Родителей своих, хоть и смутно, я помню. Некоторые люди уверяют, что помнят себя, чуть ли не с двух лет – не мой случай. Осиротел я в трёхлетнем возрасте, но до этого момента я мало что помню. Я столько раз мысленно копался в своём прошлом, возвращаясь к самому началу этого прошлого, но … ничего, увы. Чаще всего одна и та же сцена всплывает в мозгу: я сижу на коленях у матери. Она, придерживая меня руками, прижимается щекой к моей голове и её чёрные кудри щекотят меня по щеке. Напротив нас сидит отец. Он весел, раскраснелся, разрумянился, откинул большой сильной рукой длинный рыжеватый чуб со лба и поёт какую-то песню. Голос его звучит в моих ушах, но слов не различаю. Комната, где мы находимся, большая, просторная, с красивой массивной мебелью. Как я теперь понимаю, мама по возрасту значительно моложе отца, совсем юная. Я похож на неё: у меня тоже чёрные волосы и глаза. По официальной версии я из рабочей семьи. Родители погибли в автокатастрофе, когда гружённый песком грузовик врезался в переполненный автобус. В результате начавшегося пожара погибли практически все пассажиры автобуса. С некоторых пор я стал сомневаться в этой истории. Почему? Да потому, что я твёрдо знаю (и услужливая память на этот раз меня не подводит): у моих родителей была своя машина, большая и массивная (может быть «Волга»?), какие же они после этого пролетарии? В то время такое дорогое авто могли иметь только люди, занимающие солидную должность, а никак не работяги. Не подумайте, что для меня такое уж большое значение имеет моё социальное происхождение! Нет, просто с моим появлением в детдоме связана какая-то тайна, а раз так, то можно дать волю фантазии и немного помечтать: а вдруг мои родители, или хотя бы один из них, живы? Хоть какая-то надежда! А она, по известной пословице, умирает последней. Имеется одна зацепка, один шанс приоткрыть тайну прошлого: это человек, приведший меня в детдом. Его я тоже немного помню: высокий, рыжеватый, похож на отца, но суше, стройнее и выражение лица другое – холодное и враждебное. Он ведёт меня к крыльцу детдома с широкими каменными ступенями, где в нише находится статуя – пионер трубит в горн. Фигура эта стоит и по сей день, только горн отбит и получается, что юный ленинец тянет ко рту что-то вроде деревенской свистульки. Кто этот человек с глазами-льдинками? Не знаю до сих пор. За всю мою жизнь никто и никогда меня не посетил и не написал ни строчки. Наверное, действительно никого из родственников у меня не осталось. Таких, как я в детдоме не меньше половины. Некоторые здесь при живых родителях, лишённых соответствующих прав (алкоголики, преступники), но даже они вспоминают родной дом с удовольствием и в большинстве не говорят о родных ничего плохого, а если бы их спросили, где им лучше – здесь или дома, наверняка бы выбрали родное гнездо. Мне же в первые годы в детдоме жилось неплохо. Прежняя директриса Анна Ивановна Солнцева хотя и слыла строгой, отчего многие её побаивались, относилась к воспитанникам хорошо. При ней и кормили сносно и всякие кружки и секции действовали. Теперь от всех её начинаний осталась одна библиотека, да и в той половину книг растащили.
Два человека скрасили мне первые годы в казённом доме. Это воспитательница Лидия Дмитриевна и нянечка Анастасия Семёновна. Думаю, только из-за них я продержался так долго и не дал тягу раньше. Лидия Дмитриевна была совсем молоденькая, почти девочка. Она очень с нами возилась: читала книжки вслух, учила рисованию и танцам. На занятиях по физкультуре сама вместе с нами делала упражнения – прыгала в высоту и длину, ходила по буму и т. п. , причём объясняла, как это делать правильно. Я стал её любимцем должно быть потому, что оказался самым усердным её слушателем. Другие ребята не выдерживали долгого чтения, а мне так ничего другого и не надо, всё сидел бы да слушал. Затем, очень рано во мне пробудилось желание поделиться услышанным. Для этой цели самым благодарным объектом оказалась Анастасия Семёновна. Бывало увидит меня и спросит: «Ну что вам сегодня читала Лидия Дмитриевна?» И я начинаю пересказывать или какую-нибудь сказку про Бабу Ягу и Ивана Царевича, или «Кто сказал «мяу», либо нечто другое, столь же содержательное. Анастасия Семёновна выслушивала меня внимательнейшим образом, не прекращая делать своё дело – уборка, чистка помещений, раскладка посуды для обеда и проч., если я приостанавливался для отдохновения или осмысления сказанного, она непременно спрашивала: «А дальше?», давая мне понять, что относится к рассказу серьёзно и не теряет нити повествования.
Однажды, когда Лидия Дмитриевна читала нам «Робинзона Крузо», до которого мы, по её мнению, уже доросли, я сказал ей: «Хочу научиться читать, как вы».
«Потерпи Коля. Скоро вы начнёте учиться, пойдёте в первый класс».
«Я сейчас хочу сам читать».
«Это не так просто, но если ты уж очень хочешь, можно попробовать».
Через несколько дней она принесла из дома (а может быть купила специально для меня) пластмассовые буквы и начала учить меня азбуке. Мне так хотелось поскорей разбирать книжную премудрость, что обучение пошло весьма успешно, но главным творцом успеха был, конечно педагог и Лидии Дмитриевне я до конца жизни обязан тем, что именно она дала мне билет в страну книг. Позднее в школе по всем предметам я успевал посредственно (они меня не интересовали, разве что история и география), но по литературе я неизменно имел пять, а по количеству прочитанных книг обошёл не только всех ровесников, но и старшеклассников.
2
Самым тоскливым днём для меня в детдоме было воскресенье. На выходные тех, кто имел хоть каких-нибудь родственников, отпускали на побывку. Я же неизменно оставался на месте. Впрочем, таких было немало. Занятия отменялись. После завтрака нам позволяли играть до обеда. После «тихого часа» до ужина мы слонялись по всему помещению до вечера, завидуя товарищам, отпущенным в город. Они появлялись перед отбоем, радостно-возбуждённые, и оживлённо делились впечатлениями от весело проведённого дня. Мой друг Костя Барабанов, гостивший у какой-то двоюродной бабушки, неизменно возвращался с гостинцем: румяным яблоком, пачкой печенья или даже благоухающим апельсином. Этими приношениями он неизменно делился со мной и рассказывал, как его водили в кино, на карусели или даже в цирк. Понятно, что таких развлечений я был лишён. Впрочем, при Анне Ивановне нас иногда выводили в город. Я хорошо помню два таких культпохода. Один – в детский театр, где мы смотрели кукольный спектакль, другой – в заводской клуб к шефам на постановку «Маугли» Р. Киплинга. Увиденное там произвело на нас такое впечатление, что ещё долго мы играли в Маугли, а девчонки сами шили кукол, которых можно было надевать на руку и мы устраивали целые сцены из полюбившегося представления.
Однажды субботним вечером Анастасия Семёновна, внимательно присмотревшись ко мне, вдруг спросила: «Коля! Хочешь ко мне в гости?»
«Очень хочу!»
«Сейчас я попробую договориться с Анной Ивановной. Переночуешь у меня. А в понедельник утром мы с тобой вернёмся».
Разрешение было получено. И вот мы вдвоём вышли с территории детдома. В руках Анастасии Семёновны были два больших бидона.
«Помоги Коля. Подержи один».
Я радостно вцепился в ручку бидона, готовый послужить своей няне.
«А что в них?»
«Остатки. То, что вы-карапузы не доели. Вот Марасанов сегодня разломал бублик и ссыпал в чашку с чаем. Я ему говорю: «Насыпал, так съешь!» Нет, он сидит и смотрит, выпучив глаза. Я говорю: «Что ты свои фары раскрыл! Пока не съешь, не встанешь из-за стола!» Молчит. Сидит. Так и сидел полчаса, не съел. Вот я его «тюрю» и забрала – не могу хлеб выбрасывать».
«А зачем?»
«Сейчас увидишь. Меня дома едоки ждут, не дождутся».
Мы свернули на тихую окраинную улочку, образованную рядами старых деревянных домов, утопающих в зелени садов. К одному из них, в конце улицы, мы и подошли. Моя няня толкнула незапертую калитку. В ответ раздался разноголосый лай, тут же сменившийся радостным визгом. Один чёрный пёс, привставая на задние лапы, рвался с цепи, второй подал голос из чулана, а третий – маленькая мохнатая пегая собачка с нежной и печальной мордочкой, повизгивая, крутилась у наших ног. Одновременно со всех сторон к нам устремились разномастные кошки. Одна снежно-белая, без единого пятнышка, с разбегу прыгнула Анастасии Семёновне на плечо и стала с тихим вкрадчивым мурлыканьем тереться о её щёку.
«Ах ты, хулиганка этакая! Напугала!» - ласково пробормотала хозяйка, ставя на землю бидон. »Видишь Коля? Это мои питомцы. Ждут, что я дам им вкусненького. Ты ведь любишь, когда тебя угощают? Вот и они тоже любят. Проходи в дом. Сейчас я их накормлю, а потом будем с тобой чай с вареньем пить». Быстро и сноровисто Анастасия Семёновна вытащила откуда-то миски и плошки. Разлила по ним содержимое бидонов, добавив что-то из прежних запасов. Скоро вся братия, дружно чавкая, уписывала пойло, а хозяйка, любуясь на эту картину, поясняла: «Вот этот чёрный, Цыган, у меня с щенячьего возраста живёт. Я его у мальчишек отняла, когда его несли топить. Вот тот большой – Алмаз, что в чулане сидит, был оставлен у ветеринара хозяином, который переезжал в другой город, а собаку с собой взять не смог или не захотел. А вот эта маленькая – Каштанка под машину попала, а я её выходила».
«А кошки?»
«Кошки тоже по-разному. Этот большой рыжий на помойке валялся весь избитый. Я его подобрала. Вон тот полосатый жил по соседству. Хозяин умер – пришёл ко мне. Белую кошечку кто-то потерял или выбросил. Да все они такие – никому ненужные, сироты.»
«Вроде нас?»
«Да, вроде вас. Это ты точно подметил. Только о людях хоть как-то заботятся, а о них побеспокоиться некому, вот я их и пригрела».
В домике Анастасии Семёновны было не очень чисто и попахивало кошками, которых было не меньше дюжины, не считая котят, пригревшихся в коробке из-под торта, умилительно сосавших свою мамочку. Мебель в трёх смежных комнатках была старой и грубоватой, стены и потолки обклеены пожухлыми обоями. На тумбочке и на полках стояли и висели фотографии самой хозяйки, её покойного мужа, детей и внуков, но моё внимание сразу привлекла большая тёмная икона в потускневшем серебряном окладе.
«Что это?» немедленно спросил я.
«Это икона. На ней изображён Бог».
О Боге нам в детдоме никогда не говорили. Я никакого понятия о Нём не имел и слова няни звучали для меня загадкой.
«Кто Он, Бог?!
«Творец Неба, Земли, всего мира, людей, тебя, меня…»
И она в простых и понятных выражениях, применяясь к моему возрасту, дала мне первые понятия о Боге Вседержителе, Творце. Позже, когда мы сидели за столом и пили чай с вареньем, разговор этот продолжился. Анастасия Семёновна рассказала мне о Христе и Божией Матери. Своё краткое сообщение она завершила такими словами: «Очень тебя прошу, как большого и умного мальчика: всё, что я тебе рассказала не повторяй в детдоме, не рассказывай никому».
«Но почему?»
«Со временем поймёшь. А пока послушай меня для своей же пользы: молчи».
И я обещал молчать. Мы долго пили чай с вкусным клубничным вареньем, сваренным из ягод, растущих в большом запущенном саду Анастасии Семёновны. Этим вареньем я мазал нарезанный белый хлеб, клал его в чашку и скоро так насытился, что продолжать больше не было никакой возможности. То и дело какая-нибудь из кошек пыталась запрыгнуть на стол, но хозяйка непреклонно их отгоняла: «Брысь рыжая! А ты Дочка совсем обнаглела! Кыш отсюда!»
Каштанка, напротив, вела себя паинькой – села у стола и заглядывала нам в глаза, дескать, угостите чем-нибудь! «Вижу, вижу, чего ты ждёшь» - говорила Анастасия Семёновна и бросала ей кусочек-другой. Каштанка ловко хватала подачку налету и опять таращилась на нас. После ужина мы вышли в сад. Моя няня выпустила из сарая кур и насыпала им корму в корытце. Большой золотогрудый петух с огненным гребешком поспешно прибежал первым к кормушке и завопил своё ку-ка-ре-ку, захлопав крыльями, а вслед за ним ринулись пёстрые и белые куры и так быстро склевали угощение, как будто целую неделю не видели ни одного зёрнышка. Потом я погулял по саду, деревья в котором были большими и старыми. На ветках зеленели яблони и сливы, пока не созревшие. В середине сада высилась громадная раскидистая липа, на которую я довольно легко влез по корявым толстым сучьям. С дерева открывался красивый вид на окрестности, а далеко внизу, в траве сидела Каштанка и с выражением тревоги на мордочке следила за мной. Очень мне здесь понравилось.
Вечером Анастасия Семёновна уложила меня спать на меленькую скрипучую кроватку, принадлежавшую когда-то, по её словам, младшей дочке. На ночь хозяйка зажгла пред иконой маленькую плошечку, которая, оказывается, называется лампадой. Наполненный впечатлениями и усталый от их обилия, я крепко заснул.
Это первое посещение Анастасии Семёновны запомнилось надолго. У неё мне было хорошо. По возращении в детдом, после отбоя, я долго лежал в постели и вспоминал Каштанку, Алмаза, Цыгана и кошек, липу в саду и вкусное варенье. Что касается бесед и разговоров, то кажется первое понятие о Боге, о вере так прочно поселилось в душе именно потому, что исходили от моей няни, такой скромной, спокойной и мудрой женщины. Если б их преподал кто-то другой, не было бы такого эффекта.
3
В сентябре того же года началось наше школьное обучение. У нас появились новые наставники. Лидия Дмитриевна и Анастасия Семёновна получили группу малышей. Помню, особых проблем с обучением у меня не было. Учился довольно легко. По чтению меня вообще всё время ставили в пример. Все ещё учили буквы, а я уже читал первые книги. В основном это были сказки. Лениться нам не давали. Спрашивали строго. Вечером воспитательница следила, чтобы мы неукоснительно выполняли домашнее задание. В быту мало что изменилось, хотя жили мы уже в корпусе N 2 для младших школьников. Неизменными оставались подъём в 7 часов утра, поход строем на завтрак, занятия, обед, краткий отдых, «домашние» занятия, ужин, отбой в 22 часа. В свободное время мы играли в разные подвижные игры – футбол, волейбол и т. п. Каждый день я старался выиграть хоть минуту для чтения. В нашем детдоме была хорошая библиотека ещё со времён его основания, то есть с 1920-х годов, значительно дополненная при Анне Ивановне. Ход туда я открыл для себя во втором классе. Скоро Мария Львовна – наш библиотекарь, заметила моё усердие к чтению и стала подбирать мне книги. По правилам, некоторые из них разрешалось брать с собой под расписку. Таким образом, стоило запустить руку в личную тумбочку, и я извлекал какой-нибудь том и хоть на краткое время отдавался любимому занятию. В первом классе я читал русские и зарубежные сказки. Во втором мне попал в руки «Айвенго». Этот роман Вальтера Скотта произвёл на меня столь сильное впечатление, что я перечитал его раза три. Затем с помощью Марии Львовны я открыл для себя Марка Твена, Майн Рида, Джемса Шульца, Сетона Томпсона и других авторов приключенческого жанра. Сказать, что предо мной явился новый мир, мало сказать. В этих книгах была совсем иная жизнь, а здесь мы всё делали по команде и звонку. Утром – «подъём» и сдёргивают одеяло. Я до сих пор пугаюсь этого слова. При том ещё зажигали свет, так спать долее становилось невозможно. «Строиться на завтрак!», «Сесть!», «Начали кушать!» и т. д. и т. п. Я привык к такой регламентации, и она не казалась мне чем-то чудовищным и обременительным, пока я не познакомился в книгах с жизнью совершенно иной, свободной и содержательной. Много позже я понял, что наша солдафонская система не была лишена смысла и в чём-то даже приносила пользу, воспитывая дисциплину и определённые жизненные навыки, прежде всего привычку к порядку, но она порою так надоедала, эта вечная обязаловка! Иногда у меня в душе рождалось желание порвать с системой и зажить новой насыщенной жизнью, но до поры до времени подобные стремления я в себе подавлял. Некоторым выходом для моих чувств стало обыкновение делиться прочитанным с товарищами. Об этой своей ранней потребности я уже упоминал. Далеко не все мои одноклассники пристрастились к чтению, но большинство из них охотно слушало мои пересказы. Я старался ярко изложить сюжет, опуская некоторые подробности, останавливаясь лишь на батальных сценах, столь привлекательных для мальчишек: «И тут Д*Артаньян выхватил свою длинную шпагу и сделал выпад в сторону Рошфора». Слушатели внимали, затаив дыхание. Помню, особенно востребованным в качестве Сказочника, как меня прозвали, я оказывался в нестандартных ситуациях, например, при длительных отключениях света, когда другие занятия становились невозможны. Однажды, при таком трёхчасовом отключении я пересказал одноклассникам всю индейскую повесть Д. Шульца «Сын племени навахов».
Анастасия Семёновна продолжала иногда брать меня на выходные. Для меня наступал праздник. Перемена обстановки вдохновляла и развлекала. Обычно после чаепития я чем-нибудь помогал ей по дому – пилил дрова, подметал двор, выгуливал Алмаза. Последнее занятие мне особенно полюбилось. Алмаз – крупный беспородный пёс серой масти с большими умными карими глазами, сильно привязался ко мне. Я брал его на поводок и мы шли гулять в берёзовую рощу, где когда-то было кладбище, теперь совсем заброшенное. В этом уединённом месте на окраине города, почти не посещаемом людьми, я отпускал Алмаза побегать, а сам садился на пенёк и мечтал. В кронах берёз звонко перекликались птицы. Тёплый ветерок шевелил ромашки и колокольчики. По небу медленно плыли ленивые пенистые облака, и всё это способствовало моему настроению. Я грезил о будущем: как вырасту, покину детдом и заживу «взрослой» жизнью, самостоятельной и интересной. О да! Жизнь моя будет насыщенной! Я стану много путешествовать и повидаю мир. Обязательно отправлюсь в горы. Буду подниматься к ледяным вершинам, покорять неприступные скалистые склоны. Потом переплыву океан на яхте. Один. Моими спутниками станут собака, кошка и попугай, как у Робинзона. Я буду лишён человеческого общества в голубом просторе. Стану наблюдать за китами, дельфинами, ловить акул на огромный крючок, а остановки буду делать на чудесных банановых островах с обширными золотыми пляжами, где темнокожие туземцы, не зная забот, танцуют под звуки там-тама… Отправлюсь в Африку, где увижу тысячные стада антилоп, буйволов, слонов и охотящихся за ними львов и пятнистых леопардов. Переплыву на шаткой пироге мутную реку, кишащую крокодилами и бегемотами…Словом, я давал волю фантазии. В памяти вставало прочитанное в книгах и увиденное в фильмах. Бывало, Алмаз устанет бегать, ляжет у моих ног, высуня язык, и, дыша часто-часто, поглядывает на меня, что, дескать размечтался? Пошли-ка домой!
После обеда Анастасия Семёновна говорила со мной о Боге, о религии. Я слушал с интересом, потому что ничего подобного ни от кого не слышал. Она доставала с полки старенькую Библию ( в то время большую редкость) и читала мне вслух главу-другую. Иногда читал я сам, а она комментировала. Иногда я задавал вопросы. Не на все из них она могла ответить. В детдоме учителя проводили с нами атеистические беседы. Часто делались выпады против веры и церкви, особенно часто – историк и биологичка. Их слова порою вызывали недоумение: если Бога нет, почему против Него так борются? Разве можно воевать против Ничего? Всё же яд этой пропаганды заражал и меня, сея сомнения в душе. Я спрашивал у няни: «Как за семь дней Бог мог сотворить мир, если, по словам учёных, ему миллионы лет?» Или: « Как на Ноевом ковчеге могли поместиться все животные, да ещё взятые по паре?» «Как кит мог проглотить пророка Иону, если у него маленькое узкое горло (так говорила биологичка)?» и т. п. Анастасия Семёновна терялась и не знала, как отвечать. Я заметил, что это её огорчало, и перестал спрашивать, рассуждая про себя: «Если моя няня, такая добрая и хорошая, верит в Бога, верит в Христа, то и я Ему верю. Ведь не станет же она обманываться сама и обманывать меня?»
Благодаря Анастасии Семёновне у меня закрепились начальные сведения о христианстве, понятия о церкви и молитве. По её словам, молитва, ничто иное, как беседа с Творцом. «Ты можешь говорить с Богом, просить Его о чём-то и даже пожаловаться, как доброму Отцу». Кое-какие молитвы под её руководством я выучил наизусть, но побывать в храме мне до поры до времени не доводилось, так как в нашем городе его не было.
4
С 4-го класса школьная программа усложнилась, и у нас появились новые преподаватели, в основном женщины. Многие из них мне не нравились. Одни были чересчур придирчивы, требовали соблюдения строжайшей дисциплины – не повернись, не почешись, не скажи ничего во время урока, будто ты манекен. Другие – равнодушные, просто бубнили что-то, отбывая номер. Третьи проявляли самые настоящие садистские наклонности. Такой садисткой была наша математичка Инесса Михайловна. Ей прямо-таки доставляло удовольствие отчитать ученика за нерешённую задачу и доказывать его тупость и неспособность к предмету, но были и счастливые исключения. Мне нравился наш физрук Иван Сергеевич Рюмин – коренастый добродушный дядька. Если кто-либо из мальчишек отличался в беге, прыжках, метании гранаты и т. п., он громогласно поощрял его, называя Геркулёсом, именно так, через ё, а если в аналогичной ситуации удавалось блеснуть девчонке, он именовал её почему-то Афродитой, хотя логичней было назвать Дианой или Афиной. Похоже, из всего класса один я замечал эти античные несообразности, но, не желая обижать добряка-физрука, помалкивал. Ещё мне нравилась географичка Елена Павловна – скромная тихая женщина, любившая свой предмет и снисходительно относившаяся к нам. Она часто приносила книги о путешествиях и разные картинки и фотографии. Уроки Елены Павловны были интересны и занимательны.
В такой атмосфере я жил до середины 1990-х годов, когда премены, начавшиеся в стране, самым катастрофическим образом разрушили мой привычный мир, да и не мой только, а всех наших детдомовцев. Всё началось с ухода директрисы Анны Ивановны Солнцевой на пенсию. Прощаясь с нами и с педагогами, она сказала, что даёт дорогу молодым, а новые веяния и настроения впитать и понять не может, она человек старого закала. Однако, сменивший её новый директор Азат Хачикович Тигранян, которого все разумеется за глаза стали величать Тигром, по возрасту не был молодым. У него на затылке красовалась обширная лысина, а немногие сохранившиеся на остальных участках головы волосы, были седыми. С Тиграняном прибыла его русская супруга, ставшая завучем. Звали её Клавдия Львовна и, хотя она носила свою девичью фамилию Сухотина, все стали звать её не иначе, как Тигрица. Сказать по правде, эти супруги не были злыми людьми, но к педагогике они не имели никакого касательства. С их появлением всё начало как-то разваливаться. Пошатнулась дисциплина, ухудшилось питание. Педагоги (лучшие из них) протестовали, но безрезультатно. Новый директор поначалу развил некоторую деятельность: завёл кур и коз. Держал их на возделанном нами участке земли, где произрастали кое-какие овощи, фруктовые деревья и ягодные кусты. Разумеется, ничего от этих насаждений не осталось, а продукции «животноводства» мы так и не дождались. Тогда многие сотрудники детдома стали увольняться. К моему огорчению, среди них оказались Анастасия Семёновна и Лидия Дмитриевна, отношения с которыми я не порывал. Это стало большим ударом. Выйти из детдома стало трудно – отпускали неохотно и редко. Сотрудников, пришедших на смену, стало меньше количественно, а качественно они заметно отличались от прежних в худшую сторону. Про питание я уже упоминал. Раньше нас кормили четыре раза в день, и еды было вдоволь. Теперь кормление стало трёхразовым и сласти и фрукты в рационе отсутствовали. Ломтики хлеба за завтраком стали такими тонкими, что воспитанники демонстративно прикладывали их к глазам и заявляли: «Солнце видно». За обедом в супе бесполезно было искать мясо или рыбу, подавали одну баланду с картошкой или рисом и пучком зелени для аромата. Старшеклассники пробовали протестовать. В ответ собрали весь детдом и на линейке нам было сказано, что страна испытывает большие трудности, преодолевая тяжкое наследие социализма, но находит средства содержать нас-беспризорников и мы должны быть благодарны государству, бесплатно вырастившему нас, за то, что имеем кров над головой и возможность питаться и учиться. Сейчас полно людей, лишённых таких привилегий. То есть нам дали понять, что протесты неуместны, не до жиру, и слушать нас и потакать нам никто не собирается.
Одним ухудшением рациона не ограничились наши беды. Ежегодный отопительный сезон начинался у нас ежегодно с 1-го октября. В первый год правления Тигра затопили аж 15 ноября. До этого мы намёрзлись под своими тонкими одеялами. Затем начались затяжные отключения электричества. Из-за них смещалось время занятий и приёма пищи. Вот когда мне пришлось рассказывать истории часами! Всё равно в темноте больше заняться было нечем.
5
Качество еды всё ухудшалось. Конечно голода или настоящего недоедания мы не испытывали, но сытость кончилась. Разве наешься одним рисом и макаронами? Начались разговоры о еде. Кто вспоминал, как хорошо дома (у кого он был), готовили пирожки, кто поездку к шефам на завод, когда нам устроили чаепитие с тортом и мороженым и д. и т. п. Однажды вечером мой сосед по койке Вартан Тамбовцев (такое имя он получил в своём первом детдоме, куда его доставили с тамбовского вокзала) сказал: «Надоело мне это нытьё! Всё про еду, да про еду! Взяли да добыли бы себе поесть!» Надо сказать, что Вартан (во имечко! Кое-кто тренировался на детдомовцах, давая им порою совершенно нелепые имена и фамилии, как подопытным кроликам. У нас была одна девчонка Грация Неумытова, притом низенькая и толстая) был парнем бывалым. Наш детдом в его жизни оказался уже четвёртым. Из трёх предыдущих он сбегал, «делал ноги» по его выражению. По словам Вартана жить можно и на улице, если знать, как устроиться и навести контакты с нужными людьми. На воле ты сам себе хозяин, но и рассчитывать можешь только на самого себя – взрослым до тебя дела нет. Тем лучше! Никто не пристаёт со школой, с уроками, с дисциплиной. В стенах детдома мой сосед сохранял некоторые «вольные» привычки, например курение. Несколько раз я заставал его в туалете с «бычком», полученным от старшеклассников, в зубах. Он и меня пытался приобщить к этому занятию, но в тот момент, ни настоящих сигарет, ни даже окурков в его арсенале не оказалось и мы пытались курить сухие листья через импровизированный мундштук – выдолбленную веточку бузины. От такого «табака» лишь щипало горло и нос и мне сильно не понравилось. Однажды я видел, как Вартан цедил пиво из бутылки, также оставленной ему каким-то услужливым старшеклассником. Такой дивертисмент был для меня внове, так как благодаря строгостям Анны Ивановны подобного рода удовольствий воспитанники были лишены.
Между тем «бывалый» Вартан продолжал: «Сказочник! Идём со мной! Я тут приглядел одно местечко, где можно нарвать яблок. И сами нажрёмся и с собой принесём. За яблоки старшие дадут сигарет. Курить хочу страшно!»
«Так ведь это воровство».
«Воровство, это когда у человека из кармана кошелёк «уводят», а яблоки, это так, баловство. Ты что, все их соберёшь? Хозяевам ещё полно останется. Они даже не заметят ничего».
«А если поймают?»
«Кто ловить будет? Думаешь, кто-нибудь не станет спать ночью из-за каких-то там яблок?»
«А как мы уйдём из детдома?»
«Эх ты, Дюймовочка! Нет, Красная Шапочка! Пойдём со мной, всё узнаешь».
По правде сказать, колебался я недолго. Мне не хотелось курить или тем более выпить. Желалось только яблок. Я представил, как откусываю сочную сладкую боковинку, как пряный сок стекает на язык и… не устоял, дал согласие совершить налёт на фруктовый сад по соседству. «После отбоя не раздевайся. Ложись под одеяло одетым. Подождём часок, когда все уснут и двинем».
Выполняя инструкцию Тамбовцева, я лёг под одеяло, не сняв костюм, и сделал вид, что сразу заснул. Как нарочно, ребята в нашей спальне долго не могли успокоиться. Я слышал обрывки разговоров, чьё-то приглушённое хихиканье. Стучали дверцы тумбочек, потом кто-то прошлёпал в ванную комнату. Когда, наконец всё затихло, я изнывал от нетерпения. Лежать неподвижно и при этом не спать оказалось довольно трудно. Кроме того, под одеялом стало душно, и я его откинул. В этот момент открылась дверь в спальню и вошла дежурная воспитательница. Пришлось снова спешно укрыться. Она, неспеша прошла между рядами кроватей и, когда шаги приблизились к тому месту, где я лежал, я выглянул из-под одеяла. Слабый свет из коридора позволил узнать в дежурной Тигрицу. Этого ещё не хватало! Однако она, не задерживаясь, закончила обход и вышла наружу. Весь вспотевший и напряжённый, я лежал и ждал сигнала Вартана. Наконец мой сосед тихонько поднялся, причём кровать под ним даже не скрипнула, и, прислушиваясь, с минуту сидел на постели. Затем поднялся и потряс меня за плечо. Мы обулись и по знаку Вартана двинулись к двери спальни. Похоже, никто нас не видел и не слышал. Если в спальне было темно, то в коридоре было светлее – падал свет от фонаря во дворе. Вартан потянул раму окна, и она легко подалась, так как оказалась незапертой. Мы находились на первом этаже здания, так что без промедления очутились во дворе. Во всём корпусе светилось единственное окно дежурки. Путь к забору лежал мимо него. Мой товарищ на цыпочках сбоку подкрался к дежурке и осторожно заглянул внутрь. Потом вернулся ко мне и прошептал: «Не спит. Читает книгу. Садись на корточки и ползи под подоконником, только тихо». Мы благополучно проделали этот манёвр и приблизились к высокому деревянному забору, окружающему детдом. Вероятно, Вартану эта вылазка была не внове, поскольку в кромешной тьме он быстро отыскал нужную доску, отодвинул её и пропихнул меня в образовавшееся отверстие. Потом пролез за мной, а доску вернул на место. Мы оказались на улице, в этот час безмолвной и пустой. До ближайшего фонаря было метров триста. Мы проследовали через освещённое пространство и свернули на другую улицу, потом на третью.
«Чего притих?» - спросил Тамбовцев, - «теперь можно разговаривать», но непривычная тишина, нарушаемая лишь отдалённым лаем собак, да шелестом деревьев, как-то настораживала и побуждала говорить шёпотом. «Теперь куда, Вартанчик?»
«Вон в тот переулок. Уже близко».
Мы приблизились к длинному высокому забору, окружавшему садовое товарищество. Я не мог представить, как можно одолеть такой высоченный забор. В нём было не менее 2,5 метров. Однако Вартан уверенно подошёл к забору, покрутился на месте, извлёк из
придорожной канавы брусок метровой длины и такого же размера толстую доску. Брусок он перебросил через забор, а доску приставил под углом с нашей стороны, забрался по
ней, достал руками вершину забора и подтянулся. Через секунду он сидел на заборе верхом и вглядывался в глубину сада. Затем легко спрыгнул вниз. Я последовал его примеру. В саду оказалось множество деревьев, усыпанных спелыми плодами. Скоро мы набрали два полиэтиленовых пакета, предусмотрительно захваченных Вартаном, а все наши карманы раздулись от наполнявших их яблок.
Обратный путь оказался труднее, так как мы нагрузились, как верблюды, но благодаря сноровке моего приятеля все препятствия были преодолены. Перед тем, как пролезть в щель детдомовского забора Вартан сказал: «Не вздумай кого-нибудь угощать! Заложат!»
«Ну, я хоть Косте Барабанову яблоко дам! Он меня всегда угощает».
«Ему можно» - милостиво согласился Тамбовцев, - «этот не растреплет, но больше никому, ни-ни! Знаю я их!»
6
Первая удачная вылазка побудила меня принимать участие и в последующих. Иногда совесть, эта непрошенная гостья, беспокоила меня, но тогда её оппонентом становился желудок, упорно требующий пищи и не просто еды, а чего-нибудь повкуснее пустых детдомовских щей. Совесть шептала: «Это только начало! Потом ты захочешь влезть в продуктовый магазин, а это уже самое настоящее преступление!» Я, как мог, успокаивал её, говоря про себя: »Этого не будет никогда! Слышишь? Никогда!»
Костя, получив от меня щедрую порцию фруктов, сначала не удивился, видимо решив, что мне их кто-то подарил, возможно, Анастасия Семёновна, но когда я угостил его снова, он спросил: «Откуда яблоки?» Костя был моим другом с раннего детства, и я не стал его обманывать – рассказал правду. «Не связывайся ты с этим Вартаном» – посоветовал он, - «ты знаешь, что он в дружбе с Качаном?» Я знал. Мишка Качанов – Качан к пятнадцати годам был вполне сформировавшимся бандитом и головной болью для директора и всех педагогов детдома. Все с нетерпением ждали, когда же он, наконец, закончит девятилетку и от него можно будет избавиться, возможно просто из детдома переведя в колонию для несовершеннолетних. Качан сколотил из старших учеников многочисленную банду, терроризировавшую младших. Отбирали еду, деньги, если находили их после отпусков, унижали, избивали неугодных, наплевательски относились к учителям и даже Тигра в грош не ставили. Поговаривали, что Качан имеет в городе покровителей из взрослого криминала. Что у него было общего с Вартаном я не знал, но мой новый приятель действительно пользовался покровительством этого «авторитета» и в какой-то степени я тоже, раз меня считали Вартановским дружком. Ходили также слухи, что подручные Качана ночью выходят в город и творят такие дела, за которые самое достойное воздаяние – тюремная камера, но я старался об этом не думать, подобно страусу из известной поговорки, что б лишний раз не будоражить и так неспокойную совесть.
После разговора с Костей прошло дней десять. Как-то раз нас послали работать – посыпать дорожки битым кирпичом. Вартану и мне досталось таскать носилки, на которые девчонки насыпали щебень. Мы только оттащили очередную порцию и вывернули носилки. Мой напарник стал лопатой равнять высыпанный щебень, а я остановился на минуту передохнуть. Повернув голову налево, я неожиданно увидел Качана. Он стоял, не обращая на меня никакого внимания, и смотрел на моего друга, обращённого к нам спиной, как крадущаяся кошка смотрит на воробья. Этот взгляд должен был прожечь спину Вартана, настолько он был зловещим. Очевидно, Тамбовцев в чём-то провинился перед Качаном и провинился нешуточно. Хотя не на меня было обращено внимание «авторитета», липкий страх заполз в мою душу и почти парализовал меня. Я стоял неподвижно и во все глаза глядел на дюжую, не по годам развитую, фигуру Качана, который был старше, выше и сильнее любого из нас. Вдруг рука его опустилась в карман и я увидел вытащенное лезвие ножа. В ту же секунду Качан ринулся на Вартана. Ледяной шарик переместился из моей груди в низ живота, но в момент, когда нападающий нёсся мимо меня, я выставил вперёд ногу и Качан со всего размаха грохнулся на щебёнку. Вартан оглянулся и моментально оценил ситуацию. С криком «беги Сказочник, беги!», он ринулся к забору, который, благодаря сноровке, полученной в ночных вылазках, я одолел одновременно с ним, хотя изначально стоял от забора метров на пять подальше Вартана. «Убью суки!» - надрывался за стеной поверженный Качан, но попыток преследовать нас не предпринимал – видно здорово расшибся о битый кирпич. Мы со всех ног удирали по улице и остановились только где-то на втором километре.
«Спасибо друг! Ты спас мне жизнь» - проникновенно заявил Вартан, кладя мне руку на плечо (он имел слабость к театральным эффектам). Глядя на его торжественную физиономию, я чуть не расхохотался.
«Прямо-таки жизнь?»
«Ну здоровье. Ты ещё не знаешь этого гада Качана!»
«Что ты ему сделал? Чем провинился, что он так озверел?»
«Ну, тебе лучше про это не знать. Деньги не вернул».
«Что же теперь делать?»
«Возвращаться нельзя. Нам устроят «тёмную» ночью или пырнут ножом в туалете».
«Может пойти к Тигру?»
«Ну да! Защитит тебя твой Тигр, как же! Может быть Качана и уберут, но всю банду не разгонят, кто-нибудь да останется и сведёт с нами счёты».
«Куда же нам податься?»
«Подожди. Дай подумать».
С этими словами он достал из кармана мятую пачку, вытянул сигарету, щёлкнул зажигалкой и важно, как взрослый, закурил. Он смолил минуты две, глубокомысленно закатив глаза и всем своим видом выражая усиленную работу мысли, затем, отбросив окурок в сторону, сказал: «Вот что. Давай расстанемся часа на три. Надо повидать кое-кого в городе. А ты приходи к забору, где яблоки. Только смотри не попадись какому-нибудь милиционеру, а то прямиком опять в детдом угодишь». На том и порешили. Вартан двинулся по направлению к центру города, а я пошёл в другую сторону. У меня тоже родился свой план. Я решил обратиться к Анастасии Семёновне. Уж она придумает что-нибудь, чтобы нас выручить! Мне повезло: я застал её дома. Она удивилась и обрадовалась, увидев меня: «Давно ты Коля не появлялся. Случилось что?»
«Да, случилось». И я рассказал ей всё. Анастасия Семёновна всплеснула руками: «Ох уж эта шпана! Сладу с ними нет! Новое начальство распустило. При Анне Ивановне такое и представить было невозможно! Ну ты не бойся Коля! Я знаю, что делать. Есть у меня кум (я его дочку крестила). Служит в милиции. Пойду-ка потолкую с ним. А ты сиди здесь, пей чай с сушками и никуда не уходи. Жди меня». Тут она замешкалась на мгновение, потом подошла к буфету и вынула маленькую деревянную шкатулку. Порывшись в содержимом, извлекла маленький металлический крестик на верёвочке. «Коля возьми. Это твоё. Этот крестик висел на твоей груди, когда тебя привели в детдом. По правилам крест сняли, но я его выпросила у Анны Ивановны и хранила, чтобы когда-нибудь вернуть тебе. Надень». И я надел крест. Анастасия Семёновна спешно повязала платок и ушла. Я остался пить чай и предавался этому занятию, пока хватило сил, затем от нечего делать стал смотреть в окно. Через некоторое время я почувствовал усталость и стал клевать носом. Волнения сегодняшнего дня утомили меня. Должно быть, на какое-то время я заснул. Прошёл, может быть, час, а может только 15 минут, но вдруг я пробудился, как от резкого толчка. Я задремал напротив окна и теперь сонно уставился в него, но то, что я увидел за стеклом, сразу привело меня в чувство: по улице в направлении дома Анастасии Семёновны шёл Качан в сопровождении своих «шестёрок», в числе которых я заметил своего давнего недоброжелателя Сашку Марасанова – моего одноклассника. Он что-то возбуждённо говорил Качану, указывая на окна дома Анастасии Семёновны. Я не ожидал, что меня обнаружат так быстро. Получалось, я навлёк неприятности на свою няню. От Качана с приятелями можно ждать чего угодно, даже поджога. Мне следовало уйти таким образом, чтобы они забыли про Анастасию Семёновну и больше к её дому не возвращались. Я открыл окно и на глазах своих преследователей выпрыгнул на улицу. Сначала они замерли в удивлении, затем с криками устремились ко мне. Только доскональное знание местности, приобретённое во время прогулок с Алмазом, и мои таланты легкоатлета (за что добрейший Иван Сергеевич особенно часто величал меня Геркулёсом) выручили меня. Я оставил врагов далеко позади и, пропетляв, как заяц, схоронился в берёзовой роще, куда Качан со своими дружками заявиться не догадались. Вскоре подошло время встречи с Вартаном. Он уже ждал меня, прислонившись спиной к забору, а у его ног лежал набитый чем-то видавший виды выцветший рюкзачок. «Опаздываешь« - заметил он. Я рассказал о причинах опоздания. Вартан нахмурился: «Надо делать ноги, иначе житья нам здесь не будет. Спрятаться надёжно нельзя, того и гляди – либо милиция заметёт, либо из знакомых кто увидит и донесёт. Да ещё одежда эта…» Мы все были одеты одинаково – в куртки и пиджаки особого покроя, так что любой житель нашего города понимал, что перед ним детдомовец. Мой друг, учтя это обстоятельство, уже переоделся. Теперь на нём был старенький, но вполне приличный свитер и джинсы. В рюкзачке оказалась одежда и для меня – тоже джинсы и куртка из джинсового же материала, всё впору. Обувь на нас была добротная, ещё послужит.
«Сейчас идём на автовокзал и едем в З. на автобусе. В З. пересаживаемся на поезд» - распорядился Вартан.
«А деньги?»
«Денег хватит до З., а вот на станции посмотрим, что почём. Из жрачки я достал буханку хлеба, кусман сухой колбасы, пару огурцов и банку сайры, на первое время хватит».
Мы поспешили на автовокзал и вполне благополучно уселись в автобус. З. – маленький городишко километрах в 30-и от нашего. По дороге я спросил товарища, куда он собрался ехать. Вартан пустился рассуждать о том, что надвигается осень, а холод и сырость главный враг всякого беспризорника, поэтому нам следует податься на юг, ближе к солнцу. «Там и прокормиться легче» - добавил он, - «уж я то знаю – где только не побывал!» Дальше он рассказал, как провёл в бегах не один месяц и исколесил всю страну.
Когда мы высадились в З., оказалось, железнодорожная станция тут же рядом. Вартан потянул меня за рукав по направлению к зданию, громко именуемому в этой дыре «вокзалом». В не слишком просторном зале пассажиров оказалось довольно много. Никто не обратил на нас внимания.
7
Вартан потащил меня к расписанию поездов. «Видишь ли, Сказочник» - начал он, - «денег на билет у нас нет. Мы не можем заказать купе или плацкарт. Мы поступим иначе: будем передвигаться на электричках».
«Но на электричках тоже нужны билеты».
«Верно, но мы их брать не будем. Если пойдут контролёры, мы успеем перебежать в другой вагон, а если они даже нас поймают, то ничего не сделают, отпустят и всё».
«А если всё-таки не отпустят и станут допытываться кто мы и откуда?»
«Тогда расскажем такую историю. Мы - интернатские. Не детдомовские, а интернатские. У нас есть мамы-одиночки. Мы с тобой двоюродные братья из интерната в З. У тебя заболела мама, и ты срочно едешь её навестить, а я тебя сопровождаю, ведь твоя мама моя тётка! Запомнил?»
«Запомнил. А куда мы едем?»
«В Ростов, но ты не бойся! Всё будет в ажуре. Мы доедем до конечной остановки. Дальше поезд не пойдёт. Придётся пёхать часа два до В. Там мы снова пересядем на электричку и поедем в Москву».
«А ночевать где?»
«Эх ты Мальвина!»
У Вартана появилась привычка величать меня женскими сказочными именами в тех случаях, когда он желал укорить меня или подчеркнуть мою житейскую неопытность.
«А ты-то Илья Муромец, что так скоро удирал от Качана? Я ж тебя догнать не мог!»
«Ну ладно, Кольк, не сердись! Я так сказал… Заночуем в лесу, что твои индейцы из книжки. Держись Одинокий Бизон, со мной не пропадёшь!»
Подхватив рюкзак, мы влезли в электричку. Народу в этот час оказалось не слишком много, по крайней мере, удалось найти два сидячих места в середине состава.
«отсюда можно драпать в обе стороны от контролёров» - пояснил Вартан. Однако, контролёры так и не появились и мы без приключений доехали до конечной станции. При выходе мой товарищ заглянул под сиденья и извлёк две пустые бутылки из-под пива, в которые мы набрали воды из ближайшей колонки. Мы прошли весь небольшой посёлок – последний пункт на маршруте нашей электрички, и очутились в поле, за которым в надвигавшихся сумерках чернел еловый лес.
«Отсюда до В. есть шоссе, но не стоит двигаться по нему на ночь глядя, ещё машина собьёт! Минут через тридцать будет совсем темно. Мы заночуем в лесу, а утром по тропке двинемся в нужное место» - рассуждал мой спутник. Войдя в лес, мы стали спешно собирать хворост. »Учти: топлива должно хватить на всю ночь. Если дрова кончатся, замёрзнем» - наставлял меня Вартан. Мы устроили лагерь у подножия толстой и высокой берёзы. Пока я собирал хворост, Вартан перочинным ножиком срезал елового лапника и сложил его плотным слоем у подножия дерева. Получилась мягкая постель. Оглядев кучу хвороста, собранную мной, мой друг посчитал, что этого недостаточно, но мне вспомнилась одна штука, вычитанная из книги о путешествиях, когда в чаще я наткнулся на два сосновых бревна, длиной около двух метров, кем-то спиленных и почему-то брошенных. «Мы с тобой сделаем нодью».
«А что это такое?»
«Костёр из двух больших брёвен, который будет медленно, но жарко гореть всю ночь и отдавать нам своё тепло. Все путешественники её делают».
Хотя мои сведения о нодье носили теоретический характер, мне удалось соорудить из упомянутого материала такой источник тепла, благодаря которому во время ночёвки в холодном осеннем лесу нам удалось избежать переохлаждения и прочих неприятностей. Сосновые брёвна я просто напросто положил друг на друга закрепив колышками. Между брёвен насовал бересты, сухого мха и прочего горючего материала, вспыхнувшего от первой спички. На лапник мы постелили свитера, а куртками укрылись, как одеялами. Стало мягко и тепло. Вартан захрапел почти сразу, как только дотронулся головой до импровизированной подушки (смятого рюкзака), я же долго не мог заснуть. Осень вступила в свои права и птицы уже не пели, но деревья таинственно поскрипывали, шелестела опавшая листва, какие-то мелкие зверушки возились в лесной подстилке…На фоне этих ночных звуков, непривычных для меня - городского жителя, все события последних часов всплыли в памяти со свежей силой. Я стал думать об Анастасии Семёновне, что она подумала, когда не обнаружила меня дома. Наверное, удивилась и огорчилась, но я утешил себя мыслью, что непременно напишу ей и расскажу, что произошло. Потом вспомнил Качана и Тигра и внутренне поёжился. Нет, по ним я не скучал. Вот Костю Барабанова жалко. Увижу ли я его когда-нибудь? Что-то говорило мне, что в детдом я больше не вернусь.
Раза три я ночью всё же просыпался, так как несмотря на уверения автора книжки о туризме, всё-таки было холодновато. К утру брёвна почти догорели, но не потухли, так что нам стоило лишь подбросить хворосту, и огонь запылал с новой силой и мы сразу согрелись, доели остатки колбасы с хлебом и двинулись в путь, как только рассвело.
8
В. оказался довольно большим городом. Во всяком случае, со станции утренние электрички шли одна за другой битком набитые. Это непроспавшийся и раздражённый народ катил на работу в Москву. Сидячие места заняты. Пришлось стоять битых два часа до самой столицы, ах да, дважды нам пришлось удирать от контролёров, каждый раз в разные концы электрички. Впрочем, в этом спорте мы не были одиноки. Вся молодёжь, а также многочисленные бомжи следовали нашему примеру. Наконец мы прибыли на Казанский вокзал. Грохот и многолюдство мегаполиса поначалу почти парализовали меня. Вартану пришлось взять меня за руку и тащить в подземный переход и дальше в метро. На оставшиеся деньги он купил два жетона и, подробно проинструктировав меня, провёл в подземку. Долго мы тащились по каким-то переходам, отделанным мрамором, и со всех сторон нас теснили, толкали и обнимали толпы народа. Все куда-то неслись, спешили за чем-то и не смотрели друг на друга. Однако на всех развязках и площадках дежурила милиция, и я заметил, что кое-кого останавливали для проверки документов. «Нечего пялиться на ментов! Смотри мимо них, а то ещё привлечёшь внимание!» - наставлял Вартан.
Мы доехали до «Киевской» и вышли из метро к вокзалу. Огромный зал ожидания гудел, как исполинский улей. Пассажиры с ящиками, сумками, баулами и рюкзаками сновали туда-сюда. Разбитные «челночницы», громко перекликаясь, торговались с носильщиками. В их словах слышался незнакомый акцент. Букву г они выговаривали мягко, превращая в х, и в русские фразы вставляли не совсем мне понятные украинские слова. С трудом мы нашли место на скамье, потеснив какого-то безмятежно спавшего дядьку, слегка отодвинув его вытянутые ноги. «Привет бабуля!» - обратился Вартан к сидевшей напротив старухе в платке, завязанном на лбу большим узлом с концами в разные стороны, с подозрением уставившейся на нас. Бабка, сердито сверкнув глазами, подвинула поближе к себе два больших узла и что-то оживлённо зашептала на ухо тётке помоложе, похожей на неё лицом, сидевшей рядом, вероятно дочери, кивая на нас. «Видел? Боится, что украдём что-нибудь. Женщины! Нам, Сказочник, надо разжиться какой-никакой жратвой перед дорогой. Удобнее это сделать здесь, в столице нашей Родины, чем позже. Посиди-ка тут, а я пойду на промысел».
«Что ты задумал?»
«Не дрейфь, Снегурочка!»
«Ты опять?»
«Да ладно, жди знай! Вартан не подведёт!»
Повернувшись к старухе с дочкой, он огорошил их заявлением: »Пишите письма «до востребования» и не бойтесь ухаживать за больным раком!», после чего помахал оторопевшим женщинам ручкой и смешался с толпой.
Довольно долго я сидел и ждал, не смея покинуть своего места. Время тянулось медленно, и я развлекался чтением многочисленных рекламных плакатов, наклеенных в каждом удобном и неудобном месте, размышляя над сокровенным смыслом призыва, вроде: «Золотой ключик» - самый надёжный способ сохранить ваши яйца», и рассматриванием лиц, мелькающих передо мной, как в калейдоскопе. Бабка с дочерью, сидевшие напротив, давно ушли. Дядька сбоку проснулся и тоже удалился. Их сменили другие пассажиры, а Вартанчика всё не было. Часа через полтора я серьёзно забеспокоился. Попросив присмотреть за рюкзаком какую-то женщину, я двинулся на поиски друга. Далеко идти не пришлось. В конце зала произошло какое-то движение и шум, и вдруг я увидел зрелище, повергшее меня в трепет. Дюжий милиционер тащил за шиворот Вартана. Рядом с ними, размахивая руками, голосила какая-то тётка: «Всю заначку, все триста «зелёных» спёр, паразит! А документы! Документы тоже в сумочке были! Да что ж это такое творится! Среди бела дня в Москве грабят!» К ним уже присоединилась небольшая толпа, в которой я заметил старухину дочку, недавно сидевшую напротив. «Товарищ сержант, а товарищ сержант!» - надрывалась она, - «их двое было. Ещё один бандит там, на скамейке сидит, караулит награбленное!»
Я остро почувствовал себя лишним в этой сцене и, поскольку ничем не мог помочь другу, спешно ретировался, оставив рюкзак на произвол судьбы. Впрочем, кроме кой-какого тряпья и трети буханки чёрного хлеба ничего в нём не было, так что жалеть не о чем. Я стремительно выскочил на перрон и запрыгнул в первую попавшуюся пригородную электричку, оказавшуюся полупустой. Плюхнувшись на сиденье, я немного отдышался и предался горьким сожалениям. Я вспомнил побелевшее лицо друга, влекомого в дежурку и от души сочувствовал ему. Единственным утешением было убеждение, что тюрьма Вартану не грозила, а вот в колонию для несовершеннолетних, так называемую «малолетку», он вполне мог «загреметь», ибо список правонарушений, совершённых им за 13 лет жизни, был довольно внушителен. О «малолетке» ходили страшные слухи и очутиться там никакому детдомовцу не улыбалось. Говорили, что тамошние отпетые «сидельцы» совершали отнюдь не детские преступления, на которые даже взрослый бывалый рецидивист не пойдёт, вроде отрезания головы провинившегося субъекта и т. п. Неужели и моему другу суждено очутиться в такой компании? К милиции Вартан относился с отвращением, очевидно уже не раз побывав в лапах служителей закона. Он как-то рассказывал, как на его глазах взрослого парня в участке забили, должно быть насмерть, с помощью чулка, набитого песком. «Эта штука не оставляет синяков, понимаешь? Он упал и больше не вставал. Его вытянули из камеры за ноги. При задержании он двинул кого-то из «ментов» в челюсть». С мыслей о друге я переключился на свои собственные дела, которые были очень плохи. У меня не было ни копейки денег, ни крошки еды и даже спичек. Куда податься? Где спрятаться? Где искать убежище и какое-нибудь пропитание? Всё это были вопросы без ответов. Может пойти и объявиться в милицию? А вдруг горластая тётка – старухина дочь, описала мою внешность и меня уже разыскивают как соучастника ограбления? Да нет, не может быть. У милиции и без меня забот хватает. Если я объявлюсь, меня скорей всего опять отправят в детдом, может быть и не в наш, а в какой-нибудь другой, но разницы особой нет, везде одно и то же: «Подъём! Руки мыть! Строиться на завтрак» и строем на занятия. А я пока свободен и вольная жизнь мне пришлась по вкусу, несмотря на некоторые лишения.
Поезд уносил меня от столицы всё дальше и дальше. За окном мелькали деревья, за которыми прятались аккуратные коттеджи и дачи. Что, если отыскать пустую дачу и переночевать в ней? Сейчас уже не сезон и будний день. Если действовать осторожно, меня никто не заметит. С этим намерением я вышел на ближайшей остановке и двинулся по тропинке через дачный посёлок, расположенный прямо в величественном хвойном лесу. Дачи здесь были особенные – не те жалкие домишки 3 на 4 метра, знакомые мне по набегам на сады, а целые дворцы-крепости в 2-3 этажа, имитирующие то средневековые замки, то евро-американские виллы. К моему удивлению, многие из них казались пустыми. Наконец я забрался в самый дальний сектор посёлка и двинулся по боковой улице. Понравившийся мне дом в виде замка какого-нибудь средневекового барона, оказался третьим по счёту. Первые два дома были пустыми, но за забором четвёртого загавкала собака, следовательно, он обитаем. Я прошёлся вдоль высокого деревянного забора, чтобы выяснить, как его «штурмовать» и обнаружил, что по верху тянется колючая проволока – новое затруднение (первое- высота забора). Однако, я придумал способ преодоления. Пришлось вернуться немного назад, туда, где я заметил контейнер, полный мусора. Здесь нашёлся подходящий брусок для трамплина и какие-то тряпки, которые я разорвал на ленты и обмотал ими руки. Используя традиционный способ, я успешно преодолел забор. Правда, штаны мои несколько пострадали от проволоки, но я не обратил на это внимания, так как сильно устал и мечтал о еде и отдыхе. Бесшумно приземлившись на мягкий газон с подвядшей травой, я обошёл дом со всех сторон. Все окна были забраны толстыми железными решётками, а стальная, обитая кожей дверь, выдержала бы удар настоящего тарана. Весьма огорчённый, я вновь осмотрел дом по периметру, как вдруг заметил небольшое оконце в торце веранды, не заделанное решёткой. Оно находилось на втором этаже, на который можно было подняться по водосточной трубе, а оттуда вбок по жестяному карнизу – довольно рискованный трюк, но другого способа попасть в дом я не нашёл.
Труба предательски загудела под моим весом, но всё же не разъехалась. Балансируя на карнизе на высоте 4-х метров, я слегка ударил обмотанной в тряпку рукой по стеклу и разбил его, причём осколки посыпались внутрь и бесшумно упали на что-то мягкое. Если б они грохнулись о бетонную отмостку, шуму было бы на весь посёлок. Протиснувшись в оконце, я очутился в чём-то вроде кладовой, где хранились доски, фанера и прочий строительный материал. Дверца в противоположном торце открывалась во двор, но сбоку обнаружилась другая – во внутренние покои, но – запертая снаружи. Я слегка надавил, и она подалась, очевидно, держала её лишь тонкая задвижка. Надавил сильнее и дверца открылась.
9
Я очутился в небольшой спальне с широкой и мягкой кроватью, застланной пёстрым шёлковым одеялом, тумбочкой у изголовья и большим зеркалом на стене. Мебель была добротной, красивой и дорогой. Толкнув массивную деревянную дверь, я проник в следующее помещение весьма солидных размеров, утонув ногами в ворсистом ковре. Во второй комнате обстановка отличалась вызывающей роскошью, о которой я лишь читал в книгах, но никогда не видел. Помимо ковров, зеркал и картин тут было множество дорогих безделушек, которые я заметил лишь краем глаза, поскольку моё внимание привлёк громадный холодильник, стоявший в простенке, настолько большой, что я мог бы полностью поместиться в нём, да ещё хватило бы место для разделанной телячьей туши. К сожалению, внутри он оказался почти пустой, впрочем, кое-что нашлось. Я обнаружил два куска сыра разных сортов, нарезанную ломтями сухую колбасу, едва начатый батон в мешочке, две банки шпрот, остатки сухого вафельного торта и пару бутылок импортного пива. Завтрак у меня был очень лёгким, обеда не было вовсе, а день клонился к вечеру, уже смеркалось. Поэтому я уселся в удобное кожаное кресло и принялся уписывать найденную снедь за обе щёки. Пиво мне доводилось пробовать всего несколько раз в жизни, и я не был в восторге от этого напитка, не то, что Вартан, но сейчас я с удовольствием высосал одну банку, запив свой ужин. Несколько умерив аппетит, я стал осматривать комнату более тщательно. Окружающие предметы тонули в наступающих сумерках, а зажечь свет я не решался. Тем не менее, я разглядел шкуры рыси и волка на стенах, развесистые оленьи рога над дверью, через которую я вошёл, высоченный шкаф с книгами и изящный журнальный столик. Рядом с холодильником стоял обеденный стол, а над ним висела полка. Я заглянул в неё и обнаружил то, что искал: столовый нож и несколько наборов одноразовой посуды. Кроме еды и этих предметов ничего забирать я не собирался, ибо уроки Анастасии Семёновны крепко засели в моей голове, ведь она очень сурово осуждала всякое воровство.
После выпитого пива меня клонило в сон, и я уже собирался отбыть в спальню, как вдруг какой-то смутный сигнал тревоги прозвучал в моём мозгу: что-то было не так. С минуту я размышлял, что именно и понял: холодильник работал, и в доме действовало отопление. Я потрогал батарею, она оказалась тёплой. Из этого следовало, что хозяева покинули дом ненадолго. Если я залягу в спальне, они могут вернуться и обнаружить непрошеного гостя в своей кровати и тут уж мне точно не поздоровится! Надо уходить и поискать пристанища в другом месте. Поразмыслив ещё немного, я решил снова поискать какой-нибудь еды. Не лезть же опять в чей-нибудь дом, когда снова захочется есть! Я спустился на первый этаж и очутился в кухне впечатляющих размеров. В ней стоял ещё один холодильник, не уступающий размерами своему собрату наверху. В нём я обнаружил ещё один хлеб, банку тушенки и консервированный компот из абрикосов. Расточительные хозяева не подумали отключить хотя бы один из холодильников, сложив всё небогатое содержимое в другой. Нет, они «пахали» оба, можно сказать, вхолостую, накручивая электричество.
Всю найденную снедь я сложил в полиэтиленовый пакет. За окном совсем стемнело, но лампочка холодильника при открытой дверце давала достаточно света, и я нашёл всё, что мне требовалось – пакет и кусок бечёвки в ящике кухонного стола. Бечёвкой я привязал пакет к поясу, так как для лазания по стене нужны свободные руки, и снова поднялся на второй этаж. Жалко было покидать столь уютное гнёздышко, но ничего другого не оставалось. Вздохнув, я проделал обратный путь и вылез из окна. Мои ноги нащупали карниз. Держась левой рукой за раму, я вытянул правую руку вдоль стены и мелкими шашками стал продвигаться к трубе. Пакет с провизией болтался у меня за поясом и тянул вниз, так что выход дался труднее, чем вход. Вдруг за моей спиной вспыхнул электрический свет и чей-то голос гаркнул: «Стой! Ни с места!» От неожиданности я чуть не сорвался с карниза. Я даже не имел возможности повернуться и увидеть, кто меня обнаружил. Первым побуждением было вернуться обратно в дом, но лишь я двинулся к окну, голос за спиной снова заорал: «Не двигайся! Стрелять буду!»
Мне окончательно поплохело. Я вообразил, что за моей спиной местный участковый. Голос между тем приказал: «двигайся вправо и спускайся по трубе». Я, молча, повиновался. Добравшись до отмостки, медленно развернулся и очутился лицом к лицу с мужиком ошеломляющих размеров. Он был такой огромный, с квадратными плечами, широколобой, коротко остриженной головой на воловьей шее! Мощными мускулистыми руками он удерживал двух рвущихся ко мне гладкошёрстных остроухих псов среднего размера, но весьма хищного вида, неизвестной мне породы. Всё это я хорошо разглядел в свете прожектора, висевшего на бетонном столбе, который только что так неожиданно включил незнакомец.
«Не вздумай бежать!» - продолжал он, - «спущу собак, и они из тебя кусок мяса сделают. Это псы-убийцы».
Краем уха я уже слышал про собак-убийц – питбулей, но никогда их не видел. Не псов я испугался. Они-то как раз не выказывали свирепости по отношению ко мне, а просто, повизгивая, тянулись обнюхать незнакомца. Гораздо опаснее казался сам мужик, уж больно он был здоровенный, и выражение его физиономии не предвещало ничего хорошего. При этом у него был смехотворно высокий и тонкий, почти женский голос, не соответствующий его внушительной фигуре.
«Попался!» - злорадствовал он, - «ну-ка покажи, что украл».
Я протянул пакет. »Одна жратва» - констатировал мужик. »Ты чего, с голодухи туда полез?» Я кивнул головой. «Ну пойдём» - сделал он мне знак рукой. «Вот и всё» – подумалось мне, - «сейчас вызовет милицию», но мужик открыл калитку в боковой стене и ввёл меня во двор соседнего дома, того самого, что я отметил как обитаемый. В углу двора находилась просторная вольера. В неё незнакомец отправил обеих собак. Последние предварительно обнюхали мои ноги и, не выказывая никаких признаков злобы, помахали хвостами. Впоследствии я узнал, что у питбулей нет злобы к человеку.
Детина между тем крепко взял меня за руку и повёл к дому. Вырываться из его лап было бесполезно, как пихаться со слоном, и я молча вошёл с ним в прихожую. Дом этот ничем не уступал соседскому, облюбованному мною, в качестве убранства: три этажа, просторный холл, пройдя который мы очутились на террасе с большими окнами, глядящими в сад. У стен стояли четыре клетки, в которых сидели питбули. Увидев меня, они подняли дикий лай. «Цыц!» - заорал хозяин, и псы умолкли, видимо приученные повиноваться с первого слова. Он указал мне на стул, сам уселся на красивый кожаный диван, заскрипевший под его тяжестью.
«Как тебя зовут?»
«Александр» - выдал я самое расхожее имя.
«Кто ты?»
Я выложил историю про больную маму с вариациями, не упоминая о Вартане, и объяснил, что полез на дачу из-за голода, потому что меня обобрали в поезде и в Москве я очутился один-одинёшенек без средств к существованию и дальнейшему путешествию к маме в мой родной город Ростов-на-Дону. Мужик слушал с недоверчивым видом, буравя меня немигающими карими глазами: «Заливай, заливай! Мама у него больная! Обокрали его! Как же! Ты должно быть просто юный бомж, а по-старому бродяга, беспризорник!» Я пожал плечами: не верит, не надо. «Ну что, в милицию тебя сдать?» - спросил он беззлобно, как бы нехотя. «Ой, не надо дяденька!» - жалобно попросил я, хотя по его тону понял, что поступать таким образом он не собирается.
«Жрать хочешь?» - неожиданно спросил незнакомец. Я кивнул. Он раскрыл холодильник, по размеру меньший, чем у соседа, но зато полный всякой снеди, достал из него банку молока, масло, сыр, вынул из хлебницы пару бубликов и положил всё это передо мной.
«На, лопай».
Я не заставил себя просить дважды. Пока я жевал, он размышлял о чём-то, барабаня пальцами по столу. Держа хлеб в одной руке, а кружку с молоком в другой, я подошёл к клеткам и стал рассматривать питбулей. Всё их сложение свидетельствовало не столько о силе, сколько о потрясающей выносливости: широкая грудь, сухое туловище, мускулистые лапы, при этом череп льва и челюсти крокодила. Я поднёс руки к решётке. Собака потянулась к ним носом и махнула хвостом. Нет, на убийц, вернее человекоубийц, они не походили. « Я вижу, ты любишь собак» - заметил хозяин. Я, молча, кивнул. В этот момент открылась дверь и на террасу выглянула женщина средних лет, крашеная блондинка с недобрым лицом. Она неприязненно зыркнула в мою сторону.
«Погоди Зина, потом поговорим» – отослал её мой собеседник. «Послушай Александр» - обратился он ко мне, - « я в прошлом циркач, силовой акробат, сейчас на пенсии. Развожу редкие породы собак, тем и живу. Хочешь мне помогать?»
«А что надо делать?»
«Кормить, выгуливать, тренировать моих псов. Убирать вольеры и клетки. За это я буду кормить и одевать тебя. У тебя будет небольшая, но отдельная комната. Мне нужен помощник, особенно, когда я в отъезде – жена одна не справляется».
«Ну что же, я непрочь».
«Только смотри, не обмани меня! Если ты сделаешь мне плохо, я сделаю тебе в сто раз хуже!»
Этого он мог бы не говорить, я сам понимал.
«Случай с соседом я улажу. У нас договорённость: я слежу за домом в его отсутствие. Пойду посмотрю, что ты там натворил. Зина, Зина! Этот парень поживёт у нас. Что? После поговорим. Проводи его пока наверх».
Что-то бормоча, супруга хозяина отвела меня наверх, где разместила в маленькой проходной комнатке, застелив низкую тахту свежим постельным бельём. Утомлённый всеми приключениями, я заснул почти мгновенно.
10
Моего хозяина и работодателя звали Григорий Блавадо, но я разнюхал, что никакой он не Блавадо, а просто Бляблин. Конечно, с такой фамилией выступать в цирке самоубийственно, если только вы не клоун. На чердаке дома валялись старые афиши, в которых объявлялись выступления «супругов Блавадо, акрабатов и гимнастов». Григорий, или как я звал его по отчеству, Григорий Иванович, был ещё и силовым жонглёром. Хотя цирк остался в прошлом, формы он не терял и силён был фантастически. Супруга его казалась замкнутой, неприветливой и скупой. Смотрела на меня косо с первого дня, хотя, по-видимому, у них в первый же вечер был разговор обо мне и супруг убедил жену, что я могу быть полезен.
Наутро после завтрака, кстати, весьма недурного, хозяин повёл меня показывать свои владения. Дом я уже осмотрел. В нём, помимо гостиной, кухни, веранды, двух спален были ещё тренажёрный зал и библиотека. Участок, обнесённый трёхметровым забором, занимал не менее тридцати соток. На этой площади стояли: гараж на две машины, флигель, на верхнем этаже которого поселили меня, и большой сарай. Внутри участка был ещё один забор, окружавший собачник. Псов было 20, да ещё четверо в доме, в клетках, о которых я упоминал. Большая часть питбули, а также кавказские, среднеазиатские овчарки и пара догов. Все собаки породистые и ухоженные. Правда, я с первого дня обратил внимание на многочисленные глубокие шрамы на шкурах многих псов. Сидели они в удобных вольерах, достаточно просторных, со стоком в бетонированном полу, с уютными тёплыми будками, набитыми свежим сеном или опилками. У каждого пса были документы и свои собачьи награды, полученные на многочисленных выставках у нас и за рубежом. Кормили всю свору дважды в день. В сарае находился котёл, отапливаемый дровами. Основу питания составляла каша (гречка, овсянка, пшёнка) с добавлением мясных отходов, которые хозяин закупал в Москве на мясокомбинате. По знакомству ему по дешёвке сплавляли просроченные продукты (колбасы, сосиски и проч.) Эта продукция измельчалась в мясорубке и смешивалась с основой – кашей. Иногда употреблялись сухие корма, но в ограниченном количестве, так как Григорий Иванович относился к ним скептически: «За границей все псы едят сухой корм и живут меньше, чем наши собаки. В этих «Ройял-канин» и «Чаппи» есть какая-то гадость, плохо влияющая на здоровье собаки». Учитывая размеры своры, корма требовалось много, а ещё у трёх сук были щенки: и этот дом, и машины, и всё прочее я заработал сам с помощью моих собачек. Государству наплевать на заслуженного пенсионера, эх-хе-хе. Собачки меня кормят. Поэтому им должно быть хорошо. Они должны быть сыты, здоровы, ухожены. Здоровый пёс – это блестящие глаза, блестящая шерсть, холодный нос и хвост «морковкой». Если увидишь тусклую шерсть, гноящиеся глаза, ощутишь при касании сухой тёплый нос, немедля сообщи мне. Пока псы не привыкли к тебе, будь осторожен. Они опасны, чёрт побери, очень опасны, особенно овчарки! Питы нет. На человека они не бросаются, по крайней мере, у меня такого не случалось, потому что мои питбули из самых лучших питомников США, где безжалостно выбраковывают «людоедов», но они убивают всё живое – крысу, птицу, лошадь, корову, другую собаку – всех, кроме человека – такая вот порода. Поэтому никогда не выводи двух питбулей из клетки одновременно – подерутся, даже если это кобель с сукой. У других пород разнополые драться не будут, у питов по-другому. У меня есть одна «питиха», от которой пришлось убрать собственных щенков – она бы их загрызла. С овчарками поступим так. Пока они к тебе не привыкли, в вольеры не заходи. На этот случай в решётке есть специальное окно, через которое можно поставить или убрать миски с водой и кормом. Мыть пол будешь, поливая его из шланга. Даже, когда они к тебе привыкнут, кобеля на 50-70 кг ты не удержишь, поэтому из клетки их без меня не выводи. А вот к этому (тут он указал на исполинского «кавказца» серой масти) даже не подходи: зажрёт». Ураган (так звали кобеля) мог навести страх на кого угодно. Весу в нём было не меньше 90 кг. Оскалив здоровенные клыки, он горящими глазами следил за мной из-за сетки вольеры. «Примерно раз в полгода мы с ним выясняем отношения» - продолжал Блавадо, - «он вдруг перестаёт подчиняться, и бросается на меня по ничтожному поводу. Тогда я пускаю в ход вот это (он показал крепкую снеговую лопату, обитую по краю жестью). После урока некоторое время Ураган ведёт себя смирно, потом всё повторяется вновь. Другие собаки ведут себя иначе. Им достаточно одной трёпки. Псов надо держать в повиновении, иначе они тебя зажрут».
Всё сказанное шло вразрез с моим личным опытом и наглядными уроками Анастасии Семёновны, которая наказывала своих питомцев только голосом и никогда не подымала на них руку, но мой работодатель был иного мнения. «Зверь должен бояться тебя» - заявлял он, - «поверь человеку, отдавшему цирку 25 лет жизни! Что? Дедушка Дуров? Сказки для таких мальцов, как ты! Любовью и лаской? Как же! Пойми: зверь живёт в стае себе подобных. У них всё построено на силе. Сильный давит слабого. Сильного боятся. Могучему уступают добычу и самку. Малейшее ослушание и тебя наказывают. Для зверя (а собака – зверь) ты тоже член стаи, как бы тоже зверь и он обязательно постарается тебя поставить на место, подчинить себе. Так вот, ты должен сделать это раньше, подчинить зверя любой ценой, что б он тебя не просто уважал, а трепетал перед тобой. Тогда он сделает всё, что ты захочешь, любой трюк. Но подчинить зверя нелегко. Тут годится всё: палка, хлыст, даже лом, если надо, а кусочки… это когда он уже подчинится. Я знал одного укротителя, отчаянного парня. Он работал с крупными хищниками – тиграми, львами, леопардами, медведями. У него на теле было 93, слышишь? 93 шрама и звери всегда ему подчинялись, но ему и только ему. У этого дрессировщика был номер: медведь ездит на мотоцикле. Не сам конечно. За рулём сидел укротитель, а мишка – сзади и проделывал всякие фокусы – становился на задние лапы, садился задом наперёд и т. п. Однажды конферансье объявил этот номер для публики, но не успел вовремя уйти с арены. Появился мотоцикл с дрессировщиком и медведем. Когда они проезжали мимо, медведь неожиданно сделал резкий выпад лапой и снял с конферансье скальп – сдёрнул кожу с головы вместе с волосами. Я сам это видел. Человека еле спасли. Собака тоже зверь, в особенности такая, как Ураган».
Таковы были взгляды Блавадо на любимое дело. Не могу сказать, чтобы он был совсем неправ. В его построениях имелись зёрна истины, но в тот момент такое отношение к животным показалось мне неоправданно жестоким.
Первые два-три дня хозяин всё делал сам и учил меня. Затем я стал работать самостоятельно.
11
Разумеется, при первой возможности я написал Анастасии Семёновне длинное письмо, в котором поведал о приключениях, выпавших на мою долю. В конце письма я сообщал, что похоже нашёл тёплое место и намереваюсь, если всё пойдёт хорошо, тут перезимовать, а дальше будет видно. Письмо попросил отправить из Москвы Григория Ивановича, надеясь, что из столицы оно дойдёт быстрее.
Жилось мне вобщем, не плохо. Когда я усвоил все премудрости ухода за животными, Блавадо полностью переложил эти обязанности на меня, а сам отдался тренировкам питбулей. Утренние готовка, кормёжка и уборка занимали у меня часа четыре. Затем я был свободен до шести вечера, когда полагалось второе кормление, что вместе с уборкой посуды продолжалось часа полтора. В свободное время меня никто не теребил и я мог заниматься чем угодно, но с одной существенной оговоркой – нельзя было покидать территорию в одиночку. Впрочем, меня это не особенно тяготило. Мне выделили отдельную комнату во флигеле, и я проводил в ней свободное время за чтением. Если у хозяина было настроение, он позволял мне смотреть телевизор на кухне.
В первый же выходной появился сосед из дома, в который я лазил. Это был низкорослый жирный субъект, одетый в дорогой костюм, с пальцами, унизанными перстнями. От него разило алкоголем и дорогим одеколоном одновременно. Он громко орал, переговариваясь с Блавадо: «Хорошо, что ты Гриша его спугнул! Ничего, кроме хавки взять не успел, сволочь. Развелось этих бомжей! Счас велю стекло вставить. А когда будет «бокс»? Через неделю говоришь? Хочу поставить на Койота! Идёт?» На меня он не обратил внимания, оно и к лучшему.
Когда моя жизнь немного наладилась, я постарался спокойно обдумать всё прошедшее. На это раньше не хватало времени. Я вспоминал Вартанчика и наше с ним бегство, ночёвку в лесу, электрички и столицу с её беспокойными вокзалами и суетным метро, сутолоку в зале ожидания, арест друга и моё бегство, попытку ограбления дачи. Совесть была неспокойна. Вартан решился на воровство во многом ради меня. Как более житейски опытный, он чувствовал ответственность за товарища и, пытаясь обеспечить меня, «погорел». Затем моя собственная эпопея с обшариванием чужих холодильников в буржуйском доме, тоже была жалкой и противной. Пропустив обед и ужин, я оказался способен на воровство, а что я сделаю, если лишусь пищи на 2-3 дня? Зарежу кого-нибудь за кусок хлеба? Я был сам себе противен. Затем решил, как только всё «устаканится» (любимое выражение Вартана Тамбовцева), я найду церковь и исповедуюсь священнику. Как это делается, я не знал, но от своей няни не раз слышал о необходимости каяться в грехах. После такого решения совесть как будто успокоилась, и мне стало легче.
Как я уже говорил, Григорий Иванович усиленно тренировал питбулей. В задней части двора находилась площадка со специальными снарядами. Здесь была механическая беговая дорожка со станком, к которому привязывалась за шлейку собака. После включения лента дорожки начинала двигаться, а пёс – бежать на месте. По показаниям счётчика взрослый питбуль запросто пробегал 2-3 раза в неделю марафонскую дистанцию, то есть 42 с лишним километра! Тут же находилась так называемая «карусель» - этакое коромысло с винтом посередине. К одному концу привешивали клетку с крысой или иным «раздражителем», к другому – пита. Собака носилась по кругу до изнеможения. Для тренировки челюстей и выработки «мёртвой» хватки служили беспроволочные автомобильные покрышки. Пёс вцеплялся зубами в резину и старался утащить её, но покрышки крепко привязывались к железному турнику. Более сложный вариант: покрышка висит в метре от земли. Собака повисает на ней, опираясь в землю задними ногами. И самый сложный: покрышку с вцепившимся питбулем поднимают в воздух пёс висит над землёй без упора 15 и более минут. Тренинг начинался с щенячьего возраста. В моё время в питомнике было три помёта в возрасте от 2-х до 5-и месяцев. Щенков Блавадо продавал за хорошие деньги, но некоторых оставлял для себя. Уже совсем крохотные питбульчики проявляли свирепость в отношении друг друга и их приходилось рассаживать отдельно. Начальное упражнение для них было такое. Щенят привязывали напротив друг друга так, что дотянуться до собрата было нельзя. Между ними ставили миску с едой. Рычание и вой начинались сразу же, постепенно переходя в несмолкаемый рёв. После пары повторений миска была уже не нужна – щенки бросались друг на друга без всякого повода. Для, так сказать, юниоров, имелось другое развлечение. Им давали кошку с обрезанными когтями. Со второго-третьего раза юный питбуль приканчивал эту «живую игрушку».
Увиденное возмущало меня. Было жаль жертв и самих питбулей, ибо из них вытравливалось всё, за что человек любит и ценит собаку: преданность, доброта, весёлый нрав, игривость, миролюбие, уживчивость, послушание, терпимость. К 1,5 -2 годам из питбуля формировалась машина для умервщления себе подобных, вот почему их прозвали «убийцами». Хотя все эти наблюдения подготовили меня к лицезрению конечного результата – то есть собачьего боя, я был непривычно поражён, когда впервые увидел эту жестокую забаву.
12
Недели через три после моего появления Блавадо объявил о предстоящих, как он выразился «соревнованиях». Супруга его зорко взглянула на меня, видимо ожидая какой-то реакции, но я не возразил ничего. Бои, так бои. Я ещё не знал, что это такое. В воскресенье вечером к нам стали съезжаться гости. Припёрся ограбленный мною сосед с девицей в два раза моложе его в открытом платье с блёстками. Вообще, женщин среди зрителей было не меньше трети, а всего «болельщиков» набралось около 30 человек. Вокруг так называемой «ямы» - специального ящика для боёв, поставили кресла и стулья, зажгли фонари, так как уже смеркалось. Противников наших собак привозили в специальных клетках в багажниках машин. Первой парой объявили с нашей стороны молодого кавказского кобеля, с другой – его ровесника «азиата». Неопытные псы не сразу стали драться и вначале всё пытались обнюхаться. « Азиат» даже делал попытки затеять игру, но кто-то бросил между ними кость и началось! Только шерсть полетела. Долго драться им не дали, да они и не стремились. Развели их по углам взъерошенных и обиженных. Никто сильно не пострадал, но сочли, что больше досталось «кавказцу» и поставившие на азиата выиграли.
Следующий бой был совсем иным. С нашей стороны выступил 36-килограммовый кобель-питбуль Койот, один из лучших в своре, а его противником белоснежный «азиат» Осман, весом 62 кг. Это были опытные бойцы. Ещё завидя друг друга они начали рваться так, что, казалось, ошейники не выдержат. Когда их спустили, Койот в два раза быстрее покрыл расстояние, отделяющее его от противника, чем тяжеловес-«азиат», и псы покатились в жестокой драке. Осман своим огромным весом сразу подмял питбуля, схватил его за шею и стал дёргать из стороны в сторону, стараясь разодрать шкуру как можно сильнее. Другая собака, попади она в такие страшные клещи, скулила бы и визжала, не переставая, но только не питбуль! Койот, молча, извивался под белой тушей противника, иногда издавая что-то вроде кряхтенья, но хвост его ни разу не опустился, что служит у псов знаменем уверенности в своих силах. Долгое время он ничего не мог противопоставить могучему противнику, но как только последний ослабил хватку, чтобы сделать перехват, Койот изловчился и сам поймал «азиата» за загривок. При этом он перевернулся на ноги, как кошка, и очутился наверху. Осман в бешенстве вырвался и снова схватил Койота за шею, придавив к земле всей тушей. Койот упёрся в землю лапами и принялся таскать на себе противника так легко, как будто он, а не Осман имел преимущество в весе. Прокусить его толстую шкуру «азиату» не удавалось. Складки кожи забили ему пасть, а мышцы на шее оставались целы. Шкура свободно ездила туда-сюда и не рвалась. Снова и снова Осман валил Койота на землю и немилосердно рвал его, но каждый раз питбуль поднимался и, если появлялась, хоть малейшая возможность, вцеплялся в незащищённый участок плоти противника. Минут через двадцать Осман стал выдыхаться. Его роскошная шуба испачкалась слюной и кровью, дышал он шумно и тяжко, а Койот всё был свеж, как огурчик. В конце концов «азиат» выпустил противника и отошёл в сторону, всем своим видом давая понять, что с него хватит, но питбуль вовсе не считал поединок оконченным и бросился на Османа. Тому пришлось возобновить схватку и снова бросить на землю упорного Койота. Осман снова остановился и взглянул в толпу, как бы ища хозяина и как бы говоря: «Хватит. Я сыт этой забавой по горло. Заберите меня!» Но зрители стали орать и азартно натравливать его на соперника. Особенно усердствовали женщины: «Съешь его пёсик! Дай этому американцу! Ату его, ату!» Как бы поняв, что уйти ему не дадут, Осман снова бросился на Койота, но тот ловко увернулся и, схватив за горло «азиата», повалил его на землю. Осман сумел стряхнуть с себя питбуля, но продолжать схватку он больше не мог, хромая отошёл, почти отполз в траву и лёг, полуоглушённый . Койот же снова ринулся в бой, но его перехватил хозяин, так как он уже был признан победителем. Забегая вперёд, могу сказать, что все бои с питбулями проходят по такому же сценарию, если противник другой породы. Ни одна, даже самая сильная и свирепая собака, пусть она весит больше 100кг, не может потягаться с питом. Питбуль просто живая машина для убийства, мясорубка, не ведающая никаких чувств, кроме жажды крови, не знающая страха и сомнений, настроенная на победу или смерть. Впоследствии приходилось читать, что в Пакистане проводят бои питбулей с медведями. На зверя пускают двух собак – кобеля и суку. Бой идёт 9 минут, затем Питов меняют на новую пару, а ещё через 9 минут – на третью. За весь период этих игрищ было всего три смертных случая, в двух из них погибли питбули… Всё дело в том, что в описываемое время собаки-убийцы только появились в России, как и связанное с ними шоу – собачьи бои, но в Америке питы сражаются только с питами и это равная борьба, а у нас просто живодёрня. Тогда мало кто это понимал, в отличие от Блавадо-Бляблина, немало нажившегося на тотализаторе.
13
Когда я вечером заявился на кухню ужинать, мои хозяева сидели за столом и перебирали пачки долларов. Увидя меня, Зинаида смахнула деньги в ящик и недовольно посмотрела мне в лицо. Григорий Иванович напротив, пребывал в хорошем настроении и, протянув мне полста баксов, сказал: «Возьми. Это твоя доля. Ты тоже способствовал нашему успеху». Деньги мне были нужны, тем более он предложил их впервые, но я отказался их взять. Он очень удивился, а супруга иронически посмотрела на меня. «Ну, как знаешь. Я хотел поощрить тебя».
«В другой раз. За бои не хочу ничего получать».
«Гуманист нашёлся» - подала голос хозяйка. Я промолчал и налил себе чаю.
«Ничего, привыкнешь» - сказал Григорий, - «ты же видел: никого не убили, никто не погиб. Собаки счастливы. Им нужна разрядка».
Я не стал ничего возражать, ибо понял, что из-за денег Блавадо сами готовы вступить в схватку с кем угодно и когда угодно. Вот только что здесь делаю я? Бросить всё и уйти прямо сейчас? Но на это у меня духу не хватило. За окном поднялся ветер и хлынул дождь. Осень была в разгаре и погода портилась. Каково будет одному на улице без крыши над головой?
Ответа от Анастасии Семёновны всё не было. Я написал второе письмо, по тексту близкое к первому, с некоторыми добавлениями, но и на него ответ не пришёл. Я недоумевал и написал третье письмо.
Собаки привыкли ко мне. Во время уборки вольеров я спокойно заходил внутрь и они меня не трогали, некоторые даже ласкались. Только к Урагану входить я не решался, но и он престал на меня скалиться, пока я менял ему посуду и мыл пол вольеры. Особенно же ко мне привязалась молоденькая «азиатка» по кличке Ульмасай или, как я кратко называл её, Уля. Григорий говорил, что купил её у какого-то киргиза. Я заметил: среднеазиатские овчарки сильно отличаются друг от друга и внешним видом и характером, вообще – разнотипны. Так вот, Уля относилась к среднему типу, была некрупной, килограмм на 30, пегой масти и очень изящной. Она начинала радостно повизгивать и подпрыгивать ещё издали, когда я входил во внутреннюю ограду. Я старался побаловать её каким-нибудь лакомым кусочком и она радостно виляла своим коротким хвостиком и и прижимала к голове обрезанные ушки. Как-то Блавадо заявил о своём намерении отправить Ульмасай в «яму». На его языке это означало «стравить с другой собакой». «Но, она же совсем молоденькая!» - возразил я.
« А для чего я её держу, по-твоему? Пусть начинает отрабатывать свой хлеб, вернее мясо» – ухмыльнулся хозяин, - «на первый раз дадим ей не опасную противницу – Марту – дочь Койота, которую купил у меня Лицман». «Ну, если в первом бою у неё будет соперником питбуль, Уле несдобровать» - подумал я.
В одно из ближайших воскресений к нам прикатило множество народа. Как я понял, в основном это были соседи по элитным коттеджам и их гости. На это раз кто-то из них был настолько «крут», что его сопровождали две машины с мигалками. Наш ближайший сосед, в доме которого имелись большие холодильники, по имени Рудик, был тут как тут с очередной девицей. Парочка заявилась к нам одной из первых на правах ближайших друзей и соседей. Было уже довольно холодно, и кое-где лежал снег, поэтому подруга Рудика предстала перед нами в длинной серой шубке. Позже я узнал, что такие шубы шьют из норки и они страшно дорогие. Взглянув на эту девушку, я чуть не ахнул: такой она оказалась красивой – высокого роста, стройная, с распущенными волосами и большущими голубыми глазами с длинными ресницами. Она заметила моё внимание и спросила, неожиданно хрипловатым голосом, мало подходящему к её воздушному образу феи: «Чего уставился парень?» «Вы, вы очень красивая» - брякнул я, - «таких, как вы, показывают в кино. Вы артистка?» Она неожиданно смутилась, несмотря на то, что явно пребывала в лёгком подпитии. «Артистка? Да, в некотором роде». Всё же, я заметил, мои слова доставили ей удовольствие. «Перестань совращать младенцев Валюша!» - промурлыкал Рудик. «Ты ревнуешь, мой толстячок?» - подхватила красавица и, взяв его за руку, чмокнула в лысеющую макушку.
«Начинаем наше шоу!» - загудел громкоговоритель, подвешенный к стволу сосны посреди участка, - «осеннее-зимний сезон открывается схваткой двух молодых, но многообещающих бойцов: среднеазиатской овчаркой Ульмасай и питбультерьером Мартой. Все ринулись к «яме». Я беспокоился за свою любимицу и пробился в первый ряд зрителей, оказавшись рядом с Рудиком и его новой пассией. Блавадо держал Улю за шлейку и по сигналу спустил её с поводка навстречу очень мелкой, но вёрткой, полосатой, как тигр «питбулихе» Марте. Ульмасай неохотно вошла в «яму» и попятилась при виде бросившейся ей навстречу противнице. Однако, в ней текла благородная кровь «азиатов», веками, а может и тысячелетиями отстаивающих жизнь свою и хозяев в борьбе с разного рода врагами, как четвероногими, так и двуногими. Ульмасай не убежала. Она вступила в схватку. Ловко схватив соперницу за загривок, она повалила её на песок. И тут питбуль сделал то, чего я в прежних боях не видел, но читал в специальных журналах, которых у Блавадо было не счесть: она схватила Улю за лапу и перекусила её. Такому подлому приёму специально обучают. Челюсти у питбулей ужасные. Любые кости, даже здоровенные бычьи мослы, они хрумкают, как сухарики. Ульмасай громко взвыла и завизжала тоненько и жалобно. Я не выдержал и ринулся в «яму». Оттолкнув Марту, я подхватил раненую на руки, но у меня не хватило сил поднять её. Зрители разразились свистом и улюлюканьем: «Не лезь парень! Идёт честный бой! Да уберите же его!»
Нет, бой именно был нечестным! Марту с помощью специальной дрессуры выучили перекусывать ноги противникам. Неожиданно кто-то пришёл мне на помощь и подхватил круп и задние ноги Ули. С удивлением я узнал Валентину. «Бедная собачка» - пробормотала она, и тут же гаркнула : «Прочь с дороги гады! Ах вы…» Тут она ввернула такие слова, что Качан бы позеленел от зависти. Ему бы вовек не придумать подобных оборотов! Не выдержав столь энергичного напора, зрители расступились. «К машине!» - скомандовала Валентина, с трудом на ходу вытаскивая ключ из кармана шубы. Мы затолкнули Улю на заднее сиденье элегантной ухоженной иномарки красного цвета. Девушка села за руль, а я запрыгнул на правое сиденье. Она с места дала газу и мы с рёвом и скрежетом выскочили на центральную улицу посёлка.
14
Машину сильно трясло и заносило на поворотах, Уля при этом начинала визжать, но Валентина неслась, не сбавляя хода, как будто за нами увязалась целая колонна гаишников. «Куда едем?» - спросил я, когда мы, оставив посёлок позади, выскочили на шоссе.
« В Москву к ветеринару».
«Сегодня же воскресенье».
«Теперь появились ветлечебницы, работающие круглосуточно, как у людей».
Очевидно, она знала, что говорила, ибо минут через сорок бешеной езды мы подъхали к такой поликлинике. Дежурный врач – симпатичный пожилой очкарик, выслушав наш возбуждённый призыв, дал нам в помощь санитара с каталкой, на которую с осторожностью погрузили Улю. «Не говори про собачьи бои. Это дело незаконное» - предупредила Валентина, - «скажем, что на прогулке на твою питомицу набросился питбуль».
Осмотрев пациентку, ветеринар всплеснул руками: «Надо же! Какая красавица!» Мы, было, подумали, что он имеет в виду Валю, но врач смотрел на Ульмасай. «Давно не видел таких совершенных пропорций! Великолепный экземпляр! Уверен: родина её - отроги Тянь-Шаня. С удовольствием присоединил бы её к своей коллекции!»
Затем Улю повезли на рентген. Персонал действовал чётко и слаженно, оборудование было новым, и гораздо более качественным, чем, скажем у нас в детдоме. Осмотрев снимки, ветеринар сказал: « Всё не так уж плохо, хотя пострадали обе кости предплечья: лучевая и локтевая плюс глубокие рваные раны. Их я зашью, наложу гипс, но собаку придётся оставить у нас. Через три недели будет, как новенькая, так что не волнуйтесь и не огорчайтесь».
«Сколько за лечение?» - спросила Валя.
«Обсудим, когда всё будет сделано».
Мы вышли из ветлечебницы. Было уже совсем темно. «Что собираешься делать?» - спросила меня спутница, - «кстати, как тебя зовут, вроде кликали Сашей?»
«Вроде. Только это не моё настоящее имя».
Вот, не хотел говорить, так вырвалось.
«У тебя какая-то тайна? Кто ты и откуда взялся у этого прохвоста Гришки?»
«Я бежал из детдома». Опять: намеревался быть осторожным и… сказал правду.
«Понятно». Она помолчала. «Куда же ты теперь?»
«Не знаю. К Блавадо больше не вернусь и Улю ему не отдам. Он её погубит».
«Нда-а» - протянула она, - «что же мне с тобой делать? Ну, садись пока в машину, что-нибудь придумаем». Она завела мотор, и, неспеша поехала в сторону центра. Минут через 15 мы остановились у «башни» в 16 этажей.
«Здесь я живу. Давай вылезай, и пойдём ко мне. Не оставлять же тебя на улице!»
Мы поднялись в лифте на 9 этаж. Квартира у моей новой знакомой была двухкомнатной, небольшой и уютной. На стенах висели многочисленные фотографии хозяйки в разных, весьма лёгких костюмах, а на одной она была почти полностью обнажена и развёрнута вполуоборот к зрителям. Левая рука держится за какой-то блестящий шест. Я смутился и отвёл глаза. Заметив мою реакцию, девушка сняла фото и бросила в шкаф: «Такие зрелища ещё не для тебя!»
Она прошла на кухню и загремела посудой. Я опустился на диван почти в изнеможении – уж больно насыщенным выдался день. Вскоре появилась хозяйка с подносом в руках, на котором красовались две чашки с чаем и горка бутербродов.
«Больше ничего нет. Я, знаешь ли, хозяйка неважная. Редко дома бываю».
«После ужина она стала расспрашивать меня про детдом и про то, как я оказался у Григория Ивановича. Совершенно незаметно, я перестал стесняться, раскрылся и всё ей рассказал. Она умеет слушать, что не каждому дано, затем заявила: »Сейчас ложись спать. Вот тебе матрас, простыня и подушка. Завтра я определюсь, что с тобой делать. Есть одна идея, но утром, утром, оно, как известно, вечера мудренее».
Утром за завтраком Валентина о чём-то сосредоточенно думала, затем, внимательно посмотрев мне в глаза, спросила: »Что ты носишь на шее?»
«Крест». И я поведал ей, при каких обстоятельствах священная реликвия оказалась у меня. Про Анастасию Семёновну она знала из вчерашнего рассказа.
«Я тоже ношу крест» - с радостным видом заговорщика сообщила Валентина и в подтверждение расстегнула ворот блузки и показала мне изящный золотой крестик на тонкой цепочке… Уж очень она была импульсивна и непосредственна!
«Кажется, я теперь знаю, где тебя пристроить, Коля. Видишь ли, у меня есть одна знакомая воспитательница в православном детском приюте. Хочешь попасть туда?»
Меня пугало слово «приют». Мне почему-то казалось, что приют гораздо хуже детдома и ниже пасть просто уже некуда.
«Не бойся! Приют очень хвалят. Там главным такой батюшка! Все его любят и уважают».
«Но, как же быть с Улей?»
«Коля! С ней тебе придётся расстаться. Где ты будешь её держать, когда сам ещё не определился? Собака требует ухода и заботы, да что я рассказываю – ты сам знаешь, а как ты её этим обеспечишь? Мой совет: подари её ветеринару. Он, сразу видно, человек хороший, животных любит. Ей у него будет хорошо».
Я согласился скрепя сердце. Больше ничего делать не оставалось. Валя стала звонить ветеринару и быстро обо всём договорилась.
«Долго упрашивать его не пришлось. Твоя собачка явно ему глянулась. Ну, не горюй! Будут у тебя ещё другие псы, дай срок!»
Затем мы поехали к воспитательнице. Она ждала нас возле метро «Университет». Галина Павловна понравилась мне с первого взгляда. Чем-то она напоминала Анастасию Семёновну – спокойствием, рассудительностью, движениями, манерой говорить. Она уже знала от Валентины вкрадце мою историю. «Надо будет переговорить с батюшкой» - озабоченно сказала Галина Павловна, - если он благословит, мы тебя возьмём, но придётся объявить, куда следует, что ты нашёлся.
«Объявляйте, но в детдом я не вернусь».
«Тебя и не заставляют. Думаю, всё уладится, но прежде всего – к отцу Виталию!»
15
Уже полгода, как я в приюте святого мученика Трифона. Сейчас весна и я сижу за книгами. Навёрстываю упущенное, ведь я здорово отстал от сверсников за время своих похождений, но со мной занимаются индивидуально и терпеливо ведут к окончанию 7-го класса. В приюте есть ребята постарше меня, но по разным причинам не посещавшие школу и сдающие программу за 3, 4 классы. Никто над ними не смеётся. У каждого свои трудности. В свободное время мы помогаем в церкви. Отец Виталий даже отметил меня особым доверием – сделал алтарником, хотя возможно причина в том, что в хор я не гожусь (начал ломаться голос).
В первые дни пребывания в приюте я снова написал няне и долгожданный ответ всё-таки пришёл. Оказывается, моих первых писем она не получила. Должно быть Блавадо-Бляблин тому виной. Вот её письмо почти без сокращений, написанное под диктовку младшей дочерью:
«Дорогой Коленька!
Уж как я обрадовалась, получив от тебя весточку! Я перепугалась и огорчилась, когда ты так неожиданно исчез, даже поплакала. Затем вместе со своим кумом-милиционером я пошла в детдом и подняла там всех на ноги. Обращалась и в гороно или как оно теперь там называется? В конце концов, за детдом взялись. Качанова отправили в колонию, Тиграняна с женой куда-то перевели. Теперь там другой директор и другие порядки. Я пробовала тебя отыскать через того же кума, но ничего не вышло. Видно в милиции не до таких, как ты и никто этими поисками как следует не занимался. Потом у меня случилось несчастье: тяжело заболела старшая дочь. У неё двое маленьких деток – моих внуков. Пришлось за ними ухаживать. К несчастью, моя дочь Ольга так и не выздоровела, и месяц назад умерла от рака. Помолись за неё! Конечно, это было страшным ударом для меня, от которого я до сих пор не оправилась. Сам понимаешь, я на время отошла от всех дел и ничем заниматься не могла. Теперь самое для тебя важное. Пару месяцев назад мне сообщили из детдома, что тебя ищут родственники, вернее родственник – брат твоего отца. Он вышел на Анну Ивановну, а через неё – на меня. Я говорю «он вышел», но в действительности от его имени действовал специально нанятый юрист. Когда он, наконец, меня разыскал и я ему рассказала, что знала, он поведал мне следующее. Оказывается, твой отец был известный учёный, без пяти минут академик. В какой науке я не поняла, но тебе всё объяснит этот юрист. Мама твоя была намного моложе отца. Они внезапно погибли в автокатастрофе, разбившись на собственной машине. Тогда появился этот человек – твой дядя Павел Седоков. Он тоже учёный, но не такой известный, как твой отец. Павел всё время завидовал брату. Обманным путём он переоформил на себя имущество брата: большую квартиру в хорошем доме, машину, дачу, а тебя отдал в детдом, скрыв, что он единственный твой близкий родственник. Примерно в то время, когда ты убежал, Павел Седоков тяжело заболел. Вездесущий рак, везде рак! Видно его замучила совесть, и он стал тебя искать. Как только ты получишь это письмо, немедленно свяжись с юристом. Адрес и телефон прилагаю. Мне кажется, тебе надо немедленно увидеться с дядей, пока он ещё жив, мне также кажется, что тебе нужно простить родственника, впрочем, расскажи всё батюшке и посоветуйся с ним.
Осиротевших внуков взяла моя младшая дочь, а я ей помогаю, мои четвероногие питомцы тоже по-прежнему требуют заботы и ухода. Кошек, правда, стало меньше – только пять. Цыган умер. Каштанка и Алмаз скучают по тебе. Как только сможешь, приезжай навестить свою старую няню, которая тебя очень любит и желает тебе счастья. Христос с тобой!
Анастасия».
Сказать, что я обрадовался письму – ничего не сказать. Наверное, впервые в жизни я был по-настоящему счастлив. Все также искренно радовались за меня. Отец Виталий сказал, что Господь милостив ко мне за то… я не буду повторять его слишком лестные для меня слова, поскольку это не по-христиански. Ещё один человек порадовался за меня. Это Валентина, которая ушла из стриптиз-бара, где раньше выступала и бросила толстячка Рудика. Теперь каждое воскресенье она приходит в наш храм в платке и в длинном платье до пят и после службы добровольно моет полы и драит подсвечники. Так –то вот! Говорят, наш главный спонсор и духовный сын отца Виталия принимает в ней большое участие и наверное скоро будет свадьба. Я от души желаю им счастья.
Наладив связь с няней, я попытался разыскать Вартана Тамбовцева. С этой целью поговорил с батюшкой и упросил его начать розыски моего друга по всей форме – через милицию. Вопреки ожиданиям, ответ пришёл очень скоро, и я был поражён им в самое сердце. Моего бедного Вартанчика не было в живых, он погиб при невыясненных обстоятельствах. Его замёрзший труп нашли на помойке в пригороде Москвы. После ареста на Киевском вокзале Вартана направили в другой детдом, из которого он вскоре снова бежал… Я долго не мог опомниться от такого известия и бедный отец Виталий не знал, как меня утешить. Батюшка пошёл из-за меня даже на некоторое отступление от устава, пообещав отпеть покойника, в точности не зная, крещён он или нет. Вартан имя не православное, но вдруг его всё же крестили с другим, настоящим именем? Вечная ему память, моему маленькому отважному другу, а я его никогда не забуду, хотя у меня здесь появились новые друзья.
Вскоре я надеюсь достойно окончить 7 классов. Поглядывая на меня, отец Виталий всё чаще заводит речь о семинарии и об открывающимся в Москве богословском институте. А что? Всё возможно.
2005
Несказочные приключения сказочника
© Copyright: Савва Михалевич, 2016
Свидетельство о публикации №216011100585
Свидетельство о публикации №216011100585
Рецензии