телевизор и покемарить со стаканом в руке вдали от надоедливых жён и рутинных обязанностей. Многие использовали гаражи под мастерские. Плотничали, столярничали, варили электрической и газовой сваркой и, конечно же, без конца ремонтировали и регулировали автомобили (свои и чужие), но главное было не в этом. Гаражи стали для многих мужиков своего рода клубом по интересам. Здесь они собирались для совета по поводу очередного ремонта или реконструкции транспорта. При этом решение всегда находилось, поскольку многие владельцы гаражей были профессиональными шофёрами и механиками. В гаражах можно было без помех распить бутылочку с соседями за приятной беседой. Здесь же обсуждались местные, общегосударственные и мировые новости, разного рода слухи и сплетни, планировались выходы на охоту и рыбалку, узнавали, где и когда клюёт, а где пока ничего поймать не удаётся, появились ли в лесу грибы или же год неурожайный. Можно было «стрельнуть» у соседей сотню-другую на личные нужды, наконец просто отдохнуть от домашнего прессинга и спрятаться от сварливой подруги жизни. В ходу был термин «гаражная болезнь», симптомы которой заключались в запахе перегара изо рта и лёгком покачивании при ходьбе, но эти маленькие трудности преодолевались с помощью соседей и друзей, обычно доводивших «заболевшего» до дома. В противном случае, если хозяин пропадал надолго, покинутые супруги объединялись, ибо женщине в одиночестве в глухом кооперативе показаться  неприлично, да и небезопасно, и совершали рейд в поисках «заработавшихся» супругов и, в случае успеха, уводили их домой, избегая прилюдных скандалов, отложив «разбор полётов» до возвращения под родимый кров. Этих рейдов мужики побаивались, даже многоопытный Митрич, престарелая супруга которого отличалась решительным характером, но с появлением относительно дешёвых мобильников контроль за мужьями облегчился и не раз случалось, что в разгаре приятной беседы, прерванной весёлой мелодией телефона, Митрич с изменившимся лицом рапортовал в трубку: «Сейчас, сейчас! Уже иду!»

                2
                В последние 20 лет каждое утро отца Петра Цветкова начиналось одинаково: он шёл в гараж. За это время он поменял несколько приходов. Они не были так удалены от дома, как первый, но всё-таки, добираться к ним удобнее было на машине. Поэтому день священника начинался с двухкилометровой прогулки до гаража и заканчивался таким же походом в обратном направлении. Если батюшка не шёл за машиной, значит, случилось что-то из ряда вон, например болезнь.
                Автомашины он поменял раза три и теперь вместо «Москвича» в гараже стояла «пятнашка» - «Жигули». Независимо от того, служил ли он в этот день, отец Пётр вставал в 7 утра. Если была возможность, сначала завтракал, но перед служением литургии отправлялся в путь сразу. В гараж он всегда приходил в штатском. Когда его спрашивали, почему он не в рясе, священник отвечал: «А что, если в мотор придётся лезть? Я так и буду с длинными рукавами в масле ковыряться?» Кроме того, поскольку, как уже упоминалось, гаражи стояли в овраге, большую часть года на  территории кооператива хлюпала непролазная грязь, и длиннополое одеяние священника приобретало неопрятный вид, а зимой оно мешало преодолевать сугробы.
                Отец Пётр неспешным шагом шёл по безлюдным переулкам, где каждый камень был ему знаком, и минут через десять ходьбы вступал на территорию кооператива. Весной и летом в гаражах было чудесно. Цвели деревья и кусты, на пустырях желтели одуванчики. В зарослях черёмухи заливались соловьи, а с окрестных полей лились трели жаворонков и слышался бой перепелов. В самом дальнем углу кооператива, где находился гараж священника, иной раз попадались зайцы, а зимой чёткие, как по линейке, аккуратные лисьи следы пресекали местность во всех направлениях. Немногие ранние автолюбители спешили в гаражи в столь ранний час. Со временем, с появлением дорогих иномарок, редкий автолюбитель рисковал держать их в гаражах, поскольку в годы правления Ельцина по кооперативу прокатилась волна краж. Наладить охрану никак не удавалось, поскольку не менее половины гаражей пустовало, а их владельцы не желали раскошеливаться на сторожа. Зато в городе появилось сразу несколько охраняемых автостоянок и владельцы дорогих «Ауди», «Вольво» и «Мерседесов» ( или, как их называли, «мурзиков») предпочитали оставлять своих «коней» на них.
В гаражах ставили лишь дешёвые отечественные машины. Соответственно возраст аборигенов гаражного архипелага снизился. Здесь не стало молодёжи, пользователями были мужички старше 40 лет и пенсионеры.
                Отца Петра здесь знали все и называли «наш батюшка». Бывало, встретятся на пути, он и не помнит, кто это навстречу идёт, а ему кивают, здороваются. Иногда священнику приходилось задерживаться в гараже – то из-за какой-нибудь поломки или ремонта, то чтобы слазить в погреб за картошкой или банками с соленьями-вареньями, которые матушка по осени закручивала великое множество, то просто ради уборки помещения, поскольку гараж является одновременно и складом для всякого барахла, мешающего в квартире. Тогда частенько к нему подходили ближние и дальние соседи с каким-нибудь вопросом, нуждой или проблемой. Он неизменно выслушивал и по мере сил помогал словом или делом. В свою очередь, эти немногословные люди, в основном работяги, частенько помогали ему в ремонте и обслуживании техники, поскольку даже после двадцатилетнего стажа вождения отец Пётр оставался слабым механиком. Храмов в округе со временем появилось множество, но народ советской закалки неизменно полагал, что во всяком деле предпочтительнее знакомство, пресловутый блат, потому и подходили к «нашему батюшке» по поводу крестин, похорон, освящения дома и, конечно же, «освящения колесницы».
               Ближайший сосед ( через стенку) отца Петра по гаражу москвич Сеня сдавал своё помещение за деньги и лишь изредка посещал кооператив ради контроля. При первой встрече он, познакомившись с отцом Петром, неожиданно протянул священнику 500 рублей и попросил помолиться за своего сына. Отец Пётр отказался от вознаграждения и обещал помолиться «за так», но сосед упорно настаивал и так просил, что пришлось деньги взять. «Да что такое с твоим сыном?» Выяснилось, что у ребёнка целебральный паралич. «А ещё дети есть?» «Есть младший сын. Он здоров». Несколько раз отцу Петру доводилось посещать интернат для целебральников и он хорошо представлял себе, какая это болезнь. «Сеня, целебральный паралич неизлечим». «Знаю, но всё равно помолитесь батюшка, что б нам с женой легче стало. Мы ни за что не хотим отдавать его в интернат…»
              Следующая встреча с соседом произошла только через год. Сеня снова подошёл к священнику и сказал, что есть разговор. «Что-нибудь с твоим сыном?» «С сыном всё по-прежнему. Он в том же положении, но теперь меня тревожит жена». «А что с ней?» «Выпивать стала». «А раньше подобное случалось?» «Нет. Она стала зашибать после перехода на новую работу». «Что за работа?» «Продавщица в универмаге». «Хорошо платят?» «Лучше, чем раньше, но вот стала к бутылке прикладываться. Как закончится смена, товарки зовут в подсобку: «Давай выпьем!» Раза два она заявлялась домой в 12 ночи. Приезжала на такси «датая» вдрызг, по стенке шла. И таксист видел: пьяная женщина, делай с ней, что хочешь…» Давно это продолжается?» «Месяца два. Что мне делать, батюшка? Посоветуй». «Знаешь Сеня, мне трудно советовать, не зная твоей жены, что она за человек… А ты пробовал поговорить с ней? Как ты реагировал на её пьянство?» «Ну как… Накричал. Обругал, угрожал…» «Вот видишь! А ты попробуй поговорить с ней по душам. Скажи: «Я знаю, что тебе тяжело. И мне, поверь, не легче, когда я смотрю на нашего сына, но нужно как-то жить и ради него, и ради другого ребёнка. Давай вместе постараемся, что б им было хорошо. Если ты сильно устала, я стану больше тебе помогать. А то ведь, если ты забудешь о своих материнских обязанностях, что с нами будет? Больного мальчика придётся отдать в приют, а там ведь долго не живут, сама знаешь! А со вторым что будет без родительского надзора? Я ведь целый день тружусь, «таксую», чтобы вас прокормить! И что же: обеда нет, дети неухожены и жена неизвестно где!» Поговори с ней так и, если она нормальная женщина и мать, её проймёт. Скажи ещё: «Давай молиться. Давай просить Бога о помощи. С Ним легче, с Ним всё пережить можно… Он даст силы».
             Затем они встретились месяцев уже через восемь. Ещё издали сосед прокричал приветствие священнику и радостно возвестил, что, последовав его совету, мягко и душевно побеседовал с женой, и та пришла в себя. «Больше ни разу не пила, батюшка. Теперь у нас всё хорошо».
              Душой всех гаражных посиделок в ближайших окрестностях был, несомненно, Митрич, крепкий коренастый старик с выцветшими голубыми глазами и добродушным красным лицом, кожа которого красноречиво свидетельствовала, что Митрич не дурак выпить. Однако, сильно пьяным его не видел никто и Митрич мог стать иллюстрацией к известной поговорке: пьян, да умён, два угодья в нём, ибо старик был мастером на все руки. Починить ли зачихавший мотор, прочистить карбюратор, выпрямить помятое в аварии железо и покрыть его автокраской  так, что следов происшествия не останется – всё умел Митрич. Кроме того, его образцово аккуратный гараж с ровными деревянными стеллажами-полками, с красовавшейся в нём двадцатилетней ухоженной «копейкой», являлся хранилищем автомобильных сокровищ – многих деталей «Жигулей», болтов, гаек, гвоздей и прочего. Обычно подобных рачительных мужичков величают куркулями, но Митричу жадность была несвойственна. Он охотно раскрывал свои закрома перед просителями и все знали: если уж у Митрича чего-то нет, то и нигде не найдёшь. Митрич слыл местным старожилом и авторитетом (без оттенка бандитизма в этом слове), происходя из подгородного села, знал всех и вся и был верующим, то есть помнил все большие (что ещё не диво), но так же средние и даже некоторые малые церковные праздники и потому всегда поздравлял отца Петра и давал необходимые разъяснения соседям – что такое Благовещение, Яблочный Спас или Радоница. Однажды Митрич с помощью одного молотка и деревянного клина виртуозно заделал большую вмятину на задней стенке батюшкиного «Москвича».

                3
                Среди гаражевладельцев не имелось людей особенно в жизни преуспевших. Как уже упоминалось, хозяевами гаражей были в основном немолодые люди, материальный и физический расцвет которых совпал с предыдущей эпохой. Все они старались более-менее приспособиться к реалиям новой жизни, но не у вех получалось. Многие поменяли профессию и место работы, поскольку два громадных военных завода нашего города при демократии приказали долго жить, лишив рабочих мест тысячи горожан. Кто-то пытался заняться коммерцией, иные, кто что-то смыслил в технике, пытались организовать авторемонтные мастерские, но мало кто преуспел. Вы не задумывались, отчего на всех рынках, вне зависимости от их «специализации» очень мало продавцов – русских? Не потому, что этот «бизнес» подмяли под себя этнические группировки. Сей прискорбный факт не причина, а следствие одного из удивительных проявлений загадочной русской души, впрочем, загадочной для инородцев, упорно и близоруко не желающих понять и оценить русский менталитет. А для соотетечественника очень даже очевидного: в глубине души русский человек стыдится такого «труда» и такого заработка. Ему стыдно стоять и торговать, ничего не делая руками и ничего полезного не производя. Дайте ему НАСТОЯЩУЮ работу и он приложит все силы души и тела, всю свою незаурядную выдумку  и смекалку для того чтобы выполнить её добросовестно и в срок, пусть даже за неправедно низкую плату, ибо в хорошем работнике живёт гордость (в хорошем смысле) за творение рук своих. Из всех обвинений, предъявляемых русскому человеку, самое обидное и несправедливое – в лености и безделии. Где вы найдёте такого европейца (об африканцах и азиатах и говорить нечего!), который, работая на производстве, ещё бы ухитрялся сажать овощи и фрукты на садовом участке, собственноручно ремонтировал своё жилище, автомашину, сантехнику и прочее? А русский мужичок делает такое сплошь и рядом и, когда над ним не стоят и не погоняют, не пристают с надоедливой демагогией, способен творить настоящие чудеса. В последнем отец Пётр убеждался неоднократно. В годы, когда техника стоило неимоверно дорого, когда запчастей для машин катастрофически не хватало, гаражные умельцы своими талантами продлевали жизнь этим старым заезженным «Жигулям» и «Москвичам» с помощью электрической сварки и подручных инструментов. Было немало таких, оставшихся безработными в эпоху пресловутых «реформ» и пробавляющихся случайными заработками.
                Неподалёку от отца Петра находились гаражи, принадлежащие двум отставным офицерам. По возрасту, они приходились ему ровесниками. У обоих имелись старые чёрные «Волги». Кстати, в обладании именно этой моделью, о которой как о недостижимом счастье мечтали многие, сказывалось представление советских людей о материальном благополучии. В советский период на «Волгах» разъезжало в основном высокое начальство и стукачество, а рядовые обыватели довольствовались более скромными моделями. При либералах же преуспевающая часть населения пересела на иномарки, а менее состоятельная, но не совсем обнищавшая и старшая по возрасту, выбрала мечту юных лет – красавицу «Волгу», хотя последняя есть, в сущности, не что иное, как большой «Москвич». Один из этих бывших военнослужащих в летний период жил на даче, занимаясь по мере сил сельским хозяйством, ибо работать на производстве он был не в состоянии после обширного инфаркта. Об обстоятельствах, при которых подвело его прежде крепкое сердце, отставник Володя неоднократно рассказывал отцу Петру. «Всё началось с того» - вещал он, - «что при Ельцине  приняли новый закон, по которому в случае гибели солдата срочной службы тело в цинковом гробу доставлялось домой командиром части, где служил покойник. Под моим командованием было небольшое воинское подразделение, всего в 300 человек. Служил у меня солдатом некто К-ч (офицер называл фамилию известного московского журналиста либерального направления, активно поддержавшего Ельцина и его реформы). Солдат был, прямо сказать, хуже некуда: недисциплинированный, наглый, ленивый, но зная, кто его папаша, я предпочитал с ним не связываться и терпел его наглые выходки. Кое-как отслужил он положенный срок и оставался ему всего один месяц до демобилизации, как вдруг, ночью у меня в изголовье зазвонил телефон и дежурный по части сообщил, что К-ч с двумя дружками ночью выехал из гарнизона на угнанном грузовике и подался в самоволку, во время которой произошла авария, в результате которой двое солдат ранено, а К-ч погиб. В ходе судебного разбирательства была доказана моя невиновность в этом происшествии. Солдат, прикреплённый к данной машине, имел доступ в гараж во всякое время дня и ночи. Он поехал якобы за продуктами на дальний склад, а в кузове тайно провёз своих дружков. В момент аварии за рулём  сидел К-ч. Формально меня оправдали, но на деле за всякое чп в вверенном гарнизоне всё равно отвечает командир и на душе у меня скребли кошки, а тут ещё по новому закону тело везти домой к родителям предстояло мне. У дома, где проживал покойник, нас, ожидала враждебно галдевшая толпа. Помните, батюшка, какая  кампания против армии поднималась тогда в прессе? Папаша моего солдата много ей способствовал, а тут такой случай! Когда я вылез из кабины автомашины, из толпы вышла женщина средних лет с опухшим лицом и в трауре. Она бросилась ко мне, схватила за грудки и закричала: «Ты! Ты убил моего сына!» Вот тогда и всколыхнулось моё сердце. Я почувствовал резкую боль в груди, но она быстро отступила. Не помню, как я покончил со своими обязанностями и уехал… Когда прибыл домой, жены не застал. Была только дочь. Она стала кормить меня обедом. Я сел за стол и поднёс ко рту ложку борща и… потерял сознание. Очнулся в наркологии с инфарктом».
                Другой отставник, бывший майор, «таксовал» на своей «Волге». Родился и вырос в деревне, откуда в 17 лет ушёл в военное училище. Служил в Афганистане, затем в Германии. Этот Иван – низенький крепыш, очень спокойный, основательный,  рассудительный и какой-то очень надёжный, никогда не унывал, всё делал качественно, добротно и обдуманно – за что бы ни взялся. Хороший рыбак и удачливый охотник. Он часто угощал отца Петра и других соседей то ухой, то вяленой рыбкой. Его неразлучным спутником и другом был азербайджанец Мусик, женатый на русской. Мусик работал шофёром на хлебозаводе. В свободное время он возился со своей «Волгой», такой же чёрной, как у Ивана, но совершенно разболтанной и многократно битой, главным образом оттого, что Мусик не ездил на ней трезвым. К удивлению отца Петра, азербайджанец все свои выходные был навеселе. «Мусик! Почему ты всё время «под градусом»? Мусульмане ведь не пьют!» «Какой я мусульманин! Живу в России, женат на русской. Два сына у меня крещёные. Свинину ем уже лет двадцать!» - отвечал Мусик. «Вот-вот, скоро станешь русским. Давай крестись!» - подначивал друга Иван. «Да я бы не против, но как потом в глаза родне смотреть? Ведь мне на Кавказ ходу не будет!» - сомневался Мусик, выкатывая большущие чёрные глаза с желтоватыми белками и разводя волосатыми руками. Он очень любил отца Петра и, бывало, если увидит, начинает зазывать: «Отец! Иди к нам! Посидим, поговорим». Мусик был честным, наивным, как ребёнок и по-кавказски гостеприимным. Над ним часто подшучивали, но он не обижался. Если бывал при деньгах, поил и кормил всех соседей. Если занимал деньги, всегда отдавал в срок. Удивительно: сколько бы Мусик не пил, на другой день всегда был, как стёклышко, ибо обладал железным, поистине кавказским, здоровьем. Обычно, если выходные у друзей совпадали, они с утра занимались машинами: что-то чинили, варили, красили, помогая друг другу. Вторая половина дня и вечер посвящались отдыху. Тут же, перед воротами гаража разводили костёр и жарили шашлыки или рыбу, или колбасу, а если ничего вкусного не было, то просто хлеб и картошку из погреба. На свет появлялась бутылочка самогона, расставлялись складные стулья и приглашались ближайшие соседи, в первую очередь Митрич, который, как никто, умел поддержать приличный разговор на любую тему, посоветовать нечто полезное и рассказать подходящую случаю байку. Иногда и отец Пётр был участником этих посиделок и не без интереса прислушивался к рассказам Ивана о войне, о службе в Германии, о поездке за рыбой на дальние озёра. Иван неторопливо и обстоятельно вёл разговор, а Мусик стоял перед ним и изредка комментировал слова друга, выразительно жестикулируя и время от времени наполняя стаканы. «Кто такие пуштуны? Да наподобие наших цыган. Живут, как кочевники, по своим законам. Что? Нет. С нами они не воевали. Узбеки, таджики – да. Эти – нет. Они даже поддерживали с нашей армией взаимовыгодные контакты. Мы пуштунам тушёнку, они нам овощи и фрукты. Мы им сапоги, они нам барашка. Однажды мой заместитель говорит: «Иди, посмотри. У пуштунов что-то затевается». Я пошёл. Два пуштуна о чём-то поспорили». «О чём?» - влез Мусик. «Не знаю. Может, из-за какого имущества, может из-за женщины». «Из-за женщины?» «Да. Что тут такого необычного? Мужики часто дерутся из-за женщин, тебе, кавказцу, лучше знать! Короче, общество постановило, чтобы они решили спор поединком на саблях». «У них что, оружие есть?» - не унимался Мусик. «Да, точно, как у вас на Кавказе: что за мужчина без оружия! У всех пуштунов винтовки, правда часто музейного вида, и клинки. У них ведь милиционеров не имеется… Ну, в общем, схватились эти двое и один другого порешил…» «А вы что?» «А мы ничего. Это их дело. Живут, как им хочется…» «Вань! Расскажи, как в ГДР охотились». «Ну, раз пошёл я на кабана. Зверя у немца много, хотя угодья небольшие…» «Не то, что у нас» - перебил другой собеседник. «Да, не то, что у нас. Здесь угодья, вон какие, а паршивого зайца не увидишь: все перетравили и перебили! Ну вот, я, чтобы заслужить право на отстрел кабана, не только деньги заплатил, но ещё и отработал в охотхозяйстве (такой у немцев порядок). Они зимой зверя подкармливают корнеплодами и сеном. Вот я этот корм и развозил. Причём вываливается всё это прямо на задворках какой-нибудь деревни. Зверь людей не боится. Приходит днём и спокойно кормится. Тут же рядом вышка, с которой в сезон охоты его отстреливают». «Так это всё равно, что корову в стаде убить!» «Ну, ты уж скажешь!» - обиделся Иван, - «оно конечно не так, как следовало бы, но в Европе никакая охота по нашим понятиям и невозможна. Короче, засел я на вышке. В сумерках гляжу: кто-то идёт к копне. Глаза светятся. Оказывается, кот из деревни пришёл. Наверное за мышами. Сижу дальше. Вдруг слышу хруст и появляется молодой такой и ладный кабанчик. Я бац по нему!» «Пулей?» «Картечью. Он брык и готов. На три пуда потянул». «Ты его съел?» «Как бы не так! Прибежал егерь и объявил, что я нарушил закон. Если к засаде, где ты сидишь, приближается кошка или бродячая собака, ты обязан их застрелить, потому что они есть вредители охотничьего хозяйства, а я в кота стрелять не стал, потому что после выстрела никакой кабан уже бы не пришёл. Поэтому тушу кабана у меня изъяли, да ещё и штраф содрали. Так то!» «Ну и дурацкие законы у этих немцев!» «Дурацкие не дурацкие, а со своим уставом в чужой монастырь не суйся!»
                Подобные беседы чередовались с азартными спорами о том, как лучше покрасить Сашину «восьмёрку» или каким образом залатать дыру на крыле Мишиного «Москвича» и т. п.

                4
                Зимой гаражи тонули в снегу. Далеко не все автолюбители в это время пользовались своим транспортом. Поэтому дорогу часто заносило, и выехать по скользкой горке наверх становилось трудно. Главное неудобство заключалось в том, что из всего обширного гаражного архипелага только одна дорога вела наверх – в город. Иногда, успешно начав подъём на своей переднеприводной модели, отец Пётр видел перед собой какой-нибудь закопавшийся «седан» и вынужден был затормозить. Без разгона машина уже не лезла вверх и приходилось прибегать к помощи прохожих. Кроме того, если зима выдавалась снежной, приходилось раскидывать десятки кубов снега. В зимний сезон особенно выручала товарищеская солидарность автолюбителей. Без неё иной раз выезд становился невозможен. Зимой жизнь в гаражном кооперативе замирала. Сидеть в неотапливаемых помещениях становилось невозможно. Правда, иные ставили себе самодельные печки на жидком, твёрдом или электрическом топливе, но это лишь те, кто подрабатывал или делал нечто в гараже своими руками. Кое-кто рисковал греться в машине. Через эту пагубную привычку только в ближайших к отцу Петру блоках погибло трое. Особенно трагичной оказалась смерть его ближайшего соседа Мишки – маленького задорного говорливого человечка, снявшего в аренду Сенин гараж через стенку от священника. Миша сильно пил. Трезвым в гараже он не появлялся. Поставит свою дряхлую «пятёрку», достанет привезённую бутылку и нахлестается до умопомрачения. При этом у Миши имелась дурная привычка запирать гаражные ворота при включённом двигателе, оставляя открытой лишь калитку. Миша сидел в салоне «пятёрки», пил водку и слушал музыку по магнитофону. Неоднократно отец Пётр уговаривал соседа поостеречься. Гараж наполнялся выхлопными газами до такой степени, что был риск не добраться до выхода живым, на что Миша неизменно отвечал, что учить жить его не надо, и он всегда сумеет выйти на чистый воздух. Однажды рано утром священник увидел раскрытую калитку соседнего гаража и услышал рёв мотора «пятёрки» на пределе мощности. Миша газовал раз за разом, нещадно давя акселератор. Отец Пётр выгнал собственную машину и поспешил по своим делам. Последнее, что он увидел в зеркале заднего вида – густое облако чёрного выхлопа, рвущееся из калитки соседнего гаража. Когда священник вечером вернулся в гараж, он увидел милицейскую машину. Два молодых милиционера дежурили перед входом в соседний гараж. Заглянув внутрь, отец Пётр увидел мёртвого Михаила, лежавшего с прижатыми к груди согнутыми руками и открытыми остекленевшими глазами. Лицо покойника было слегка закопчённым. Милиционеры рассказали, что перед смертью Михаил снял крест и положил его на панель приборов, затем открыл боковую дверцу машины.., из чего священник понял, что сосед покончил с собой. Отчего? Что привело его в отчаяние? Перед этим он пьянствовал несколько дней подряд и, похоже, не ночевал дома. Наверное, у него были семейные неприятности, не могло быть иначе при его беспросветном алкоголизме. «Отчего он не поговорил со мной?» - сокрушался отец Пётр. Впрочем, с похмелья Миша нёс всегда какой-то вздор…» Жалко человека. Пропал. Его теперь и отпеть нельзя как самовольно наложившего на себя руки. Как часто мы своим равнодушием оставляем людей один на один со смертью, не замечая критического состояния души ближнего и не оказывая ему внимания и помощи в нужный момент!» - размышлял священник. Теперь, глядя на постоянно запертые ворота и калитку соседнего гаража, он вспоминал соседа-самоубийцу и какое-то смутное чувство вины не давало ему покоя.
                Гаражный архипелаг был уединённым местом. Осенью, зимой и ранней весной после 17 часов здесь почти никого не было, и это уединение нравилось батюшке. Впрочем, иногда отсутствие соседей таило опасность. По крайней мере, дважды отец Пётр испытал это на себе. Чтобы попасть в свой бокс ему приходилось пройти две трети территории кооператива. Однажды в вечерний час из-за угла длинного гаражного бокса, вытянутого вдоль дороги, навстречу появился незнакомый парень, направивший на священника обрез винтовки: «Вот положу тебя здесь, и никто не узнает!» - заявил хмельной незнакомец. Ни ростом, ни крепостью он не выделялся, так, мозгляк какой-то, но глаза у него были злые и он не шутил, коль передёрнул затвор винтовки. Долю секунды священник колебался, как поступить. Затем счёл за лучшее сделать вид, будто ничего не происходит. В том же темпе отец Пётр продолжал двигаться в прежнем направлении, читая про себя псалом 90-й «Живый в помощи…» Прошло несколько напряжённых мгновений. Священнику стоило больших усилий не ускорить шага и не оглядываться. К счастью, дорога вскоре заворачивала за угол, и он исчез из сектора обстрела обозлённого парня. Выстрела так и не последовало, и батюшка вздохнул с облегчением. Он был уверен, что никогда не видел этого парня  и чем вызвал такое раздражение, не понимал.
                В другой раз какой-то юнец спустил на священника собаку – кавказскую овчарку. Просто так, ни с того, ни с сего приказал собаке: «Возьми его!» Однако, отец Пётр, неплохо знающий повадки животных и сам державший собак, успел разглядеть, что пёс, хоть и огромный, но молодой, неопытный, к тому же явно не притравленный по человеку. Поэтому он принял единственно правильное решение: продолжил идти своей дорогой, не делая резких движений и показывая вид, что вообще не замечает бегущей собаки. Овчарка пронеслась мимо.
                Впрочем, подобные неприятные инциденты больше не повторялись, хотя священнику приходилось иногда посещать гараж и ночью, если его вызывали к больным или умирающим, ибо служитель алтаря должен быть готов ко всему по старинной поговорке: не доспи, не дообедай, всё крести, да исповедуй. И если уж ночью поднимают с постели, значит, случилось что-нибудь серьёзное, какое-нибудь несчастье.  Отец Пётр видел много горя, так много, что если бы оно не уравновешивалось радостью при совершении таких треб, как крестины и венчания, существование священнослужителя превратилось бы в сплошное мучение, потому что ему никогда не удавалось «закалить» себя при виде чужой беды и оставаться отстранённо-равнодушным, как это иногда случается, допустим, с медиками. Иногда он терялся и не знал, что сказать людям, потрясённым ударами судьбы и тогда про себя просил Бога о вразумлении, чтобы помог облегчить бремя скорби людской. И находились слова, подбирался, как-то сам собой, верный тон и подход и иногда осушались слёзы и даже появлялись улыбки. В сущности, часто в большом горе слова постороннего человека не нужны и бессильны, он служит лишь как объект, на которого изливают своё горе, перекладывают своё бремя, часто сломленному несчастьем некому излить душу и надо просто выговориться, после чего наступает некоторое облегчение.
                Отец Пётр, молча, двигался по гаражному архипелагу. По дороге вспоминал: вот в этом гараже номер 390  хозяин - пожилой человек, овдовел и спрашивал священника, можно ли ему снова жениться и когда. «Не можешь прожить один?» - спросил отец Пётр. «Жутко домой возвращаться в пустую квартиру. Дети взрослые и живут отдельно…». «Христиане должны вступать в брак с целью рождения детей, а ты чего? Потерпи хотя бы год, а там, как Бог даст».
                В 405-м у хозяина погиб сын, мальчик 13 лет. С тех пор отец никогда не улыбается. Священник  помнит, как проливал крышу своего гаража битумом, а несчастный отец сидел перед разведённым для этой работы костром и безмолвно глядел на огонь. Отложив своё занятие, отец Пётр сел по другую сторону костра и так же, молча, наблюдал за мятущимися языками пламени. Порою даже молчание может сказать многое красноречивей всяких слов… И так, почти каждый бокс и каждый отсек пробуждал воспоминания, а отец Пётр всё шел и шёл к своему гаражу, прислушиваясь к птичьим трелям и ощущая на щеке тёплые ласковые лучи восходящего солнца.
               
                Май 2008