5. Директорские будни

Сергей Юрьевич Польский только-только успел войти в кабинет и снять верхнюю одежду, как к нему постучали. «Не к добру это», - подумал он. Конечно, на то он и директор, чтобы к нему приходили с разными вопросами, но всё-таки когда приходят с самого утра, то редко с какими-нибудь радостными вещами. Наверняка опять проблема, которую нужно срочно решать.
На пороге стоял Арес. Польский жестом предложил ему пройти, но Арисов отказался и принялся говорить прямо с порога.
- Вы знаете, Незлобин опять не пришёл на урок, - выпалил он.
Польский прищурился и пошевелил своими усищами, отчего совсем стал похож на Бармалея в тот момент, когда он задумал скушать пару маленьких детей. Арес даже немного попятился — а вдруг этот Бармалей сослепу растерзает его вместо Незлобина. Но тихий голос был без злости и даже без раздражения, в этом голосе было скорее отчаяние.
- Третий раз за эту четверть? За два месяца...
- Не знаю, - растерянно сказал Арес. В его обязанности совершенно не входил подсчёт количества часов, пропущенных тем или иным преподавателем.
- Я знаю, - вздохнул Польский. - Точнее, третий прогул из тех, о которых я знаю. Печально. Позвонить пробовали?
- У меня нет его номера, - ответил тот.
Польский достал телефон, потыкал в кнопки, отыскал в записях номер Незлобина, нажал на кнопку вызова.
- Выключен, конечно, - подытожил он через несколько секунд. - Совсем запил. Да, ещё раз он под шафе на урок пришёл. Увольнять придётся.
Польский тяжело вздохнул. За весь период директорствования он ни разу никого не уволил. Эта мысль привела его лицо в ещё более свирепый вид — усы так и заходили вокруг рта, словно две сабли.
- Дети, конечно, уже разбежались?
Отвечать на этот вопрос не требовалось. В интернате дети ждали пятнадцать минут и дружно разбегались по своим комнатам. А к Незлобину вообще половина класса наверняка не дошла. Если преподаватель пропускает занятия, ученики тоже перестают к нему ходить.
- Печально, - произнёс Польский каким-то наивно-детским голосом. - Ну что тут сделаешь. Это какая-то общая болезнь интерната.
Разговор, очевидно, был закончен. Арес повернулся к выходу.
- Да, посмотрите там, дошёл ли до урока Губарь.
- Сейчас посмотрю, - ответил тот.
Больше не понадобилось никаких вопросов. Губарь — это фамилия ученика, взятого в интернат с пятым местом на всероссийской олимпиаде по математике. То есть это один из лучших учеников — не только по интернату, но и по всей стране. Попав в интернат, он начал безбожно прогуливать занятия и вообще ничему не учиться. Даже математике. За контрольные п математике он теперь получает стабильные двойки. Да, так иногда бывает — победитель многочисленных олимпиад не знает тригонометрических формул. В олимпиадных задачах эти формулы ему не пригождаются. Разумеется, таких учеников знает вся страна, а если начинаются проблемы с их обучением, то это оказываются проблемы школы. Слава школы, испортившей такого хорошего ученика — дурная слава.
«Что с этим сделаешь,» - подумал Польский, теперь про Губаря. Ничего не сделаешь. Можно держать над ним большую дубину, но это не поможет. Даже если приставить персонального воспитателя. Можно лишь надеяться, что перебесится, что это возрастное явление, связанное с гормонами, взрослением и прочей ерундой. Но гормоны гормонами, а лень ленью. Если человек не хочет учиться, он учиться не будет.

Следующий визитёр отвлёк Польского от этих невесёлых мыслей и перевёл их в более деловое русло. Визитёр был одет официально — рубашка, галстук, пиджак. Большинство приходящих в интернат пиджаки не носят. Сам Польский предпочитал обходиться свитерами, а пиджаки надевал только по каким-то официальным поводам, в результате чего пиджак всегда смотрелся на Польском как нечто чужеродное, будто банановая шкурка на огурце. На посетителе же пиджак и галстук выглядели как неотъемлемая часть тела.
- Доброе утро, Александр Евгеньевич, - Польский протянул посетителю руку.
- Доброе. Лучше просто Саша.
Не в первый раз посетитель предлагает отменить отчество. Польский всё равно называет его по имени-отчеству. Посетитель, Александр Руцкий, намного младше, тридцати двух лет, и ему неудобно такое официальное обращение.
Польский включил чайник и предложил гостю сесть.
- Как ваши кружки? - спросил Польский. Должно же быть какое-то начало разговора.
- Кружки идут. На этой неделе запускаем пятый класс. В пятницу будет первое занятие.
Польский вместо ответа кивнул.
- Вести этот кружок будет Игорь Вернер, он сейчас на четвёртом курсе учится, - продолжал Руцкий.
- Вернер... Он ведь у нас учился?
- Да, теперь мы его к себе перетянули.
Польский снова закивал. Дальше произошла небольшая заминка, потому что каждый из них знал, какой вопрос должен быть следующим. Но Польский сейчас не был готов на этот вопрос отвечать. А Руцкий знал, что этот неудобный вопрос задать обязательно нужно, но ответ и без того известен. Польский делает всё, что в его силах, но лишние ставки на оплату кружков ему брать неоткуда.
- В ближайшее воскресенье проводим наборную олимпиаду, - продолжил Руцкий, желая временно уйти со скользкой темы. – Надеюсь, с неё в кружки придёт ещё какое-то количество детей.
Польский снова покивал. Отвечать на это было нечего.
- Только пока что приходится воевать с ректоратом. Университет, конечно, предоставляет под олимпиаду свои помещения, только оформить приказ о проведении олимпиады оказывается ох как непросто. И с каждым годом всё сложнее и сложнее, всё больше каких-то непонятных бюрократических проволочек.
Польский снова сочувственно покивал головой. Он хорошо знал все эти бюрократические проволочки.
- К сожалению, я не могу предоставить вам это здание под олимпиаду. Пять лет назад мог бы, а теперь для этого тоже нужна виза ректората. Есть определённые неудобства в том, что мы являемся подразделением Университета.
- Я понимаю, но это здание и по мощности не подойдёт. Участников ведь триста человек предполагается, тут таких помещений просто нет.
Польский снова покивал головой. Вода в чайнике закипела, чайник щёлкнул кнопкой и перестал работать.
- Вы какой чай пьёте — чёрный, зелёный?
Гость предпочёл чёрный. От пакетика, опущенного в горячую воду, пошла тёмно-коричневая дымка. Окрашенная вода оседала вниз и не хотела смешиваться с остальным содержимым чашки.
- Но вот по какому поводу я пришёл сейчас. Нам ведь надо детям объявить информацию о наборе в класс. Если мы этого не сделаем сейчас, то мы рискуем потерять часть нашего контингента. Родители хотят заранее знать, что их ждёт.
- Я разговаривал с Ягуновым. Он дал потенциальное добро на словах, а вот до приказа об открытии класса ещё далеко. Вы ведь хотите набирать восьмой класс? До сих пор интернат набирал только девятые и десятые классы. Причём наши классы физико-математические, а ваши классы ведь будут просто математическими? Я понимаю, что физика в них будет на том же уровне, но для открытия этих классов как минимум нужно написать все рабочие программы и утвердить их. Мы, конечно, утвердим то, что вы напишете, но эти программы должны быть.
- Мы сейчас работаем над ними, - сказал Руцкий. - Хотелось бы взять какие-нибудь ваши программы, просто чтобы соблюсти формат.
- Это лучше к Наталье Никаноровне, всё это добро у неё хранится. За каникулы напишете? Хорошо. Дальше есть вопрос с количеством учеников. Раз формируются новые классы, численность учащихся, значит, придётся увеличивать. Это сложно, тоже потребует большого документооборота, но тот же Ягунов говорит, что вполне возможно. В общем, это уже наша забота. Деление класса на группы обеспечим.
- А численность классов?
- Пока можно рассчитывать на двадцать человек. Если удастся, будет двадцать пять. Вам ведь большая численность и не нужна?
- Да. И мы бы хотели нескольких человек иногородних привлечь. Можно будет их поселить в общежитии?
- Да пожалуйста. Но я рассчитываю, что класс будет преимущественно городской. Наши общежития не резиновые, но двоих-троих поселить можно. А откуда они?
- Есть, например, Слепцов из Якутска. Очень сильный семиклассник, выступал на всероссе за девятый класс. С нами он был в летнем лагере, мы разговаривали и с ним, и с его родителями — в принципе они рассматривают вариант отдать его сюда. Есть ещё несколько иногородних.
Польский снова покивал и предложил печенье.
- Следующий вопрос — про вступительные экзамены.
- Да, я помню, что вы бы хотели обойтись без них.
- Мы же хорошо знаем всех детей, собирающихся пойти к нам в класс. И по кружкам, и по летним лагерям, и по олимпиадам. Знаем, что они из себя представляют. То есть экзамены проводить незачем. Что можно узнать об ученике за два часа экзамена, если мы его знаем уже два года?
- Я понимаю. Но формально экзамены должны быть. Если мы будем принимать кого-то без экзаменов, это будет похоже на коррупцию, потому что мы никогда не объясним, по каким причинам мы берём Ваню и не берём Петю. Поэтому формально, увы, экзамены должны быть. Но ведь эти экзамены проведёте всё равно вы, внутрь уже никто не полезет смотреть, что там на самом деле было. Так что сможете принять кого нужно.
- А как же Слепцов? Он ведь не сможет приехать из Якутска? А ведь есть ещё несколько таких ребят...
- У него же есть какие-то дипломы? Дипломников принимаем по собеседованию. Вот и запишете, что он был на собеседовании и успешно прошёл его.
Руцкий несколько разочаровался. Проводить бессмысленное мероприятие с заранее известным результатом ему очень не хотелось, а демонстрировать эту бессмысленность детям не хотелось вдвойне. Он надеялся на другой ответ Польского. Но, в конце концов, ему дали свободу в приёме, и это уже было неплохо.
- У вас есть какие-то предпочтения по учителям на вашем классе? По физике, информатике? Или у вас свои учителя?
- Математику мы, конечно, возьмём сами, а на остальные предметы хотелось бы не искать.
- На физику, небось, Мишу хотите поставить?
- Нет, Азарова как-то страшновато к восьмому классу подпускать. Мы бы предпочли Цукермана видеть на этом классе. Или Вы, если согласитесь взять.
- Ну посмотрим, - Польский улыбнулся своими усищами. - Если ещё жив буду.
Польский чуть усмехнулся сквозь усы, как будто мысль о том, что он к следующему году может быть не жив, была весёлой и остроумной. Посетитель отхлебнул из чашки последний глоток.
- Так вот мы в эту субботу собираемся делать родительское собрание здесь. Можно ли вас попросить выступить перед родителями? Они хотят официальной информации, и ваше слово будет очень веским.
Польский задумался.
- Думаю, да, хотя обещать никак не могу. Я должен лечь в больницу на обследование, и надеюсь, это произойдёт на следующей неделе. Но тут не всё зависит от меня — если врачи скажут, что надо сейчас, придётся ложиться сейчас. Тогда я не смогу быть на собрании.
- А что с вами?
- Да сердце, - сказал Польский. - Возраст уже такой, что сердечко начинает пошаливать.
Снова упёрлись в тему, о которой говорить не очень принято.
- Вот ещё что, - добавил Польский. - Нужен список, где у вас кружки, в каких кабинетах и кто их проводит, а также списки всех групп.
- Но это невозможно. Ведь наши кружки открытые, на них может прийти любой ребёнок. Кроме того, состав кружка постоянно меняется. Кто-то отсеивается, кто-то появляется новый.
- Я понимаю, но это для отчётности нужно. С меня тоже трясут всякие бумажки. Дайте примерные списки.
- Хорошо. - Руцкий посмотрел на пустую чашку, в которой болтался пакетик чая, выжатый, одноразовый и уже никому не нужный. Пакетик он выбросил в мусорку. - Чашку где помыть?
- Да оставьте здесь, - ответил Польский.

Затем был звонок из Университета. Коллега попросил Польского оппонировать диссертацию. Диссертация, предупредил он, слабенькая, так что особенных чудес ожидать не нужно.
- Зачем же её вообще защищать, если слабенькая? - спросил Польский.
- Гавриш сделал численное моделирование, результаты получились, но какие-то игрушечные, новых очень мало. Видно, метод оказался не очень. Чтобы получить что-то стоящее, нужно полностью менять тему. Или это уже будет совершенно другой уровень. А Гавриш всё честно сделал, что от него просили.
«Гавриш... Знакомая фамилия,» - подумал Польский. Но никаких определённых ассоциаций на эту фамилию не возникло.
- И потом, что ещё с ним делать? Пусть уж защищается, - продолжал голос с той стороны трубки. - Совет эту диссертацию пропустит.
«Совет пропустит, - горько подумал Польский. - О да, совет эту диссертацию пропустит. Слабенькая, но зато не выбивается из общей канвы.»
Он вспомнил свою защиту докторской в том же самом совете. Вспомнил, как Кожевников эмоционально сказал, что результаты, конечно, сильные и интересные, но он никогда не проголосует за диссертацию по червоточинам (так в англоязычной литературе называются кротовые норы), пока они, эти червоточины, не будут обнаружены экспериментально. А эту кандидатскую, слабенькую, они, разумеется, утвердят.
Но в трубку Польский лишь сказал:
- Ну хорошо, присылайте текст.
Ещё два звонка по каким-то пустяковым вопросам, которые Польский перенаправил к секретарям.
Потом к нему зашёл Семёнов.
- Я к холодильнику, - сказал он.
Польский указал жестом на холодильник — бессмысленный жест, потому что Семёнов пользовался им чуть ли не чаще, чем Польский.
- Кажется, созрел женский цветок «Улисса», - продолжил Семёнов. - И вот ещё пыльцу собрал.
Польский вздохнул. Вежливость диктовала ему хотя бы покивать в ответ. Но он знал: если выразить хоть какую-то заинтересованность, Семёнова понесёт. Про свои диверсиколофлоры он может рассказывать часами.
«Вот, даже название без запинки выучил,» - подумал Польский.
- Ещё вышла статья про диверсиколофлоры, правда, на французском. Кажется, один француз съездил в экспедицию на Новую Гвинею и позамерял разные параметры — там очень интересные данные по освещённости получились. И химсостав субстратов, на котором они растут, оказался не совсем таким, как мы его представляли.
- А кстати, не хотите ли на следующее полугодие взять эксперименталку в десятом «б»? - перевёл Польский разговор на другую тему.
- Я попробую подумать, - ответил Семёнов.
Экспериментальная физика в каком-то смысле бесхозный предмет. На неё выделено два часа в неделю в десятых и одиннадцатых классах, но никакой чёткой концепции, как её вести, не выработано. Котельников поступает по-вузовски: проводит лабораторную работу, потом заставляет писать отчёты. Лабораторные он берёт университетские, и школьники не очень понимают сути происходящего, а отчёты в основном переписывают у старших товарищей. Польскому очень не нравится такая система, но конструктивной критики на это нет. Котенко поступает совершенно по-другому: он напрочь отказывается от оборудования и заставляет учеников что-либо измерять подручными средствами, явно руководствуясь легендой про Нильса Бора, который придумал двадцать способов, как измерить высоту здания при помощи барометра. Такой метод хорош для подготовки к олимпиадам, но плохо формирует научное мировоззрение — его ученики потом продолжают считать, что физическое оборудование нужно лишь неизобретательным тупицам.
Совершенно иначе строит свои занятия Семёнов. На первом занятии он ставит задачу.
- Почему мы видим, что листья имеют зелёный цвет? - спрашивает он учеников.
Как правило, среди них находится достаточно подкованный, который говорит, что каждый материал неравномерно отражает свет, так вот листья поглощают красную и фиолетовую часть спектра и отражают зелёную часть. На что следует логичный вопрос Семёнова: а белый свет, который в люминесцентной лампе, отчего белый? И почему не бывает зелёных звёзд — бывают красные, жёлтые, голубые, белые, но зелёных не бывает? Вскоре находится ответ и на это: белые звёзды, как и лампы, имеют пик именно в зелёной части спектра, и поэтому свет распределяется симметрично относительно видимой части спектра, отчего звёзды и лампы кажутся белыми. Так вот, формулирует проблему Семёнов, выходит, что, если мы хотим освещать растения белым светом, то мы в основном кормим их той частью спектра, которую листья отражают, то есть большая часть освещения пропадает зря. Ваши предложения? Ученики начинают задумываться; кто-то предлагает сдвинуть максимум в красную часть спектра, на что Семёнов просто включает красную лампу, выключает остальной свет и говорит: да, теперь мы кормим листья, но каково вам сидеть под такой лампой? Далее класс приходит к стандартному и давно известному решению — комбинировать красные и синие лампы так, чтобы свет всё-таки казался белым. И тут Семёнов показывает новую проблему. Если свет распределён симметрично в видимой части спектра и имеет провал в зелёной части, то какими мы будем видеть листья? Следующим лёгким движением он делает в классе красно-синее освещение, и листья в нём оказываются тёмными. Почему? Да потому что нет в спектре зелёного, нечему отражаться от листьев, вот мы и видим просто тёмное пятно. Значит, зелёный всё-таки нужен, но вот в каких пропорциях?
И далее начинается деление класса на рабочие группы. Начинается изучение различных источников света, расчёты спектров, мощностей и т. д. Семёнов руководит классом как лабораторией, которая через полгода должна поставить определённый продукт — наилучшим образом распределённый свет, который не должен бить в глаза и не должен давать видимых искажений цветопередачи, и к тому же должен быть идеально сбалансированным для растений. Так как у него есть личная заинтересованность, то нужного результата он добивается.
Так был построен светодиодный светильник в зимнем саду на первом этаже. Так была построена система автоматического опрыскивания растений.
Единственное нарекание, из-за которого Семёнову не дают эксперименталку более чем на полгода — это то, что он всю её сводит к своим растениям. Было ещё одно нарекание, от Горыныча — что задачи он ставит скорее инженерные, а не научные. На это нарекание Семёнов спросил, а какие же, по мнению Горыныча, научные задачи можно ставить перед школьниками на уроках экспериментальной физики? Тот не нашёл внятного ответа, и нарекание было снято.
Семёнов удалился колдовать над капризными цветками, упорно не желающими завязывать семена. Польский вздохнул с облегчением. И в эту же минуту к нему почти ворвался Азаров.
- Я вчера забыл тебе сказать, - прямо с порога начал он, стараясь уложиться в одно дыхание. - Я на конференцию еду завтра, в Копенгаген, так что в среду меня тут не будет.
- Ну хорошо, - ответил Польский. - Саша четвертные оценки выставит?
Азаров кивнул. Оба они почувствовали себя как-то неловко. Азарову было неловко объяснять о своём очередном отъезде, он чувствовал, что свой лимит пропусков уже давно выбрал. А Польскому было неловко напоминать о каких-то четвертных оценках человеку, который летает где-то в очень высоких научных материях, куда простым смертным полёт заказан.
Миша убежал проводить урок, и Польский наконец выдохнул свободно. Вскоре снова затрезвонил телефон, но уже не по работе, это его коллега из института вспомнил про день рождения, теперь уже прошедший, и десять минут поздравлял его, желал здоровья, всех благ, скорейшего обнаружения кротовых нор, которые, как он всегда и твёрдо верил, существуют (неправда: два года назад он говорил, что это очень уж удивительные объекты для того, чтобы они существовали в реальности), процветания СУНЦу, и прочее, и прочее. Наконец, поздравления иссякли, и разговор сошёл на нет. Ещё несколько минут Польский собирался с мыслями. Надо бы посмотреть, какие отчёты и куда в ближайшее время надо послать. Замучили уже с этими отчётами, посмотреть, так мы должны не детей учить, а отчёты писать. Отчёты пишут и отсылают, конечно, помощники, вот и на Бабель удалось скинуть часть этой работы. Но голова-то болит у директора: чуть что не так — стучат сразу ему. Надо ещё надбавки распределить по людям, хотя распределять особенно нечего. Надо продолжить ругаться по поводу закупки оборудования. Чёрт бы подрал этот госзаказ. Чтобы купить элементарный вольтметр, требуется объявить тендер, и на его результаты он влиять никак не может, и почему-то этот тендер выигрывают фирмы с космическими ценниками, в три раза превышающими стоимость в магазинах, и ещё надо постоянно ругаться и смотреть, чтобы прислали хотя бы то, что в тендере. А то получится как с этим фрезерным станком — кстати, надо будет ещё отчитаться, как именно мы используем фрезерный станок в нашей нанолаборатории. Ничего, Бабель отчитается, как миленькая отчитается, она привыкла писать на канцелярите и переводить тонны бумаги на документы, которые она складывает в папочки, в папочки, и эти папочки громоздятся на шкафах в её кабинете и даже никогда не пылятся. Держу пари, Бабель ни разу в жизни не видела этот фрезерный станок, да и никакой другой фрезерный станок, но отчёт по его использованию она напишет лучше, чем любой из нас. Вот уж точно внучка писателя. Только, конечно, не Исаака Бабеля — тот писал про конармию то, что видел воочию, а она пишет о том, чего никогда не видела.
Размышления Польского прервал стук в дверь — резкий и какой-то агрессивный. Польский встал со стула, так и не включив компьютер, и пошёл открывать дверь. Когда-то он говорил «войдите!», но его тихого голоса всё равно никто не слышал. На пороге стояла незнакомая женщина — губы вытянуты в тончайшую прямую линию, голова прямая, точно на неё надета невидимая корона, а глаза, словно два огнемёта,  готовы были испепелить и директора, и его кабинет, и заодно добрую половину здания. С первым взглядом Польский понял, что ничего хорошего появление этой женщины не предвещает.