Я ждал тебя... Глава 36

Молчание Таисии было самым таинственным и невыносимым испытанием. Календарь отсчитывал дни, а за ними - месяцы, и вот уже февраль тревожно завывал о том, что они не виделись полгода. Не то, что не виделись, но даже весточки от нее не было, и Антон терзался, то ли она забыла его, то ли случилось что-то плохое. Ни один из этих вариантов не утешал Антона, ему хотелось выяснить причину наверняка, и он несколько раз порывался поехать в село ...во, бросив все. Однако, главным условием его учителя было именно то, что первые полгода Антон должен был оставаться при нем неотлучно.

Начало его обучения было многообещающим и безоблачным. Вернувшись в детский дом, Антон не выдержал и двух недель, признался Лидии Ильиничне, что он принят в ученики к резчику по дереву, а главное, - что он очень хочет туда поехать и овладеть мастерством, которое привлекало его. Директриса посмотрела на него с сожалением, в котором читалась неохота человека отрывать от себя что-то дорогое.

Когда Антон собрал свой нехитрый скарб и вышел во двор ставшего родным детского дома, она вышла на крыльцо проводить его. Она никогда никого не провожала, ну так, чтобы стоять и смотреть вслед. Когда из детского дома выпускалась очередная партия повзрослевших детей, она следила, чтобы все успешно погрузились в автобус, - и сразу уходила. А завтра ее ждал новый день и новые дети, - и она вела себя как ни в чём не бывало, как будто, ей-богу, никогда не испытывала ни привязанности, ни боли расставания. Кто знает, может, она немного больше симпатизировала Антону, потому что он помогал ей и пробыл здесь дольше, нежели любой другой воспитанник.

Антон уже порядком удалился от детского дома, но боялся обернуться, чтобы посмотреть на него, - это хмурое, неказистое здание, - в последний раз. Внутреннее чутье говорило Антону, что он больше никогда сюда не вернется, и от этого ком подкатывал к горлу, да ещё эта осень рвала душу на части. Вот живешь и не отдаешь себе отчёта, насколько внутренностями прирастаешь даже к самому паршивому месту, к неприветливым людям, окружающим тебя. И только на грани разлуки узнаешь, что всё-таки больно тебе уходить и покидать то, что покинуть ты вроде бы всегда мечтал. Ты мечтал вырваться из этой грязи, нищеты, непонимания, - и тут вдруг осознаешь, что именно здесь, как нигде более, ты познал вкус жизни, ее истинную прелесть со всеми несправедливостями и уроками, которые ты учил насильно.

Антон всё-таки обернулся, чтобы вроде как отдать последнюю дань уважения этому месту. Он заметил в темных окнах много-много детских лиц с печальными глазами, высунувшихся проводить его.  Там были все, - в том числе и те, кто издевался над ним, - и они были как будто разочарованы его уходом. Антон улыбнулся про себя, - кто знает, может, эти будут скучать по нему больше остальных... Скорбная, чёрная, будто обгорелая, и какая-то узловатая фигура директрисы всё еще стояла на пороге, - возможно, задумалась о чём-то своем, о скоротечности времени и о том, что всё имеет свой конец. Казалось, она исповедовала свою душу перед этим разверзшимся, ставшим огромным и глубоким, осенним небом. Антон не стал мешать ей и зашагал быстрее, уже не оборачиваясь, пока ни исчез за поворотом. В последний момент директриса подняла свою сухую руку и нарисовала в воздухе маленький крестик, потом резко отвернулась и исчезла в дверях детского дома. Ее ждали дела насущные, - эти славные дела, которые не дают человеку свихнуться под тяжестью каждодневно наваливающегося отчаяния.

Антон написал Таисии о том, что ушел из детского дома и направляется к мастеру. Несмотря на все удивительные способности своей больной руки, хорошо писать Антон так и не выучился, поэтому его коротенькие письма были больше похоже на школьные записки. Он стеснялся писать много из страха настряпать орфографических ошибок. Ни на одно письмо ответа ему так и не пришло. Поначалу он думал, что это просто почта плохо работает, и терпеливо ждал.

Владимир Константинович оказался человеком весьма странным: ходил он почему-то в длинной коричневой рясе, которую подпоясывал крученой веревкой, но при этом ни священником, ни послушником не был. Или тщательно это скрывал. Ему было около пятидесяти лет, глаза у него были живые и шустрые, даже чрезмерно, и очень влажные, что делало его похожим на ребенка, каждую минуту готового расплакаться. Он был небольшого роста и сухого телосложения, что позволяло ему карабкаться по лесам с быстротой и цепкостью обезьяны. Помимо работ по дереву он занимался еще настенной росписью, и был неуловим, как будто присутствуя в нескольких местах одновременно.

Это удручало Антона, - он никак не мог застать своего учителя в удобном для обстоятельного разговора месте. А что это за учёба, когда всё делается впопыхах, запутанные разъяснения даются мимоходом, поручения отпускаются на ходу. Одним словом, очень скоро Антон начал разочаровываться в своем выборе. В детском доме он работал хоть и тяжело, но зато всегда знал, где должен быть и что должен делать. Тут же он слонялся, как неприкаянный, ожидая, когда мастер, наконец, обратит на него внимание.

А мастер не только подчеркнуто не замечал Антона, но, казалось, делал всё, чтобы и молодой человек, и все другие люди вокруг приходили в бешенство от его поведения. И хоть он и ходил с лицом ангела, - провокатор в нем сидел ужасный! Вот ведь насоветовал отец Василий, вот ведь подсобил! Но, уже зная отца Василия, Антон сказал себе, что нужно потерпеть и посмотреть, что будет дальше. Не мог отец Василий так жестоко его обмануть! Но с Владимиром Константиновичем даже такой терпеливый человек, как Антон, понемногу терял самообладание.

Учёба под началом Владимира Константиновича оказалась тяжелым испытанием. Никаких объяснений по предмету дано не было, более того, первое время учитель даже не допускал Антона к дереву. И вообще, большой вопрос, был ли он в действительности резчиком! Забравшись на леса, он заводил какую-нибудь веселую песенку, и, бесконечно ее напевая, работал себе, позабыв обо всём на свете, пока Антон топтался внизу, не зная, куда себя деть. Спускался он только тогда, когда наступало обеденное время.

Кстати сказать, из обещанных ему благ Антон не получил ничего. Он прибыл сюда налегке, без средств к существованию, - и Владимир Константинович прекрасно об этом знал, но ни разу не пригласил молодого ученика разделить с ним трапезу. Он аккуратно стелил на станок небольшую клеенку, бережно, любовно раскладывал на ней свои яства: пирожки, яички, вареную ветчинку, пучок зеленого лука, ставил баночку из-под витаминов, переделанную в солонку, - и, откусив первый кусочек, начинал самозабвенно жевать, смотря через окно храма куда-то вдаль. Он делал вид, что не замечает Антона, а тот давился слюной и пытался унять голодное урчание в животе.

Вообще Антон оказался предоставлен самому себе: сам доставал пропитание, сам устраивал быт. Находил, где помыться, постирать одежду. У него появилось много друзей среди строителей и отделочников, но все они посматривали на эту затею с учёбой с доброй долей иронии. Они-то хорошо знали этого задаваку Владимира Константиновича, который вёл себя с ними крайне высокомерно и обособленно. Новые знакомые помогали Антону кто чем мог, и это немного облегчило его жизнь, а не то он уже давно сбежал бы от своего нерадивого учителя. Спал Антон на подстилке прямо на полу в храме, очень мерз и боялся думать о будущем, потому что осень всё больше вступала в свои права, и, что ни день, всё крепче холодало.

У Антона не было зимней одежды и обуви, - а храм был большой и пока еще не отапливался, - но новоиспеченному учителю на это было, похоже, наплевать. Сам он тоже, правда, не одевался по погоде, но или был достаточно закалён, или просто хорохорился. Антон перестал пытаться что-либо спрашивать, и они почти не разговаривали друг с другом. Единственное высказанное безапелляционным тоном условие было постоянно находиться в поле зрения учителя и никуда не отлучаться. У Антона создавалось впечатление, что это было сделано для того, чтобы он всегда был под рукой у учителя и бежал исполнять данные им поручения незамедлительно. А поручения эти опять же не имели ничего общего с учёбой, а многие из них вообще были весьма странны и непонятны Антону. Его использовали большей частью для выноса мусора, уборки, мытья стен, погрузочных работ. От нечего делать Антон научился смешивать краски, белить, собирать, разбирать и чинить леса, плотничать. Иногда его учителю взбредало в голову заставлять Антона играть с ним в городки. Иногда - описывать картины прославленных художников, отыскивая в них нюансы, мелкие детали, загаданные учителем. Иногда рисовать какие-то горшки, а потом вырезать их, складывать пополам и смотреть, насколько чётко обе стороны повторяют друг друга...

Антон потешался про себя, считая всё это детскими играми, - и в душе очень тосковал…


Продолжить чтение http://www.proza.ru/2016/01/18/614