Голос пустоты

Посвящается моим учителям обертонного пения
Галине Парфеновой и Ольге Анисимовой

Храм напоминал пряничный терем или расписную шкатулку со сладостями, из тех, что дарят детям под Новый год: та же округлая башенная форма, по бокам разрезанная узкими витражами, пропускающими вертикальные лучи света внутрь; стены украшены фигурами Спасителя, Богородицы, святых, сценами из Евангелия, наивно-серьезными картинами рая и ада. Все это бесшумно окружало попавшую внутрь шкатулки, но не угнетало, как бывает в некоторых древних церквях, а словно бы ласкало, прикасаясь едва-едва, немного по-детски, будто заигрывало. Огонь свечей на высоких золоченых подсвечниках мягко раздвигал сумрак храма, в свете нескольких электрических ламп можно было разглядеть образы в кремовых, бирюзовых, коралловых, зеленых тонах. Дьякон монотонно читал псалтирь.
Вдруг запели. Два голоса нестройно понеслись вверх, один высокий грудной женский голос, свежий, как родник в горах, позади оставив второй неловкий мужской фальцет, отразился в расписном куполе и звенящими обертонами проник в самую глубину сердца. «Так не может петь человек, это невозможно, — подумала она. — Этот голос плотностью и собранностью напоминает звук дудука и звенит, как хрустальный колокольчик!»
Но пела женщина. Ее голос едва смешивался с придушенным мужским фальцетом и взмывал вверх, расширял пряничный терем до неузнаваемого пространства. Она вспомнила народную песню:

Ой и чей это терём,
Золоты верхи на нем?
Травушка шелковая,
Ой росы вы мои жемчужны!
То Иванушкин терём,
Золоты верхи на нем,

— и тут же подумала, что именно в таком сейчас тереме находится, а Иванушка-владелец смотрит на нее с округлых стен ликами Спасителя.
Читали службу святителю Макарию. Она не слушала дьяконов, гнусавивших монотонно старославянские мантры, разглядывала смотревших сверху, со стен ангелов, святых, Богородиц и Иисусов, ныряла в свет рядом стоящих свечей и ждала тот голос. Когда же, когда же он вновь вознесет ее вверх, когда расширит для нее пространство неназванного Бога?
— Слава тебе, Господи, сла-а-ва Те-бе! — эхом внутрь упала фраза и разнесла прочные стены тела, не стало его, развеялся сон о форме. Есть Ты-пространство, на даже Тебя нет — есть тишина, звучащая разными голосами.
Никогда прежде она не слышала тишину в звуке. Никогда не ощущала столь явственно сверкающую пустоту всех форм. И никогда не чувствовала такой предельной наполненности жизни. Голос взвивался вверх, в стороны, вниз, множился эхом в полупустом сумраке храма, размягчал его: текли стены, мерцал, исчезая и появляясь, купол, плавился мраморный пол. Не было ничего застывшего и все было молчаливо-неизменно, как небытие.
Образы пришли в волнение: лики Спасителя сияли, как свечной огонь, горели золотом нимбы пророков, улыбались солнечно бесчисленные Богородицы, распахнувшие груди, в которых восседали младенцы Иисусы. Голос ширился, пустотностью своей наполняя ту, кого еще несколько минут назад можно было назвать по имени…