Горбун

                Ровно в 13 часов 05 минут, как обычно по будням, Максим Серапионович Шустов открыл дверь своего подъезда в пятиэтажном «хрущовском» доме в одном из нешумных, но и не слишком удаленных от центра районов Москвы. Замок на железной двери «страха ради чеченского» был гаражным и большим. Соответствовал замку и ключ – нечто тяжелое с зазубринами, напоминающее оружие из арсенала японских ниндзя. Этот ключ делал всю связку громоздкой и неудобоносимой, поэтому, чтобы не затрудняться лишний раз, Максим Серапионович не стал опускать связку в карман, а зажав ключ в руке, поднялся на второй этаж по узкой со сбитыми ступеньками лестнице к своей «полуторке», доставшейся по наследству от родителей. Был он мал , худ и горбат, ростом не выше 140 см. Несуразно большой была только его голова с высоким «сократовским» лбом, дополнительно увеличенным широко расползшейся плешью. Лишь на затылке оставались клочья тускло-черных волос, напоминавших, что их владельцу уже без двух лет 50. Творец никогда не бывает беспощаден к своему произведению. Всякое безобразие искупается каким-то противовесом. Квазимодо – все-таки плод фантазии, хотя и гениального писателя. Физическое уродство Максима Серапионовича искупали его глаза: большие, черные, ясные, блестящие, с добрым и чуть виноватым выражением.
                Хотя подъезд был чистым и безмолвным, на стенах отсутствовали надписи, а под ногами не валялись пустые шприцы с клочьями ваты, дверь квартиры прикрывалась бронированной дверью, мало чем уступавшей двери подъездной, но отличной от последней размерами замка. Максим Серапионович сноровисто одолел эту преграду, т. е. попросту отпер железную дверь, после чего перед ним возникла дверь вторая, деревянная или скорее, орголитовая или из чего их там делают? Из-за этой второй преграды послышалось нетерпеливое повизгивание. «Сейчас, сейчас!» – проворковал Шустов вполголоса, поворачивая очередной ключ. За порогом, вертя коротким хвостиком и радостно подпрыгивая, вился молодой русский спаниель крапчатой масти. «Идем, идем гулять» – проговорил хозяин, снимая поводок с гвоздика на стене. Натягивая ремень и быстро перебирая лапами, спаниель потянул Максима на улицу. Дневная прогулка всегда была краткой, минут 10-15. Ее ограничивал часовой обеденный перерыв Шустова – нужно было еще успеть поесть. Утром до работы они гуляли минут 30, а отводили душу вечером в течение 1,5-2 часов. Вообще-то трехгодовалый Джой мог потерпеть без выгула от утра до вечера, он с детства был чистюлей, но хозяин жалел своего любимца, а поскольку место службы Максима Серапионовича было неподалеку, в обеденный перерыв он всегда приходил домой. После выгула заранее приготовленный обед разогревался на газу, тут же на кухонном столе, покрытые чистым полотенцем ждали тарелка, чашка и ложка. После окончания трапезы и мытья посуды хозяин ложился на диван немного отдохнуть, а Джой пристраивался внизу на коврике. Минут через 20 Максим Серапионович вставал и вновь уходил на службу до 17 часов. Вечером делал кое-какие необходимые покупки, возвращался домой, ужинал сам, кормил собаку, перед сном гулял с ней и ложился спать часов в 10. Так проходили будни. В выходные же все происходило иначе. Всякие нудные, но необходимые хозяйственные дела, которые в качестве старого холостяка Максиму Серапионовичу приходилось выполнять самому: уборка, готовка, стирка, гладежка и проч., занимали немало времени и для них отводился специальный день – суббота. Для возможно эффективного и безболезненного решения бытовых проблем Шустовым была куплена хорошая техника6 стиральная машина «Симменс», пылесос «Ровента» и холодильник «Аристон». Эти полезные импортные предметы входили в некоторое противоречие со старомодной весьма непрезентабельной обстановкой квартиры, приобретенной еще родителями хозяина. Максима Серапионовича это не смущало. Он заботился больше об удобстве, чем о красоте. Кстати, в его «полуторке» всегда царили порядок и чистота, весьма редкие в жилищах одиноких мужчин. Надо заметить, что в наше тяжелое время Шустов ухитрялся весьма удовлетворительно сводить концы с концами. За это нужно благодарить родителей, мудро направивших единственное чадо – инвалида (однако золотого медалиста при этом) на факультет бухгалтерского учета. Что было бы сейчас с Шустовым, стань он математиком или физиком? Прозябал бы в каком-нибудь НИИ, не получая зарплаты по полгода. А бухгалтеры нынче востребованы как никто. Вначале наш герой работал на небольшом московском заводике, который на заре пресловутых «реформ» приказал долго жить. Пришлось перейти в громадный новый универсам, открытый по соседству от дома. В последние годы всех бухгалтеров посадили за компьютеры. В отличие от многих своих ровесников Максим Серапионович легко освоил новую технику. Подучившись на специальных курсах, он стал умелым «пользователем», что было соответствующим образом оценено начальством. Кстати, своими школьными, да и служебными успехами Максим Серапионович служит весомым подтверждением некоей гипотезы, высказанной репортером одной столичной газеты, изучавшим московских вундеркиндов. Репортер пришел к ошеломляющему и открывающему широкие горизонты в педагогике выводу, что все интеллектуально выдающиеся дети от стают от своих ровесников в физическом развитии. Тело дескать не успевает за мозгом. По-видимому, лишь нехватка места на газетной полосе помешала автору развить эту мысль до конца. А что, если подобраться к ней с другой, так сказать, стороны? Вдруг верно и обратное утверждение: все дети, отстающие в физическом развитии, вундеркинды? Какие невиданные перспективы! Министр образования и прочие заинтересованные лица могли бы спать спокойно, уверенные в будущем российской науки, потому что производство академиков можно было бы поставить на поток, причем государству это не стоило бы ни рубля! Ведь по количеству физически ущербных детей мы выходим в мировые лидеры. А вот в какой-нибудь сытой Англии или Германии для размножения будущих светил науки пришлось бы прибегнуть к искусственным мерам в духе средневековых компрачикосов… Но это к слову. Как бы то ни было, Максим Серапионович блистал интеллектом в школе, затем на службе. Его ценило начальство частного магазина, где он работал, получая неплохую зарплату, на которую мог прокормить себя и Джоя. Кроме того, ему ежегодно предоставлялся тридцатидневный отпуск, как правило, в конце лета. Этот период был самым радостным для обоих. Максим Серапионович уезжал куда-нибудь подальше от Москвы, селился в каком-нибудь уединенном месте, желательно у воды и целые дни бродил с собакой по лесам и полям или сидел на берегу с удочкой, а шустрый спаниель носился по берегу, бросался в воду за палочкой или просто плавал до изнеможения. В воскресные дни вне отпуска друзья тоже часто выезжали на природу, но не очень далеко: в Измайловский парк, в Сокольники, еще куда-нибудь в черте города или в ближнее Подмосковье. Там они вдоволь гуляли, закусывали набранной с собою едой и к вечеру добирались домой утомленные, но несказанно довольные проведенным днем. Были ли они счастливы? В отношении Джоя – можно смело сказать утвердительно. Он переживал свой собачий расцвет. От него так и веяло здоровьем и силой: упругая кожа, покрытая блестящей шерстью, мускулы буграми, широкая и глубокая грудь и толстые крепкие лапы. Ясный и веселый взгляд карих глаз словно говорил хозяину: » У меня все в порядке!», а природная живость уравновешивалась отменным послушанием. Если спаниель, несомненно, доволен жизнью, то в отношении его хозяина на этот счет есть серьезные сомнения. В глазах окружающих он был несчастным уродом, которого следует пожалеть, а тактичней всего не замечать, чтобы как-нибудь не ранить его самолюбие. Максим Серапионович догадывался об отношении посторонних. С самого детства он установил для себя некоторые границы общения, переступать которые боялся. С мужчинами еще было легче, но на женщин смотреть он не решался, боясь заметить в их глазах отвращение. Тут проявилось его недостаточное знание жизни, житейская неопытность, потому что и таким, как Максим Серапионович Господь порой дает счастье, впрочем, со временем горбун познал это на собственном опыте. Важно отметить: в сердце его не было злобы и зависти, возможно благодаря правильному воспитанию, добавим: воспитанию христианскому – мать нашего героя была весьма благочестивой женщиной. Со временем надежды на личное счастье, если они и теплились в душе Максима, совершенно погасли. И как раз в этот момент к нему пришла любовь. Объект был удивительный. Им стала женщина необычайной красоты – артистка одного из столичных театров, известная московской богеме не талантом, а физическим совершенством античной статуи. И не Максим выбрал ее, она сама его выбрала. Встретились они случайно – в магазине, где работал Шустов. Актриса была знакома с хозяевами заведения и заехала что-то купить. Максим Серапионович попался ей навстречу. Мы отмечали, что заглянув в глаза горбуна, можно было забыть о его уродстве и Елена взглянула… Они познакомились и стали встречаться, причем инициатором была она. Долго Максим Серапионович не давал воли чувству, боясь обмануться, но его любили, по-видимому, искренно, он вскоре получил доказательства. И все же калека колебался, и были тому причины. Несколько раз они вместе показывались в обществе – на каких-то банкетах или вечеринках. Шустова до глубины души огорчило постоянное назойливое внимание всех без исключения мужчин к его избраннице, которые, не стесняясь присутствием жен или любовниц, глазели на нее, раскрыв рот. Что им до маленького жалкого ревнивого горбуна, затаившегося в углу! Разве он препятствие для молодых, раздушенных, сильных, разодетых красавцев? Елена воспринимала мужское преклонение как должное, но Максим невыносимо страдал. Он подозревал, что для нее роман с инвалидом просто необычный жизненный эпизод и натешившись вволю, Елена его бросит, а для него это будет самым страшным несчастьем и полным жизненным крахом. В конце концов, они расстались. Видимо, опасения горбуна были не лишены основания, т. к. два года спустя Елена пленила голливудского режиссера, приехавшего к нам снимать какой-то боевик о «русской мафии». Этот деятель западного искусства, вкусивший ласк всяких «мисс Америк» и «мисс Европ», что называется, «запал» на русскую красавицу и вскоре предложил ей руку и сердце и свои 50 лет в придачу. Елена дала согласие и теперь проживала в Штатах, утопая в неге и роскоши. Максим Серапионович узнал об этом из газет и, должно быть, испытал горькое удовлетворение, что был прав, порвав с ветреной красавицей. После этого известия он совсем замкнулся, ограничив круг общения, который после смерти родителей и так был невелик. Рассвет для Шустова замаячил снова, когда однажды он случайно зашел на Птичий рынок, просто так, без намерения покупать кого-либо. Не выдержал: пленился очаровательным одномесячным щеночком - спаниелем, таким забавным со своими длинными шелковистыми ушками. Приобретение Максима Серапионовича было случайным, но вполне удачным: пес оказался породистым и с идеальным характером. Кончилось одиночество горбуна! Теперь дома его ждало ласковое и доверчивое существо, искренне и шумно выражающее радость при встрече с хозяином, даже если он отсутствовал всего 20-30 минут. Азы домашней дрессировки, все эти «сидеть», «лежать», «место», «рядом» Джой освоил, шутя под терпеливым руководством своего господина, проявившего незаурядные педагогические способности. С послушной собакой можно без риска посещать самые людные и шумные места столицы, полные всяческих неожиданностей и опасностей для четвероногого. Впрочем, хозяин и пес старались по возможности избегать таких мест, выискивая для прогулок скверы, малолюдные переулки, дворы и т. п. Правда однажды в таком уединенном месте они оба подверглись опасности. Это случилось зимним вечером в безлюдном переулке, часов около 20. Максим Серапионович шел по тротуару вдоль старинного массивного особняка, реставрируемого московской мэрией. Джой бежал впереди хозяина. Неожиданно из-за угла появился здоровенный стаффордширский терьер без поводка. Эти собаки в то время были на пике популярности в России, сменив пресловутых «убийц – питбулей. Они стали своеобразной визитной карточкой многих «новых русских». Американские стаффорды, хотя не считаются бойцовой породой, почти ничем не отличаются от своих кровожадных собратьев – «питов» и представляют собой грозную опасность для всякой собаки вплоть до «кавказцев» и «азиатов». Самый вид их: широкая грудь, бычья шея, массивная голова с маленькими ушками, крокодильи челюсти и настороженный взгляд крохотных красноватых глазок способен вселить страх. Кто-то очень удачно сравнил эту породу с кровожадной барракудой. За псом – каннибалом следовал его хозяин, олицетворявший тот карикатурный тип «новоросса», что выводится в анекдотах и до смешного соответствует облику амстафа в двуногом варианте: квадратные плечи, та же бычья шея с золотой «собачьей» по толщине цепью, бритая голова и свирепые маленькие глазки. Не тратя время на обнюхивание и прочие собачьи церемонии «каннибал» набросился на Джоя, которому на тот момент едва исполнился 1 год. Спаниель жалобно завизжал и попытался отбежать к хозяину, но амстаф повалил его и драл своими ужасными челюстями. Как уже упоминалось, дом, около которого произошел инцидент, находился на реставрации. Рядом на снегу валялись, как это водится у нас, некоторые строительные отходы и негодные материалы. Максим Серапионович подобрал кусок тяжелой металлической трубы и изо всех сил огрел нападавшего по хребту. Если бы удар нанес обыкновенный мужик, он бы наверняка перебил собаке позвоночник, но слабых сил горбуна для этого не хватило. Амстаф остановился на пару секунд всего лишь слегка оглушенный, но затем снова ринулся на свою жертву. Тут на сцену выступил хозяин агрессора. Одной рукой он резко ударил в челюсть Максима Серапионовича, другой схватил своего пса за ошейник, одновременно «поливая» спаниеля и его хозяина отборным матом. Если б не мягкий сугроб, в который отлетел Шустов, последствия удара могли стать весьма трагичными. Его никогда в жизни не били, тем более так сильно. На некоторое время он лишился сознания. Очнулся оттого, что стонущий окровавленный Джой лизал лицо хозяина теплым влажным языком. Свирепую парочку нигде не было видно. С трудом поднявшись, Максим Серапионович заковылял домой в сопровождении своей изрядно потрепанной собаки. Негодование и жажда мщения переполняли его. Кое-как обработав раны своего пострадавшего питомца, Шустов заглянул в ящик письменного стола и извлек из него железную коробку из-под леденцов, обмотанную липкой лентой. Это был его «арсенал». В коробке хранился пистолет «ТТ» и патроны к нему, оставшийся от отца – фронтовика. Изредка доставал Максим Серапионович свое «наследство», чистил и смазывал его, любовно взвешивая в руке. Обладание смертоносным предметом делало его неуязвимым для потенциальных врагов и наполняло сердце уверенностью в своих силах. Впрочем, пистолет ни разу не был в деле, а лежал себе мирно в ящике стола. Но теперь горбун решил выходить на улицу только с оружием в кармане, хотя бы по вечерам. На другой день перед выходом на вечернюю прогулку он достал пистолет и уже хотел опустить оружие в карман, как вдруг взгляд его упал на икону Казанской Богоматери, висевшую в углу. Эта старинная икона в серебряном окладе была благословением матери. Максим Серапионович помнил ее с раннего детства. Много раз он стоял перед ней на коленях, обращаясь к Пречистой со всякими горестями и нуждами. Поколебавшись немного, он вернулся к письменному столу и положил пистолет обратно в ящик.
                Со временем раны зажили и неприятное происшествие забылось. Больше подобные инциденты не повторялись. Только на следующую весну произошел неприятный случай, но совсем другого рода, заставивший Максима Серапионовича сильно поволноваться за своего питомца. Джой внял, так сказать, «властному зову природы» и удрал на прогулке на собачью «свадьбу». На свистки и команды хозяина не реагировал. Отсутствовал 6 часов. Все это время обеспокоенный Шустов пытался найти любвеобильного пса, но тот в конце концов вернулся сам, погавкал перед подъездом и был впущен внутрь, благо это случилось в субботу и хозяин был дома. С тех пор прошел год. Джой вел себя образцово и не повторял подобных выходок, но…опять была весна. В Москве очень много собак: и бродячих и имеющих хозяина, из них, по крайней мере, треть – «дамы» и не меньше половины из них пустуют в марте-апреле, оставляя пахучие метки, сводящие с ума четвероногих кавалеров сильнее, чем кавалеров двуногих французские духи. Джой заметался, уткнув нос в землю, и припустил галопом по улице, не обращая внимания на вопли хозяина. Через пару секунд он скрылся из виду. На этот раз Максим Серапионович не так уж и обеспокоился. На всякий случай он прошел несколько кварталов в направлении движения четвероногого «Ромэо», никого не обнаружил и вернулся домой. Из квартиры он позвонил на работу и отпросился, сказавшись больным. Затем он снова отправился на поиски Джоя, которые оказались абсолютно безуспешными. До ночи он еще дважды выходил на улицу, кричал, звал – все бесполезно. Скрепя сердце, около 12 часов ночи Шустов улегся спать. Ночью ему мерещились всякие страхи: то его любимца переезжала машина, то его заарканивали собаколовы, то трепала большая злая собака… В 6 часу утра Максим Серапионович выглянул на улицу, надеясь обнаружить спаниеля у подъезда – напрасно. Пол следующего дня прошло в бесплодных поисках. К обеду усталый и огорченный Шустов возвращался домой. У соседнего подъезда он увидел известного всему дому пенсионера Федорыча, сидевшего на скамейке в обществе старой сварливой псины пальмы. Этот Федорыч был огромный толстый старик, страдающий одышкой. Целые дни в любое время года он просиживал  на скамейке под окнами своей квартиры и созерцал дворовую жизнь во всем ее разнообразии. Федорыч знал всех и вся. Пожилые люди из окрестных домов частенько сиживали рядом с этим дедом и накачивали его разнообразной информацией. У Федорыча была редкая в наши дни, почти аристократическая привычка: нюхать табак. Специального зелья для этой цели он достать не мог, поэтому потрошил дешевые сигареты, ссыпая содержимое в коробочку. Затем время от времени толстыми, как сардельки пальцами доставал щепотку, заряжал ею ноздрю своего громадного шишковатого носа и оглушительно чихал. Старушка Пальма после этого залпа начинала одобрительно стучать хвостом и перебирать лапами, чтобы через минуту снова впасть в летаргию, свернувшись под скамейкой у ног Федорыча. Максима Серапионовича Федорыч знал и уважал, помня еще его родителей. Не опускал случая с ним поздороваться, а то и перекинуться парой фраз. На этот раз Шустов сам приостановился у скамьи и, зная возможности собеседника, рассказал ему о своем горе». Ишь ты! Удрал значит? А чего удивляться! Весной щепка на щепку лезет. Придет, куда денется! Второй день говоришь7 Это чего-то не то… Может поймал кто? Пес то красивый. Слушай, а может он пескарю попался? Слыхал про такого?» Пескарь был местный алкоголик лет под 60, из которых он не менее половины провел за решеткой. Поговаривали, что он ест собак и кошек. Как ни мало интересовался Максим Серапионович окружающим миром, слухи о Пескаре и его необычных кулинарных пристрастиях достигли его ушей. Он поморщился. Противная дрожь пробежала по плечам. »Федорыч! А где он живет?» «Пескарь то? Да тут, неподалеку». Старик назвал адрес. «У него только что и осталось: квартира, полуторка, как у тебя». Резко повернувшись, Шустов заспешил к своему подъезду. »Расстроился горбун. И то сказать, окромя как с псом ему и слова не с кем перемолвить» – подумал Федорыч, залезая в заветную коробочку за зельем и глядя на удалявшуюся крохотную фигурку.
                Томительный день завершился, а от Джоя по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Наутро максим Серапионович опять стал рано. Заставил себя выпить чаю с булкой, хотя душою ему было не до еды. Затем он открыл заветный ящик и вынул из него свое грозное оружие. На выходе из комнаты он ясно почувствовал какое-то жжение в спине, но не оглянулся, а махнув рукой, заспешил вон из квартиры. Пескарь жил в 10 минутах ходьбы в такой же «хрущобе», как шустов, но еще более старой и обшарпанной. Железная дверь в подъезде правда была, но задвижка на ней отсутствовала, вследствие чего дверь гостеприимно распахнулась, словно приглашая всех окрестных алкашей. Приглашение не оставалось без ответа, о чем красноречиво свидетельствовало состояние подъезда. Максим Серапионович поднялся на 3 этаж и позвонил в изуродованную перекосившуюся и облупившуюся дверь 23 квартиры – никакой реакции. Тогда он толкнул дверь, и она подалась, открыв взору крошечный смрадный коридор. Не без робости гость сделал шаг вперед. Другая застекленная дверь прикрывала проход в комнату, но ванная была открыта и в ней горел свет. Невыносимый смрад с силой ударил в ноздри, а ноги прилипли к полу, покрытому полужидким слоем грязи. Ванна на треть была заполнена вонючей водой, в которой стопками лежали разноцветные шкуры. С трудом сдерживая рвоту, пришелец двумя пальцами приподнял  черную в завитках верхнюю шкурку. Под ней плавали другие: рыжие, белые, полосатые – большие и мелкие, последние, очевидно, кошачьи. Горбун отступил назад, вынул из кармана «ТТ» и передернул затворную раму, резким движением распахнул застекленную дверь, за которой открылась совершенно пустая, невыразимо грязная комната со стертыми полами почти без краски и с обрывками обоев на стенах. На секунду он замер в нерешительности, но тут из соседнего помещения послышалось нечто вроде хрюканья. За второй дверью в крошечной комнате на железной кровати без всяких признаков постельного белья, на залитом и засаленном матрасе, брошенным поверх просевших пружин, возлежал мертвецки пьяный субъект с недельной щетиной на опухшей роже. Весь его гардероб состоял из когда-то голубой, а ныне серой от грязи майки и «семейных» трусов в дырках. Он поднял круглую башку со смятыми и слипшимися волосами и тупо уставился на гостя блеклыми опухшими глазами. Промычав что-то нечленораздельное, Пескарь (это был он), снова уронил голову на матрас и захрапел. Максим Серапионович едва обратил внимание на хозяина, потому что до слуха его донеслось знакомое повизгивание, исходящее из запертой крошечной кладовки в углу комнаты. Рванувшись к ней, он быстрым движением распахнул дверцу. Серый крапчатый ком вылетел оттуда с радостным воплем и кинулся на грудь хозяину. Похудевший и вонючий пес снова и снова кидался в объятия хозяина и вмиг облизал ему лицо и руки. Спрятав «ТТ» в карман и схватив на руки свое сокровище, горбун отправился к выходу, но затем приостановился, повернулся к Пескарю и изо всех слабых сил дал ему пинка ногой, после чего поспешно вышел из смрадной квартиры на свежий воздух. По прибытии домой, Шустов наполнил миску Джоя до краев каким-то варевом и пока спаниель, давясь и чавкая, глотал ее содержимое, Максим Серапионович упал на колени перед материнской иконой и залился радостными слезами.