Я говорил о свободе

Она рисует каждый день, стоя на берегу моря и периодически смотря куда-то за линию горизонта. Мне иногда кажется, что смотрит она не на море вовсе, а куда-то за грань реальности; туда, куда не сможет заглянуть обычный человек, а она – может. Ей это позволено кем-то свыше.
Она редко улыбается и вообще проявляет какие-то эмоции. Она почти никогда ничего не говорит, и это вполне нормально. Она может целый день просто рисовать безграничное море, иногда задумываясь о свободе. Она не говорит, о чем думает, но я знаю это по ее чересчур чистым глазам.
Она любит свободу и ценит ее больше всего остального. Я не понимаю ее, но это не имеет никакого значения в те моменты, когда она рисует, а рисует она слишком часто, поэтому это не имеет вообще никакого значения.
Каждый день я приношу ей апельсиновый сок, но «спасибо» она сказала мне только один раз, когда это случилось впервые. Потом это стало что-то вроде глупой и даже нелепой традиции.
Я ничего о ней не знаю, кроме трех, наверное, самых важных вещей: она любит свободу, море и апельсиновый сок.

Фейн смотрит на меня и снисходительно улыбается.
– Мне снился сон, – говорю я непривычно серьезно, потому что я – мечтатель. – Я был воздухом. Бесцветным, прозрачным воздухом, которого никто не видел и не слышал, даже не чувствовал. Зато я всех видел и слышал. Они о чем-то говорили и смеялись. Но я не понимал, о чем. Там были никто, – Фейн смотрит как-то странно, поднимая одну бровь. – Да-да, именно так, их звали никак и были они все никем. У них даже лиц не было.
Теперь Фейн морщится: она не понимает, зачем я рассказываю ей об этом дурацком сне. Фейн уверена в том, что сон – дурацкий.
– Ты слушай дальше, – я не даю возможности ей что-то мне ответить, да и она не очень этого хочет. – Там было темно-синее море, такое, знаешь, как показывают в романтических фильмах. Светло-оранжевый или розовый закат и заходящее солнце. И я, я был там!
Фейн кивает мне и перестает улыбаться, потому что ей так быстро наскучило слушать меня, но она по-прежнему молчит.

Она все так же рисует изо дня в день одно и то же море, но каждый раз оно получается у нее по-разному. Она ненавидит рисовать, и я не понимаю, почему она делает это каждое утро и вечер. Днем она обычно читает какие-то странные книги, о которых я никогда не слышал.
Она говорит, что эти книги тоже ненавидит, но их нужно прочесть. Я не понимаю, зачем. Она не отвечает, хотя я догадываюсь, что и она тоже не знает, зачем.
Она носит яркие платья с пышными юбками и панамы, которые нередко закрывают ее лицо.
И я все не задумываюсь над тем, что до сих пор не знаю ее имени.

– В том сне, – продолжаю я. – Я встретил свободу. Ее тоже никто не видел и не слышал, не чувствовал, кроме меня. Представляешь?
Фейн кивает и отворачивается к окну. Ей совсем это не интересно, но я все равно продолжаю.
– У свободы не было имени, как и у меня. Но она была отчаянно красива, почти как ангел, но все-таки не такая светлая, ведь свобода априори не может быть светлой, – я говорю не так быстро, но Фейн все равно не успевает за ходом моих мыслей и потом просто перестает слушать меня и вникать во все, что я говорю. – Свобода была темной, мрачной и ни разу не улыбнулась. Но, знаешь, Фейн, это не столь важно.
Я впервые за этот занудный для нас обоих вечер называю ее по имени, и она морщится. Фейн не любит, когда я произношу ее имя вслух или даже в мыслях.
– В том сне я любил свободу.
Фейн краем глаза смотрит на меня, словно безмолвно спрашивает «и что с этого?». ей ведь совсем не интересно.
Мы с Фейн не любовники и даже не друзья, мы просто живем вместе, и она почти меня ненавидит, потому что я – мечтатель, а она не умеет мечтать.

Она продолжает рисовать, не останавливаясь и ничего не говоря. Она даже не смотрит на меня, не обращает ни малейшего внимания. И, вроде бы, все хорошо, ничего не происходит, только море на ее картинах стало слишком волнующим.
Это море – ее душа, которую мне никогда не понять. Я ведь всегда боялся воды, сколько себя помню. Панически и почти до трясучки.
Мне никогда не постичь этого безграничного моря. Я знаю, что не смогу этого сделать.
Сегодня я не принес ей апельсиновый сок, и она все равно ничего мне не сказала. Я к этому почти привык, но все-таки иногда я думаю, что она могла бы вести себя иначе.
– Как тебя зовут? – я задаю ей этот вопрос далеко не сразу, а только спустя долгое-долгое время. Я понятия не имею, сколько длилось это «долго».
Она смотрит на меня и молчит, перестав рисовать. Кажется, на какое-то мгновение я уловил в ее глазах живой интерес, который сразу же угас.
Она мне так ничего и не ответила.

– Послушай же меня, я люблю море, – я готов кричать в душе, но на самом деле говорю слишком тихо, даже шепчу.
– Ты же никогда его не видел, – Фейн все так же смотрит в окно и внимательно наблюдает за каплями дождя на окне. В этом она заинтересована куда больше, нежели в моем рассказе. Но Фейн права: я ни разу не видел моря, но точно знаю, какое оно. Какое прекрасное и вечное, такое спокойное и успокаивающее.
– Ну и что? – почти с настоящим удивлением спрашиваю я. Мне и правда все равно, видел ли я когда-то море в реальной жизни. – Ты можешь не верить мне, но море – оно прекрасно.
Фейн усмехается мне или сама себе – я этого не понимаю – и опускает взгляд вниз: ей нравится смотреть на крошечных людей с девятнадцатого этажа нашей многоэтажки.

Она первый раз не пришла на наше место. На ее собственное место, потому что «нашим» я его никогда не считал. Я не помню, как появлялся там и как уходил оттуда: с ней или без нее. Но каждый раз я оказываюсь на побережье незнакомой мне страны и вижу  м о р е.
Когда ее нет рядом, я не хочу находиться здесь, но уйти просто так – не могу или не хочу. Она появляется здесь спустя несколько часов, когда солнце уже зашло за линию горизонта. У нее больше нет мольберта и красок с кистями, и она как-то странно улыбается.
– Ты спрашивал меня о моем имени, – она говорит, и мне это кажется слишком, даже чересчур странным.
Я киваю и понимаю, что я – дурак, ведь она все равно ни за что, никогда не скажет мне правды.
– Мое имя означает «Мертвый Город».

Фейн не поверит мне, если я ей скажу, и именно сейчас я почему-то молчу. Ее это не удивляет.
Девушка, чье имя значит «Мертвый Город», – мне ни о чем это не говорит и не наводит ни на какие мысли. Я просто принимаю это, как неизменный факт, нерушимую аксиому.
«Мертвый Город» – звучит очень жутко, но мне совсем не страшно.

В мою комнату заходит девушка, до смерти похожая на Фейн и ту_самую_художницу_рисующую_море. Я не знаю, где и когда ее мог видеть, потому что она – смесь двух совершенно разных людей.
Она улыбается мне и говорит:
– Мистер Квентин, Вам пора.
Я не знаю, откуда и почему, но уверен, что эта электрошоковая терапия станет для меня последней.