Из цикла Простые люди

Толкуша.

- Дядя Володя, вас баба Маруся ищет, к ней тетка городская приехала помирать, красивая, спасу нет, - пацан на велосипеде крикнул мужику в кепочке и проскочил мимо.
- Пошли что ли, Владимир свет Этьенович, посмотрим на умирающего лебедя, - предложил второй, до глаз заросший бородой.
У калитки любимой тещи Владимира Этьеновича  Макарова и единственной его родственницы переминалась рослая  и вся в модном рыжеволосая женщина.
Она шарила рукой у щеколды и никак не могла открыть ее, нетерпеливо толкала калитку коленом.
- Вам кого, гражданка? – густым басом спросил бородатый.
- Благодетель, - всплеснула руками рыжая, золотые кольца на каждом пальце и десяток золотых же браслетов звенькнули, а малиновые ногти, размером чуть ли не с косточку домино щелкнули костяным.
- Батюшка! - рыжая со звоном скрестила руки на груди у бухнулась на колени перед бородатым, - не погуби, помоги.
- Помогу, -  кротко пообещал бородатый.
- Миленький,  родненький, все отдам, - рыжая  голова с красным махристым  цветком-заколкой в волосах уткнулась в землю.
- Ну отдай, - меланхолично  согласился  бородач.
Рыжая покарячилась фигурным задом,  поднялась с колен и отряхнула  полотняные брючки, расшитые стразами и еще чем только можно.  Снова зазвенело, теперь на шее, где висел солидный золотой крест,  золотая икона Николая чудотворца и большая, тоже золотая, с половину детской  ладони икона Богородицы, как у архирея.
От таких упражнений в нежной расщелине груди рыжей хрипло засипело, она тяжело дышала, прерывисто и с посвистом, и не могла начать говорить от нехватки воздуха. Наконец отдышалась:
- Вот, милостивец, с  виду, так меня палкой не убьешь, а внутри ровно гармонь, да меха у ней  сломатюты.
Я к вам от Виктора Давыдыча, вместе с вами у него на учете состою по силикозу этому проклятому, - и томно взглянув на бородатого медовыми глазами,  добавила – лучше бы по сифилису, его сейчас лечат.
- Насчет сифилиса не могу поспособствовать, - честно признался бородач.
- Значит так, Лидка я, из Пьянухи, тут недалеко деревня наша, соседи мы с вами, я, конечно в городе сейчас живу, да меня все там знают и тут многие, и я вас знаю. Трава мне ваша нужна, Давыдыч сказал, что вы излечились травой-то этой, - выговорив  приличествующие случаю антимонии, Лидка перешла на деловой тон
- И не излечивался я и не болел, - бородач кротко повел глазами вверх и перекрестился.
- Дак что ты меня дуришь,  бухтишь, как опара перекисшая - помогу, помогу… - галантерейное обхождение рыжей  и вовсе  сошло на нет.
- Конечно помогу, и даже безвозмездно,   - голосом тетушки  совы из мультика о Винни Пухе прогундосил бородатый и показал пальцем на мужика в  кепочке.
- Так это вы, значит, по траве специалист, а я Лидка, - дамочка повернула  к Владимиру глянцевые перламутровые губы.
- Слышал.
- Вот и хорошо, значит договорились, Лидка тронула пластиковый пакет, в котором обещающе зазвенело.
- Водочка первый сорт, не паленая и закусон классный - рыжая подняла пакет и по-хозяйски направилась к  крыльцу.
- Ну, хватит, мы вас слушали, и вы нас послушайте – я не лечу и травы у меня нет, - Владимир Этьенович с преувеличенным старанием чистил полуботинки  о скобу у калитки.
- Как нет?
- Так нет, самим не хватает.
- Я, конечно, дура, всего восемь классов образования, но в коммерции кое-что кумекаю, двести зеленых плачу.
- Идите, идите, сказано вам нет.
- Ой, моченьки нет, мне сесть надо, сил нет стоять, - рыжая засипела и стала прыскать в рот из флакона, -  ты что, зараза, не слышишь, подыхаю я, мне может жить осталось месяц.
- Ну, если посидеть, то у тещи спрошу разрешения в дом пройти, я у нее в примаках, - лысый удалилась и через минуту крикнула с крыльца:
- Заходи.
- Ой! тетя Маша,  здравствуйте, вы меня помните, я Лидка из Пьянихи.
- Да помню я тебя, как мама, жива – здорова?
- Здоровее меня, а вот ваш-то зять лечить меня не хочет.
- Да он сам еле оклемался после смерти Люсеньки,  доча моя умерла от рака, вот мы вместе с ним и  коротуем.
Ему в Сибири не климат, а мне одной тошно, дружно живем, не деремся.
- Ваш зять говорит, что травы у него нет, а я заплачу, деньги у меня есть, вот, только здоровья нет.
- Не знаю, милая, ведь он не одной травой лечиться, ты с ним поговори, Владимир мужик добрый, - тетя Маруся обмахнула полотенцем клеенку на  столе и вышла.
Вадим сел за стол и положил на него тяжелые темные,  жилистые руки, кепку он снял, под ней на черепе дыбом колыхнулся темный пух неокрепших еще  новорожденных волос, неведомо как занесенных на бывшую лысину.
Лидка молча положила на стол пять долларовых сотен.
- Ну нет же, говорю нет, Владимир отвернулся к окну, за которым несмотря на весну завивался пыльный столб.
Еще пять сотен легли на стол, у Владимира  засвербило в области кадыка, и пригрезился ему красный японский мотороллер, или как их сейчас называют скутер, на который и прав то не надо, зато езди, где хочешь.
- Трава еще не все, тут многое чего надо, сами знаете, что хорошо, то не скоро. Травы осталось самую малость, только для себя, жди, когда вырастет.
- Не дождусь, ты не смотри, что я румяная, на мне краска в три слоя, а без краски увидишь меня  во сне, маму звать будешь.
Вылечи, как сам лечился, я хоть не шибко часто в церковь хожу, но за тебя буду молиться, сколько проживу.
Сотенные доллары мешали и притягивали глаз, красный мотороллер почти что стоял во дворе.
-Убери, - Владимир слабо махнул рукой, и наваждение исчезло, - давай договоримся так – будешь делать все, что я велю без всяких возражений.  Устраивайся жить поближе, здесь, если баба Маруся разрешит или у соседей.
Еду будешь есть ту, что скажу и все остальное тоже, гарантий нет, получиться – хорошо, не получится, значит...
Прошло десять дней,  ничего не изменилось - ни трава, которую Владимир называл толкушей, ни козье молоко, ни еда, на которую Лидка в другое время и не взглянула бы – ничего не помогало.
- А что, Лида, правда говорят, что у тебя магазины есть в городе и дом трехэтажный?
- Е-есть…
Откуда ж у тебя такое богатство?
- С семечек.
- Это как?
- Да так, ведь мой-то муженек бывший бросил меня с двумя дочками, когда я от силикозу загибаться начала. Нашел себе клизму без механизму, зато близко к начальству, в администрации городской работает.
А мне как жить? Есть пить надо, девчонок одевать надо, что делать? Только и сил было, что семечками торговать, сперва стеснялась, а потом ничего, сигаретами стала приторговывать.
Шире-дале, к зиме палатку в долг сварганили, два года в трехлитровую банку сикала, отойти из палатки боялась…, потом другую поставила, ну и пошло…
- Легко сказать пошло, забот, поди, полон рот дело то большое у тебя.
- Ага, принялась за дело, как вошь за тело…, скоро доест…
- Куда деваться, сейчас время такое – и работать не заставят, и есть не посадят.
- Это точно.
Губная гармошка в груди у Лидки играла еще яростней и звонче, сил почти не осталось. Перегнув Лидку через свое колено Владимир осторожно, будто по стеклу постукивал по спине литым резиновым мячиком, насаженным на пружинистую стальную полосу.
Чутко, будто камертоном, он постукивал, слушал, мял пальцами спину, опять постукивал…
На следующую ночь,  шлепая босыми ногами по полосатым половикам, Лидия прибежала в отгороженную досками спальню, где равномерно похрапывая спал Владимир и затрясла его за плечо.
В кружевном носовом платке в мутной слизи лежали твердые серо-бурые комочки.
- ЖБИ номер девять, - просипела Лидка, - завод железобетонных изделий, двенадцать  лет на доске почета.
Лидка некрасиво скривила рот и заплакала, поперхнулась, хрипло кашлянула и опять на платке остались серые комочки.
- Ну, и слава Богу, что выходит из тебя продукция ЖБИ  номер девять, но сильно не радуйся раньше времени и не треплись никому, до выздоровления еще как до Китая пешком, - остановил ее Владимир и велел идти спать.
- Воло-одюшка, я жить хочу-у, тихонько взвыла Лидка.
- В организме начались необратимые позитивные изменения, так что живи и другим спать давай, - пробормотал Вадим и повернулся на бок, лицом к стенке.
Она пошла на свой диванчик в зале, где в двух окошках густилась великолепная беззвездная тьма.
- Если хоть одну звездочку увижу, все будет хорошо, - задала Лидка, и в левом окне, как по команде, по одной стали загораться звезды.
Она лежала и мечтала о необратимых позитивных изменениях, и в первый за много лет уснула в радости.
Все, что  вычихивалось, выплевывалось и откашливалось из  Лидкиных легких, она бережно собирала в баночку и десять раз на день заглядывала в нее, любовно  пересчитывая добычу.
В груди еще немного  посвистывало, но дышать стала легче и Лида специально придумывала себе заделье, чтобы постоять буквой «зю».
Вадим зорко следил за ней и властно-командным тоном пресекал ненужную самодеятельность, которая так и рвалась из нее по причине приумножения сил.
А вчера, после поколачивания по спине тяжелым синим мячиком, вышел из нее такой комок бетона, что до сих пор горло саднило, но задышала она полной грудью.
- Дышу, дышу и надышаться не могу, до самого донышка кислород доходит, - разговаривала Лидка сама с собой, сидя под навесом и обрывая картофельные ростки, находиться ей  на солнце Владимир Этьенович позволял пока немного.
Но щеки румянились без краски, а глаза, переливающиеся всеми оттенками медового, стали проделывать известный маршрут – на объект, на нос и в сторону.
Банальное сочетание нахальства, простоты, искренности и женского очарования делали ее притягательной и опасной.
- Лидка, ты Лидка, грудями то не играй, бесстыжая, гляньте ка на нее, середка зажила, крайчики заиграли, - беззлобно ворчала тетя Маруся.
- Эх, никому меня не понять, может у меня будущее замаячило, а что такое будущее –  значит буду еще!
Конечно, будет, дышалось легко и вкусно, хотелось петь и бегать, как в детстве, и мир пел для нее по «маяку» любимые её песни, а по двору бегал огнеперый и ревнивый петух тети Маруси. 
- Ну, все, домой собирайтесь Лидия Дмитриевна, - надтреснутым голосом пробормотал Владимир, вернувшись от приятеля, он был немного на взводе и чем-то недоволен.
Она вздрогнула, как будто током ударило
- Надоела я вам, устали от меня, я, конечно, не мармелад и образования четыре класса…
- Я не гоню, да только  мною все сделано, что надо, через недели две сходите на рентген, а там позвоните что и как.
Через две недели Лидия Дмитриевна явилась на двух машинах и одну из них - вишневый форд  с документами, оформленными на имя Владимира Этьеновича Макарова, оставила во дворе.
Владимир яростно отказывался и отпихивал папочку с документами, пока Лидка не объявила:
- Да уймитесь вы, у меня в городе два магазина, да  в аренду сдаю торговые площадя,  не последнее отдаю, и добавила, - я и не то бы отдала, да ты не берешь, и добавила, - от души дарю, езди по лесам, полям, собирай свою траву, может, еще кому поможет.
 Она с радостью смотрела, как на висках у него набухли жилы, а по скулам прокатились желваки. Близко посаженные глаза глядели двухстволкой, утиный нос побледнел, а новорожденный волос на голове грозно колыхнулся- не было в ее жизни желаннее и красивее этого мужика.
- Спасибо тебе, Володюшка, - она подошла, быстро и жадно поцеловала его, втиснула в его ладонь ключи.
- Ну ладно, спасибо за гостинец, - Владимир нажал на брелок, машина засмеялась глазами и радостно залилась придурочной трелью сигнализации.
Женька Соломатин, по прозвищу Байрон, терпеливо учил Владимира водить машину, они выезжали за околицу и поселок издали казался маленьким и тихим.
Там Россия представлялась огромным малозаселенным пространством,  с зеленеющими назло экологии лугами и бесконечными пахотными полями, зарастающими взлелеянными в песнях  нахальными березами.
- Ты ее не дергай, она и так тебя слушается. И любит.
- Кто любит?
- Она, - залыбился Байрон.
- Люби нас, ходи мимо. Два магазина в городе, это тебе не хухерь-мухерь, видел я в каких они рубашечках спать привыкши.
- Хо-о! Моя английский преподает, нам  он не мешает, когда вдвоем без него обходимся.
- Ну, ладно, замяли.
- Мни, но не очень.

                Гад.   

В жизни их компании Женька по прозвищу Байрон исподволь и незаметно играл направляющую роль, почти все делалось с его подачи и участия.
Именно он привез нового пациента к дому Владимира, величаво и небрежно вышел из джипа и у калитки обернувшись к приехавшим пророкотал:
- Если Владимир Этьенович сейчас свободен, я вас позову.
- Халтуру тебе привез, там на улице дожидается, - Байрон самодовольно раскинулся на махоньком диванчике.
- Какую еще халтуру?
- Да мужик  там  какой-то загибается, видать богатенький буратино.
- Как привез, так и увози, я не лекарь, а Лидия не в счет, пожалел ее просто.
- Володь, ну брось, что ты шеперишься,  ну посмотрел бы…
- Смотри сам.
Евгений Афанасьевич вышел к джипу, и солидно откашлявшись, сообщил:
- Отказано, не принимают.
- А почему, собственно, отказано - спросил из окна резкий голос.
Женька  погладил бороду, поднял круглые брови и стал невыносимо похож на барана:
- Не ведаю, - кротко ответил он, неожиданно переходя  на старославянский.
Из машины вышел мужчина с высосанным болезнью лицом и почти невесомой фигурой насекомого.
Он с осторожностью сделал несколько шагов и, увидев у забора коровью лепешку, брезгливо поморщился.
От него веяло стерильностью и искусственной свежестью дорого быта, Федор Малышенко был образцово показательным образчиком российского релятивизма.
 Пройдя по двору, как по минному полю, стараясь не наступить в кое-где имевшийся  куриный и козий  помет сияющими, как новые калоши туфлями, он постучал в дверь, но не дождавшись ответа вошел.
- Здравствуйте, я Малышенко Федор Ильич, Лидия Дмитриевна сказала, что вы поможете мне.
- Я не лекарь, а у Лидии Дмитриевны…, короче, там особый случай.
- Я заплачу.
- Врачам платите.
- Мне надо помочь, я болен.
- Еще раз повторяю, я не лекарь,  бесполезный разговор.
- Я бы не приехал сюда, - и он гадливо оглянулся вокруг, на свежие кучки куриного помета, - без крайней нужды…  Врачи советуют отдохнуть, но это отговорки, не хотят брать на себя ответственность…
- А я вам советую выйти из моего дома.
- Как ты разговариваешь, тварь, пользуешься моим состоянием…
Малышенко вскочил и напрягся  с вытянутыми по швам руками.
Тут случилось непредвиденное, Владимир Этьенович врезал по морде непрошеному гостю, прямо в самую куковину,  и тот послушно завалился навзничь.
От изумления он выпучил глаза, на сухих белесых губах пузырилась кровавая пена, встать он не мог, вся его жалкая фигура  источала усталость. Так он и лежал, не в силах встать.
Владимир вспомнил себя, когда он тоже не мог встать и принести ведро воды, и теща поила его из заварочного чайника, приподнимая влажную голову от подушки.
Он помог Малышеву подняться, извинился, и они проговорили около часа.
- Фейс контроль, - объяснил Федор Ильич сопровождающим расквашенный нос.
Условия совместного  проживания были жесткими – ни телефона, ни ноутбука.
- Я не смогу понять, а вы толком ответить, если во время разговора зазвонит сотовый, полное погружение в ваше состояние может что и прояснит, а может и нет, надо попробовать, - Владимир и сам не мог понять, откуда у него, недавнего шахтера взялась эта наукообразная фраза.
- Врачи в меня не погружались, но обследовали, рака нет, спида  и туберкулеза тоже… но я чувствую, что сидит он во мне и точит, не смейтесь, но что-то вроде дракона, или даже дракончика.
- А врачи?
- А что врачи, нервы, усталость, нужен отдых.
- А на глисты вас проверяли?
- Чего-о?
- Того, я до восьмого класса жил в коммуналке, соседский пацан Колька болел солитером – был страшно худой, аппетита никакого, учился плохо, все забывал, плакал часто.  Короче, стали говорить, что  не жилец, но его  вылечили, не врачи, соседи же и вылечили, мы все за него переживали, и я запомнил как его лечили, потому что на моих глазах было.
- Кошмар какой то, это что вы предлагаете заговор или колдовство?
- Семечки!
- Какие семечки?
- Тыквенные, но не только они,  клизма с полынью, молоко томленое с чесноком, две селедки, полведра парного молока и кусок гнилого мяса, все в определенном порядке.
- Это я смогу как-нибудь, но полведра парного молока и кусок гнилого мяса  не осилю.
- Над парным молоком и кусочком гнилого мяса  надо сидеть с голым задом и выманивать дракона полакомиться десертом.
Анастасия Гавриловна с удовольствием продала тыквенные семечки Марии Ивановне, нахваливая их качество и сорт,  она любила продавать, особенно дармовое, выращенное на огороде,  а вот покупать не очень,  а на рынках тем более.
На это была причина, вернее случай, страшнее которого ничего в своей ровно текущей жизни она не видела.
Случилось это после войны, с промтоварами было плохо, в двух поселковых магазинах одни хомуты да веревки, солдатские серые валенки, сапоги и редко калоши. Анастасия заневестилась, и поехали она с покойной родительницей и крестной в областной город на базар с шалями, которые вязали свободными вечерами.
Шали продали быстро, и тут к ним подошел мужчина в бурках и полупальто, он показал из под полы треугольные лоскуты штапеля разных расцветок, заколотые булавкой и кусок тюли.
Сказал, что может продать, цену назвал сходную, но боится милиции, чтоб не оштрафовали и предложил  недалеко пройти, где хранится товар. Дом действительно оказался близко к базару, комната была грязной и нетопленой, мужчина спросил чего и сколько им надо, взял деньги у крестной и Настиной матери, которая попросила бордовый штапель в белый горошек.
Продавец  скрылся за занавеской, а через минуту из-за нее козлом выскочил голый мужик в сапогах на босу ногу, звонко хлопнул себя ладонями по груди, животу и ляжкам, притопнул хромовым сапогом  и спел арию: 
     Вот вам штапель, вот вам тюль,
     Вот вам яйца, вот вам… дуля
Крестная пронзительно завизжала и бросилась к выходу, в двери они  застряли, а на крыльце упали, от страха Анастасия не могла встать, потом бежали по улице, хватая разинутым ртом морозный воздух до самой колонки, у которой две бабы брали воду.
Штапель они все же  купили, отоварились там же на рынке,  озираясь по сторонам  и трясясь от страха, но договорились пока никому не говорить о случившемся, чтобы их не засмеяли.
Теперь, когда вся деловая жизнь в Полянске крутилась вокруг поселкового рынка,  для тетки Насти было мучение сознавать, что она не принимает в ней должного участия по причине давнего незабытого страха. Конечно, она ходила на базар, но всегда с подругами или соседками, поневоле помогая принести, отнести и покараулить, но при случае попрекая их свой бескорыстной помощью.
Одна из подруг не выдержала:
- Такая ты Стюра хорошая расхорошая, да добрая, да умная, хоть грамоту тебе давай за хорошесть, да взять негде.
После этого с подругами отношения расстроились.
Единственным человеком, с которым тетка общалась на базаре, оказалась Жанна Колодкина, склочная бабенка с неудавшейся женской судьбой. С небольшого лотка Жанна торговала различной отравой от тараканов, муравьев, комаров, мышей и других врагов человеческого быта.
- Тараканы, муравьи, -  зазывно кричала она время от времени голосом диктора железнодорожного вокзала.  Пакетики с леденящими кровь картинками на этикетках соседствовали с мужскими носками для кенгуру, судя по длинным, около полуметра ступням,  супер универсальным клеем и загадочной краской для волос «Бургунд». Кроме отравы, товар был бросовый, за ним Жанна ездила на свалку в город, правда опытным путем было доказано, что клей клеит намертво, а краска «бургунд» имеет тусклый бурый цвет и ничем не смывается.
Она, Жанна, а по паспорту Снежана Сергеевна Колодкина,  и сообщала Анастасии Гавриловне все поселковые новости в собственной интерпритации, цены на товары и многое другое, за что тетка Стюра оставалась иной раз подежурить у ее нехитрого лотка с мелочным товаром.
Купленные у тетки семечки очистили и натолкли, Малышенко они показались безвкусными, как, впрочем, и вся еда в последнее время
Готовясь к предстоящим манипуляциям Федор Ильич верил и не верил в версию о легендарном солитере, прислушиваясь к урчанию в животе, но все компоненты лечения были так безобидны, что он успокоился и поплелся в баню, где и разыгралась самая удивительная история в его жизни.
Завершающее действие процедуры было фантасмогорично, на дно бадьи положили протухший кусочек мяса и залили парным молоком. Для мягкости и герметичности края бадьи замотали махровым полотенцем, на всем этом восседал голый и потный Федор Ильич с вытаращенными  от старания глазами.
Владимир включил магнитофон с мягкой классической музыкой и велел расслабиться, выманивание началось, но не получалось, больного сотрясал неукротимый хохот.
Тусклая банная лампочка,  тихая классическая музыка, ведро с молоком… и желтый от злости лекарь Володя  вызывали в нем приступы смеха. Но нежная музыка Вивальди все-таки успокоила его, и он стал думать о дочери Нюше и жене, с которыми не общался несколько дней, сотовый телефон и лэп-топ лежали у тети Маруси в сундуке под замком.
- Кажется пошло, - пролепетал Малышенко, и от неожиданности икнул.
- Заткнись, - прошипел Владимир и замер, вытянул шею.
Минут через сорок все было кончено, осторожно перелив молоко в таз они обнаружили на дне нечто.
- Микроскопа нет! - расстроился Владимир, - поехали  к Василию Михайловичу в больницу.
Пожилой главный врач районной больницы собирался уходить домой, когда в кабинете появились Федор Ильич и Владимир.
- Хо-хо! Четвертый раз в свой жизни такое вижу, сейчас проверим, надо чтобы голова и хвост были на месте, тогда, считай избавился на веки и навсегда, а если оборвался, начинай сначала.
Под микроскопом «дракончик» оказался еще более омерзительным, чем в тазу,  солитер был более пяти  метров с головой и хвостом, все на месте.
Малышенко жидко трясся и лязгал зубами, Владимир Этьенович ходил по кабинету по-профессорски  заложив руки за спину и думал.
- Повезло! Василий Михайлович радостно потер руками, - теперь надо продезинфицировать, но спирту нету,  кончился – глазки у главврача виновато вильнули
- Спирт не пойдет, ослаб он от этого гада, - Владимир кивнул на таз, - ему тройняшку надо, в самый раз будет.
- Тройняшка дело хорошее, но где ты ее сейчас  возьмешь? Делают, конечно, но только для себя, а для продажи заранее надо договариваться.
Стороннему наблюдателю трудно было даже вообразить, что речь шла об особом сорте самогона, местной достопримечательности и гордости полячан. По вкусу, крепости и чистоте он превосходил все известные водки в отечестве и за рубежом, но для его изготовления требовались неимоверные усилия и терпение.
Рецепт в целом был известен всем, но были и нюансы, которые хранились в тайне и передавались из поколения в поколения по женской линии. Технология была проста, но мучительна – при первой перегонке первая и последняя порции выбрасывалась вон, что было не каждому под силу. Полученный сырец очищался всеми известными способами и подвергался вторичной перегонке, где первая и последняя порция также отвергалась, создавая стрессовую ситуацию. После процедуры очистки производилась и третья перегонка  с неизменным отвержением первой и последней порций. Несколько крупинок марганцовки заставляли сивушные масла всплывать, убрать их было плевым дело, потом вливалось козье молоко и створоженная масса, осевшая на дно, тоже выбрасывалась прочь. Фильтрация активированным углем тоже не было секретом, но затем следовала наиболее тонкая и завершающая очистка, секрет которой каждый изготовителем не разглашался.
Получившийся продукт был совершенен, он годился и для семейных застолий, и для лечения  многих хворей, не говоря о дезинфекции.
Напиток был подобен эфиру, не имел запаха и вкуса,  быстро испарялся, от него не бывала похмелья, а самое удивительное - никто не мог напиться им допьяна.  Произведя в организме полезные действия и подарив потребителя некоторую порция кайфа и веселья, тройняшка как бы выветривалась из тела, оставив приятные и ничем не замутненные воспоминания. Ходили слухи и о «четверушке», то есть и о четвертом перегоне, что ж, русский народ и не такое способен…
Некоторые, особо ретивые хозяйки добавляли, и в без того совершенный напиток шиповник, боярышник или греческий чернослив, соблюдая строгую  меру, выверенную поколениями.
- У Анастасии Гавриловны есть, точно знаю, но вряд ли продаст, очень уж вредная бабка, - прищурился Василий Михайлович.
- За двойную плату может и продаст, - Владимир насупил безволосые брови, - ну, поехали к тетке Стюре, поехали с нами Василь  Михалыч, угостимся.
- Не, я сегодня на именины иду к братовой жене, там своя тройняшка будет, - отказался главврач и облизнулся.
Тетка Стюра хмуро выслушала Кубиного дружка какаголика, но двойная цена сбила ее с толку и она неохотно впустила Владимира в дом. На кухне, втиснувшись между столом и окном, сидела средних лет женщина по имени Жанна, которая увидев Владимира, залилась пронзительным жизнерадостным смехом:
- О! Знакомые все лица, и вы сюда? – спросила она похохатывая.
- И мы, - вежливо потупился Владимир
- Вот я и вижу… - запас светского общения иссяк и дал сбой.
Гавриловна поставила тяжелую аптекарскую бутыль темного стекла с притертой пробкой на стол и приладила воронку к пластиковой полтарашке. Отмерив положенное,  она закрыла бутыль, слизнув с горлышка пролившуюся драгоценную каплю.
Пачечка денег в крупных купюрах  немного успокоила хозяйку: 
- Ну, лечитесь, лечитесь на здоровье, не каждому продаю, деньги нужны, а пенсии не хватает, - приговаривала тетка Стюра, выпроваживая покупателя в сени.
- Пошли к Кубе, он в соседнем доме живет, дезинфицировать надо сейчас, по горячим следам, - Федор Ильич покорно зашел в соседскую  калитку.
К приходу гостей Куба отнесся одобрительно
- Тройняшка дело хорошее, это вам не «хоп, цоп шайда брайда», это целая наука, моя покойная матушка  была в этом деле специалист.
Федору Ильичу налили в мутный стакан половину и дали выпить, он и вправду ничего особенного не почувствовал, ни горячей остроты водки, ни вкуса и запаха самогона. Через пятнадцать минут он заявил:
- Мужики, зовите меня Федькой, сволочь я, - и бесстрашно рассказал  леденящую кровь историю  с солитером, которого со сдержанным достоинством перенесенного страдания, называл драконом.
Пришли еще двое, одного из них, волосатого, Федор видел, хозяин называл его  Байроном, второй мужичок был небольшого роста, румяный и пухлый, как булка,  которого Куба представил, как Петра, но называл его Классиком:
- Теперь кворум, - констатировал Куба, история о драконе была рассказано заново.
- За избавление Его благодари, - сказал рыжий Классик и показал пальцем вверх.
Он задрал голову вверх и увидел на крашеном  потолке засиженную  мухами лампочку, но чтобы не нарушать застольную гармонию согласно кивнул.
Поразмыслив о бренности жизни, компания угостилась, выпив еще  стопку, Малышенко снова впал  в состояние восторга, и опять надоедливо просил называть себя Федькой и признавался в сволочизме.
Проснувшись утром, Федор Ильич заявил всему белому свету, что он свеж, как утренняя маргаритка и хочет есть.
Он ел пшенную кашу, козье молоко с ржаным хлебом, прошлогоднюю квашенную капусту, и постный макаронный суп – все было восхитительно вкусно и хотелось еще.
Очистившийся организм требовал восстановления.
Мария Ивановна возилась с семенами, и Федор Ильич принялся за стряпню сам:
- Теть Маруся, где у нас молотый перец?
- В железной банке.
- Ага, нашел.
Два дня он с энтузиазмом выздоравливающего готовил, беспрестанно ел и кормил Владимира и Марию Ивановну.
На третий день он выдохся, Федора Ильича поражала безысходность и бесконечность домашней работы, выпавшей на долю деревенской женщины. Подумать только, сколько воды принесешь, столько и вынеси, не говоря о козах, курицах и огороде.
- Ну, невозможно же так, водопровод и канализация – первейшее, что надо сделать,  без этого рехнуться можно, кошмар какой то!
- Где же все это взять, чай столько стоит, что не укупишь, - посмеивалась тетя Маруся, - ладно, мы так уж, газ есть и слава Богу.
- Вот проведем воду и канализацию, неделями можно из дому не выходить, если, к примеру, приболели, - растолковывал Федор Ильич.
- Спаси Господи! Лучше не надо, – пугалась тетя Маруся.
- Да как не надо, - горячился Федор, - у меня завод сантехнических изделий и труб. Материалы свои, для меня это копейки, работу беру на себя, кирпич тоже за мной, от вас одно требуется – потерпеть на две три недели беспокойство.
- Что ты, Федя, не надо, родители мои так прожили, и я доживу свой век так же, - замахала руками тетя Маруся.
- Да ведь дело к старости, на себе испытал, каково немощному быть… спаси Господи, - неожиданно повторил он слова Марии Ивановны.
- Если бы ни Владимир Этьенович, скопытился бы я, а сказали бы, что  гады конкуренты медленнодействующим ядом извели, или бы еще какую-нибудь хреновину придумали. Я и сам, как дурак, на радиацию кабинет обследовал.
Все предложения провести в дом канализацию и водопровод за счет клиента, то есть его Малышенко, Владимир Этьенович категорически отверг, на все доводы о спасении его драгоценной жизни, скептически отвечал
- Ну чего ахинею несешь, а? Ничего ты мне не должен, продукты сам покупал, да еще и нас подкармливал, а то, что я с тобой поканителился, так это просто по-человечески ну помог, чем мог…
- Так я это и имею в виду, - обрадовался Малышенко.
- В морду что ли давно не получал? Так я тебя сейчас успокою, - пообещал Владимир.
- А ты! Вы!  Да ты гегемон пархатый, - Федор хотел сказать проклятый, но получилось как-то не так…
Они катались по полу молча,  и сосредоточенно, стараясь, не производить шума, в соседней комнате прилегла отдохнуть Мария Ивановна.
- Я не то хотел сказать, я хотел сказать проклятый, прости меня, - Федор был весь в поту и часто дышал, - я хотел сказать, что имею право сделать ближнему добро, просто так, порадовать…
- Порадовал.  Да ладно, и ты прости меня, чудака на букву м, - это грубое слово всегда веселило его и настраивало на мирный лад, - и в молодости руками махал и сейчас вот,  а пользы от этого – почеши затылок.
Ладно, пошли к Кубе, а то тетя Маруся застукает, стыда не оберешься, -  у обеих зрели фингалы, под правым глазом – для симметрии.
Куба пил чай, это было единственное блюдо, которое он мог готовить, зато как!  Чай всегда был свежим, крепким и горячим, самовар сиял и посвистывал, а у ватной куклы, сидящей на чайнике, было работящее лицо труженицы села.
- Я вижу у вас полное взаимопонимание, мужики, - Куба обтер потную физиономию вафельным полотенцем, висевшим на шее.
На память, что ли? – он кивнул на рдеющие синяки.
- Ага, а что такое взаимопонимание? – Владимир ловко увел в сторону разговор о синяках
- Ну, взаимопонимание, это…Куба почесал черные кудри, свирепо торчащие в разные стороны, - это, если в человеке есть что-то такое, присущее и мне тоже…
- Вот за что тебя люблю, так за ум, - Федор принял объяснение на свой счет и расцвел.
- Пусть лучше его девушки любят, как эта вот, - Владимир вынул из-за пазухи бутылку вина с диковинным названием «молоко любимой женщины» с знойной дамой на этикетке.
- Убери, отдай Марии Ивановне, пусть на праздники с подружками попробуют. А мы  с вами полечимся бальзамом, от простуды помогает, мы с классиком на рыбалке были, вроде и не босиком, в сапогах, а застудился.
- Что ж вы не женитесь? Было бы кому поухаживать за вами, - Федор налил себе чаю и, плеснув немного бальзама из коричневой керамической бутылки, шумно швыркнув, отхлебнул.
- Гадом не хочу быть, вот и не женюсь, - Куба криво ухмыльнулся.
Не коренному жителю Полянска это объяснение показалось бы странным, речь идет вовсе не о рептилиях или отъявленных мерзавцах, а о рядовых гражданах мужского пола.
Если в Челябинске провинившихся  мужчин раздраженные женщины, несущие груз семейного быта,  называют козлами, в Туапсе самцами, то в Полянске – гадами.
С появлением сотовых телефонов домашние разборки с любимыми мужьями  стали достоянием публики.
- Гад!  Если явишься домой пьяный, лучше не приходи, - предупреждала супруга,  работающая кондуктором на пароме, законного гада. Пассажиры с интересом прислушивались к перекличке.
Гад отбрехивался, как мог, чтобы отвести подозрения и выключал мобильник.
На следующий день виноватый гад держался скромнее и не спорил.
- Гад, ты корову загнал?
- Загнал.
- Пойло дал?
- Дал.
- Подои и отсепараторь половину, я сейчас приеду.
Библейская кротость и покладистость гада, наводила кондукторшу на самые горькие подозрения, она с тоской посматривала на велосипед, но кругом простиралась вода и до берега было еще ой как далеко.
Работы в поселке для мужчин почти не было, для женщин вакансий было больше, свободные от казенной работы мужья занимались в основном подсобным хозяйством.
Наличие свободного распорядка в работе и отсутствие начальства не каждый мог перенести, поэтому некоторые из них попадали в отверженную касту гадов.
Миловидная библиотекарша из районной библиотеки, зорко следившая за своим гадом, подавала на пульт управления команды:
- Гад, ты блины испек?
- Испек.
- Намаслил?
- Намаслил.
Дальше следовали инструкции для полезного делания домашней работы вплоть до ее прихода.
- Нет таких крепостей, которые не брали бы большевики! – скалился бритый наголо прораб в кожаной косынке, разгоняя послеобеденное оцепенение строителей. Со времен египетских пирамид, а может  быть и раньше,  «строители всего мира отличаются пренебрежением к заказчику и безразличной усталостью». 
Но техника работала исправно, материалы подвозили вовремя, работа продвигалась невиданными в Полянске темпами.
Через три недели в кирпичной капитальной пристройке, гармонично вписавшейся в расширенную кухню стали вырисовываться туалет и ванна с душевой кабиной.
- Что я лишенец что ли?  Вы мне помогли, я вам, кто чем может, так ведь?
- Да так оно, только… тетя Маруся вздыхала и опять шла посидеть на новом унитазе, просто так, полюбоваться…
Мария Ивановна осторожно ходила по мозаичным полам в белых вязанных носочках и всплескивала руками от восхищения.
Все ей нравилось, и она даже не ожидала, что так быстро привыкнет к городским удобствам, одно смущало – траты, которые им были не по карману, и которые полностью оплачивал Федор Ильич.

               








Чудовище в окне