Юродивый

          После четвёртой чашки крепкого горячего чаю молодой диакон отец Роман вышел из церковной сторожки и присел на скамейку под кустом шиповника. Служба закончилась полчаса назад. Настоятеля вызвали на какую-то требу и диакон завтракал в одиночестве. Времени до вечернего субботнего богослужения оставалось вдоволь, и он отдыхал, любуясь погожим летним днём, вдыхая аромат цветов и слушая ленивое жужжание пчёл. Немногочисленные прихожане разошлись. Церковный двор опустел. Ни звука вокруг. Храм стоял на окраине небольшого городка, походившей на тихую деревню. Отец Роман, сам не заметив, как, задремал. Когда он открыл глаза, пред его взором стоял некто лицом на восток и часто-часто крестился и кланялся. Незнакомец был небольшого роста, худой, щуплый на вид. Одет, несмотря на жару, в старенький поношенный плащ, из-под которого виднелись полинялые камуфляжные брюки, довольно грязные и неопрятные внизу, складками спадающие на грубые нечищенные ботинки. Голову украшала выцветшая бейсболка, которую в данный момент пришелец держал в левой руке вместе с объёмистым полиэтиленовым пакетом. Из потрёпанного воротничка старенькой рубашки выглядывала дочерна загорелая жилистая шея. Волосы на голове были длинными, но редкими. Сквозь них бронзой просвечивала загоревшая кожа, но больше всего диакона поразило лицо незнакомца, глядя на которое, вы невольно отвлекались от созерцания его жалкого гардероба: тонкое, с впалыми щеками и большими горящими глазами. Бородка и усы были маленькими и редкими, но без седины. Небрежно зачёсанные назад пряди волос открывали высокий морщинистый лоб, как на иконах, изображающих пустынножителей. За спиной незнакомца висел плотно набитый выцветший рюкзак.
                За год служения отец Роман повидал много всякого люда в церкви. Попадались и похожие на этого, не то бродяги, не то расстриги, которых про себя он называл «волосатиками». Вначале молодой диакон пытался разговаривать с этими людьми, но сплошь и рядом натыкался, то на мрачный фанатизм или  занудное начётничество, или на явный обман. Чаще всего за маской «Божьего человека» скрывалось стремление добыть деньгу, для чего все средства были хороши : и нестриженные волосы, и рубище, и глаза под лоб… Эти типы страшно любили обличать. Они обличали народ в маловерии, духовенство в нерадении, иерархию в пособничестве властям и т. п. Одного такого «юродивого» оставили как-то ночевать в церковной сторожке. Когда отец Роман утром первым пришёл на приход, он застал «волосатика» сидящим за столом, на котором лежали Евангелие, молитвослов и… снятый со стены портрет патриарха, поставленный вверх ногами. На вопрос зачем он это сделал, «старец» отрезал: »Патриарх предаёт православие». Возмущённый диакон потребовал вернуть портрет на место, а «волосатику» предложил направить стопы в Чистый переулок и заявить свои претензии его святейшеству лично. Суровость во взоре, непримиримость к инакомыслию сочеталась в «волосатиках» с огромным самомнением, но в столь неожиданно появившемся незнакомце замечалось нечто иное: взор светился благородством и добротой, на губах играла обезоруживающе простодушная улыбка, делая его похожим на ребёнка, и вообще, весь он был, как говорится, не от мира сего, настоящий юродивый. Постояв перед закрытой дверью храма, человек зашёл сбоку, с северной стороны и снова стал креститься и кланяться. Таким же образом он обошёл церковь со всех сторон и снова очутился перед входом.
               Отец Роман подошёл, поздоровался и спросил незнакомца, как ему понравился храм.
«Ваше благовестие, отец Роман! Храм ваш замечательный, а замечательный особенно потому, что не закрывался и не осквернялся безбожниками. Радуйся, что тебе довелось начинать на таком приходе» - отозвался пришелец.
               Он назвал диакона по имени, между тем, отец Роман был уверен, что не встречал этого человека раньше. Несколько поколебавшись в недоумении, как обращаться  к собеседнику – на «вы» или на «ты», он спросил: «Откуда вы знаете моё имя? Ведь, кажется, мы раньше не встречались?» «Обращайся ко мне на «ты» - заметил незнакомец, - «а зовут меня Михаил». «Читает мои мысли» - отметил про себя отец Роман. «Это вас – духовенства мало» - продолжал собеседник, - «а нас – прихожан – много. Нас вы запомнить не можете, а мы-то вас всех знаем». «Почему ты так странно обратился ко мне: «ваше благовестие»? Я такого раньше не слышал, называли «ваше преподобие», а так – никогда». « Это, когда Петр император вводил свою табель о рангах на западный манер, всем служилым людям подобающее обращение придумал: «ваше благородие», «ваше высокопревосходительство» (это для дворян), а для духовенства: «ваше преосвященство», «ваше преподобие» (для епископата и священства), а для диакона специально: «ваше благовестие». Ведь ты же, отец диакон, благовествуешь. Так-то!»
                Рассуждения Михаила показались отцу Роману занятными, и он пригласил гостя в сторожку на чашку чаю. «Ещё есть гречневая каша и рыбка, поскольку постный день».
«Не откажусь, не откажусь. Так уж получилось, что поесть вчера не пришлось». «Отчего?» «Да я, веришь ли, отец диакон, в милицию попал». «За что же?» «Да так, подозрительным сержанту показался. «Покажи», говорит, - «документы». Я ему даю паспорт, а он старого образца. Вот он и придрался: пошли, да пошли в отделение. Насилу отпустили». «Опять противник новых паспортов, сейчас про ИНН заговорит» - подумал отец Роман. «Я не протестую против новых паспортов» - продолжал меж тем Михаил. При этих словах его юный собеседник даже вздрогнул: уже в который раз гость безошибочно читал его тайные мысли! «Просто не успел заменить старый на новый, всё недосуг было». «А как вы, ты…относишься к ИНН?» «А как? Слышал, что старец Иоанн говорил? Не надо, мол, из-за этого устраивать раздор в церкви. Это у нас всегда так: как что-нибудь новое, так протест. Перепись задумали, так протестуем против переписи. Паспорт менять, так мы опять недовольны: там, мол, антихристовы знаки. А на старом их не было? Там ведь и звезда пятиконечная, и серп и молот! А мы ничего, пользовались. А ты вспомни-ка Евангелие от Матфея, когда кесарь Август задумал переписать всю вселенную. Праведный Иосиф с Пречистой Девой Богородицей, что, протестовали? Нет они покорно отправились в Вифлеем, как повелено было, хотя Ей уже время родить пришло. А мы всё протестуем! Нет, Богу Богово, а кесарю кесарево». «Так все боятся антихристовых козней!» «Эх, ваше благовестие! Когда антихристы приходят, для человека сведущего всё ясно становится: или ты за Христа или со Зверем, против Него». « Ты сказал антихристы? Во множественном числе?» «Да, именно так. Антихристов или Зверей много. Одни уже приходили, другие придут, но самый страшный последний, про которого апостол Иоанн Богослов говорит». «Как это?» «А вот как. Был в древности в Вавилонском царстве монарх. Звали его Шумаш Шумаши. Так вот, даже в те времена, когда человека запросто на кол сажали за малую провинность, он ухитрился получить прозвище «Зверь». Память о нём жила долго после его смерти, так что, когда Иоанн Богослов на острове Патмос писал свой Апокалипсис, он имел в виду всем известную личность».
              Тут в беседе возник краткий перерыв, поскольку перед Михаилом поставили тарелку с дымящейся кашей и открыли рыбную консерву. Прочитав положенную молитву, гость приступил к трапезе. Ел он чинно и медленно, не выказывая признаков голода, столь естественного для человека, проведшего сутки в «обезьяннике». После кружки горячего чая в завершение завтрака диалог возобновился. «Так ты Михаил считаешь, что антихристы уже приходили? Кого ты имеешь в виду?» «Ну, в первую очередь императора Нерона, который всехвальных апостолов Петра и Павла со множеством других христиан казнил, развратника и самоубийцу. Потом были и другие. Наполеон. Знаешь ли ты, ваше благовестие, что фельдмаршала Кутузова Михаила Илларионовича, спасителя России, перед тем, как с Бонапартом воевать второй раз в жизни святым миром помазали? Все так в то время и разумели: на Антихриста идёт, который храмы святые осквернял и в алтарях лошадей держал. Потом этот, лысый, которого земля не принимает, за ним Сталин, Гитлер… Все они антихристы. С Христом боролись? Значит антихристы».
«А ведь некоторые наши «красные» патриоты Сталина чуть ни святым почитают. Он мол с сионизмом боролся, фашизм победил и вообще… в семинарии учился, верующим был…»
«И бесы веруют и трепещут» (Иак. 2,19). О том Антихристе, что до сих пор в мавзолее лежит, я тебе такую историю расскажу. Одна старуха вздумала поминать в церкви за упокой Владимира Ленина. Пишет в записках и чуть не святым его почитает. Раз пишет, два пишет. Тут ночью во сне вдруг слышит голос: « Если даже все люди, живущие на земле, сколько их ни есть на свете, встанут на колени и будут просить Бога за Владимира Ульянова, Господь его не помилует». Об Усатом тоже кое-что знаю. Однажды вызывает он в кремль своего одноклассника по семинарии, который на тот момент уже епископом стал. Зачем вызывает – неизвестно. Ожидать можно, чего угодно – от ареста до награды. Вот архиерей и мучается вопросом: в чём к вождю идти: в рясе с крестом и  панагией или в пиджаке?  Страха ради иудейска надевает штатский костюм и предстаёт пред светлые очи. Тот ничего. За стол пригласил, вина наливает. Ну, владыка немного осмелел. От сердца отлегло. Виноград кушает, персики, стаканчик опрокинул. Иосиф Виссарионович в хорошем настроении. Шутит, годы учения вспоминает. Затем, уже в конце визита, кладёт руку на плечо гостю, наклоняется к нему и, в глаза заглядывая, вопрошает : «Боишься меня?» Архиерей окаменел. «Помилуйте» - шепчет, - «то есть как?»
«Боишься! А Его нэ боишься?» И перстом в небо указывает.
           Другой случай тоже с одноклассником связан. Лет 15 назад в н-ской епархии умер один батюшка весьма преклонных лет, который был знаменит тем, что дал Сталину пощёчину».
«Да как он после этого жив остался?»
«Не только остался, но и пережил супостата на целых тридцать лет! Но пощёчина случилась давно, когда оба они ещё семинаристами были. За что он съездил Иосифа Джугашвили по роже я в точности не знаю, то ли за богохульство, то ли ещё за что, но через много лет, когда он уже служил священником, его посадили. Один их общий знакомый рискнул напомнить вождю: «Помнишь К-ва? Сидит». «А пускай посидит» - ответил Сталин».
«Ну а Хрущов, который обещал к 1980 году последнего попа показать, тоже по-твоему Антихрист?»
«Ну нет, этот пожиже будет, да и нельзя его безоговорочно в злодеи записывать, хоть и боролся он с Церковью. Как-никак, он народ на волю стал выпускать. Нет, что Хрущов, что Брежнев – и так и сяк». «А про недавние события что скажешь? Ельцин тебе, как?»
«Ельцин, Ельцин! Просто Боб Ёлкин». «Боб Ёлкин? Так ведь он Ипатьевский дом, где царь-мученик со всей семьёй убит, уничтожил! А расстрел парламента! А пляска в Германии! Да что там пляска! Поплясав, Борис Николаевич отошёл к кустикам и прилюдно помочился. Немцы в течение года этот кадр по телевизору ежедневно в качестве заставки демонстрировали – мне один русский из Мюнхена рассказывал».
«Всё верно, ваше благовестие, всё правда, да только, как на эти события посмотреть! Он не был инициатором уничтожения дома Ипатьева. Ему приказали, он выполнил, но впоследствии сожаление выказывал. В парламенте же засевшие люди в спасители России не годились, вот и получился такой результат. Что же касается германского эпизода, что ж, нам особенно перед немцами расшаркиваться не за что. На-ть и на вас и на тебя, друг Гельмут! Нет, я его вовсе не оправдываю. Просто за ним дрянные людишки стояли, всякие там рыжие и чёрные, а сам он Боб Ёлкин, не больше!»
«Так ведь и сейчас те же люди или подобные у власти. На два миллиона в год «дорогих россиян» меньше становится,  и никакой радужной перспективы не предвидится».
«Эх, ваше благовестие! Судьба народов в руце Божией. Не даст Он России погибнуть…»
«Да больно народ у нас пассивный, инертный. Его угнетают, можно сказать истребляют, а он не шевелится!»
«Ошибается тот, кто чересчур полагается на долготерпение русского народа. Вон на праздник святаго пророка Божия Илии удальцы в голубых беретах собираются и гуляют. В этот день все рыночные спекулянты - продавцы-инородцы по щелям расползаются. Я сам видел, как на одном базаре десантники все лотки с фруктами и овощами перевернули и созвали всех старух русских: «Берите матери, что хотите задаром» и хоть бы кто против выступил.
«Ну, сколько этих десантников! Всего может один процент от мужского населения страны! Они погоды не делают. Да и что это за протест, который длится один день!»
« А ты думаешь  у Болотникова, или у Разина, или у Пугачёва больше народу было? Тоже, небось один процент. А они с этим процентом потрясали… Слышишь, как удачно один курчавый русский(1) выразился: «потрясали государством». И вот они – эти в тельняшках, да беретах 364 дня в году трудятся и молчат, терпят, да вдруг, как подымутся! Все, как один, и всю страну с помощью одних лишь голых кулаков на уши ставят! И власти ничего поделать не могут. Удальцы же наши, как бы властям говорят: не зарывайтесь, а то достанется вам на орехи, есть предел и нашему терпению! Против них милицию пускают, но многие милиционеры сами бывшие десантники и товарищам сочувствуют, не спешат их унять. А вот теперь представь: найдётся человек, который этот протест, эту удаль в нужное русло направит, укажет, кого побить, а кого и устранить надо, да и не только десантникам, но и другим-прочим путь покажет. Есть же ещё моряки, да погранцы, да просто пехота. Что тогда будет, смекаешь? Вон и те рыжие, да чёрные смекнули, да всё стараются армию прижать, наипаче же голубых беретов, да шалишь, кишка тонка! Они в Азии да на Кавказе силы и норова набрались, так просто не зажьмёшь!»
Оратор замолчал. Глаза, только что горевшие воодушевлением потухли. Лицо приняло спокойное, умиротворённое выражение. «Ну, спаси Господи, ваше благовестие, отец диакон. Напоили, накормили. Пора мне в путь. Прости за многоглаголание. Бог в помощь и помолись обо мне».
                Август 2006



 (1) А. С. Пушкин.