Невидимый щит

НЕВИДИМЫЙ ЩИТ

Немецкий пулемет стучал не умолкая. Пули чмокали, вонзаясь во влажную от недавнего дождя землю или со зловещим привизгом уносились куда-то далеко, за наши спины. А мы лежали, уткнувшись в чахлую траву, и не смели поднять головы и даже отползти назад, потому что любое движение и даже чуть заметное колыхание стеблей вызывали рой смертоносных кусочков свинца, несших за собой смерть и боль. Впереди, метрах в пятидесяти лежали два скрюченных трупа наших товарищей – Алешки Бегуна и Вани Максимова. С полчаса назад они пытались подползти к бетонному бункеру с отчаянным намерением подавить пулеметную точку, и оба погибли на наших глазах, а мы ничем не могли им помочь. Зловещая амбразура продолжала извергать огонь. Мой сосед справа Саша Голубкин вдруг дернулся всем телом, взрыхляя землю носками керзачей, судорожно приподнялся на локтях и упал лицом в траву. Командир – лейтенант Никишов, лежавший слева и чуть сзади, выругался в бессильной ярости – опять потеря, и, видимо, не последняя. Хороший парень был этот Никишов. Мы уже целый год провоевали вместе и были довольны друг другом. Помню, в первый день нашей встречи, когда при свете самодельного ночника взвод укладывался спать в сырой землянке, он, внимательно посмотрев на меня, спросил: » Что ты там все шепчешь?» « Стихи читаю». – нашелся я. « Ну так почитай вслух». «Пожалуйста», - я продекламировал главу из «Евгения Онегина». Никто и не догадался, что в начале мои губы шептали совсем другие, не пушкинские строки. Я молился, твердя про себя одну и ту же молитву «Богородице Дево, радуйся». Перед отправкой на фронт мать, благословляя меня старинной дедовской иконой Божией Матери, дрожащим от волнения голосом произнесла: » Ты останешься живым и вернешься домой, если каждый день будешь тысячу раз читать молитву Богородице"» Я знал ее наизусть с детства.
                Вот уже четвертый год войны, а я неуклонно выполняю материнский завет и живу и, хотя побывал в разных переделках, даже ни разу не ранен. Я шептал эти бессмертные слова, лежа ночью без сна, слушая зловещую канонаду. Я шептал их во время бесконечных наших переходов в дождь и жару. Я твердил их в минуты краткого отдыха и готовясь ко сну, и Богородица хранила меня.
        «Богородице Дево, радуйся…» – девятьсот девяносто, «Богородице Дево, радуйся…Благословенна ты в женах…» – девятьсот девяносто шесть, девятьсот девяносто девять, тысяча.
          « Что ты сказал? – шепчет Никишов. «Тысяча. Я ползу к бункеру», - так же шепотом отвечаю я. «Не сметь! Стой!» – рявкает лейтенант, но я уже двигаюсь, и его негодующий голос остается позади. Похоже, меня не заметили. Тут конечно помог мой малый рост и худоба, но заросший травой участок кончился, и на меня обратили внимание: чмок, чмок – ложатся пули где-то рядом. Страха я не чувствую, потому что дневное молитвенное правило выполнено. Трах-тах-тах, трах-тах-тах – что-то пули забили совсем близко, и вдруг тишина: невероятно, но пулемет смолк. Приподнимаюсь на локтях и ящерицей «проношусь» последние самые опасные пятьдесят метров. Теперь я ясно вижу черную дыру амбразуры и понимаю, что под таким углом пулемет для меня безопасен, хотя бы несколько следующих секунд. Их достаточно, что бы бросить во врага две гранаты… Сильный взрыв, еще один… Из дыры валит дым, и слышны гортанные крики, затем топот ног, торопливые выстрелы – это приближаются мои товарищи. Противник смят, и бункер взят. Встаю и смотрю вверх, и хоть не вижу, но ясно ощущаю: невидимый щит снова укрыл и спас меня.