Цепь

18+

Нияз Диденко.


               




        ЦЕПЬ.







        Роман.
               





               
               

               
        В конце необычно теплого апреля крупный средиземноморский циклон диаметром более двух тысяч километров, достиг Южного Урала. Зацепившись мокрым брюхом за острые верхушки елей, на потемневших от дождя горные хребтах, циклон завис, скорость его упала до пятнадцати километров в час. В течение недели дождь растопил остатки снега в горах. Ручьи вздулись. Реки, переходившие в эту пору в меженный режим, вновь обрели пугающую силу, водохранилища, набравшие подпорный уровень, начали сброс воды. Только через неделю циклон переместился на северо-восток и постепенно затух в Сибири.
    Мощный антициклон, занявший освободившееся место, подошел северным, холодным краем и принес с собой сплошную облачность и обложные осадки. Центр антициклона, по данным глобальной системы прогнозирования, должен был подойти через двое суток, в это же время ожидалось резкое повышение температуры воздуха во второй половине дня.
   Хотя максимальная интенсивность опасных метеорологических явлений на Южном Урале обычно бывает летом, в управлении по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды с тревогой ждали изменения погоды уже на майские праздники. Подобный антициклон в июне прошлого года принес шквалистый ветер, ливни, град, оставил после себя серьезные разрушения в центральном районе Республики. Скорость ветра в отдельных местах достигала десяти баллов по шкале Бофорта. Ветер срывал крыши, валил деревья. Катер «Амур-3» в полтонны весом с двумя инспекторами ГИМС был поднят шквалом с воды и выброшен на берег. Только по счастливой случайности не было жертв.
  Когда анализ спутниковых снимков и карт атмосферных фронтов позволит определить район возможного развития опасных явлений с точностью до ста километров, отдел оперативного взаимодействия по чрезвычайным ситуациям отправит штормовое предупреждение в главное управление МЧС по Республике, откуда тревожная весть уйдет главам администраций городов и районов попадающих под удар стихии.
               






                1.

               
                Николай Макаров.  Наше время. Первый день.

               

          Кажется, беспросветные темные тучи, закрывшие белый свет две недели назад, не уйдут никогда. Холодно. Бесконечный унылый дождь. Даже читать без освещения невозможно! Команда распалась. У одного кончается отпуск, двое отправились в свободное путешествие на Ко Тао. Я не могу их осуждать. После сорока, не трудно выбрать между сплавом в мокрой одежде, когда приходиться непрерывно грести, чтобы согреться, и горячими от солнца досками веранды бунгало. Между шорохом холодного дождя и рокотом байков на горных дорожках среди джунглей, с внезапно открывающимся Сиамским заливом. Между ночевкой в холодном спальнике и теплыми ночами под незнакомыми звездами. Опытные водные туристы знали - дорога в верховье реки стала непроезжей, на реке паводок. Если погода наладится, рыбалка начнется не раньше, чем дней через пять, когда спадет и станет прозрачной вода. Я это тоже понимал, но когда до конца бездарно пропадающего отпуска осталось всего две недели, твердо решил ехать один.
    На поиски транспорта ушел целый день. Звонки по телефонам из газеты объявлений закончились ничем. Либо машина была не та, либо водитель отказывался ехать «в такую погоду, по такой дороге». Выручил знакомый спелеолог.
   - Записывай номер! Спросишь Романа. Эти ребята организуют пешие и конные маршруты по национальному парку. Особо не рекламируют, но существуют и автомобильные.   
   - А машина, у них какая?
   - Подготовленный УАЗ – буханка. Мужики крутые. В прошлом году забрали нас в Сумган-бархуте и провезли по особо охраняемой территории километров тридцать, до новой перспективной пещеры. В одном месте бобры подтопили лесную дорогу. Они не стали морочиться с объездом – сломали плотину, спустили воду. Как два пальца!  Берут дорого, но довезут в любое место.
   Роман - кривоногий коротышка с плоским лицом и ускользающим взглядом, оказался крепким орешком. Он согласился ехать, подняв предложенную цену втрое!    
    В «буханку» гружусь ранним утром, еще затемно. Под дождем.  «Итек-баша»*косится на меня с водительского сиденья через стекло салонной перегородки. Сидит высоко. Подозреваю, что под потертым чехлом сиденья спрятана подушка.
Укладываю снаряжение не спеша, надежно фиксируя между сидений, иначе через пару часов баулы будут кататься по грязному полу. На Романа стараюсь не смотреть - не люблю, когда выкручивают руки!
Загудел грубый протектор колес, застонали «дворники», смахивая заряды дождя, которые словно кропилом швыряет в машину порывистый ветер. Дождь скрывает ориентиры и дорога, под утро пустая, усыпляет своей монотонностью. Пока клевал носом, как-то незаметно рассвело. Ночь кончилась, закончился и асфальт. На его последних метрах Роман выскочил подключить передок.  Только сейчас   увидел на его ногах туфли примерно тридцать шестого размера.  Я в болотниках. В случае чего, трос мне таскать?!   
    Потянулись пологие холмы предгорья: новорожденная зелень земляничных полян, еще прозрачные кроны берез. Машина ныряет из лужи в лужу, ноют «дворники». Трудно представить, но через несколько часов мне придется оставить сухую кабину.  Я вытянул ноги, плотно прижался к сиденью, прикрыл глаза. 
    Что тянуло меня в холод и дождь с такой силой, что я решился один провести десять дней среди медвежьих лесов, тянуло так, что только за доставку к реке я легко согласился отдать этому шкету почти половину своей месячной зарплаты?  Острых ощущений мне вполне хватало в операционной, там же я давно оставил и весь романтизм. Может быть, садясь в лодку, я захлопывал за собой дверь, за которой оставался мир обязательств и вынужденных поступков? Может быть, отплывая от берега, я надеялся оставить за спиной свои непоправимые ошибки и поступки, о которых никто кроме меня не знал, в надежде простить их себе и забыть? Я плыл и мне открывался другой, вполне реальный, хотя и неизвестный большинству людей, мир чистой воды, цветущей черемухи, стройных елей, высокого неба. Мир тишины, ярких звезд, коротких ночей - мир покоя и свободы.
  Незаметно соскальзываю в сон.  …Черная вода… Надувная лодка под мотором выходит из тени скалы, стремительно скользит по лунной дорожке. Только что я отбросил в воду обломившийся со стеклянным хрустом румпель. Закалываясь веслом то с левого, то с правого борта, с радостью отмечаю, как послушна лодка, летящая по отраженным в воде звездам, которые мерцая, указывают мне верный путь. Под скалой, прямо по курсу, сильно плеснула крупная рыба, сердце зачастило, получив порцию адреналина, и тут же панически пустилось в карьер, когда весло с нечеловеческой силой потянуло в глубину! Лодку развернуло, захлестнуло водой! Движок взвыл. Лодка закружила вокруг весла, которое я держу что было сил. Неумолимая тяжесть подтаскивает меня к борту, кренит лодку.  Вода все ближе! С ужасом вижу под темной рябью белое, как сало, лицо русалки с темными провалами глаз, длинные белые волосы. Бросаю весло!  Лодка громко хлопает плоским дном, двигатель с дьявольским ревом срывается с транца, глиссируя на водомете, мчится к берегу, оставляя за собой полосу горящего бензина.  Вот он, прыская искрами, чертом запрыгал, застучал по камням к лесу, скрылся за деревьями, протрещал валежником, словно напуганный лось. Заглох…
         По колесным нишам резко застучали камни.  «Во бля! Приснится же!» -  перевел я дыхание. Протер запотевшее стекло - дождь прекратился, лес подошел вплотную к дороге. Поднимаемся на перевал. Каменистую дорогу, построенную еще при Екатерине, похоже, с тех пор ни разу не ремонтировали. Машину нещадно трясет на валунах и каменных гребнях, редкие встречные грузовики, заляпанные серой грязью до крыши, проходят мимо нас в опасной близости. Смутный холодок тревоги не отпускает, то ли в ожидании глинистых участков дороги в седловинах перевала, то ли будущего сплава в одиночку. Хотя, чего бояться?!  На сплав по реке второй категории сложности опытные водники берут даже маленьких детей. У меня легкая и прочная лодка, крепкие весла, отличная палатка, специальная одежда и обувь, достаточно продуктов. Все уложено в пластиковые мешки, потом в сумки. Спальник, матрац и патроны для ружья в отдельном «поросенке» который сохранит их сухими даже после полного погружения в воду. 
   На очередном повороте рыжий от ржавчины ЗИЛок уткнулся в дорогу карданом, оторванным от коробки передач.  Для проезда буханки места хватало. Роман переключился с третьей на вторую, добавил газу.
     Сначала я увидел, как сорвался с места стоящий у заднего борта грузовика человек с большим темным пятном на рукаве телогрейки, как открылся в крике его рот. Потом из-за поворота выплыл груженый кругляком огромный лесовоз; объезжая ЗИЛа он выехал на встречку, запрыскал грязью обочины. Потом увидел белые глаза водителя лесовоза, наконец, заметившего нас. 
- Сто-о -  закричал я, поворачиваясь к Роману, - ой!
-Еб! – Заорал он, вытягиваясь в струну на педалях. Меня бросило на лобовое стекло. – Твою!  -  Железное чудовище неумолимо приближалось, поднимая фонтаны грязи, по инерции соскальзывая в кювет. – Мать! – Колеса лесовоза медленно оторвались от земли, он начал заваливаться на бок, открывая нам дорогу. Я четко рассмотрел грязные ромбы протектора заклиненного тормозами правого переднего колеса, которое пройдя рядом со стойкой, с сухим треском сбило боковое зеркало нашего УАЗа. Сверкнули осколки. С жутким скрежетом пронеслось грязное брюхо монстра.
  Мы остановились.  В ушах звенело...  Отцепляя руки от руля, Роман грязно ругал коллегу на поселковом сленге.
  Я открыл дверь, спрыгнул на дорогу. Лесовоз застыл в кювете на левом боку. Бревна высыпались из кузова. Из окна правой, теперь верхней, двери вылез «Пидар Мамина Ботинка».  Он таращился на результат собственной беспечности, хватал воздух открытым ртом, словно рыба.
  Больше мы не останавливались.  Сходу преодолевали глубокую колею, крались по обочине, объезжая топкие места. Увидев намертво засевшие в жадной весенней грязи грузовики, перелетали кювет и елозили по залитому дождевой водой лугу до проезжего участка.  На каменистом спуске с перевала, почувствовав свободу, чуть не перевернулись на неожиданно крутом повороте. В конце спуска свернули на лесную дорогу - до реки осталось километра три. Судя по отсутствию свежих следов, последний раз по ней ездили в прошлом году. Скоро я понял, почему.
    Роман ловил руль и давил на железку. Без гидроусилителя удержать руль было трудно, да и необходимости в этом не было – машина шла по колее, как по рельсам. Чтобы преодолеть очередной ручей, надо было удержаться от падения на бок после нескольких прыжков и жестких ударов защитой рулевых тяг, на полном газу, шлифуя глину тремя колесами выполз-т-и-и-и из воды, чтобы скоро снова в нее нырнуть. 
    В полдень мы были на берегу вздувшейся, коричневой от глины реки. На противоположном берегу плеса темнели девственные сосны заповедника.
  Увидев реку, Роман посмотрел на меня так, что заведи я речь о кредите, получил бы немедленный и категорический отказ. Я быстро разгрузился. Он не спеша пересчитал деньги, сел в машину, то ли попрощался, то ли повертел пальцем у виска, и уехал.
  Говнюк! Но водитель классный.
      
          

                *



 
    В прошлом году наша группа из трех семейных пар начала сплав на месяц позже и километров на двадцать выше по течению. На этом плесе мы оказались только к вечеру, течение было настолько слабое, что легкий встречный ветер останавливал лодки. Мы «косили» в три спиннинга, проверяя заводи у крупных камней, периодически гребли, чтобы двигаться к сливу, за которым начиналась длинная шивера, оставившая шершавые росчерки на бортах и днищах наших лодок. Теперь я видел другую реку.
    Высокая вода плавно подхватила лодку, плес я прошел за несколько минут. Скрытые водой камни выдавали пологие валы, которые не требовали маневрирования. Не скрою, первое время я переживал, что иду один – сам себе адмирал, сам себе матрос, но скоро успокоился - пройти сто шестьдесят километров по такой высокой воде можно без риска за четыре дня. Знакомое чувство восторга от того, что ты на воде, что кругом лес, что все неприятности позади, охватило меня. Я вдруг остро почувствовал оглушительный запах цветущей черемухи, услышал неутомимую кукушку, плеск реки, мурлыканье ручьев, пахнущих тающим снегом. В разрывах облаков появилась по-весеннему глубокая синева.
   Короткий слив и снова широкий длинный плес. Я бросил весла и откинулся на спину. В поле зрения осталось небо и острые верхушки елей, лодка закачалась сбоку на бок, мелкая волна ритмично заплескалась в борт. Кажется, я вздремнул и даже увидел сон, который, как и большинство других, не запомнил. 
  Запоминающиеся сны меня пугали. Десять миллионов вольт – вот причина, по которой они начали мне сниться. Два года назад я с берега прочесывал тяжелой блесной глубокую заводь, когда внезапно начался весенний ливень. Не раздумывая побежал к стоящему неподалеку одинокому тополю…и вдруг увидел себя со стороны в аквариуме - ладони и лоб прижаты к стеклу, изо рта выходят пузыри воздуха. И-и-и-и-и – услышал свой сиплый вздох и ощутил, что лежу в холодной луже среди камней. Прямо перед глазами чьи-то грязные пальцы, на указательном пальце - поденка, которая никак не решалась взлететь. С нетерпением, будто от этого зависит моя жизнь, ждал, когда она взлетит.  Попытался набрать воздуха, чтобы сдуть поденку и не смог. Потом пальцы шевельнулись - понял, что это моя рука. Поденка взлетела.  Я задышал, поднялся на четвереньки, увидел лежащий на крупной гальке спиннинг, пару щук на кукане. Метрах в пяти от меня густо парил расколотый молнией тополь, под которым я хотел укрыться от дождя.
      О вещих снах я никому не рассказывал, потому, что сам поверил с трудом, что приснившиеся события и образы, которые не мог сразу растолковать, позже полностью или фрагментами повторяются наяву, иногда самым неожиданным образом. Это было похоже на дежавю, только я помнил, когда мне это уже снилось – пару дней или месяц назад.  Первый сон я увидел в ту же осень:
     … Ночной звонок поднял меня с дивана в ординаторской. В трубке короткие гудки, но я почему-то знаю, что в приемном покое «огнестрельное ранение». Толи бегу, толи лечу в приемный покой в вязком мраке пустых коридоров.  В ярко освещенной перевязочной сидит мужчина, его голова наглухо замотана бинтами.  Дежурная медсестра по моей команде разматывает повязку, мужчина мычит.  Вместо лица вижу похожую на серый туман пустоту, вызывающую страх и отвращение ...
   Недели через две на ночном дежурстве меня разбудил звонок телефона. «Огнестрельное! Суицид».  - Спокойно сообщила опытная медсестра, многое повидавшая за десять лет работы в приемном покое.  - «В операционную я позвонила». Проснуться и встать пятый раз за ночь трудно, особенно если нужно оказать помощь неудачливому самоубийце.
    Кто действительно хочет умереть – умирает. С сочувствием думаю о человеке, который твердо решил, что его дальнейшая жизнь не имеет смысла и умирает по собственной воле. Те, кто «мойкой» режут себе вены, желая напугать жену, сочувствия не вызывают.
   Бывают случаи, посерьезней царапин на руке. Выстрел дробью в упор страшнее ранения крупной пулей.  Дробь перемалывает кости и ткани, оставляя большие раны с краями, нафаршированными свинцом. Несколько лет назад мне пришлось закрывать огнестрельную рану грудной клетки. Выстрел по касательной снес два ребра, срезал часть легкого.  Дном раны было бьющееся сердце и, чудо, - только ссадины от дроби на сердечной сорочке!   
   «Люська так на меня орала! Хотел, чтоб она испугалась, чтоб пожалела!» - По дороге с работы «счастливчик» разбил взятую в кредит машину, дома на него «наехала» молодая жена. Тогда он взял в руки охотничье ружье двенадцатого калибра и добился своего:
 Двухчасовая операция, три литра кровезаменителей и эритромассы, зареванная Люська в коридоре.
   Другой чудила после ссоры с женой пригрозил удушиться, перестал отвечать на звонки и ждал у окна, когда подъедет жена, отпросившаяся с работы. Услышав ключ в замке, он действительно повесился. Испуганная женщина перерезала веревку кухонным ножом. Скорая помощь быстро доставила его в больницу. Серьезных осложнений короткой ишемии мозга не было. Во второй раз жена «не смогла» быстро открыть дверь. Висельник не вышел из комы…
    С этими мыслями я зашел в приемный покой. На кушетке около умывальника сидел маленький босой человечек с выпученными от ужаса глазами. Обеими руками он закрывал нижнюю половину лица пропитанным кровью вафельным полотенцем.
    -Ну, показывай, что там у тебя. – Я подошел ближе и склонился над ним.
Он опустил руки.
-А-ах! - Я услышал вздох, за спиной. Юная санитарка мягко, словно белый халат, упавший с вешалки, опустилась на пол, глухо ударилась головой.   
  - Дайте ей нашатыря! - Я вновь посмотрел на человечка. В сочившуюся кровью дыру на месте нижней челюсти вывалился необычно большой язык, который страшно дрожал и дергался, когда раненый толи пытался что-то сказать, толи проглотить кровавую слюну...
В последний момент он не захотел умирать и отвернул лицо от ствола, направленного в рот.
    Я вспомнил свой сон, в котором видел человека без лица, но не сумел связать его с этим конкретным случаем.  Понял, что вижу вещие сны, я гораздо позднее.
  …Операционные сестры моются на операцию в одних истончившихся от частых стирок и стерилизаций в автоклаве рубашках.  Я нечаянно разглядел ее фигурку на фоне окна, ярко освещенного июньским солнцем и меня «торкнуло». Я запал на нежную линию внутренней поверхности ее бедер. Такие восхитительные изгибы бывают только у стройных юных женщин.
  Вообще-то интрижки между хирургами и операционными сестрами бывают редко. Операционные сестры и санитарки – особая каста в больнице. Они знают хирургов, как облупленных, потому, что видели надменных полубогов залитыми кровью, растерянными и испуганными, в панике швыряющими в таз пропитанные кровью салфетки; они слышали матерную перебранку с анестезиологом, звон инструментов, брошенных на пол, когда в лучшем случае все заканчивалось вызовом опытного коллеги, в худшем – «мы сделали все, что могли!» Они знают, чего стоит каждый хирург, что он за человек, словно самые близкие родственники.
  Обычно, дальше разнузданного трепа в конце тяжелых ночных операций, когда уставшая бригада начинает зашивать операционную рану, отношения между сотрудниками не заходят, но здесь меня крепко зацепило.  Мелкие знаки внимания она, казалось, не замечала, но скоро я понял, что это не так.

 … Светка складывала вымытые инструменты для лапароскопической хирургии, когда я зашел в материальную.
- В этом наборе один зажим не держит. Отложи его для медтехники.
- Этот?
- Дай, - я взял зажим в руки, - да, он.
- Если он узнает… – негромко начала она,
- ? - Я посмотрел ей в глаза.
- …убьет!
Зашла старшая операционная сестра и разговор прекратился.
     Позже, просматривая операционные журналы, я невольно подслушал болтовню дневных операционных сестер.  Светкин муж - ее одноклассник, трезвый - совершенно замечательный человек, выпив, начинал ее безумно и буйно ревновать. Когда она уходила на ночное дежурство, он напивался, колотил в дверь приемного покоя, пытался подняться в операционную. Однажды у него это получилось. Охрана вызвала наряд полиции. Больше он в больницу не заходил, только иногда караулил под окнами, когда стемнеет, не увезет ли кто-нибудь его «Дездемону».
   Вскоре, после разговора в материальной, Светка мне приснилась.
… Ярко освещенная солнцем, она, обнаженная, не считая синей хирургической шапочки и маски на лице, выглядывала из распахнутого окна операционной, грациозно поднявшись на цыпочки. Стройная фигура, белая кожа. В центре ромба Михаэлиса родимое пятно, похожее на березовый листок… Она выпрямилась, обернулась ко мне - глаза ее сияли над маской, я понял, что она улыбается ...
 Что такое этот ромб и где он находится? Это просто. Попросите свою подружку встать к Вам спиной, приспустите трусики, и Вы увидите симпатичный крестцовый ромб образованный краями ягодичных мышц и мышц спины. Повитухи по форме этого ромба легко определяли, как пройдут роды.   
   Прошел месяц. Однажды на дежурстве далеко за полночь зазвонил телефон. Я еще не ложился – заканчивал писать протокол операции по поводу ножевого ранения грудной клетки.
- Николай Александрович, зайдите, пожалуйста, в сестринскую экстренной операционной.
- Сейчас приду! 
  Чтобы не тревожить постовую сестру, я не пошел к лифту, а спустился на второй этаж по боковой лестнице. В ярко освещенной операционной санитарка заканчивала уборку. В тазах лежали кровавые простыни, полотенца, халаты.   В сестринской света под дверью не было. Я поскреб ногтями. Щелкнул замок.
- Тихо! Не зажигайте свет.
В комнате было достаточно светло от уличного фонаря – она была в сорочке с квадратным штампом больницы у выреза.
- Что случилось? - Глупее вопроса я придумать не мог!
- Подойди! – приказала она шепотом и выглянула в окно.
   Внизу на бордюрном камне прямо под фонарем сидел, склонив голову до колен, какой-то здоровяк и, медленно раскачиваясь, молился. Я прислушался.
- Свет-ка-сука-с кем-ты-там-е**шься-убью-Свет-ка …
Мы выпрямились, я не знал, что сказать.
- Опять напился, гад! Задолбал! – Светка замолчала, но тут же решилась. -  Ты меня по-прежнему хочешь? – Она расстегнула две пуговицы на моем халате (нижнюю я потерял еще вечером, зацепившись халатом за поручень лестницы), мягко отвела мои руки, когда я попытался ее обнять, одним движением сняла рубашку, обнажив маленькие груди, легла животом на подоконник, широко расставила ноги.
 Желтый фонарный свет осветил хрупкие девичьи плечи, крепкую тонкую талию, круглые ягодицы. В груди забухало. Она была готова - я легко скользнул в тесное тепло. Подсознательно начал двигаться в такт причитаниям: Светка-!-сука-!-с кем ты-!-там-!-е**шься-!-убью-!-Светка-!-сука-!- с кем ты-!-там-!-!-!!!!  Она задрожала, задавила тонкий вопль, плотно закрыв пригоршней рот. -!!!!!  Я схватил ее за плечи-!!!!!- и рухнул на родимое пятно в форме березового листа.
    Через некоторое время в коридоре звякнуло ведро, послышался звук открываемого замка соседней двери.
- Санитарка пришла. - Светка уже надела трусики и застегивала халат. – Тихо! - Она провернула ключ, прошла к соседней двери, без стука открыла ее. Электрический свет ярко осветил ее, и я мысленно ахнул – на ней были высоченные уличные шпильки. Закрывая за собой дверь, она о чем-то оживленно заговорила.  В наступившей темноте я скользнул на лестницу.               
 
  Тогда я понял две вещи: У женщин импровизаций не бывает - перед тем, как позвонить, Светка спускалась за туфлями в раздевалку в безлюдный подвал и, главное, то, что мне приснилось - походу сбывается.
  Через пару дней она сказала, что не знает, что на нее нашло, что любит «этого обалдуя» и просит все забыть. Тогда я понял третью вещь – никто не знает, как поступит женщина в следующий момент, меньше всего это знает она сама…

 
 
                *         



  Меня тревожил утренний сон в машине. О чем предупреждало меня подсознание?  Когда и что случиться?  Потеряю весло?  Увижу жмура?  Или это мое отражение, спаси Бог?  По старому поверью щука перед рыбаком плеснет – ему недолго жить.  Но причем здесь горящий бензин, если сейчас у меня на лодке нет даже транца для двигателя? Может быть, неприятности будут много позже, осенью, когда мы поедем рыбачить на   водохранилище, где без мотора делать нечего?
Пусть уж так, там, по крайней мере, я буду не один!

    К вечеру низкие облака опять затянули небо, мелким ситом пошел дождь. Я решил его не замечать. Стоянка уже скоро.
  Течение ускорилось, впереди показался пологий слив. Тугие валы над камнями, ниже - стоячие волны. Здесь не зевай, накидает в лодку, придется приставать на ближайшем плесе, разгружаться, чтобы вылить воду. Порыв ветра принес проливной дождь. Крупные капли забарабанили по пленке, прикрывающей груз, за белой завесой скрылся окружающий лес, моментально промокли плечи и капюшон флисовой куртки. К берегу сложенному из камней размером от большого чемодана, до небольшого грузовика, на такой скорости пристать невозможно. Я бросил весла, сунул руку под пленку, расстегнул молнию бокового кармана сумки с одеждой, достал непромокаемый анорак, начал одевать его через голову. Правая рука не лезла в вывернутый вовнутрь еще в прошлом году рукав. Воистину мелочей на сплаве не бывает!  Начал стягивать анорак, чтобы вывернуть рукав, по характерному раскачиванию лодки понял, что ее развернуло, она идет лагом. Весло несколько раз стукнуло по камням. Резкий толчок, лодка накренилась – весло застряло между камней! Хрясть! - лодка выправилась, я увидел, как всплыла и снова скрылась под водой светло-серая лопасть весла. Не снимая анорак с левой руки, начал быстро откручивать фиксатор правого весла, чтобы снять его с уключины и грести одним. Неуправляемая лодка уже вошла в слив - узкую быструю протоку с левым галечным и крутым глинистым правым берегом. Дождь усилился, захлестал по лодке, начал заливать глаза, какой-то новый, булькающий звук за спиной вызвал холод в животе, как в детстве на качелях, но обернуться я не успел. Что-то ударило меня по затылку, свалило на живот, придавило к мокрому полиэтилену. Я оказался среди березовой листвы. Залом!  Дыхание стало шумным, сердце пустилось в галоп. В панике, царапая ногтями гладкие борта лодки, разрывая полиэтиленовую пленку, укрывающую груз, я рванулся вперед, но не смог сдвинуться с места. Начал соображать, когда понял, что лодка засела надежно и мне пока ничто не угрожает, протиснулся к борту, высвободив голову и руки, понемногу выбрался из-под толстой ветви. 
   Подмытая потоком большая береза упала, наполовину перегородив реку, лодка застряла между крупных ветвей у самого ствола.  Не слишком ли много приключений для одного дня?! 


         
  Я сел в лодке, но сдвинуть ее не мог. Можно вылезти по березе на берег, но как вывести лодку? Вывернул рукав анорака и, наконец, надел его поверх совершенно мокрой куртки.      На длинной веревке?  Обязательно запутается в ветвях. Я лихорадочно перебирал пути выхода из создавшегося положения. Немного выше по течению с шумом обрушился берег. По спине прошел озноб. Если березу оторвет, она, наткнувшись на первый же камень, начнет крутиться и затащит меня под воду вместе с лодкой!  Пила?! Грунт между корнями, уходящими в берег посыпался в воду. Это добавило мне решимости. Я открутил до конца фиксатор весла, сунул весло между бортом и сумками, чтобы не дай Бог не выпало, снял с уключины и сунул туда же обломок, вытянул мешок с бензопилой. 
   Пила заработала с третьего рывка. Я встал, зацепился локтем за ветку, почти повис на руке, убедился, что успею сесть, если лодка освободится, нажал на гашетку.  Через три минуты отпиленную вершину утащило течение, еще через минуту я выбрался из ловушки, замахал веслом, уходя от стоячих волн на перекате. Скоро с радостью увидел знакомую скалу, могучие ели на берегу.  Прижим прошел вдоль левого берега по мелководью, ведра два воды в лодку все-таки накидало, прострелил под правый берег в суводь за крупными обливниками. Все. Стоянка.
  Не заметил, когда кончился дождь!







   
                2.               


                Габдулла Галиев (Батырша). 

                Февраль 1762 года. Крепость Шлиссельбург.


                О, белый коршун наш Шагали!
                В стране единственным
                Отцом ты был нашим,
                Звездою в небе темном,
                Солнцем на земле нашим.
                Не забывай - наведывай,
                Доброе слово сказывай!

                Погребальное причитание племени тамьян. 
                (башк.)                Конец 16 века.               


   Если разгрести солому и приложить ухо к гладкой как лед дубовой плахе пола, можно услышать, как на ночь поднимают деревянный мост через ров и опускают герсу – железную подъемную решетку. Когда сильные морозы сковывают землю, становятся слышны шаги караула на крепостной стене, треск льда на Неве. Всю ночь скребут дерево крысы. Перед рассветом доносится долгий гул церковного колокола, вслед за ним просыпается казарма.
         Вот за стеной истопник бросил вязанку дров на пол, скрипнула дверца печи, глухо застучали о кирпичи поленья. Прошуршала заслонка – скоро от кирпичной стенки в углу сложенной из могучих сосен камеры повеет теплом.
  Загремят запоры, он встанет лицом к стене, ее ярко осветит свеча, тень его испуганно метнется в угол. Он попытается рассмотреть вошедших людей, рискуя получить жестокий удар в спину. Солдат поставит на пол деревянную бадейку с водой, кусок хлеба, так, чтобы их можно было достать, натянув цепь. Раз в три дня с солдатом приходит монах, чтобы опорожнить парашу. Судя по рваным ноздрям, монах – бывший колодник. После него долго стоит запах гниющей плоти – язвы от кандалов на ногах скоро не заживают.
  Снова темнота. После малого омовения он совершит утренний намаз. Когда под дверью появится тонкая полоска дневного света, станут видны тени проходящих по галерее людей.  Эти звуки и полоска света не дают ему сойти с ума.
   Пока он не научился слушать, тишина и мрак доводили его до отчаянья. Из углов до него доносился угрожающий шепот -  он крепко закрывал руками уши, но голоса не исчезали.  Иногда ему казалась, что пол камеры начинал медленно раскачиваться, потом до тошноты начинали кружиться стены демоны в углах начинали смеяться, пока он не начинал кричать и стучать по полу, разбивая звоном кандалов тишину и остатки сна.
 Слух его обострился до того, что он начал разбирать обрывки фраз проходящих по галерее офицеров. Из их разговоров он понял, что в казарме находится еще один узник - наследник престола Иоанн VI, хотя чаще они называли его Григорий или просто «колодник».   Молодой падишах силен, иногда он в гневе крушит мебель где-то на втором этаже казармы. По галерее ему через день носят жареное мясо. Порой звенит пустая бутылка – в караульном помещении переливают вино в оловянную кружку, чтобы падишах не сделал себе нож из осколка стекла.
 Однажды, перед встречей с новым комендантом крепости, такую кружку принесли и ему. К вину он не притронулся.
 Офицеры к нему не заходят. Только низшие чины. В отличие от офицеров, они исполняют запрет на разговоры. 
  Батырша тоже молчит. Три зимы назад в созвездие Овна, его на цепной связке с двумя солдатами, повели во дворец, построенный из бревен, как и казарма и все помещения внутри крепости, кроме каменной церкви. Сильно пахло талым снегом. От солнышка заслезились глаза, глупое сердце забилось, ожидая перемен - уже два года он ждал аудиенции с императрицей. 
   Очень молодой, румяный офицер с сабельным шрамом через все лицо, с волчьими глазами сказал, что его письмо императрице Елизавете Петровне переведено и изучено, как, впрочем, и воззвание к мусульманам, написанное им перед мятежом. «Нам показалось, что воззвание и изъяснение о причинах мятежа написано разными людьми, - добавил он, глумливо скалясь, - впрочем, их объединяет то, что вы лгали мусульманам, что войска турецкого султана уже на подходе, лгали и императрице.»  Кровь бросилась Батырше в лицо: он знал, что смалодушничал, когда писал изъяснение. Ему показали четырехгранный железный лом для колесования, которым палач ломает преступнику кости рук и ног, бьет по животу, ломает позвоночник, потом, подтянув пятки к затылку, оставляет умирать жертву на Андреевском кресте лицом к небу. Страх перед ТАКОЙ казнью сломил его.
 Потом офицер сказал, что письмо вора императрицу не интересует, что судьба его ей известна – сама решала.  Что жену его Зульбахар, дочерей Зюлейху и Зайнаб крестили.  Зульбахар и Зайнаб постригли в монахини. Что сын Тажетдин умер по дороге в Самару, что младшая, Зюлейха, умерла в Москве. У него застучало в висках, из груди вырвался стон.  Когда офицер предложил, сменив веру, постричься в монахи, Батырша закричал, бросился на него, чтобы загрызть, солдаты повалились, натянули цепи. Его скрутили, били, пока не замолчал, бесчувственного утащили в темницу, приковали к стене.
 Душа его кричала и обливалась слезами. Он спрашивал Аллаха, Свят Он и Велик, почему Ангел Джибраиль, сдвигающий горы, два из шестисот крыльев которого закрывают небеса от запада до востока, Ангел Исрафиль, чье крыло больше чем все крылья Ангела Джабраиля вместе взятые, не защитили невинных?  Разве не сильнее они христианских Ангелов, потомков Каина?  Пророк Иса учил неверных самим подставлять другую щеку. Почему кяфиры бьют по щекам и убивают правоверных?  Батырша не слышал ответа. В груди вспыхнула боль, словно безжалостная рука в раскаленной перчатке стиснула сердце. Сейчас же глубоко во тьме загорелась звездочка, осветила камеру. Батырша откуда-то сверху увидел сидящего у стены глубокого старика со спутанными седыми волосами и бородой. Голова его упала на грудь, шипы железного ошейника глубоко врезались в шею.  Лица его не было видно, но Батырша знал, что видит себя бесчувственного. «Два года назад у меня не было седых волос» - отстраненно подумал он.
Звезда упала, ярко вспыхнув. Когда Батырша смог открыть глаза, сквозь слезы он увидел мальчика с сияющим лицом. «Я сплю или умер, - подумал он, - душа моя отделилась от тела, больной разум видит то, чего на самом деле нет».
- Не плачь, - сказал мальчик. (Железные пальцы разжались, жгучая боль улетела) - Ты видишь и слышишь меня – значит, я существую. Ты мог бы прикоснуться ко мне, если бы посмел.
-  Скажи, - Батырша уже знал, кто перед ним, -  наши слезы, наша кровь, наша жизнь - нужны ли они Всевышнему, которого мы восхваляем, к которому взываем о помощи и прощении? Триста лет назад христианскую мозаику на стенах Айя Софии навсегда сменили прекрасные изразцы с грозными именами Аллаха, но на моей несчастной Родине хромой черноризец насильно крестит мусульман, сжигает мечети, закрыв в них стойких правоверных. Может быть, Бог неверных правит теперь миром и наказывает нас?!
   Мальчик нахмурился и стал суровым юношей.
 - Когда придет время Последнего Суда и Воскресения, тот, кто умер как мученик, первым предстанет перед Аллахом и скажет: «Я сражался за Тебя, пока не умер мученической смертью». Но скажет Всевышний: «Ты лжешь. Ты действительно сражался, но лишь для того, чтобы о тебе могли сказать: он храбр и отважен. Так о тебе и говорили». И потом по предписанию от Господа протащат его лицом вниз к Огненному Аду и сбросят туда…   Говорю тебе: Смири гордыню, склони голову.  Покайся. Ты ведь думал о славе, когда призывал правоверных к борьбе. Желая стать новым Мехмедом Завоевателем, всегда ли ты был стоек во время своего джихада?
  - Терпи и не кощунствуй! - Он посмотрел на него пристально и стал мужем с сединой в бороде. – Ислам – религия воинов, но, вступая в открытый военный конфликт с неверными, мы заставляем их объединиться. Говорю тебе: Время меча прошло. Пришло время духовного джихада.
 - Мир переполнен гнетом и насилием. Когда же воцарится равенство и законность? Когда правоверные увидят тебя?
- Через двести пятьдесят лет иудеи попытаются создать в России Царство справедливости силой огня и меча. Империя повторит судьбу Халифата, распавшись на пятнадцать частей. Половина подданных, очнувшись от сна атеизма, примет Ислам. Тысячи неверных будут кричать «салават!», не зная, что упоминают приветствие Пророку, мир ему и благословение. 
     Родина крестоносцев Европа, разучившись тяжело работать и потеряв желание размножаться, сама откроет ворота правоверным. Через триста тридцать три года, если того пожелает Аллах, да возвеличится Сила Его, возродится без крови Великий Халифат, только называть его будут Евразийским Сообществом.
  Это будет первый шаг к возрождению Ислама в его изначальной чистоте и целостности. 
  Правоверные увидят меня, когда я, прислонясь спиной к стене Каабы в окружении трехсот тринадцати соратников, скажу: «Последнее, что осталось от Аллаха у вас, лучше для вас, если вы уверовали.
    Это произойдет в то время, когда люди будут пренебрегать молитвами, лжесвидетельствовать, заниматься ростовщичеством, принимать взятки, строить огромные здания, продавать религию для покорения этого низкого мира, общаться с женщинами, разрушая семейные связи, повиноваться страсти, и рассматривать незначительные клятвы. Когда мужчины станут похожи на женщин, а женщины на мужчин. Когда в половых контактах мужчины будут удовлетворяться мужчинами, а женщины женщинами.   Великодушие будет считаться слабостью, а беззаконие прославляться. Исчезнет покой и защищенность от преступников, злых языков и глупцов.
  Когда настанет время найти сокрытое богатство земли и распределить его справедливо среди нуждающихся, научить скромному проживанию и тонкому размышлению, заставить понять, что достоинство основано на равенстве и справедливости. Когда придет время восстановить учение Святого Корана и традиции Святого Пророка после того, как мир проигнорирует их. Когда Иисус будет стоять за моей спиной во время всеобщей молитвы, когда лучшие из лучших среди мусульман и христиан вольются в мою армию.»  Он опустил голову и замолчал. 
- Что будет с моей женой и дочерью? - Спросил Батырша со страхом и надеждой.
- Ты умрешь раньше их. Как моджахед духа сможешь просить за них Аллаха, которого мы восхваляем, к которому взываем о помощи и прощении. Жена твоя Зульбахар – Мария, дочь Зайнаб – Вера умрут в Московском Девичьем монастыре. Есть надежда, что Аллах, да возвеличится Сила Его, простит им все грехи. Твою младшую дочь Зулейху – Наталью, Аллах, Свят Он и Велик, уже простил...* 
 Не прощаясь, он растаял во тьме.
 Загудел колокол крепостной церкви…
      Батырша не помнил ночного видения, но очнулся просветленный, и замолчал навсегда. Ему больше не о чем было говорить с кяфирами.
   Боль в груди через неделю прошла, только с тех пор сердце его стучало с перебоями.
 


                *

   Пять лет назад, во время следствия в Тайной канцелярии, за месяц до суда, у него появилась большая опухоль на щеке, начались ознобы. Он с трудом писал изъяснение о причинах мятежа для императрицы Елизаветы Петровны.  Цирюльник* вырвал ему больной зуб щипцами.
  Суд приговорил его «За немаловажную вину к содержанию в колодничей палате неисходно, под неослабный караул до кончины живота». После наказания кнутом, щипцами, похожими на цирюльничьи, только большими, палач вырвал ему ноздри. Его перевезли в Шлиссельбургскую крепость. С тех пор он ждал ответа на свое письмо императрице.               
     За нападение на офицера Тайной канцелярии комендант крепости Бередников отдал приказ на смирение: «На цепь! На рогатку! На хлеб и воду! Без соли!  Свечу в обед не зажигать!»
 И до смирения ему мешали спать битые раны, от кнута, но теперь, из-за шипов в железном ошейнике, Батырша спал урывками только сидя, прислонясь к ледяным бревнам стены. Страдая от холода и болей в пролежнях, он мечтал о смерти.   Рогатку-ошейник через месяц сняли, но хлеб с водой и цепное содержание в тесных железах оставили.
   За три года у него выпали все зубы. Три года каждый намаз он заканчивал обращением: «Создатель всей вселенной, Владетель всякого владения! Всякая беда, посланная Тобою, — Твой дар. Всякое Твоё деяние — премудрость. Я покорен всем Твоим испытаниям».   
     Он обращался к Всевышнему, а слышал в ответ костяной стук камней на дне Невы, долгие вздохи и вой метели в печной трубе, шаги охраны, неровный бег собственного сердца.




                *               

                Март 1762 г.

    Несколько дней было заметное оживление в галерее, доносился запах начищенных сапог. Позже, из разговоров охраны, он узнал - высокородного узника навещал новый император Петр III, сменивший на троне разрушительницу мечетей. Она умерла в сильные морозы. Теперь стоит напряженная тишина – признак перемен.
   Батырша перемен уже не ждал: жил в ожидании последней, главной встречи. Он был спокоен и свободен. Он покаялся перед Всевышним, избавился от ненависти и страха. Теперь жизнь его состояла из воспоминаний и размышлений.
    Батырша вспоминал смех жены, голоса детей, прохладу хорошо знакомого леса, вкус воды в роднике – все то, что заставляет человека жить. Вспоминал учеников. Из пятнадцати шакирдов медресе деревни Карышбаш через год скитаний с ним остались двое юношей. Им он отдал последних лошадей и все деньги, в надежде, что они смогут прожить свою жизнь на свободе, если не погибнут в первую же зиму от голода и холода, если научатся, совершая смертный грех, убивать неверных и мусульман, охотившихся за ними. За голову каждого из его ближних соратников Оренбургским губернатором   было обещано пятьсот рублей – денежное содержания офицера за два года! Батырше было жаль этих добрых, умных ребят. Он понимал, что они не первые жертвы религиозной войны. Тысячи детей – крестоносцев, умерли от голода и холода на альпийских перевалах пятьсот пятьдесят лет назад! Он жалел и этих детей - умерших за своего безжалостного бога.
   Вспоминал, как был пойман его последний соратник мулла Яхья, с которым они пережили мучительную зимовку в яме под полом холодной мечети, как оставшись один, он добровольно сдался старшине Сулейману Диваеву. Бедный старик забил его в колодки и просил прощения, ибо по-другому поступить не мог: каратели сжигали аулы, приютившие бунтовщиков, вырезали всех жителей, не жалея ни женщин, ни детей.
    Предводитель всех муджахидов Пророк Мухаммад, мир ему и благословение Аллаха, сказал: «Двенадцать тысяч человек не будут никогда побежденными из-за своей малочисленности, если они будут едины в слове своем».  Батырша подсчитал: три драгунских полка из Оренбурга, четыре армейских полка из Казани, полторы тысячи калмыков, две тысячи казаков, – двенадцать тысяч воинов разной веры направил на подавление восстания Оренбургский губернатор Иван Неплюев. Они заставили бежать за Яик к казахам пятьдесят тысяч башкир: мужчин, стариков, женщин, детей, подавили волю к сопротивлению оставшихся в своих домах.  Батырша с горечью думал, что не сумел поднять народ на священную войну. Спрашивал себя, что же заставляло воинов Бейбарса драться за семерых и умирать на крепостных стенах, славя Аллаха?  Неужели только возможность быстрой наживы?    Он вспоминал разговоры с татарскими купцами из Сеитовой слободы в Оренбурге. Эти достойные люди, объездившие весь свет от земли франков до Индии, утверждали, что из каждых десяти людей, живущих на свете, двое мусульман, трое христиан, остальные пять – многобожники.  В этом случае, думал Батырша, если половина мусульман заслужит место в раю, то девять из десяти людей, когда-либо живших на свете, обречены на вечные муки?!  Если это так, то только Всевышний знает, для чего он создает неверных, для чего существует их религия, по которой одни грешники, присвоив себе право посредников, от имени Бога прощают грехи другим грешникам.      
     Генерал-майор Алексей Тевкелев, до крещения мирза Кутлумухамет, уничтожил в один день башкирский аул с тысячью мусульман. Почему чукинган* не испугался ни Аллаха, Свят Он и Велик, ни русского Бога?   
    Почему сребролюбие и опьянение властью одних, страх смерти других оказываются сильнее веры?  Почему он - мулла, каких сотни, малоизвестный мишарин, руководитель восстания, которое подавили, едва оно началось, оказался в одной крепости с наследником престола?    Почему насильно крестили и постригли его жену и дочь? На многие вопросы он так и не нашел ответа, но понял главное: для неверных страшна даже попытка объединить народы, у которых много причин для междоусобицы, но есть одно общее – ислам. Просто убить его они не могли. Могила его стала бы местом паломничества, имя - знаменем. Они хотели сломить его, заставить отречься от истинной веры, тем самым дать пример покорности всем правоверным Российской Империи.




                * 

 
                Апрель 1762 г.

   Он нашел слабое звено. Перебирая в сотый раз цепь от ножных кандалов к кольцу в стене камеры, Батырша задел ногтем едва заметный острый край трещины в месте сварки пятого звена. В нем проснулось страстное желание умереть под звездами. Зафиксировав дефектное звено в щели между плахами пола, он скручивал цепь, собранную в клубок, пытаясь разогнуть это звено. В начале лета почувствовал, что сломал сварное соединение, звено поддалось. Осталось дождаться удобного случая для побега. Если же сил для побега не останется, он нападет на солдата в камере и заставит себя убить.

                21 июля 1762 года

  Больше двух месяцев комендант крепости не заходил в казарму. Дисциплина заметно упала. Если раньше Батырша часто замечал запах алкоголя только от капрала, то в последние недели пить начали и солдаты. В этот обычный летний день они гомонили, гремели скамьями в караульном помещении до глубокой ночи. Ближе к полуночи к двери подошел капрал - Батырша услышал стук его палки с костяным набалдашником, которой он частенько прохаживался по спинам подчиненных. Он долго возился с запорами, дважды уронил свою палку, наконец, зашел в камеру. Молча постоял, больно ткнул Батыршу в спину. Не дождавшись ответа, поднял свечу повыше.
- Живой! Сволочь! - Капрал увидел, что узник дышит, вновь ткнул его палкой, и вышел из камеры, ударившись плечом о косяк. – Лазарев! Закрой колодника! - Он ткнул ногой тяжелую дверь и застучал палкой, уходя по галерее.
 Никто не пришел. Дверь так и осталась открытой. Дождавшись, когда все стихнет, Батырша в полной темноте заученными движениями разогнул звено цепи, стараясь не греметь кандалами и наручниками, приоткрыл дверь, выглянул из камеры.  У входа в караульное помещение он увидел ярко освещенного свечой спящего часового. Батырша левой рукой сильнее подтянул кверху цепь ножных кандалов, отвел правую руку, чтобы не гремела цепь наручников, прошел мимо часового на выход, к двери казармы.
 Дверь была закрыта.
«В камеру не вернусь!» - Батырша направился к дверям караульной. – «Лишь бы найти топор!» - Зимой он часто слышал, как кололи поленья на растопку. Он зажмурился, проходя мимо свечи, шагнул в полумрак, откуда доносился храп и запах перегара. Солдаты спали на широких лавках. Судя по прислоненной в изголовье командирской палке, капрал спал у стены.  У кирпичной печи, обмазанной глиной и побеленной, он увидел кочергу, совок, чилиговый веник, за ними, в самом углу, большой топор.
   «Сначала капрал». – Топор с хрустом развалил голову с открытым ртом. Храп прекратился. Спящий справа солдат открыл глаза, но не успел проснуться, получив удар в правую височную область и скользящий удар над левым ухом. Не думая о гремящих цепях, Батырша, занеся топор над головой, бросился к лежащему у стены солдату который, застыв от ужаса, закричал пронзительно, словно смертельно раненый заяц. В последний момент он, быстро перебирая руками и ногами, ускользнул от удара в голову. Топор опустился ему на живот. Уходя от второго удара, он вскочил на ноги – топор скользнул по животу от ребер до паха. Обливаясь кровью, солдат упал на пол и замолчал после поспешного удара в голову. По стенам заметался свет. В караульную вбежал часовой. Ослепленный собственной свечой, он не заметил летящий навстречу топор. Падая, свеча потухла.
 «Найти ключи!» - В наступившей темноте Батырша сделал шаг по направлению к капралу и вдруг почувствовал, как к горлу рывками протискивается сердце. На него вдруг навалилась свинцовая, смертельная усталость. Из руки выпал топор. – «Падаю!» - успел подумать он.
  …Высоко в глубоком синем небе кружил и кружил коршун. Батырша пытался рассмотреть его, но от яркого солнца глаза жгли слезы. Батырша плакал. Может быть, он оплакивал то, что случилось с ним, может быть то, что уже никогда не случится с его детьми.
  Издалека, словно со дна реки, донесся гул колокола. Он крепко зажмурил глаза, опасаясь проснуться, когда вновь открыл их, мир перевернулся, далеко внизу он увидел залитую солнцем Родину.
    Глазами коршуна Батырша видел быстрые тени облаков, пересекающие долину, зеленую степь с бегущими по высокой траве волнами ветра, табун лоснящихся лошадей с темной полосой по хребту, синюю как небо реку, черных стрекоз над золотым от солнца перекатом, тяжелых пчел на белом доннике. Всей грудью он вдыхал запах летних трав и не мог надышаться. Теплый ветер свистел в крыльях, поднимая его выше фиолетовых гор на горизонте…
      Вновь загудел колокол, теперь уже совсем рядом. Сердце его забрыкалось, как жеребенок...
 Он лежал во тьме, на залитом кровью полу и улыбался.
 Коршун прилетел за ним...               

                *


1762-го году, июля 26-го дня, по указу ея и.в. Правительствующий Сенат, по полученному от подполковника и шлютельбургского коменданта Бередникова от 24-го числа сего июля репорту, приказали: убийцу, вора и возмутителя Батыршу, зарыть за крепостью в яму. Что ж оной злодей от оплошности бывших при нем караульных, капрала и салдат, прописанное в том репорте злодейство учинил, то оныя караульныя за то, и что они поступали не по данной им инструкции по воиским правам, заслужили жестокое истерзание, но, как из оного ж репорта видимо, что они за таковую их оплошность и неисправление должностей своих капрал и один солдат от того злодея лишены живота, а салдаты ж Лазарев и Епифанов жестоко изрублены, почему уже и оным оставшимся заслуженое ими наказание оставить, и естли они от болезни выправлены будут, то определить в службу по прежнему. Подполковнику ж Бередникову наикрепчайше подтвердить, чтоб он впредь над подчиненными своими имел неослабное смотрение, ибо самая ево должность требовала к сверх данной капралу инструкции почасту такия важные посты надсматривать и примечании делать, что во всем ли поступают подчиненные ево по данным от ево наставлениям. А естли ж впредь таковыя от слабого ево смотрения непристойности от подчиненных ево произойдут, то неминуемо во всем должен ответствовать, яко командир, он, Бередников. И об оном всем к нему, Бередникову, послать указ.
Подлинной за приписанном Правительствующего Сената.

Помета: По сему определению Бередникову указ писан со всего по речь и об оном; послан того ж 26 числа июля под № 62-м. 



               

                3.


Николай Макаров. Первый день.

               
               
   В прошлом году в межень* мы пришли на эту стоянку на третий день сплава. В этом году река поставила рекорд скорости. 
  Скала. Высокие с широкой кроной ели, под которыми и дождь почти незаметен, и всегда сухой плавник. На песке, который река намыла на крупные камни, достаточно места для трех палаток.
  Я перетаскал груз под ель, вытащил на берег и перевернул лодку, присел на камень и только тогда остро осознал, что сегодня дважды был на волосок от гибели.  А ведь этот день еще не кончился, и как он прошел я узнаю, когда наступит ночь. Похоже на паранойю, но первым делом я собрал и зарядил ружье. Осторожно ступая по мокрым валунам, прошел до прижима. Следов нет, трава нигде не примята. Осмотрел скалу и подножье: свежих камней, упавших сверху, не было, вернулся к ели, прошел вдоль берега сквозь лиственный подлесок до первой звериной тропы – только старые следы лося, приходившего на водопой. Следов человека и медведя не было, ну а лось опасен только осенью, во время гона.      
  Я расчистил место для палатки, перекидав плавник к кострищу. Не прошло и часа, как был готов лагерь, в котелке закипела вода для чая. Завтра в это же время будет уха. Ну а сегодня: два яйца из небольшой упаковки, немного ветчины, чуть-чуть подсолнечного масла на сковородку, луковица пополам, «бородинский», поджаренный на углях, «дай Бог не последняя!», две кружки чая.
    Из-за низкой облачности стемнело рано, к девяти сумерки сгустились, опять начал моросить дождик. Давно ждали! В темноте завел свою нескончаемую песню козодой. Хорошее место, только шум от переката, да еще эта птица беду кличет. Я прогнал мысль о том, что «под шумок» можно незаметно подойти к спящему человеку, положил в костер два сырых бревнышка для запаха, нырнул в палатку, разделся донага.  Сухой спальник на надувном матраце – о чем еще можно мечтать, когда по ткани палатки шуршит дождь!? Проиграл в уме события сегодняшнего дня.
 - Если бы ты, матрос, сушил весла в специальные упоры, имеющиеся на бортах лодки, или взял с собой запаску, то не ломал бы сейчас голову, из чего сделать новое весло!   
- Виноват, господин адмирал!
- Получите пи*дюлей, матрос!
- Есть получить, господин адмирал! 
Самокритика помогла, скоро я уже решил, из чего и как буду делать лопасть весла, но меня беспокоило то, что часть утреннего сна уже сбылась: весла я лишился. Но что значит весь сон и когда он, не дай Бог, сбудется?
    Желтый внутренний слой палатки со стороны костра ярко осветился: подсохли и разгорелись дрова, положенные для дыма, от этого в палатке стало уютно. Ворчит перекат, козодой крутит колесо с трещоткой, постреливают дрова в костре.
Я согрелся в спальнике и вырубился.



                *



   Меня разбудил посторонний звук. В палатке мрак. Я выпростал из спальника руки, нащупал справа от себя ружье. Прислушался: дождь… перекат… эта неугомонная птица… рядом с палаткой скребется мышь…
      Вот опять! Со скалы, щелкая на выступах, упал камушек… еще один... Обычное дело, когда дождь! Какой же я все-таки трус!
 Не могу уснуть. Думаю, «почему у него такие большие зубы?»
- Будешь мыться в чистый четверг и горбушки горелые кушать – волки будут тебе нипочем! -  Говорил мне в детстве дед Семен, Царствие ему небесное!
  Две недели назад, в чистый четверг, специально ездил в деревню, парился в бане. Поджаренной на костре горбушкой этим вечером «юз грамм» * занюхивал. Чего бояться?!
   Волки в феврале разбились на пары, стаи распались. Сейчас волчица в логове кормит волченят молоком, а волк сыт - весной довольно добычи. В июне они начнут кормить подросших волчат мясом, будут резать овец, попадется ребенок – утащат. Иногда волки замахиваются на более крупную добычу. Знакомый башкир - пчеловод рассказывал: «Летом пчел смотрел. В обед покушал, выхожу, слышу телок кричит - он февральский, крупный уже был. Пошел смотреть - волк! Здоровый! Телка за яйца из деревни уводит! Телок кричит, но идет! Я палку взял, побежал. Волк ушел».
  На взрослого человека даже матерый волк один не пойдет.
     Медведь - этот запросто «утащит за бочок»! Но если медведица вывела медвежат на белый свет в Благовещение, то есть не больше трех недель назад, далеко от берлоги они пока не уходят. Будь берлога поблизости, за это время они бы уже наследили на тропе. Тогда давай Бог ноги – в это время страшнее медведицы в лесу зверя нет. Даже огромные медведи-самцы, которые не прочь полакомиться медвежонком, перед ней пасуют.
  К костру, запах которого по ветру они чуют километров за пять, звери не подойдут. Боятся. В этой глуши местные охотники, не задумываясь, бьют медведя без лицензии. Этот коварный, невероятно быстрый и сильный зверь очень осторожен, он нападет, если только пути зверя и человека неожиданно пересекутся. Случайная встреча опасна. Лет пять назад в больницу госпитализировали доярку, которая, не дожидаясь грузовика, отправилась с летнего выпаса по лесной тропинке домой. Она очнулась, с разорванным ухом и скальпированной раной теменной области, присыпанная хворостом и землей. Видимо медведь был сыт и не стал выедать мягкие внутренности. Женщина отвернула скальп с лица на макушку, очистила глаза от засохшей крови, прибежала в деревню, потом на тракторе ее привезли в участковую больницу, оттуда на скорой до города.
   Старые, больные, не набравшие жира для зимней спячки медведи-шатуны не доживают даже до января - умирают от голода и болезней, а сейчас, слава Богу, май.
  Эти мысли успокоили меня.  Под храповичок козодоя я незаметно уснул.
   
   




   



4.

               
                …Сии птенцы гнезда Петрова –
                В пределах жребия земного,
                В трудах державства и войны
                Его товарищи, сыны; …
                А.С. Пушкин 





                И.И. Неплюев.

               
                1 октября 1766 года.
                Село Поддубье Новгородской губернии.






- Всему ли ты научился, для чего был послан? – Петр внимательно смотрел на него усталыми глазами.
- Всемилостивейший государь, - отвечал он, став на колени, – прилежал я по всей моей возможности, но не могу похвалиться, что всему научился, а более почитаю себя пред вами рабом недостойным и потому прошу, как пред Богом, вашего снисхождения.
   Государь, оборотив правую руку ладонью, дал ему поцеловать и молвил, -  Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли, а все от того: показать вам пример и хотя б под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству…

     Иван Иванович Неплюев вздрогнул, открыл глаза. В светлом прямоугольнике окна он смутно видел яркий оранжевый контур трехсотлетнего дуба, давшего название селу. В сорока саженях от дуба назначено место к начатью каменной церкви во имя святого пророка Предтечи Иоанна.  Там ему и будет место, когда Господь призовет.  До того времени он должен закончить «Записки», переписав набело свои ежедневные журналы. Иван Иванович взял со стола выпавшее из пальцев перо: 
… получил я из Исецкой провинции репорт, что башкирцы Ногайской дороги, убив всех присланных от Кабинета для сыскания к фарфоровому заводу глины и каменотесцев, все взбунтовались по рассеянному во всех местах и почти в один час возмутительному письму, коего сочинитель был один из их духовных, именуемый Батырша, который имел в рассеянии того почти всех духовных себе помощниками; причины в том по их суеверию показаны, что они состоят правоверные под игом безверного христианского народа, и чтоб каждый верящий в Бога и последующий праведному Магомету принял в защищение закона оружие, хотя б и с погибелью каждого и всех в рассуждении могущей встретиться превосходной силы, но зато несумненным награждением обещанных благ в Алкоране; а в самое ж то время посланы от него, Батырши, как в Казанскую губернию к татарам, так и киргиз-кайсацкому народу, кочующему за Яиком, таковые ж письма, в коих назначен был день и час к начатию сего возмущения; почему вдруг по предписанному времени весь башкирский народ взбунтовался. Оный башкирский народ с начала подданства царю Ивану Васильевичу, по их природному зверству, прежде бытности моей в разные времена бунтовал 6 раз; а киргизцы начали производить набеги за границу как для погубления россиян, так и для вспоможения башкирцев…*
   Он отложил перо, утер слезы тонким платком. Правый глаз его едва различал свет. Левым, при хорошем освещении, он различал буквы в центре листа, все вокруг этого центра видел, как сквозь лед или бегущую воду. Писать мог только при ярком свете, который, однако, быстро вызывал у него рези и слезотечение. Он подолгу сидел, прикрыв глаза – сцены пролетевшей жизни всплывали в его памяти необыкновенно подробно и ярко.
  «В этом малом путь будет!» - по окончании всех расспросов государь пожаловал его в поручики морские галерного флота. Чрез короткое потом время указал государь определить его, вчерашнего гардемарина, смотрителем и командиром над строящимися морскими судами. Иван Неплюев видел государя почти ежедневно и всякий раз государь благоволил разговаривать с ним.
… по приходе ж всех мною требованных и ожидаемых команд в Башкирию не могли уже бунтовщики во оной остаться, а принуждены нашлись перебираться за Яик*, по условию своему, к киргиз-кайсакам, и хотя от меня к пресечению и того приняты меры, но как линия продолжается с лишком на 1000 верст, то во всех местах того отвратить было не возможно, почему башкирцев с женами и детьми перебралось более 50000 душ. При перелазах за Яик многие побиты, а лошадей и имение их, кое при них было, велел я отдавать тем командам, которые при деле были; к чему я употреблял более некрещеных калмык и донских казаков. Башкирцы, увидя себе к переходу к киргизцам препятствия, обращались в домы и приносили повинную, почему таковые все были прощаемы; но я сим покорением их не успокоился, потому что сие было сделано от них по нужде, и что мне толикаго войска содержать в губернии не всегда возможно, то по сему обратил я мое внимание на искоренение той надежды, которую башкирцы на киргизцев имели, что я и исполнил следующим образом. Послал я грамоты от себя в Киргизскую орду с разными татарами Сеитовой слободы, а в тех было написано, что ее императорское величество, примечая непоколебимую верность к себе киргизского народа, хотя некоторые из молодых людей, и то самая малая часть, попользнулись, будучи обмануты башкирцами, делать внутри границ набеги, но сих по их преступлению наказать предоставляет киргизскому хану, однако с тем, чтоб никто из них не лишен был жизни; и сие все писано было для того, ибо хан там, как выше писано, не самовластен и никого не только жизни лишить, но и штрафовать не может, но для лучшего успеха последующих тоя грамоты строк; прочих же того народа милует ее величество женами, и дочерьми, и имением перебежавших к ним башкирцев, но с тем, чтобы мужчины отвезены в Россию или бы выгнаны были из их кочевья, за исполнение чего, сверх того, награждение получит каждый по мере своея в том услуги…       Иван Иванович смежил веки.
 В январе 1721 года в Константинополь потребовался резидент со знанием итальянского языка. Он слышал, что послать его посоветовал Петру граф Федор Матвеевич Апраксин, на что государь ответил: «Это правда, он хорош, да мне бы хотелось его у себя иметь».  И все-таки послал его.
 «Прости, братец, коли Бог велит видеться!» - Петр поцеловал его в лоб, словно прощался навсегда. Не скрывая слез, он упал перед государем на колени и целовал его руку с желтыми от трубочного табака пальцами…
   Долгая дорога в Константинополь… Острый взгляд великого визиря Ибрагима… Равнодушное спокойствие султана Ахмеда III при вручении верительной грамоты… величие Святой Софии – Матери Православной Церкви, превращенной турками в мечеть… Прежний посланник Данилов, рассказал ему, что турки не первые осквернили православную святыню. Во время крестовых походов Константинополь был дважды захвачен крестоносцами, дважды был разграблен храм…



                *               


 
 Через год Петр I, опередив Турцию, совершил Персидский поход. Были взяты Дербент и Баку. Утомительные девятимесячные переговоры, проведенные Неплюевым, закончились, несмотря на противодействие Англии и Франции, подписанием мирного договора с Турцией, по которому за Россией были закреплены земли на всем западном побережье Каспийского моря. Турция получила по договору восточные области Армении и Грузии, Тебризское, Казвинское и Шемахинское ханства. После подписания договора хитроумный Ибрагим–паша одарил молодого посла собольей шубой и лошадью с богатой сбруей. Тонкий расчет сработал – Неплюев, приняв дар визиря враждебной страны, потерял покой. Вместе с отчетом в Коллегию иностранных дел он отправил с нарочным письмо денщику Петра графу Чернышеву: «…ныне же нахожусь, что, отпуская сего курьера и во ожидании – как мои дела приняты будут, в безмерном страхе, и если оные, к несчастью моему, не угодны окажутся его императорскому величеству, то поистине я жить более не желаю…»
В письме барону Остерману, советнику Петра он писал: «…Ей, ей, Богом свидетельствуюсь, что весь смысл мой употребил сделать его императорскому величеству угодное; но как принято будет и мог ли я предусмотреть все виды пользы, того не знаю, и сие меня мучит смертельно, и доколе не возымею на оное ответа, в страдании останусь…»
  Петр, в памяти которого были живы воспоминания о поражении в войне 1713 года, в результате которой был потерян Азов, весь Азовский флот, Запорожская Сечь, новым мирным договором остался доволен. Договор был ратифицирован. Неплюева повысили до капитана первого ранга, наградили деревнями на четыреста душ, новым жалованием.
   Начался его стремительный взлет. К концу правления Анны Иоанновны, в 1740 году, он становится губернатором Малороссии, кавалером ордена Святого Александра, крупным помещиком. Анну Иоанновну сменил двухмесячный младенец Иван VI (Иоанн Антонович). Через две недели после его воцарения произошел государственный переворот, в результате которого к власти пришла дочь Петра I Елизавета Петровна. Неплюев, заподозренный императрицей в участии в заговоре графа Остермана, сочинившего манифест о назначении наследником престола двухмесячного Иоанна Брауншвейгского, был лишен званий, наград, деревень. В январе 1742 года, отправив свергнутого годовалого престолонаследника младенца Иоанна VI Антоновича в ссылку, императрица смягчилась. Остерману четвертование заменили ссылкой в Березов, на реку Северная Сосьва, где тринадцать лет назад умер такой же всесильный князь Меньшиков. Неплюеву, после расследования и подтверждения непричастности к заговору, вернули звание и орден (деревни, правда, уже раздали приближенным). Назначили его начальником Оренбургской комиссии, отправив фактически в ссылку, в голую степь.

   Исполняя волю императрицы, Неплюев осуществил мечту Петра I «отворить врата в полуденную Азию».  Построив Оренбург, он стал первым губернатором Оренбургской губернии, размеры которой в то время были сравнимы с европейской частью России.


                *



…Не успели сии грамоты привезены быть в орду, как склонные к плотскому падению магометане киргиз-кайсаки тем пожалованием желали пользоваться. Башкирцы ж, мужья и отцы, увидев в своих защитниках и обнадеживателях такое над женами их и над дочерьми насильство, принуждены нашлись защищать их с потерянней жизни, и сим способом погибло не мало башкирцев и киргизцев. Ушедшие из орды, выгнанные присуждены были возвращаться на прежние жилища, потеряв жен и детей, и свое имение. На границе ж от меня приказано было таковых пропускать в их жилища, дабы слухом сим отнять у всех башкирцев ту надежду, которую они на киргизцев имели. Многие, потеряв матерей, сестер, жен своих и дочерей, приезжали ко мне просить дозволения переехать им за Яик для отмщения и воздаяния за обиду обманувшим их киргизцам; я в них более старался влагать к ним ненависти; но чтоб дозволить им в улусы их ехать, того я без указу не могу, ибо довольно с них и тоя милости, что они за возмущение остаются не наказанными, для того, что киргизский поступок с женами их и дочерьми довольно для них наказателен; желая ж еще более вражду между сими народами вкоренить, велел я переводчикам, чтоб они от себя им советовали, что: "Генералу-де ехать вам позволить нельзя, а буде вы и поедете и киргизцев разобьете, так надеемся-де взыскивать на вас не будут"…



                *




    В 1758 году до него дошли слухи о том, что императрица тяжко больна и долго не проживет. После шестнадцати лет службы губернатором в возрасте 65 лет, он подал прошение об увольнении его из Оренбурга, в том же году прибыл в Петербург. До конца правления Елизаветы Петровны был в немилости. Вошедший на престол Петр III отказал ему в отставке, в состоянии мучительной неизвестности Неплюев находился еще три месяца, до третьего в его жизни государственного переворота. 
     28 июня 1762 года Екатерина II выехала в Петергоф для принятия от своего супруга Петра III отречения от престола. Петербург со всеми находившимися в нем войсками и цесаревич Павел Петрович были оставлены будущей императрицей на сенатора и конференц–министра Неплюева.
  Он стал доверенным лицом и ближайшим советником императрицы.


                *


…Они, обрадовавшись сему совету, многими партиями собрались и поехали за Яик против киргизцев, которые, плавая в новом сластолюбии и вознадеясь, что разоренные башкирцы не осмелятся о женах и детях своих и помыслить, пребывали беспечно. Между тем послал я по линии к командирам секретные ордеры, что если башкирцы, без семейства и по их обычаю вооруженные, будут за Яик перебираться, то бы они не воспрещали, а притворились бы так, будто того не приметили. Озлобленные башкирцы обратили всю свою ярость на ближайшие киргизские улусы, многих побили и взяли их жен и детей, и весь скот. Хан не умедлил меня о сем уведомить и требовал отмщения, - которым (башкирцам) я отписывать хотя и обещал, но велел сказать хану и отписал к нему письмо, что если бы они (киргизы) тех злодеев прежде не принимали, то б и сего произойти никогда не могло, и что, сколько мне известно, весь башкирский народ только о том и мыслит, как погублять киргизцев, и если мною не были удерживаемы, то б киргизцы скоро увидели истину слов моих. Пока сей присланный от хана у меня был, то я получил репорт с линии, что киргизцы, более как в 2000 человек, покушались перейти чрез Яик, но встречены будучи некрещеными калмыками и донскими казаками, разбиты, а для верности один из тех киргизцев скованный ко мне прислан. И как некоторая часть киргизцев, желая спастись бегством после того сражения, попалась на наехавших для отмщения башкирцев и теми киргизцы почти все переколоты, а остальные гнаны были до их улусов, в которых башкирцы взяли множество лошадей и в домы свои перебрались, я в том письме моем к хану приписал и сие обстоятельство, укоряя его, что если башкирцы и без позволения моего к ним для воровства ездят, напротив чего пленный киргизец показал, что о намерении их, киргизцев, к впадению в Башкирию он, хан, был известен, чему однако ж я не верю и того пленного киргизца, по дружбе моей к нему, хану, отпущаю, дабы он был известителем, как то дело происходило; а при том советую ему, хану, и всем старшинам, чтоб они народ свой вещевали, дабы впредь таких предерзостей делать не отваживались, а инако я принужден буду, к утверждению вновь в верности, башкирский народ обратить к нападению на их улусы и подкреплять оный всеми в моей команде состоящими силами. Сие происшествие положило таковую вражду между теми народами, что Россия навсегда от согласия их может быть безопасна. В Башкирию послал я указы, чтобы отнюдь никто не дерзал без дозволения моего за Яик ездить и что мне неприятно было услышать жалобы от киргизского хана, что некоторые башкирцы разорили его улусы, чему я, однако ж, не могу верить; ежели ж кто из башкирцев отныне пойман будет, едущий на добычу в орду, тот или те, и с женами, и детьми, отданы будут киргизцам. Таковое воспрещение принужден я был для того сделать, дабы от умножения их ссор не навесть новых замешательств и затруднений; киргизцам же советовал с их улусами, для убежания от башкирских продерзостей, от границ удаляться, что они и исполнили; внутри ж Башкирии заложил я крепость на реке Зелайре, назвал оную Зелайрскою и снабдил ту немалым гарнизоном и всеми потребностьми, определив в оную комендантом надежного и исправного человека, снабдя его секретною инструкциею, что главная его должность состоит в том, чтоб надзирать над башкирцами в наблюдении тишины и спокойствия. И как таким образом все устроено, то, по частым моим подтверждениям в орду и Башкирию, вышеписанный возмутитель сего бунта Абыз Батырша, уже не смея показаться в жилищах, странствуя с учениками своими в лесах, тем престарелым мещеряцким старшиною, о коем я выше упомянул, пойман и отдан Зелайрской крепости коменданту, а тот его переслал ко мне. Я отправил его в Петербург; поймавший его мещеряцкий старшина, ехав ко мне в Оренбург, на дороге умер; но я, желая исполнить мое слово и наградить его за услугу, велел прислать старшего из его детей; почему сын его, 14 лет и будучи только один у него, ко мне и явился. Я, сделав ему кафтан и шапку на свой кошт и придав ему переводчика, для большего уважения заслуги его отца, отправил ко двору, представя и испрашивая, чтоб все обещанное мною, вместо отца, над ним было исполнено; почему он и пожалован, по имянному указу, старшиною на место отцово, а сверх того, дано ему в награждение 1000 руб., сабля, богато убранная каменьями, с надписью имени отца его, и что он, за заслуги его, сим награждается, с таковою же надписью серебряный ковш с позолотою в полторы бутылки, кафтан и полукафтанье и кушак пребогатой парчи, шапка черных лисиц, парчовая ж, а сверх того, имел счастье представлен быть к руке ее величества. По получении о сем известия не оставил я дать знать о сем во всю Башкирию указами, также в Киргизскую орду письмом, для показания сим народам, сколь щедро от ее величества заслуги награждаются не токмо над самыми теми, но и над детьми их…
    - Хватит на сегодня, да и темно уже. – Неплюев откинулся в кресле, закрыл глаза. Лицо его разгладилось.  Холодный, жестокий прагматик – он никогда не сомневался в правильности своих действий. У него были хорошие учителя: сначала Петр I, потом турки. «Если противника нельзя победить, надо сделать его союзником», - говорил ему Ибрагим–паша.  Неплюев был уверен, России при продвижении на Восток не хватало турецкой расчетливой веротерпимости. Политика Ислама: «Коран, выкуп или меч» - давала возможность выбора покоренным иноверцам. Он жалел, что не сумел убедить в этом императрицу. 

                *
   Не прошло и двух недель после отречения Петра III, как он «внезапно» умер.  Через месяц Екатерина II посетила в Шлиссельбургской крепости ИоаннаVI. Возможно, она думала о браке, который сделал бы ее власть легитимной. Возможно, хотела оценить, насколько опасен претендент на престол.
   После раскрытия осенью 1762 года гвардейского заговора, содержание Иоанна ужесточилось. Пятого июля 1764 года двадцатичетырехлетний престолонаследник   Иоанн VI Антонович при попытке освобождения его офицером Мировичем был убит охранниками, согласно инструкции императрицы.

     Начался золотой век Екатерины, которую верноподданный сенат объявил «Великой, Премудрой и Матерью Отечества».

               


                Указ нашему Сенату.

      Тайный действительный советник и сенатор Неплюев, по долговременной предкам, нам и отечеству службе пришед в глубокую старость, всеподданнейше просил по слабости своего здоровья увольнения от всех военных и гражданских дел, так как и свободы окончать остатки жизни своея спокойно, где он пожелает. Мы, не токмо совершенно ведая все прошедшее время похвальной его службы, но и сами довольные, имея опыты отличной его верности и усердия к нам и отечеству, всемилостивейше снисходя на его прошение, дозволяем ему, сенатору Неплюеву, по смерть его жить ему свободно от всех военных и гражданских дел там, где он пожелает, и, сверх того, жалуем ему на оплату долгов двадцать тысяч рублей.

                Указ нашему Сенату.

      Всемилостивейше пожаловали мы нашему тайному действительному советнику сенатору и кавалеру Ивану Ивановичу Неплюеву за долговременную службу, а особливо за учиненное им, в бытности его в Оренбурге, знатное приращение государственных доходов, малороссийские волости, Чеховскую и Ямпольскую, со всеми принадлежащими к ним хуторами, деревнями, селами и местечками, и принадлежностями, в вечное и потомственное владение.

 Ноября дня 1764 года.
 
На подлинном подписано высочайшею ее императорского величества рукою тако:

Екатерина



                *

   Четверть века спустя Российская Империя пережила Крестьянскую войну, закончила войну с Оттоманской Портой, начала очередную войну со Швецией.  Все это время в Центральной Азии не прекращались волнения. Вот тогда-то императрица вспомнила слова сенатора Неплюева: «Нам не победить магометанский закон, потому надо оборотить его на свою пользу».
     22 сентября 1788 года по Высочайшему Указу Императрицы Екатерины II в Уфе создано Оренбургское магометанское духовное собрание. Был утвержден первый муфтий всех мусульман России, с жалованием 1500 рублей в год. Ислам, став официальной религией, встал на защиту интересов Империи.
    Восстание Батырши стало последним религиозным бунтом на Южном Урале.



                5.



                Николай Макаров. Второй день.


               
   
   Под утро мне приснилась Мария. Она быстро шла по улице, оглядываясь, словно приглашая за собой. Я пытался схватить ее за руку, но она тотчас исчезала в безмолвной толпе и появлялась далеко впереди. Я догонял ее, видел виноватую улыбку, блеск синих глаз, потом разлетались темные волосы и я вновь ее терял. Улица исчезла. Подземный переход. Потом переход незаметно становится темным лабиринтом. Иду быстрее за стуком каблучков, стихающим за очередным поворотом. Услышав звук отпираемой двери, побежал. Успел! Абсолютная темнота. Открывается вторая дверь, врывается свет и шум улицы. Перед тем, как дверь закрылась, я успел увидеть знакомую фигурку, но почему-то в светлом парике! Эти длинные белые волосы напугали меня. Я встал как вкопанный, потом услышал за спиной скрип и лязг засова - понял, что назад теперь пути нет, бросился вперед к невидимой во тьме двери, больно ударился … и увидел ярко-желтый внутренний слой палатки. Потом в сознание ворвался шум переката. Ночь ночевать – не век вековать. Утро! Я немного полежал, приходя в себя, потом быстро натянул футболку, визгнул молнией входа и вылез, стараясь не задевать мокрый козырек палатки. Путаясь в кроссовках, отошел на несколько шагов. С высохшего дерева беззвучно слетел козодой, заметался среди ветвей и растворился в густом тумане, скрывшем верхушки сосен на противоположном берегу. Я проводил его взглядом и сосредоточенно уставился на песок перед собой. Скоро холод погнал меня обратно. Я стряхнул с ног кроссовки, юркнул в теплый спальник. «Зачем она обесцветилась?!» - я закрыл глаза, но уснуть больше не смог.
 Мария – двадцатилетняя стройная брюнетка - прятала под богатыми волосами ушки, которых мучительно стеснялась с четырнадцати лет. Это и привело ее ко мне на прием в апреле прошлого года.
Уши как уши. Назвать их оттопыренными можно было с большой натяжкой, а я дал зарок пытаться делать лучшее из хорошего. Красивые женщины, решившие, что неудачи в личной жизни связаны с дефектами внешности, которые заметны только им самим, никогда не будут довольны результатом операции. После хирургического вмешательства их не устраивают или рубцы на месте разрезов, или новая форма носа, или уши: до операции торчали, а после операции их не видно вовсе. Это утомляет. Девушка просит укоротить и вздернуть кончик носа. Через пару месяцев она приходит и неожиданно спрашивает, не похожа ли она теперь на хрюшку? Многие мои коллеги приобрели иммунитет к таким неприятностям. Они охотно соглашаются в очередной раз довести нос до совершенства (готовьте денежки!), особенно в том случае, если пациентка живет в другом городе. С глаз долой – из сердца вон!
  Для того, чтобы заманить в свои сети очередную жертву, достаточно привести примеры успешного лечения.  Раньше хирурги сознательно делали фотографии до операции более контрастными, чтобы подчеркнуть морщины, мешки под глазами и другие следы безжалостного времени. После операции пациентку фотографировали в новой прическе, с макияжем, при прямом освещении. Сомневающейся претендентке на операцию показывали обе фотографии и слышали в ответ: «Конечно да!» Теперь, когда фотография в цифре, графический редактор без труда делает и не такие чудеса. 
   На прямой вопрос о возможных осложнениях хирург, конечно, ответит, хотя, чего уж тут скрывать, он продает свои услуги и, как каждый продавец, подчеркивает плюсы и умалчивает минусы дорогостоящей операции.   
  Иногда женщина «подсаживается» на косметические операции и в ожидании чудесного результата не может остановиться. Когда, наконец, наступает время трезвой оценки, она обнаруживает, что превратилась в пародию себя прежней, что надо срочно переделать хотя бы верхнюю губу, которая «кричит»: «Смотрите на меня, какая она дура!». Тут выясняется, что денег на эту операцию взять уже негде. Хотя операция в провинциальной городской больнице стоит втрое дешевле, чем в столичной частной клинике, цена все-таки непомерно высока. Почему дешевле? Да потому, что все расходы несет государство. Дорогостоящий расходный материал, наркоз, медикаменты, перевязку, работу персонала оплачивает Фонд обязательного медицинского страхования, ведь по документам пациентке делали не косметическую операцию, а лечили от заболевания, входящего в перечень страховых случаев. Косметические операции в этот перечень не входят, соответственно у больницы нет лицензии на этот вид деятельности. Замаскировать нелицензированную деятельность невозможно без согласия руководства больницы. Если за полтора часа работы хирург зарабатывает три месячных зарплаты, свободных от налогов, он это согласие получает.
   Когда я сказал Маше, сколько будет стоить операция на ушках, лицо ее дрогнуло – она была ей явно не по карману. Мне стало жаль девушку. Я попросил ее собрать волосы на затылке, так чтобы стали видны уши. Открылась великолепная шея, она стала удивительно хорошенькой.
 - Если с такой прической в течение месяца кто-нибудь скажет, что у тебя некрасивые уши, я прооперирую тебя бесплатно. Договорились?! 
 Через два месяца я без анестезии проткнул ей мочки режущей хирургической иглой и вставил серьги, которые сам выбрал в ювелирном магазине.
  В начале лета в полдень мы уезжали на высокие холмы, откуда город был виден как на ладони.  Загорали под ласковым солнцем, смотрели в пронзительно синее небо, где в вышине кружили почти невидимые птицы, пролетали самолеты, снижающиеся перед посадкой.
- Тебя волнует, что любой пассажир или пилот может рассмотреть нас в бинокль? - она лукаво посмотрела на меня, - я заметила, что когда над нами пролетает самолет, ты поворачиваешься на живот!
- Ты будешь смеяться, но мне действительно неловко!
- Почему?! – Она коротко хихикнула и повернулась ко мне всем телом. Соски ее маленьких грудей заметно напряглись.
- Наверное, я воспитывался в другое время, - теперь я смотрел на ее припухшие губы, - ты не забыла, сколько мне лет?
- Ты совсем молодой, как мой папа. И такой же красивый! - Она потянулась ко мне.
-  Но не настолько, чтобы понравиться пассажирам пролетающих самолетов! Ведь у меня нет таких замечательных грудок! - Я схватил ее в охапку, она со смехом начала отбиваться, потом затихла, как ребенок.
  Наши отношения закончились внезапно, как и начались. Однажды она призналась, что ни разу не испытала оргазм, потом исправилась: ни с кем никогда не испытывала, «а с тобой мне просто становилось хорошо». Я знал, что для некоторых женщин это естественно, что многие начинают испытывать настоящее удовольствие только после родов, но то, что Маша все это время его имитировала, стало для меня неприятной неожиданностью. Мы стали реже встречаться.
   В конце июля, после двухнедельного перерыва, мы приехали на наше место поздно вечером. Город сиял огнями снизу, млечный путь сверху. Прохладный ветерок сменил, наконец, изнурительную жару.
 - Почему ты со мной? – я прервал ставшие привычными ласки, когда начал различать черты ее лица в свете звезд.
- Мне хорошо с тобой, - она коснулась пальцами моих губ, - может быть, я люблю тебя, - пальцы скользнули по шее, спустились на грудь, – ты так похож на моего отца! – она ущипнула меня за сосок.   
- Давай так: я буду хороший папа, ты – плохая дочь, - неожиданно для самого себя предложил я и замер в ожидании ответа.
Она молчала, я почувствовал, как напрягается ее тело.
- Папка! - вдруг хрипло заговорила она, – Папка! Я всегда тебя хотела! – она опрокинула меня на спину, скользнула мне на бедра, – я подсматривала за тобой. Я видела, как ты дрочил над журналом в туалете! - она почти кричала срывающимся голосом.
   Я поймал в ладони ее грудь, зажал пальцами соски. Лицо ее некрасиво исказилось, она начала шумно дышать широко открытым ртом, потом задрожала всем телом, запрокинула голову к звездам и завизжала…    
   До осени мы не встречались. А потом все красивые женщины мира перестали для меня существовать. Я встретил самую красивую женщину.               
               



                6.


                Беглецы.



                20 сентября 1755 года.      
               

    На рассвете появился верховой ветер. Он гнал клочья густого утреннего тумана, стряхивал с ветвей тяжелые капли воды, которые, шумно падая в опавшую листву, заставляли лошадей прядать ушами. По мягкой после ночного дождя лесной тропе две кованые лошади шли почти бесшумно. Они оставляли легко читаемые следы, но это пока не тревожило наездников. О том, что двое учеников покинули лагерь Батырши, знал только он сам. В ближайшие дни их никто искать не будет.
  … Вчера, разговаривая с ними с глазу на глаз, он сказал, что пришла пора расставаться. Карательные отряды будут в Осинской дороге через неделю. За его голову и головы ближайших соратников обещаны большие деньги. Даже бывшие союзники разыскивают их. Чтобы избежать каторги, юноши должны навсегда забыть, как их зовут, чьи они сыновья, кто их учитель, должны на несколько лет исчезнуть, раствориться в лесах. Выбор прост. Либо лишения на свободе, либо «лиса» в остроге. Батырша объяснил им что «лиса» это длинное бревно, на которое на ночь нанизывают цепи кандалов всех каторжан поместившихся в общей камере. Бревно запирают на замок. Учитель дал им новые имена. Старшему ученику, которому исполнилось пятнадцать, светловолосому, зеленоглазому гайнинцу – Кашкар. Курчавому смуглому с монгольским разрезом глаз четырнадцатилетнему зауральцу из долины реки Ай – Чаныш.  Сказал, что если станет угодно Аллаху, любящему прибегающих к Нему, они когда-нибудь встретятся и тогда он узнает их по именам.  Сказал, что нельзя никому попадаться на глаза, что долго прятаться им удастся только в том случае, если их никто не будет искать. Батырша отдал им список с древнего свитка - карту с отмеченной дорогой Канифы, по которой им предстояло проехать, минуя селения и крупные реки.  Мальчишкам предстояло пересечь весь Урал с запада на восток, выйти на правый берег реки Миасс, затем двигаться вдоль реки Большой Кизил. Оставив далеко слева разгромленный весной Сапсальский ям*, пройти озеро Талкас, где людьми Иткула и муллы Худайберды 15 мая были убиты Брагин с командой, и выйти в междуречье Сакмары и Белой в Бурзянской волости. Здесь они должны были сами решить: двигаться ли им дальше к горе Кувандык, потом через Оренбургские степи к Аральскому морю или перейти Белую и затеряться в Бурзянских лесах. Батырша сказал, что в чужой степи спрятаться очень сложно. Скорее всего, казахи их скоро обнаружат и либо поменяют в Оренбурге на два кафтана, либо продадут перекупщикам, которые увезут их на невольничий рынок в Ташкент.         
  Утром Батырша принес два саадака*, и, прощаясь, сказал: «Собаку защищает хозяин, у волка есть бог!» …
    В разрывах тумана появилось темное еще небо, но редкие облака уже начали розоветь, темнота поползла по стволам деревьев вниз, в заросли орляка. Вскоре казавшийся черным казакин тонкого сукна, туго обтягивающий спину Кашкара и такие же штаны, заправленные в ичиги, приобрели темно-зеленый цвет, стало видно, что домотканая рубаха выбелена, зеленая бархатная тюбетейка, сдвинутая на затылок - совсем новая.   
   Кашкар разлепил губы, издав едва слышный звук упавшего в воду камешка, молодая саврасая лошадка с ремнем по хребту охотно перешла на рысь.
- Не залезай мне на хвост, - обернулся он назад, – ударит задом – проснешься на земле!
 Не отвечая, Чаныш придержал арабскую полукровку – гнедую с проточиной и белыми носками спокойную лошадь.
  Он был одет проще: крашеная синяя рубаха до колен, штаны и казакин из грубого   естественного коричневого цвета сукна, черная потертая тюбетейка, доставшаяся ему от отца–деревенского кузнеца. Обут в сарыки с головками из домашней выделки грубой кожи, обработанной копчением, длинными суконными голенищами с плетеными завязками под коленками, аппликациями из кожаных ромбов по верхнему краю и треугольными амулетами в нижней части.
  Его дядька по материнской линии из аула Турна Казанской дороги, к которому племянник добирался из-за Урала с чужими людьми почти три недели, привел его в медресе муллы Батырши два года назад. Мальчишка осиротел после нападения Исетских казаков, которые в поисках угнанного башкирами скота, походя, перекололи всю его семью.  Он привязался к учителю, заменившему ему отца, и тяжело переживал расставание.  В глубине души он понимал, что больше никогда не увидит Батыршу, что возврата к прежней жизни не будет. Будущее страшило его, но внешне это никак на нем не отражалось. Монгольские глаза смотрели на мир немного отрешенно, движения казались неторопливыми и даже неловкими. Внешняя простота скрывала быстрый ум и силу крепкого мужчины.  В окружении учителя Чанышу не было равных в стрельбе из лука.            
     На дневку они встали вдали от тропы на небольшой полянке среди леса. Пустили пастись лошадей на арканах. Костер не разжигали: перекусили вяленой кониной, высушенным творогом, разломили лепешку. Постелили тулуп из овчины, накрылись таким же тулупом и быстро заснули. Кашкар вздрагивал и хмурился во сне. Чаныш обмяк, черты лица его разгладились, на лице появилась детская улыбка. Ему снилась кузница. …Отец зачистил копыто стоящей в станке лошади ножом и рашпилем, клещами выхватил из горна раскаленную добела подкову, несколькими ударами ручника на наковальне придал ей нужную форму и для подгонки плотно прижал к копыту.               
Пошел дым, крепко запахло горелым волосом. Потом он сунул красную еще подкову в бочку с водой, подкова шваркнула, пошел пар… Заметил сына, широко ему улыбнулся и несколькими ударами молотка прибил подкову по месту… 
  Проснувшись, ребята не стали прятать тулупы в поклажу, а одели их, как поступали их предки кочевники, которые, независимо от погоды, всю одежду везли на себе.
     Лес поредел, дорога привела на большие поляны. Открытые пространства между перелесками они преодолевали по низинам, вдоль ручьев, заросших кустами, часто останавливались, замирали – не слыхать ли голоса, лая, стука топора. Тени заметно вытянулись, когда вновь начался лиственный лес, непрозрачный, заросший густой крапивой. Дорога пошла на подъем, дуб и липу сменили могучие сосны. Вдоль дороги и на опушках крапиву сменили заросли малины, кое-где сохранились высохшие ягоды. Сразу за поворотом неожиданно открылся ручей. Два молодых глухаря собиравших на берегу мелкие камушки, глядя на всадников, застыли, вытянув шеи. Через мгновение один закувыркался, забил крыльями, пронзенный стрелой, второй тяжело поднялся и скрылся между соснами. Они спешились.               
 - Давай обработаем его. Вода есть, - довольный метким выстрелом, Чаныш не скрывал радости.
 - Пусть полежит в мешке. Мясо дозреет, станет мягче, – Кашкар подвел к ручью лошадь.               
 - Пока лошади отдыхают, я пройдусь. – Чаныш сунул глухаря в переметную суму, снял тулуп, перекинул его через седло, мягко зашагал по дороге с луком в руках.
  Напоив лошадей, Кашкар повел их в поводу вслед за младшим. Тропа заметно поднималась в гору. Разогнав остатки облаков, ветер стих. Справа, шумно хлопая крыльями, слетела глухарка.  Как обычно, первого человека пропустила, на втором - сердце дрогнуло, испугалась. Лошади, кланяясь на ходу, мягкими губами хватали листья малины, с треском срывали пучки редкой травы. Шорох шагов, глухой перестук копыт по покрытой слоем сухих игл тропе… Кашкар с трудом удержал поводья шарахнувшихся лошадей, когда из-за ближайшей сосны с гиканьем выскочил Чаныш. В правой руке он держал за ноги двух глухарок с тряпично болтающимися головами. Улыбка сползла с его лица, когда он поймал взгляд старшего.
- Дурная башка! Хозяин накажет тебя, малыш!
- Я не малыш! Какой хозяин?!               
- Дух. Урман хужагы. Зачем ты убил самочек? Не большая доблесть стрелять дичь, которая тебя не боится. За день мы сможем съесть одного глухаря. Куры пропадут! Нельзя убивать больше, чем съешь! Нельзя шуметь в лесу! Кричишь, как ребенок!   
- А как наказывает хозяин леса? – голос Чаныша упал.
- Положи глухарок под дерево, – Кашкар сунул ему повод лошади, – поехали! 
 
 В сумерках они разбили лагерь, сварили похлебку из мелко порезанного мяса глухаря и дробленого каленого зерна. Чаю напились под звездами, при свете затухающего костерка.       
   - Хозяин леса все видит и слышит: каждый шаг, каждое слово. Сейчас он слушает нас. Расскажешь интересную сказку – будет удача на охоте. Провинишься в лесу - пошлет шурале, - тихо заговорил Кашкар, - у шурале один красный глаз во лбу, костяная нога вывернута назад. Он очень высокий - два твоих роста, грудь в два обхвата, покрыт черной шерстью, похожей на кошму, шеи нет, большая голова луковкой, руки ниже колен, по три длинных пальца на каждой. Когти медные! Сбивает человека с пути, заманивает в лесную чащу и говорит: «Давай поиграем в кытыклы – мытыклы!» И щекочет до смерти!
- А убить его можно? – поежился младший.
- Можно. У тебя только один выстрел прямо в сердце! От второго выстрела шурале, как и медведь, оживает! Ты знаешь, откуда в лесу медведи?
- Расскажи! - шмыгнул носом Чаныш.
- В давние времена жил один батыр. Старики говорили, он был шайтан кудейского племени. А может, и другого. Давно было.      
  Был у батыра волшебный нож - достался ему от отца, а отец получил его от своего отца. Зайдет батыр в лес, воткнет в землю нож и превращается в большого медведя; пятка у него, как два моих кулака*. Бегает медведь по лесу: весной в муравейниках роется, птичьи гнезда разоряет, попадется беспечный олень или кабан – завалит. Летом ящериц, лягушек ест, приходит время – ягодами и малиной лакомится. Осенью черемуху и рябину лапами пригибает и ест вместе с листьями. А созреют желуди - на дуб залезет, наломает на землю крупных веток с желудями и жирует.
   Захотел урман хужагы наказать того, кто хозяйничает в его лесу, послал шурале. Шурале – старый охотник - по медвежьим следам пошел. На полянке медвежьи следы кончились, начались человечьи. По этим следам Шурале за человеком побежал, да не догнал: перепрыгнул батыр через ручей, а леший-то воды боится!
На следующий день подсмотрел шурале, что медведь нож из земли вынул и стал человеком, погнался за ним, а тот не убегает – стоит у расколотой молнией сосны, в трещину нож поперек загнал.
- Пойду я с тобой, куда скажешь, только сунь палец в щель, я погляжу, такой ли он у тебя длинный, что с той стороны сосны выйдет!?
Сунул Шурале палец в щель, а батыр нож выдернул и ушел, не оглядываясь.
   Не скоро леший освободился. Понял он, что с батыром ему не справиться. На другой день пришел леший к поляне, подождал, когда батыр медведем обернулся и в лес ушел, нашел нож и бросил в глубокую воду. Вернулся батыр на поляну – нет ножа! Так и остался медведем. С тех пор живут медведи в лесу. Когда вспоминают, что они люди, роют землю - волшебный нож ищут.
    Кашкар замолчал, прислушался к ровному дыханию Чаныша, повернулся набок и уснул.
               
                *

  Поднявшись в горы, они ехали звериными тропами по водоразделам.  Для ночевки чаще всего выбирали старую ель, которая почти полностью скрывала их, защищая от ветра и дождя. Толстый слой опавшей хвои заменял перину.  Заметно похолодало, но под тулупом им пока было тепло.
  Продукты незаметно таяли. В небольших горных речках они видели стаи довольно крупных рыб, но добыть их не умели. Если бы не доверчивые рябчики и любопытные молодые глухарки, подпускавшие на прицельный выстрел из лука, да толченая березовая кора, та, что толстым слоем лежит под берестой, вместо хлеба, беглецы бы уже голодали. На четырнадцатый день пути, когда начался спуск в предгорье, им начали встречаться следы людей: лесные дороги со следами волокуш, стожки на полянах, остатки очагов под большими березами, где косари пережидали полуденную жару.  Иногда доносился лай собак, тогда они далеко обходили аулы, которые здесь, в Зауралье, часто состояли из трех, редко пяти хаотично расположенных срубовых домов с дверью на восток, одним окном на противоположной стене. У каждого дома можно было рассмотреть загоны для скота, черные бани в отдалении. 
  На восемнадцатый день им попалась бурама: рубленая избушка без окон с двускатной лубяной крышей, потолком из жердей и бересты засыпанным для тепла землей. Бураму обычно ставили на самых дальних летних выпасах. Мальчишки два дня отсыпались на сене, которое натаскали из стожка, огороженного жердями. Сено пахло ягодами. 


                *


    К осени 1755 года закончилось строительство крепости на реке Зилаир. Для подавления последних очагов сопротивления башкир и сопровождения обозов по самому короткому пути из Оренбурга в Челябинск, в крепости были размещены пехотная и драгунская роты. Небольшой гарнизон из десятка драгун, охранявший Авзяно-Петровский завод графа Шувалова, обозы не сопровождал, но с помощью местных следопытов, совершал регулярные вылазки вверх и вниз по течению Белой.    
  Беглецы, в течение трех дней дважды заметив конных в синих мундирах, отказались от первоначального плана двигаться к Сакмаре и повернули на юго-запад к междуречью Белой и Нугуша.


                *



   Вечером лошади фыркали и трясли головами, обещая смену погоды. Утром, в десятый день октября, беглецов разбудил холодный дождь. Кутаясь в тулупы, они перекусили на ходу, оседлали мокрых лошадей. Через пару часов ветер ненадолго разогнал стелющиеся над лесом облака и мальчишки увидели, что вершина горы, служившая им ориентиром последние два дня, светится от выпавшего снега. Призрак надвигающейся зимы заставил их чаше погонять лошадей - мало было уехать в безлюдные места, надо было до сильных морозов найти или соорудить себе жилье.   
Небо заволокло низкими тучами, дождь шел, не переставая, до вечера. Чтобы просохнуть и согреться, мальчишки разожгли большой костер, перед которым поставили наклонную стенку из жердей, покрытых лапником, из лапника соорудили ложе. Утром следующего дня ветер сменился, принес тепло и запах дыма. Еще через день появился дым.
- Уголь жгут для железного завода. – Отец Чаныша каждый год складывал несколько угольных кабанов для кузни, запах дымящейся куренной кучи был хорошо знаком мальчишке.
- Как его жгут? – Заинтересовался выросший на равнине Кашкар.
- Находят в березовом лесу полянку, снимают и складывают дернину, утаптывают круг в три-четыре сажени, валят березы, распиливают. Чурбаки колют на поленья толщиной в руку, в середке складывают трубой для дыма, потом домиком дымоходы по земле, вот так, – Чаныш показал ладонь с растопыренными пальцами, – потом поленья укладывают сверху. Закладывают бересту в дымоход, и оставляют сохнуть до осени. 
- А дерн зачем?
- Осенью им закрывают кучу, а сверху присыпают землей.  Потом поджигают бересту. Когда куча разгорится, трубу засыпают землей. Куча медленно тлеет, пока уголь не получится. Зимой его вывозят на санях.
- Хочу посмотреть. И завод тоже. Может, железо раздобудем.
   Ребята повернули поперек ветра, пересекли распадок, напоили лошадей в ручье, и с облегчением вдохнули свежий воздух, поднявшись в гору.
  Вдоль крутого склона вилась звериная тропа, с которой хорошо просматривался ручей, сквозь дымку - ближайшая часть распадка. Дальше все тонуло в дыму, виднелись только верхушки сосен. Они привязали стреноженных лошадей на небольшой поляне в глубине леса, вернулись на тропу, которая едва угадывалась под опавшей листвой. По такой тропе можно идти, мягко ступая, почти не оставляя следов. 
    Глухие удары, неожиданно раздавшиеся совсем рядом, заставили их присесть. Прокравшись вдоль кустов, они увидели далеко внизу, за ручьем, несколько густо дымящихся куч. Ближайшие кучи, осевшие вдвое, дымили слабо, голубоватым дымом – их, по-видимому, зажгли раньше. Одна куча осела неравномерно, бугром. Вот по этому бугру и стучал чекмарем – большим, на полпуда, деревянным молотом, чумазый углежог–кабанщик. Утомившись, он присел на пенек, тут же вскочил, побежал к другой куче, где появилось открытое пламя, поднял деревянную лопату, засыпал прогоревший участок землей, и бегом исчез в дыму.
   Дымящиеся кучи закончились, осталась позади дымная полоса пересекающая распадок, стало видно, что углежоги полностью вырубили березу и сосну. Дальше, сколько хватало глаз, была вырубка с липовыми колками и редким подлеском, через которую шла тележная дорога. Подсыхающая крапива в человеческий рост, сорила в глаза, скрывала, брошенные за ненадобностью, высохшие до хруста вершины и ветки деревьев тоньше двух вершков. Мальчишки спотыкались, иногда падали, но на дорогу со свежими следами тележных колес выйти не решались. Оставшаяся часть дневного времени ушла у них на путь к каменистой гряде, из-за которой до них, наконец, донесся грохот заводских молотов. Солнце садилось, когда они поднялись на перевал.  Молоты, перебивая друг друга, стучали теперь громко и часто, как сердца запыхавшихся мальчишек.
 Лежа на краю скалистого обрыва, они жадно рассматривали незнакомый мир. Около двухсот рубленых домов вдоль небольшой реки, перегороженной высокой земляной плотиной между крутых берегов. Большой пруд, уходящий за гору, приземистые строения из почерневшего красного кирпича рядом с плотиной. Башня, похожая на крепостную, из жерла которой вырывается столб дымного пламени, большие водобойные колеса, вращающиеся в облаках розовых брызг, гужевые повозки, груженые рудой, известняком, коробами с углем, порожние телеги, десятки людей на заводском дворе, на пологой эстакаде к площадке у вершины башни. Грохот, стук, лязг, ритмичное шипение и копоть везде, даже на камне, на котором лежат мальчишки.
- Помнишь, Абыз показывал нам на уроке русского языка их священную книгу, где на картинке нарисован ад. Черти среди дыма и огня. Очень похоже.
-Атай говорил, что железо делают из руды и угля. Огонь раздувают меха, большие как две телеги, а молот такой тяжелый, что вчетвером не поднять, и кует он быстро, когда вода колесо крутит. И меха воздух качают, только от другого водяного колеса.    
- Да кто твоего отца на завод пустил?
- Вот и пустили! Они с дядькой руду на горе нашли, на завод принесли, казаков на ту гору проводили. Их потом вызвал начальник управления Уральскими заводами, наградил каждого красным кафтаном и чугунным котлом!
- Сначала за чугунный котел мы показываем русским, где руда. Потом за бесценок продаем лес на корню. Учитель говорил, что под Белорецким заводом лес покупали по рублю за тысячу десятин*! Понравилось им! Теперь и здесь завод поставили! Весь лес вокруг сожгли! 
    Солнце село. Молоты прекратили свою работу, но пламя над «башней» не угасало, лязгали и шипели невидимые сверху огромные меха, гремели колесами телеги, доносились людские голоса и лай собак во дворах. Спуститься ближе к заводу они не решились. Когда с площадки у огненного жерла начали очередную загрузку руды и угля, ребята решили уходить.  Низкие облака, подсвеченные снизу, бросали красноватый отсвет на землю, когда они спускались с гряды и разыскивали дорогу, по которой, несмотря на темноту, вернулись к лошадям вдвое быстрее, чем днем. Пока был виден костер углежогов, караулящих по очереди тлеющие кабаны, они вели лошадей в поводу. Пока не рассвело, ехали верхом по дороге, потом углубились в вырубки, где немного поспали у ручья.   
               
                *
   
     Солнце начало припекать, поднявшись к верхушкам деревьев, когда заросшая репейником дорога привела их к краю вырубок. Густо запахло хвоей. Сосновый бор, освещенный солнцем, светился стволами.
- Смотри! Землянка! - Кашкар направил лошадь в сторону небольшой поляны, - Кучу бросили. Сколько дров!
  Чаныш, заметивший, что лошадь беспокойно стрижет ушами, насторожился. Молча двинулся за старшим в сторону невысокого, в пояс, сруба с крышей из дерна, густо заросшей высохшей теперь травой. Земляные ступени спускались к черному квадрату входа. Двери не было, она, по-видимому, упала внутрь.
 Кашкар спешился, повесил повод на коновязь - очищенную от ветвей молодую сосенку с отрубленной на высоте человеческого роста вершиной, спрыгнул к темнеющему входу и тут же согнулся, схватившись за живот. Из темноты мимо него с визгом протиснулся черт, размахивая чем-то острым, выскочил на поляну. Лошади шарахнулись. Через несколько томительных мгновений свистнула стрела, загудела тетива. Как подкошенный, черт упал, не добежав до деревьев.
- Кашкар! Ты жив? – зарыдал в голос Чаныш. Мысль о том, что ему одному придется выживать в лесу, наполнила его холодным ужасом. Он слетел с лошади, подбежал к старшему, - я его подстрелил!
   Кашкар завозился, молча сунул руку за пазуху, посмотрел на окровавленную ладонь, прижал к животу, поднялся по земляным ступеням на поляну, медленно выпрямился. Сначала с его лица исчезло выражение страха, потом вернулись краски. Уже уверенно он повернулся из стороны в сторону и попытался улыбнуться. 
- Давай посмотрим, что там, - он разделся, задрал рубаху, - видишь? Ничего страшного!
Две небольшие раны на боковой поверхности живота, между которыми можно было поместить ладонь, слабо кровоточили.
- Абыз на уроках гигиены говорил: если из раны живота не выпал сальник или кишка, то вполне возможно, она не смертельная, тем более, если она сквозная, - Кашкар снял рубаху, сложил ее несколько раз, приложил к ранам, туго обмотался кушаком, одел казакин.
  Они подошли к черту, вытащили из спины стрелу, и перевернули лицом кверху.
  Он оказался худым мальчишкой лет тринадцати в разбитых лаптях, черных от сажи лохмотьях, войлочной шапке с подпалинами. Железный ошейник с гирей фунта на четыре он обмотал тряпьем, но кожа над ключицами все равно была сплошной раной. В правой руке он еще сжимал большой четырехгранный кованый гвоздь с остро отточенным концом. Серые глаза слепо смотрели в небо.
- Беглый! Его уже наказали ошейником – все равно сбежал! – Кашкар по одному разжал мертвые пальцы, забрал гвоздь, - смотри, какие мозоли! 
- Бабы и дети крупные куски руды разбивают молотками, лопатами грузят в телеги, - в глазах Чаныша заблестели слезы, - он, наверное, не хотел тебя убивать, просто испугался!   
- Не жалей! Его будут искать! Уже ищут. Для наказания, чтоб другим бегать неповадно было. Живой он рассказал бы о нас. Ты хочешь носить такой ошейник?
Он пошарил за пазухой у мальчишки, нашел туесок с куском жареного на костре хариуса, немного черемухи в узелке.
- Надо найти его рыболовную снасть! - в единственном кармане рваных полотняных штанов лежал кожаный кисет с огнивом, – возьми! – сказал он Чанышу, - теперь у тебя свой огонь!
 Шнур из черного конского волоса, с поводком в три бесцветных волосины из хвоста белого, очень редкого коня, с маленьким кованым крючком, с клочком бурой шерсти вместо наживки нашелся за козырьком войлочной шапки.
– Ух ты! Теперь у нас будет рыба! Откуда у него такое богатство?!
    Мальчишки никогда не узнают, что именно из-за пучка волос из хвоста барского красноглазого коня, вся семья беглеца сгинула в руднике. 
 В землянке было пусто. Свежее сено на нарах, приставная плетеная дверь, обмазанная глиной. Ни одного гвоздя!
  - Жаль нельзя остаться. Не сегодня, так завтра здесь будут люди, - Кашкар направился к мальчишке.
 - Давай уедем! Давай скорей уедем! - Чаныш потянул его за рукав, со страхом смотря на мертвого мальчика.
 - Нельзя его здесь бросать, – Кашкар убрал шнур в карман, сунул гвоздь за голенище, - найдут его, пойдут за нами! – Он выбрал среди обрубленных веток короткий сучок, с силой ввернул его в рану от стрелы.
 – Чтоб лошадь кровью не уделать! – поймал он недоумевающий взгляд Чаныша, – помоги мне его погрузить!
  Лужу крови они засыпали листвой и ветками. Повели коней в поводу. Только к вечеру они избавились от трупа, сбросив его в узкую скальную трещину, где он застрял на глубине трех саженей. Сверху закидали камнями. 



                *               


     Ночью Кашкар проснулся. Плечи Чаныша вздрагивали, он тихо всхлипывал.
 - Почему ты плачешь, батыр?
 - Наверное, мы никогда больше не станем шакирдами. Учитель обещал повезти нас в Оренбург, кто нас теперь повезет?! Мы никогда не увидим мечеть имама Абубакера в Каргале. Я никогда не стану мугаллимом, никогда не буду учить детей. Мы умрем! Мы замерзнем в лесу!
 - Не плачь, Чаныш! Мы еще не скоро съедим предназначенную нам пищу, не скоро кончатся отведенные нам годы. Вот увидишь, мы построим свою Каргалу, поставим красивую мечеть. Будем учить детей!



                *



Командиру Кизылской дистанции майору князю Назарову                коменданта Зелаирской крепости поручика Нельда доношение.

   В силу данной мне инструкции, коею велено ежели башкирцы на Яик к побегу устремятся, то не пропущать и чинить над ними поиски, доношу, получил репорт унтер–офицера Андрея Поспелова, который план тракта от Зилаирской крепости делал, что башкирцы доподлинно видели двоих вора и возмутителя Батырши учеников верхами, что утечку ис под окружения зделали. Тому пятнадцать дней, в сорока верстах от Авзянского господина генерала–аншефа и кавалера графа Александра Ивановича Шувалова завода.
  Управитель завода Мануйлов двенадцать дней тому послал в сыск беглаго коногона Федьки салдата Трифонова ис  башкирец Муксин Козягулов, до сего дни не вернулись, обещали 2 дни. Не иначе злодейство те конные над ними учинили. Выслать команду в поиски невозможно за великими в горах вьюги.

    Поручик Иван Нельде
    Ноября 5 дня
    1755года.


                7.

                Николай Макаров. Второй день.



   В мире много красивых женщин. С правильными, милыми чертами лица, высокой грудью, тонкой талией, крутой попкой, стройными ногами с тонкими лодыжками, но такой ошеломительной красоты мне видеть не приходилось...
   Однажды я задохнулся от ее улыбки - засыпающее сердце дрогнуло, и до сих пор моя оробевшая душа не вернулась на место. Когда четыре года назад я закрыл изнутри дверь с табличкой «серверная» в переходе из стационара в поликлинику, я еще не знал, что оставляю налаженную жизнь в прошлом. Жизнь, в которой осталась измученная работой и повседневными заботами жена, которая так и осталась для меня неизвестным человеком, дочери, покидающие меня по мере взросления, любовницы, оставившие после себя едва заметный инверсионный след. В будущем меня ждали испанские страсти, стремительные падения в депрессию, всепрощающая слепая любовь.
 Для Ани, уже побывавшей замужем, мои намерения не оказались секретом. После бурных, взахлеб поцелуев она уложила меня на кушетку.
- Ни биде, ни душа программисту не полагается. Я сделаю тебе хорошо.
 Она склонилась надо мной, жарко задышала, зашептала, едва заметными прикосновениями довела меня до края пропасти, куда я с восторгом рухнул, когда она, наконец, глубоко не завладела мной.
 Героин. Тяжелая зависимость после пробного приема.
- В жопу не дам, - глядя в глаза, серьезно сказала она, когда я впервые раздел ее в номере гостиницы. Потом улыбнулась, лизнула меня в губы и нос, как это делают маленькие собачки, взятые на руки.
 «Лиса!» – Гибкая спина, лукавый взгляд сквозь спутанные медного цвета волосы. - «СЛИШКОМ ДЕРЗКАЯ, чтобы быть порядочной.»  Робкую мысль растоптало вожделение.
К сожалению, в отношениях с женщиной мужчина способен на разумные поступки только когда в его крови сахара становится больше, чем тестостерона. Через три месяца я женился на ней.   
     Туман растаял. На небе ни облачка. Вода упала сантиметров на десять.  К девяти часам я уже позавтракал, натянул веревку между соседними елями, развесил промокшую одежду. Чтобы не нахватать клещей с кустов в подлеске, натянул болотники. Срубил подходящую рогатку, ошкурил и подточил ножом рукоятку, чтобы туго вставить в дюралевую трубку весла, переломил надфиль из рыболовного набора, топором забил незакаленную часть в отверстия трубки, чтобы рогатка не проворачивалась во время гребка. Натянул на рогатку компрессионный мешок, закрепил его скотчем. Все! Весло готово! В отличие от заводского, его будет нелегко сломать. Меня ничто не держало на этой стоянке, которая хороша только в затяжной дождь. Более того - пугала близкая скальная стенка с «живыми» камнями, клещи в траве, близкая звериная тропа. Люблю ставить палатку на галечной косе. Не надо далеко таскать лодку и груз, вода рядом, обувь чистая, зверь всегда разглядит тебя издалека и не подойдет, да и подойти беззвучно по чуткой гальке невозможно. Минус только один – спать на камнях без надувного матраса нельзя! Жаль, что почти все галечные косы сейчас под водой!
   После обеда спустил лодку на воду и до вечера бездельничал, отдавшись течению: загорал, раздевшись по пояс, на плесах пытался дремать под равномерное покачивание, безуспешно рыбачил, меняя блесны – слишком высокая и мутная вода. За весла брался только на перекатах, которые не представляли теперь никакой сложности! Я хорошо знал маршрут. На оставшемся участке самая большая неприятность, которая могла мне грозить – это набрать в лодку немного воды на косых валах. Разумеется, при условии, что я не буду ходить по скользким камням на мелководье – от хлесткого падения рука ломается на раз, забираться на вертикальные скалы, спуститься с которых труднее, чем подняться, оставлять на ночь на «столе» грязную посуду и остатки пищи – медведь может не устоять, чуя запах. Если не буду устраивать забеги в густой траве на изрытом бобрами берегу - однажды знакомый нахлыстовик так спешил первым обловить перекат, что провалившись на бегу в бобровый ход, получил открытый перелом обеих костей голени.  Если не буду в нетрезвом виде колоть дрова, садиться с раскрытым ножом в кармане, наступать на незамеченный уголек и шарахаться на раскаленную каменку в походной бане. Если не буду просто обгорать на солнце! Учитывая, что помочь мне некому, список неприятностей, которые могут привести к серьезным проблемам, можно продолжить... 
    Галечную косу нашел ближе к вечеру. Немного ниже прятался за кустами небольшой залив со слабым обратным течением, совсем рядом сухостой - два вертикально стоящих дерева с облетевшей корой. Лучшего места для стоянки не найти! Быстро разгрузил лодку, забросил с берега «мандавошку» - короткую сеть с грузами в виде крупных колец. Выбрал ровное место с мелкой галькой, поставил палатку, взялся за пилу. Минут через тридцать, когда я сложил чурбачки в небольшую поленницу и разжег костер, два поплавка сети уже утонули. В ней запуталась небольшая, килограмма на полтора щука.
   Если я заказываю уху в ресторане, то это скандинавская уха из семги со сливками. Вкусно, но настоящая уха возможна только на реке. Для настоящей ухи нужно нарезать крупными кусками щуку, которая била хвостом пятнадцать минут назад, сложить ее в котелок, добавить небольшую картошку, разрезанную пополам, дюжину горошин черного перца, соль, небольшой лавровый лист, добавить холодной воды так, чтобы она едва закрывала рыбу, закрыть котелок крышкой и подвесить его на слабый огонь. При холодном ветре огонь нужно развести посильнее. По объему воды вдвое меньше, чем рыбы, но закипит она на слабом огне не вдруг. Как только из-под крышки котелка польется в костер пена - уха готова. Тренога поднимается повыше, чтоб уха не кипела, но и не остывала, пока готовится стол. Первая рюмка занюхивается корочкой хлеба. Перед второй в котелке разыскивается половинка картошки, кладется в миску, затем прямо из котелка сливается юшка, которая чем горячее, тем вкуснее, особенно, если при этом раскусываешь горошину перца. После третьей - из котелка достается щучья голова. Если у костра сидит компания, то голова достается тому, кто рыбу поймал. В моем случае, голова мне, оставшиеся три четверти щуки - богу речному. Голову едят руками, постепенно отламывая по кусочку, думая о приятном, посматривая на закат.
  Сегодня закат необычно красный. Пар изо рта... Чай. Спальник. Ночь.



               
                8.
               
               

                Каргала.

 Бобры на Южном Урале были полностью истреблены больше ста лет назад. В тридцатые годы прошлого столетия для восстановления популяции их начали завозить из Белоруссии. Первого бобра, появившегося в Каргале еще до Великой Отечественной войны, загрызли вечно голодные деревенские собаки. Они караулили его на перекатах выше и ниже омута, не давая выйти на мелководье, пока бобр не обессилел. Каргала – небольшая речка, ручей, как теперь ее назвали бы нахлыстовики, петляет среди осинников и березняков, сменивших вырубленные в девятнадцатом столетии коренные леса, в распадке между двумя хребтами, сохранившими на крутых склонах вековые сосны и дубы. Ручей замедляет течение по краю урочища, зарастающего мелкими березками и сосенками–самосевками с обкушенными лосем верхушками, впадает в Реку немного ниже одноименной деревни.               
  Деревня Каргала появилась в начале 19 века на месте пустующего летнего выпаса. По рассказам стариков, поляну с буремой и тысячу десятин леса выкупили за большие деньги (чуть ли не двадцать рублей) у рода тамьян потомки беглых бунтовщиков из Уфимской волости, которые в этих же лесах и скрывались больше пятидесяти лет. Отдаленная, заселенная чужаками, в зимнее время практически недоступная деревня всегда пользовалась дурной славой из-за бесследно пропадающего в окрестных лесах скота. 
   Впрочем, деревней Каргалу можно было назвать в лучшие, довоенные годы, когда на большой поляне, окруженной поросшими густым лесом горами, стояло несколько бревенчатых пятистенков под тесовыми крышами. Осенью 1945 года, когда ждать мужей с войны уже не было смысла, а предстоящая зима обещала непереносимые страдания, три вдовы, все с ребятишками, заколотив досками окна домов, отправились в телегах в дальний путь*, в свои родовые гнезда. В течение двух лет, сплавив в плотах раскатанные на бревна дома, перебрались в город на строительство нефтехимического комбината еще две семьи. С конца пятидесятых в деревне остался один человек, который прожил в Каргале, почти не выезжая, двадцать лет.
     В 1959 году началось строительство водохранилища. Деревни, попавшие в зону затопления, переселили, лес кое-как вырубили, часть вывезли, часть сожгли, часть была просто брошена на месте. После заполнения водохранилища дорога вдоль реки, ведущая в Каргалу, оказалась под водой. Теперь из райцентра в деревню можно было попасть только верхами, через горы, либо через соседний район, сделав на грузовике крюк в полторы сотни километров.  Если в Каргале и раньше никого не ждали, то теперь она превратилась в медвежий угол.
   В 1967 году конные егеря, заезжавшие в Каргалу после патрулирования южной части заповедника, нашли останки отшельника.
 Солнце уже село, когда они оставили позади брод через ручей и выехали на поляну, густо заросшую крапивой и чертополохом. Обычно их встречала черная, с белой грудью лайка с клещами на морде и ушах, которая была рада кусочку черствого хлеба или карамельке с намертво приклеившимся фантиком. Она беззвучно появлялась, проглатывала подачку и провожала гостей до дома своего хозяина. Теперь их встретила тишина, повисшая в застывшем воздухе. Тени исчезли, чернота в кронах сосен сгустилась. На подъезде к дому лошади начали стричь ушами, потом вовсе их прижали и косили глазом. К коновязи их пришлось тащить за узду.
 Дверь в дом висела на одной петле. В горнице стоял тяжелый трупный запах, гул зеленых мясных мух, бьющихся в засиженные стекла окон. Матрац, сброшенный на пол с большой панцирной кровати, был в грязно-коричневых пятнах, стол опрокинут. Исцарапанный зверем большой сундук уцелел. Из темного угла возле сундука на них неподвижно смотрел черными провалами глазниц человеческий череп с остатками мягких тканей.  Темнота навалилась на поляну неожиданно, вслед за ней вполз мохнатый страх. До избы, в которой они обычно ночевали, оставалось километров двадцать и четыре брода через полноводную реку.   
    Они остановили взмыленных лошадей, когда стало невозможно скакать без риска разбиться о стволы деревьев, переночевали у костра. 
  - Шурале на меня тяжко смотрел. Спина и голова замерзли. Конь хрипел и дрожал. Под бомбежкой не так страшно было! – шептал через год старший егерь брату после двух стаканов самогона. Участник войны, имевший среди прочих наград солдатскую медаль «За отвагу», больше никогда в Каргалу не ездил.
   Милиция из районного центра, приехавшая на трехосном ЗИЛе через неделю, когда вода еще немного спала, отметила сломанную зверем входную дверь, собрала разбросанные по избе фрагменты человеческих костей и череп без лицевой части со следами медвежьих зубов и мышей. Около кровати лежала на полу мелкокалиберная винтовка ТОЗ-16 5,6 мм 1959 года выпуска со стреляной гильзой в патроннике, валялись несколько повторно закатанных патронов кольцевого воспламенения с глубокими крестообразными надрезами на кончиках пуль.
 В сундуке лежал драгунский палаш с вензелем Елизаветы Петровны, кавалерийский кремневый карабин, полтора десятка серебряных рублей времен Анны Иоанновны, 89 патронов калибра 5,6 мм, несколько десятков пустых гильз этого же калибра без следов бойка, свинцовые пули к ним, плоскогубцы, переделанные для закатки патронов.
     Если порох из трех патронов ссыпать в два, то охотничий карабин на птицу и мелкого зверя превращается в грозное оружие. При метком выстреле усиленным зарядом в шею, лось падает замертво, не сделав и шагу.
  Эксперт отметил два заметных на ощупь вздутия на стволе. При стрельбе подмоченным патроном пуля застревала в канале ствола и ее выбивали следующим выстрелом. Обычно так поступали только с казенным оружием, в своей, купленной в хозяйственном магазине винтовке, пулю выплавляли раскаленным шомполом. Если бы он внимательно осмотрел приклад, то смог бы прочитать небрежно соскобленную надпись: Чугунов В.П. Так звали бесследно пропавшего много лет назад геолога, проводившего полевые исследования в верховьях Белой.
    При осмотре избы никто не обратил внимания на кольцо, намертво прибитое к стене за печкой, к которому крепилась собачья цепь с небольшим замком. Одностволка 22 калибра, стоявшая на учете в милиции, капканы, шкурки куниц были в целости.  Уголовное дело не возбуждали.
После такой смерти последнего жителя деревни в чреве «готового лопнуть от гнева» зверя*, к дурной славе добавился мистический страх. Каргала прекратила существование.
  Когда в конце семидесятых годов прошлого века из водохранилища поднялись в Каргалу две пары молодых бобров, их уже никто не мог побеспокоить. В истоке появились две небольшие бобровые плотины. Через три года бобров стало восемнадцать - все осины рядом с запрудами они свалили.  Переярки отправились строить собственную жизнь. К нашему времени речушка превратилась в каскад прудов почти до устья.
 Метрах в пятидесяти ниже брода бобры построили плотину год назад: теперь лесная дорога, ведущая в деревню, упиралась в стоячую черную воду шириной метров двадцать.
   Поляна густо заросла чертополохом и крапивой, почерневшие избы лишились крыш и завалились, лишь одна изба по-прежнему смотрела на реку подслеповатыми окнами, словно поджидая на ночлег отчаянных весенних сплавщиков, спешащих к излюбленным стоянкам на «пятилистник» *.


                9.


                Николай Макаров. Третий день.


  Третье утро на реке. Раскалывается голова. Шипучая таблетка из небольшой аптечки приносит облегчение. Болезненное солнце повисло в густом тумане, не в силах его разогнать. Обильная роса. Реанимирую доживший до утра костер, подвешиваю котелок на треногу. Вода в реке заметно упала и просветлела. На завтрак гречневая каша, крепкий чай со сливками. Голова болеть перестала, но достает шум в ушах и невнятное чувство тревоги. Чтобы отвлечься, начал быстро собираться. Скорее для проформы, чем по необходимости, подкачал лодку, снес к реке. Сложил в гермомешок постель и теплую одежду -  днем, как и вчера, должно быть жарко, собрал костровое, бензопилу, топор. Свернул палатку, не ожидая, пока просохнет. Уложил и закрепил груз так, что перевернись лодка в серьезной бочке, не выпадет даже полторашка с водой. Набрал в пакет воды, чтобы залить костер, походил по утоптанной траве: не забыл ли чего? И тут понял, что меня тревожит: птицы молчат. В весеннее утро молчат пеночки и певчие дрозды! К непогоде, что ли? Блин! Садился в лодку и зачерпнул воды в неразвернутый сапог! Пришлось выходить на берег, выжимать штанину и носок.  Заодно собрал нахлыстовую удочку.
     Cеть мне больше не потребуется! Начался клев.  На первом же сливе, не сходя с места, поймал на светлую мушку трех хариусов размером с небольшую селедку, тут же почистил их и засолил в полиэтиленовом мешочке для закуски на вечер. Потом с лодки на вращалку второй номер поймал голавля килограмма на два и такую же щуку. За два дня не съесть!
  По берегам реки необычное оживление. Видел несколько лосей и зайцев - все направляются вверх по реке, мне навстречу. До обеда развлекался тем, что ловил и отпускал голавлей в ямах под скальными стенками и щук вдоль камышей, загорал, пока солнце не скрылось за белыми, высокими, как паруса, кучевыми облаками. Похолодало. Сначала надел белую рубашку, потом и анорак. Откуда-то с запада донесся гром. Обед откладывается - надо искать стоянку, быстро ставить лагерь.  Ненадолго, в разрыв между облаками, выглянуло солнце, засверкала медленно падающая водяная пыль, появился бледный призрак радуги.  Красиво как! Лодка вышла из-за скальной стенки на широкий мелкий перекат, (единственное место на реке, где мы каждый год тащили лодки за веревочку), распадок словно отодвинул горизонт, сквозь солнечное брызги, вывалилось свинцовое брюхо грозового фронта. То тут, то там, под глухой скрежет и стальные раскаты грома, его беспощадно секут быстрые ломанные молнии. Застучали по пленке, закрывающей нос лодки, первые крупные капли дождя. «Не сломать бы уключины!» - Я начал грести к правому, ближайшему берегу что было сил. Свежий ветер со стороны грозы заметно помогал. До берега оставалось несколько метров, когда внезапно навалился встречный очень холодный, злой восточный ветер, лодку быстро потащило к противоположному берегу, с сосновым бором над обрывом красной глины, узкой, покрытой булыжником и крупными камнями, береговой косой. Грести я даже не пытался. У берега выскочил в воду, вытянул нос лодки на камни, расправил зафиксированную от носа до уключин полиэтиленовую пленку, укрыв лодку полностью, придавил пленку крупными камнями. Схватил носовой конец – моток веревки, перехваченный узлом посередине, и… на меня обрушилась вода. Окружающий мир исчез. Мокрый узел, который я затянул вчера, стаскивая лодку с мели, не поддавался. Ветер вновь сменился на западный, ливень грозно зашумел в ветвях сосен, забарабанил по спине. Загремела выдернутая из-под камней пленка, ветер засвистел, завизжал, завыл.
 «Так вот откуда Соловей–разбойник!» - мелькнуло в голове. Я упал на колени, зубами распутал узел, обмотал конец веревки вокруг левой кисти, сжал его в кулаке. Согнувшись в три погибели, ложась на ветер, двинулся в сторону больших камней под глиняным берегом. Заревел неистовый ветер. Равнодушная сила, дернув за веревку, вывернула мне руку, опрокинула на спину, стиснув кисть железным кольцом, быстро потащила, больно ударяя о камни затылком и спиной. Почувствовав под собой воду, я разжал кулак. Ослепший от секущих струй, задыхаясь от напора воздуха, я, подвывая от страха, не жалея колен, на карачках как мог быстро, пополз против ветра, рассчитывая укрыться под берегом, и вдруг услышал рев падающего в мою сторону пассажирского авиалайнера. Треск ломающихся под его крыльями сосен стремительно налетел, оглушил, заставил вжаться в землю. По спине больно заколотили сломанные ветви, слева и справа от меня раздались удары о землю огромных сосен. Когда оглушительный треск и стон дерева раздались над моей головой, я закричал, но не услышал собственного крика…
 Ураган проревел над противоположным берегом, протрещал сломанными деревьями и улетел за перевал. «Соловей» недолго просвистел перерезанной острыми обломками сучьев глоткой и затих.
  «Живой!» - Застучало молоточками в висках. – «Живой!» - Оглушительно запахло новогодней елкой. – «Лодка!» - Здравая мысль сменила эйфорию. – «Пи*дец! Приехали! Здравствуйте, девочки!» - Я представил лежащую на другом берегу, пробитую обломками сучьев лодку, и почувствовал императивное желание помочиться. – «Дыры зашью плетенкой. Тогда заплатки можно будет делать узкие и клея, возможно, хватит. Для мелких дырок будет достаточно скотча.» Я протиснулся, сквозь ветви и огляделся. 
   Сосновый бор превратился в лесоповал: уцелело лишь несколько молоденьких, голенастых сосенок. Упавшие гиганты сплошным ковром покрыли берег, припав вершинами к воде. Комель упавшей «моей» сосны остался на высоком берегу и, «чур, я в домике!» Разве что немного помяло ветвями. Повезло!
   Противоположный берег, - я похолодел, - был усыпан увечными телами берез, вывернутых с корнем, верхушками осин, словно гигантской косой скошенных на высоте трех–пяти метров. Все перемешано, перепутано, перекручено. Как ни всматривался, лодки не увидел.
 Ощупал себя. Ссадины и небольшая гематома на затылке, сбиты локти и колени, часов нет, тыльная сторона левой кисти надулась синей подушкой. – «Хорошо, что веревкой кожу не сдернуло!»   Расправил болотники, осторожно ступая между скользких камней, пошел через перекат вброд. Искать лодку.
    Берег был уже рядом, когда в сапоги начала заливаться вода. Я рванулся, желая поскорее выйти из воды и упал. «Делал ангела», пока не развернулся спиной к течению. На берег выходил солидно, не спеша. Спешат голые. А я мокрый. Болотники, полные воды, к спешке не располагают. Хорошо, хоть солнце вышло из-за туч!
  «Без палки вброд больше не пойду!» - Я знал, что впереди бродов больше не будет. Они появятся только в конце июня…

      Одежда высохла на мне быстро. К вечеру я выбился из сил, челноком прочесывая полосу завалов шириной метров сто, где, по моему мнению, могла находиться лодка. Скоро я понял, что могу не заметить ее под листвой, пройдя совсем рядом. Впрочем, «пройдя» сказано слишком сильно, больше подходит «продираясь» сквозь завалы.
     Как там у Пушкина? А где-то нам сегодня ночевать? Да здесь в лесу.  Чем это не ночлег? * Переночевал в кроне большой березы, наломав кучу веток. Ими же и укрылся. Вам приходилась вдыхать аромат свежего березового веника в бане? Очень похоже, только совсем не жарко. Когда ложился, изо рта шел пар. Сколько это? Градусов десять?
  Когда я остался один на один с рекой и звездным небом, для меня вдруг стало очевидным, что какая-то сила то ли наказывает, то ли испытывает меня. Судьба словно играет со мной в вышибалы, вместо мяча, выбирая булыжники покрупнее.   


                10
                Шишига.

   Шишигой в народе прозвали ГАЗ-66 – полноприводный армейский вездеход, впервые увидевший свет в 1966 году. Дорожный просвет 32 сантиметра, регулируемое давление в больших колесах, самоблокирующиеся дифференциалы в обоих мостах, дополнительная коробка переключения передач на раздатке с двумя понижающими передачами, лебедка с приводом от двигателя – все это сделало автомобиль уникальным по внедорожной проходимости. Единственный и главный минус шишиги выявила война в Афганистане. Кабина вездехода находилась над передними колесами. При подрыве мины экипаж погибал. В 1999 году на базе ГАЗ-66 был выпущен последний вахтовый автобус. В наше время шишига пользуется особой популярностью среди охотников и экстремалов, которые меняют изношенные двигатель и коробку на японские и отправляются в такие дебри, куда раньше можно было добраться только верхом на лошади. Абсолютно новый ГАЗ-66 до недавнего времени можно было купить на армейских складах за небольшую в общем-то цену в полмиллиона рублей. При закрытом хранении на автомобиле сохранялась даже заводская краска. При этом кунг, приспособленный под командный пункт, радиостанцию или перевязочную, разбирали и делали передвижной дом. Иногда такая переделка обходилась новому штатскому хозяину в четыре раза дороже самого автомобиля.
      


                *


     Вот такой тюнингованный, раскрашенный в причудливые пятна черного, светло-коричневого и зеленого цвета, ГАЗ–66 ехал на пониженной передаче по давно заброшенной дороге, подминая под себя высокую траву, кустарник и молодые березки. Иногда вездеход останавливался, из кунга выходили пять мужчин в дорогих камуфляжных костюмах, дружно отливали (пиво дырку найдет!), трое закуривали. Потом кто-то предлагал выпить виски и через пять минут в кусты летела коробка и пустая бутылка из-под блю лейбл. Водитель в это время топтался у своей двери, из кабины спрыгивал проводник – егерь лесхоза Хамза Галиев.                - Почему повез нас через Кислое Поле? – cпросил кто-то из охотников, следивший за маршрутом на экране второго навигатора, установленного в кунге? - через Торбашево куда ближе!                - В Торбашеве у Боброва двое осведомителей. Хоть один дома будет, позвонит. Своих, деревенских не сдают – сожгут. А городских на крутых машинах – легко. Дорога одна… Вы охотится хотите или с государственным инспектором разговаривать? На боровую дичь охота три дня как закончилась, – егерь затоптал окурок, запрыгнул в кабину.          Захлопотал двигатель, проскрежетала коробка передач, заныла раздатка. Довольно скоро вездеход прошел распадок Талгыскан, пересек одноименный ручей. Развилку нашли по навигатору. Дорога превратилась в просеку, заросшую черемухой, мелкой осиной. Густая прошлогодняя крапива, убитая осенними заморозками и поваленная снегом, скрывала стволы упавших деревьев. Скорость машины резко упала. Когда колею, набитую трехосными лесовозами ЗиС–6 и ЗиЛ–157 лет сорок назад, перегораживали крупные березы или осины, сваленные ветром, водитель с егерем в две бензопилы освобождали путь. Начался подъем, колея стала глубже, чаще стали встречаться промоины и заболоченные участки. В конце подъема на большой поляне охотники через интерком скомандовали остановку, выскочили из кунга и открыли беспорядочную стрельбу из карабинов по огромному медведю. До него было не меньше трехсот метров, возможно, поэтому зверь подставился под выстрелы. Когда он раньше встречался с людьми, то сначала появлялась пара лаек, потом охотники, подходившие к зверю на верный выстрел. В лесу это расстояние вряд ли больше пятидесяти метров. Медведь скрылся в лесу быстрее, чем егерь выскочил из кабины и остановил пьяную стрельбу вдогонку. В полдень ГАЗ-66 перевалил хребет Капчак, оставив слева гору Аккыр, справа вторую, безымянную вершину, заросшую невысоким искалеченным ветрами дубом. Именно здесь егерь планировал охоту на глухаря и тетерева утром следующего дня. Лагерь решили устроить на ручье, впадающем через несколько километров в Каргалу. Вездеход спустился в лощину, заросшую липой и березой, проехал метров триста через зрелый осинник, нырнул в ущелье. В поисках удобного места ГАЗ-66 начал спускаться по руслу ручья, но внезапно встал, ослепленный ливнем. По металлической крыше кунга застучал град, потом шквалистый ветер начал раскачивать кунг и засыпать его сломанными ветвями деревьев. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. По дороге, усыпанной градинами величиной с вишню, егерь ушел вверх по ущелью оценить обстановку. Ураган прошел в двухстах метрах от машины. Он уничтожил осинник, разметал березы.                - Назад дороги нет - ураган повалил лес. На токовище тоже не сможем пройти, - егерь перевел дыхание, - ветер пришел с запада. До Каргалы мы доберемся, там и поохотиться можно, но выбраться вряд ли оттуда сможем. Вода в Реке в это время высокая, бродов нет. 
 - Хер с ней, с охотой! Поляна ровная в Каргале есть? Чтоб вертолет мог сесть? – спросил Дмитрий Шангин, самый высокий и молодой в компании. Хозяин шишиги и остальные охотники стояли молча, признавая его главенство.                - Поляна большая, ровная.                - Сколько туда ехать?                - Может, ночью приедем. - Егерь ошибся почти на двое суток.


                *

  Обед с пивом и крепкими напитками затянулся на два часа. Еще полчаса расстреливали бутылки: сначала из карабинов стоя, без упора – с первого выстрела не попал никто, потом из гладкоствольных дробовиков. Пригоршня дроби – не пуля. Целых бутылок не осталось.   Ручей вздулся, в кунг садились по щиколотку в воде. Молодой упал, пытаясь забраться в кунг. Его подхватили, но штаны он намочил. Потом включили телевизор, убедились, что «здесь он не ловит», включили DVD, и только потом дали команду трогаться.                Ураган, прошедший довольно близко от лесной дороги, повалил весь сухостой и больные деревья. Машину приходилось останавливать через каждые тридцать метров. Пассажиров быстро укачало, они спали мертвецким сном. Водитель с егерем выбились из сил, выпиливая и убирая с дороги трехметровые куски стволов. Неподъемные деревья они распиливали надвое и оттаскивали лебедкой. Второй проблемой стала грязь. На подъемах вездеход мотало из стороны в сторону, ставило поперек дороги. Иногда машину с размаху стаскивало в глубокую колею, она ударялась колесами, кунг раскачивался, грозя положить вездеход на бок.                - Все! За**ся! Еще одна береза и я иду их будить! Мы пилим, они пусть таскают! – взорвался Володя. Раздраженно переключил скорость, придавил железку. Егерь, которому перед поездкой небрежно сунули почти две его месячных зарплаты, промолчал. Шишига выскочил на каменистый взгорок, прошуршал мелким щебнем и выехал на грунт пропуская правую колею между колес. Выехал немного быстрее, чем необходимо, чтобы удержатся левыми колесами на скользком глиняном гребне. Володя начал тормозить, колеса сразу заклинило. Сначала в колею соскользнули передние колеса, потом задние, потом завалился и заскользил на левом боку кунг. Володя заглушил двигатель, после небольшой паузы услышал, как открылась задняя дверь кунга, потом матерную ругань.      - И будить никого не надо! – произнес невозмутимый Хамза.                Егерь и водитель вылезли через правую дверь кабины. Володя огляделся, направился к лебедке.                - Тебя где учили водить?! – Молодой. – Пи*дуй теперь за трактором! – Шатается, в мокрых штанах.                «Иди козе пуп царапай, Дмитрий Андреевич! Пи**рас румяный!» - Володя молча одевает рукавицы. – «Не зря тебя на заводе Дашей прозвали!»                - Володя! Е* твою мать! Ты ж нас убил! Как мы четыре тонны поднимем!? – Хозяин. Как всегда, в белой капитанской фуражке. Толстый, шустрый. Его чтобы свалить литра мало.  - А ты меня уволь! Прям щас! - «Хер мордастый!» - Володя отключает муфту лебедки.      – Я пешком пойду, а вы тут е**тесь, умники! – отцепляет крюк, протягивает, Дмитрию, – тяни трос за ту толстую осину и обратно. «Потащили, бл*ди, вдвоем! Хозяин сейчас Дашу на ручки возьмет вместе с тросом!»                - К заднему колесу! – Володя смотрит, сколько смоталось троса.
– Стоп! Давай назад. Еще березу прихватите. Троса еще много, лебедке тяжело будет.
Спотыкаются, запыхались.
 – Давайте! – он захлестывает трос вокруг заднего моста, цепляет крюк, – все! Отходите! -Лезет в кабину, заводит двигатель, включает лебедку.                Все завороженно смотрят, как ползет, поднимается с земли трос, туго натягивается - задрожала осина; как начинает скрипеть, потом медленно отрывается от склона кунг.   Машина падает на колеса.                Все отправились осмотреть боковину кунга. Вмятин нет, несколько царапин да оторван лючок дополнительного бензобака. Их в кунге два: плоские, из нержавейки, спрятаны в стенах, на сто литров каждый. При необходимости бензин самотеком переливается в штатный бензобак – их тоже два по сто пять литров. Запас хода шишиги удвоен - придумка хозяина - Сергея Васильевича Кашникова. В кунге он установил автономный отопитель, кондиционер, холодильник, газовую плиту, раковину с холодной и горячей водой. А еще бензиновый электрогенератор, два навигатора с выносными антеннами (один у водителя), спутниковый телефон, деревянные ящики для продуктов и оружия. Все надежно, прочно, тщательно закреплено. Хорошо сработали мастера тюнинговой фирмы. Только стремянки, которыми крепится кунг к раме ГАЗ–66, не подтянули. При падении на колеса кунг накренился так, что достал нижним краем заливную горловину правого бензобака. Согнул ее совсем немного, но этого хватило, чтобы между горловиной и баком тонкий металл порвался и образовалась узкая восьмисантиметровая щель, похожая на молодую луну. Когда машина двинулась, через щель начал понемногу выплескиваться бензин.   
 
                11.
                Зухра.  Сентябрь 1966 года.

      Лицо холодит водяная пыль.  Снизу доносится грохот потока, а ведь перед тем, как она уснула, журчал ручей. Значит, наверху сейчас сильный дождь, под землей паводок. Третий, за то время, что она живет в пещере. В первый раз она очень испугалась, представив, что пещеру может затопить, потом поняла: если среди камней на полу нет глины, значит, воды здесь никогда не было. Первое время она пыталась вспомнить, как она оказалась здесь, но от этого только ломило виски.   Последнее, что помнила Зухра: она в халате, с полотенцем на голове вышла в темноту из бабушкиной бани.  Потом смутные фрагменты: ее везут лицом вниз, поперек лошади. Во рту кляп. Ее тошнит, она задыхается, пытается кричать, падает с лошади. Кажется, ее ударили по голове…               Очнулась она здесь, в небольшой пещере, которую слабо освещала керосиновая лампа, стоящая на скальной полке. Настил из досок, старый ватный матрац, рваный тулуп. До потолка не больше двух метров, потом он трубой уходит вверх и теряется во тьме. Рядом с настилом темнеет отверстие в стене, короткий ход упирается в деревянную перегородку с низкой дверью, крепко закрытой снаружи. Под «трубой» стена густо закоптилась – костер жгли здесь много лет. В углу пещеры глубокая расщелина, служащая отхожим местом, в противоположном углу среди крупных обломков, когда-то упавших сверху, черная дыра, из которой тянет сыростью, слышен ручей. Рядом ведро с водой с привязанной к ручке веревкой.                Зухра узнала его, как только он заговорил.                … Год назад невысокий коренастый мужчина, старше ее лет на десять, не спросив разрешения, подсел к ней в автовокзале Белорецка. Неподвижный взгляд черных глаз напугал девушку, но она не подала виду – неподалеку стояла группа студентов, которых она немного знала.                - Аюхан Чанышев. – Он назвал свое имя, протянул руку. Больно ткнул пальцем в плечо, принуждая к рукопожатию.                Эта бесцеремонность, запах самогона и больных зубов словно подстегнули девушку.            - Бурнакай *тебе больше подходит! – неожиданно для самой себя дерзко ответила она. Мужчина побелел.                – Чтобы шайтан плюнул тебе в рот! – произнес он на горном диалекте так, что она похолодела.                - Злое проклятие на злую голову! – не сдалась она и встала.  Он вскочил, оказался на голову ниже ее, крутанулся, быстро вышел из зала… 
     Первое время он бил ее. Сначала за сопротивление и крики, потом за попытки сломать дверь, потом за вопросы, потом за отказ от еды. После того, как она вскрыла себе вены осколком стекла керосинки, но не умерла, а только сильно ослабла, он впервые напоил ее горькой настойкой. Через несколько дней она уже ждала его прихода. Зелье вызывало волшебные грезы и ощущение счастья. Эти грезы сменяли сны – воспоминания   детства, потом наступало пробуждение и мучительное осознание действительности. Время остановилось. По ее ощущениям, похититель приходил через два-три дня, но она быстро потеряла счет.  Привычные временные ориентиры отсутствовали, да и смысла в подсчете она не видела, понимая, что ее освобождение в его планы не входило.                Завернувшись в овчину, она часами неподвижно грезила, глядя на слабо колеблющееся пламя лампы. Звон ручья превращался в волшебную музыку, сопровождающую феерические сцены в ее сознании. Когда действие зелья начинало ослабевать, в музыке появлялось мычание, визгливые звуки, позже музыка снова становилась тревожным звоном ручья, потом кто-то черный рычал на дне колодца. Потом приходил «бурнакай».                - Блудница! Дочь блудницы! Имя твое – имя блудницы! - насилуя, он вколачивал в нее эти слова. Давал кружку с горькой настойкой на самогоне, оставлял еду в мятой алюминиевой миске и уходил. Оставляя еду на потом, Зухра выпивала настойку.  От шеи к груди и ногам разливалось блаженное тепло, начинал чесаться нос. Она ложилась на спину, вытягивалась, веки ее медленно опускались, голова склонялась набок. Зухра замирала и только быстрые движения зрачков под тонкой кожей век выдавали активную работу опьяненного разума.                …  В кромешной тьме она медленно движется, ощупывая ногами острые камни, скользя ладонью по мокрой стене пещеры. Вдруг теряет опору, падает, пытается зацепиться, срывает ногти, падает все быстрей - больно ударяется о выступы скальной стенки. Воздух свистит в ушах, становится плотным, она кричит, сердце стучит все чаще, сжимается в ожидании удара - и вдруг все исчезает: звуки, ощущение падения, панический страх. Она парит в теплой тьме.   Негромко скрипнула дверь. Появилась тонкая полоска ослепительно яркого света.  Настолько яркого, что она, закрывая ладонью глаза, видит просвечивающие сквозь кожу мелкие кости пальцев. Зухра зажмуривается, несколько раз моргает, привыкая к свету, толкает высокую, уходящую к звездам дверь, выходит на широкую палубу золотой ладьи. На ней платье из тонкого золотистого шелка, на левой лодыжке браслет из золота и эмали в виде цветов шафрана, на ногах золотые босоножки. Каблучки звонко стучат по полированному золоту. Она быстро пересекает палубу, хватается за носовой релинг, глубоко вдыхает свежий ветер, который гонит ладью к высоким скалам. Океан словно дышит: медленно поднимаясь, он переливается тысячами оттенков голубого и зеленого, опускаясь, становится почти прозрачным, пугает бездной с медленными, жадными тенями невиданных чудовищ. Она не смеет обернуться к сияющему Кормчему, способному в гневе превратить в пустыню целые континенты, окружившему ее ласковым теплом. Он направляет ладью сквозь волны и пену к темнеющему гроту. Зухра смахивает соленые брызги с лица, ее переполняет восторг.  Под грохот прибоя в ее душе расцветает светлая музыка, она легко и свободно поет, при этом видит и слышит себя со стороны, понимая, что поет как богиня. Голос ее то рокочет низко и грозно, как бьющие в скалы волны, то взмывает ввысь, словно жалобный крик чайки. Има Сумак – имя этой богини, родственницы Кормчего. Зухра видит приближающееся жерло грота и одновременно себя, застывшую у бревенчатой стены в горнице бабушкиного дома с черной тарелкой радио, по которому передают Гимн Солнцу, ощущает мурашки на коже рук и бедер от волшебного голоса певицы.    Ладья медленно зашла в грот, рокот прибоя сменил тихий плеск. Сияние, осветившее стены пещеры, дало восхитительное чувство покоя, понимания окружающего ее нового мира. Она, ставшая частью вселенной, легко могла бы назвать все созвездия, которые отражались в Океане, все материки и острова, освещаемые луной. Она видела города, мирно спящих людей, видела, как блестят в лунном свете прекрасные тела влюбленных. Всех их, детей и взрослых, она могла бы назвать по имени.   Подземная река подхватила сверкающую ладью. Стены грота начали отдаляться, нависающие над головой камни поднялись ввысь, появилась небесная твердь из темно-синего лазурита. Запах водорослей сменил густой запах хвои. Появились горы, покрытые сосновым лесом, зеленые луга, на которых паслись изумительные красные коровы, белый храм на холме. Ладья медленно приблизилась к пустынному причалу из белого камня, замедлила ход. Поняв, что должна спрыгнуть на берег, Зухра с сомнением посмотрела на тонкие каблуки золотых босоножек, вновь подняла глаза и ахнула от неожиданности: перед ней стоял, склонив седую голову, черный гигант в смокинге и цилиндре. «Как Дядя Сэм в карикатурах Кукрыниксов», - отметила она, - «только черных президентов не бывает»! Пряча глаза, он подал ей руку.                -  Я Ледбелли -  Свинцовое Брюхо.  Меня послала за тобой Апи – Богиня-Мать. Девушка замешкалась, почувствовав острый коготок тревоги, но тут же подала руку. Он повел ее по дороге, сложенной из плит белого мрамора с темно-синими вкраплениями, которые при их приближении с тихим звоном превращались в блестящих синих бабочек, порхающих над головами. За их спиной бабочки спускались на плиты, с таким же звоном вновь становились частью камня.                - Как красиво! – не выдержала она.                - Это Морфо. Они живут в этих камнях со времен Атлантиды, - не оборачиваясь, сказал он и пошел быстрее своей танцующей походкой.  – Дорога и храм – последнее, что от нее осталось.   Шагая, он начал что-то напевать. Что-то знакомое слышалось Зухре в этой   музыке и словах на чужом языке. Он произносил нараспев несколько слов, делал паузу, отбивая ритм щелчками пальцев, еще дважды повторял эту фразу, повышая тон и напряжение, и ронял последние, заключительные слова так, что она вдруг поняла, что он поет о том, как звонит колокол по умершему бродяге.                - Ты слышала эту музыку на вечеринке. У мальчишки неплохая коллекция.  Жалко, записи «на костях» * недолговечны. Она слышала голос Свинцового Брюха прямо в мозгу, при этом он шел, продолжая напевать.                …На той вечеринке, после окончания зимней сессии, они группой собрались на квартире сына завкафедрой: пили шампанское, слушали музыку, целовались, разбредясь по огромной квартире.  Позже профессор привез из Европы белый «Грюндиг».  В жизнь ее курса ворвались The Beatles...                - Электричество убило блюз! – заворчал в мозгу голос Свинцового Брюха, - я начинал со Слепым Лимоном.  Если бы он услышал, что сделали с блюзом слингеры, перевернулся бы в гробу. Белые сделали блюз пустым, быстрым и злым! Старик продолжал что-то бурчать, но девушка уже не слушала его. В сочной, покрытой утренней росой зелени, появились синие цветы. Ласкающий запах лаванды, холодный, дымный запах шалфея сделали Зухру невесомой.   Дорога, над которой она почти летела, привела их к основанию холма, который постепенно закрыл перспективу. Лестница, на которую ступила Зухра, казалось, поднималась к небесному куполу. Каждая мраморная ступень, словно клавиша волшебного инструмента, звучала под ногой девушки по-особому, тонко гармонируя с синим звоном рождающихся бабочек, бриллиантовым блеском росы, с едва заметным запахом фиалок, с музыкой, звучащей в ее душе.  Белый храм на вершине холма показался ей огромным. Волна волшебного запаха накатила на нее, заставила остановиться в поле фиалок, среди которых пламенели крупные маки, примешивая к запаху счастья сонную ноту забвения.                - Не хотела бы я здесь уснуть, - подумала она.                - Ты уже спишь на этом поле, Kitty, на краю пропасти, - дрогнувший голос Свинцового Брюха прозвучал в ее голове. - Я напишу блюз о дожде и твоих слезах ...  Она оглянулась -  черный человек исчез так же, как появился.                -Ты хотела узнать, кто твои предки? - На фоне темного прямоугольника гигантского портала, словно из воздуха, появилась высокая, очень красивая женщина в плотной золототканой юбке до пола, в накидке из такой же ткани, закрывающей лоб и плечи, - смотри! Зухра увидела среди пилонов портика трех играющих мальчиков.                - Их отец выкрал для своего любовника красных коров, племя которых ты видела на лугах. Я спрятала коров и заставила его жить со мной, пока не родились дети. Он ушел, оставив свой лук и пояс. Самый крупный и ловкий мальчик – младший, по имени Скиф. Пояс отца пришелся ему в пору, он один смог натянуть тетиву на лук и стал первым царем скифов.                Как и Свинцовое Брюхо, Апи говорила с девушкой, не раскрывая рта. Зухра скорее видела, чем слышала то, о чем говорила ей богиня.                - Теперь смотри на тот берег, – Апи подняла руку, указывая направление.                Мальчики растворились в воздухе, поле зрения резко сузилось, далекий противоположный берег приблизился, словно Зухра смотрела в мощный бинокль.  Группа всадниц в коротких туниках из звериных шкур ехала в ее сторону. Она отчетливо видела мелкие серебряные детали сбруи, золотые фигурки зверей на боевых поясах, браслеты на запястьях. Гордая посадка, обветренные девичьи лица, волосы собраны на затылке в короткую косу.  Левая половина груди их была плоской, как у мужчин.                - Амазонкам в раннем детстве прижигали левую грудь для удобства стрельбы из лука. Та, что в центре, с обоюдоострым топором – царица. Мужчин среди них нет.  Амазонки встречались с ними только для того, чтобы зачать. Девочек оставляли, мальчиков отдавали отцам или убивали. От союза амазонок со скифами появится племя сарматов. Дорогой птиц они пройдут от закрытого моря Ал-Баб до северной реки Океан, потеснив чудь и киммерийцев. Пролетят века их процветания.  Женоуправляемых сарматов вытеснят пришедшие с северо-востока иштяки, сначала угоняя скот – основу благополучия оседлых племен, затем убивая мужчин и стирая с лица земли деревянные города ремесленников. С юго-востока придут гунны – мадьяры. Они вырежут всех, кроме юных женщин. От сарматов останется только цвет кожи, разрез глаз, треугольный орнамент на одежде и обуви – символ матриархата.  Запустевшие рудники будут долго напоминать об исчезнувших горных промыслах.  Позже мадьяры тоже уйдут. Яростные кипчаки, теснимые монголами, заставят мадьяр бежать за Дунай. Европа с ужасом будет рассматривать юрты кочевников, спрятавшись за крепостными стенами замков Трансильвании, от которых скоро останутся дымящиеся развалины...  Зухра видела воинов в кровавых доспехах, пламя пожаров. Слышала стоны умирающих мужчин, крики женщин, плач детей.  «Из этой гремучей смеси алчности, страха, крови, насилия, красивых женщин и жестоких кочевников и произошел мой народ. «Я должна рассказать всем. Непременно расскажу о том, что узнала, плывя вместе с Солнцем по подземной реке с запада на восток» - думала она.                - На этом великое смешение племен закончится. Твоему народу придется выживать на Урале – естественной границе между Европой и Азией, где не на жизнь, а на смерть сошлись две расы. Твои предки сумели выжить, оставаясь кочевниками, до времен твоей прапрабабушки.  Женская линия от амазонок сохранилась. Они были красивы и умны, сами выбирали себе мужей, умели предохраняться, если подвергались насилию, подбирали время зачатия так, что рождались почти всегда девочки.  «Так вот почему за тысячу лет мой народ-воин не создал ни городов, ни дорог! - Озарило ее. - Дворцы и дороги на границе не строят!» - От осознания важности этого знания Зухра пришла в восторг, сердце ее забилось чаще. – «Я расскажу об этом всем!»                - Тебе пора возвращаться, ладья не будет ждать! – В голосе богини появилось нетерпение. Накидка на ее голове и юбка начали заметно колыхаться. – Прощай! Зухра с трудом отвела от нее взгляд, спустилась вниз по ступеням храма, неожиданно оказалась в лабиринте, в котором сразу же заблудилась. Лабиринт незаметно превратился в подземелье, по которому она пошла наугад, по стенке. Услышав рычание за спиной, она похолодела, со всех ног бросилась бежать, сначала чудом угадывая направление, потом на мерцающий впереди свет.  Она выбилась из сил, когда подгоняемая зверем, оказалась в помещении с бассейном, освещенном факелами. На нее яростно смотрела обнаженная богиня Апи, блестели глазки сотен раскачивающихся змей вместо волос на голове. Там, где должны были быть ноги, извивался и скользил в воде змеиный хвост.                - Это ты, - взгляд Апи смягчился, - я забыла отдать тебе кое-что. - Она протянула ей золотой гребень в виде змееголовой богини. - Прости, что напугала тебя. В лабиринте только дух Орфо - двухголового пса. Его убил много веков назад отец Скифа. Духи не кусаются. Гораздо страшнее люди, потомки волчицы…                Без всякого перехода Зухра стала маленькой девочкой в доме бабушки.                -  Давным-давно подружилась курица с красавцем коршуном. Глаза бабули прикрыты, спицы так и мелькают в руках. - У смельчака красный гребешок на голове, жемчужное ожерелье на шее. Начал коршун учить курицу летать.  Видит петух, что улетит курица с коршуном, как только летать научится, позвал в гости коршуна, опоил его беленой и украл гребешок и ожерелье. Гребешок сам одел, ожерелье отдал курице. Коршун очнулся, потребовал у петуха гребешок – не отдает, попросил у курицы ожерелье – не отдает. Дернул коршун клювом за ниточку, оборвалась ниточка, жемчуг рассыпался. Тут и дружбе конец.     С тех пор курица роется в навозе – жемчужины ищет. Коршун цыплят ворует - за ожерелье мстит, а петух - знай себе, поет, в красном гребешке перед курицей красуется. - Бабуля подняла на нее глаза, отложила вязанье. -  Не хочешь всю жизнь в навозе возиться, постарайся научиться летать.  Да держись подальше от петухов! - Она вышла из горницы за цветастую занавеску, загремела посудой за печкой.  Занавеска затрепетала, словно на ветру, цветы на ней медленно растаяли… 
               
                *

    Когда он перенес ее в избу? Вместо холодных каменных стен – толстые бревна сруба с тугим валиком мха между венцами. До окна, из которого льется яркий, режущий глаза лунный свет, она не достает. Мешает собачья цепь, которая тянется от ее лодыжки к стене. Она смотрит на цепь, медленно и напряженно пытаясь понять, ЧТО ТАКОЕ цепь, что значит ЭТА цепь, сможет ли она от нее освободиться. Спустя некоторое время она вдруг ясно понимает, что цепь не заканчивается в стене! Цепь тянется к луне, к кольцу, накинутому на верхний рог полумесяца. Надо просто дождаться полнолуния, тогда цепи не на чем будет висеть и она упадет! От этой мысли ей стало легко. Она счастливо засмеялась…  и оказалась у окна в доме бабушки. Глубокая ночь.                - Вот моя игрушка! Вот тебе игрушка! – говорит она полной луне, показывая ей бородавку на пальце. Дверь в дом открывается, и, словно повернули черный выключатель на стене - на улице ясный день.                - Как она выросла с прошлого года! - В дверном проеме соседка в цветастом платке, закрывающем плечи, синем камзоле, длинном коричневом платье, с красной лентой по подолу, в новых блестящих калошах, одетых на белые шерстяные, толстой вязки носки.            – А красавица какая! Вся в мать, артистку! – от приторной улыбки ее морщинистое лицо становится меньше, - жалко только редко ее видит, бедняжка! – она не сводит с Зухры глаз.                - К твоей ноге говно пристало! – бабушка отводит «глазные стрелы».                Соседка невольно бросает взгляд на свои калоши. - Тьфу, тьфу! Пусть мой взгляд не навредит! Не на что у нее смотреть! - запоздало протараторила она, забрала отсыпанную в чашку соль и засеменила прочь.                Бабушка закрыла за соседкой дверь. Она в старом фланелевом платье. В этом платье до пят Зухра вышла из бани и не снимает уже несколько месяцев. Бабушка молча берет ведро, выходит за водой, только теперь подол ее платья оборван почти до колен.   

                *


   Его нет уже неделю или две. Сегодня она это осознала. Мочевой пузырь выпирает над лоном – два дня она не может нормально помочиться - моча выходит каплями. Позывы на рвоту выматывают. Мышцы живота – камень. Ее колотит, болит каждая клеточка тела. Невыносимо ломит поясницу. Судороги в икрах приходят внезапно. Они настолько болезненны, что Зухра безголосо кричит и лишается чувств. Она, наверное, повесилась бы на собственной цепи, но нет сил подняться.

                *    
   
  В поганом ведре моча. Не помнит, когда последний раз ходила по-большому, когда последний раз умывалась: год или несколько недель назад?  Сильно похудевшие руки грязны, ногти обломаны. Равнодушно вспоминает, как «бурнакай» насиловал ее беспомощную, безвольную. Питьевой воды в новом оцинкованном ведре почти не осталось. В алюминиевой миске большой кусок высохшего хлеба с маслом и медом.              «Как невесту встречает! Не хватает только счастливой свекрови!»* - Жадно пьет прохладную воду, роняет пустое ведро.


                *

   По оконному стеклу, мокрому от дождя, медленно сполз желтый осиновый листок. Осень! В институте занятия начались! Зухра представила студентов в белых халатах в амфитеатре лекционного зала и заплакала в голос. Где-то далеко, в другой вселенной, за бревенчатыми стенами ее тюрьмы, раздаются строгие голоса преподавателей, старосты групп отмечают отсутствующих, следят за дисциплиной, каждую неделю проводят политинформацию. Группа дружно осуждает американскую войну во Вьетнаме, бомбардировки Камбоджи, обсуждает борьбу с правыми уклонистами и репрессии против интеллигенции в Китае, начавшем культурную революцию.  «Стройотряд, наверное, собирают, отстраивать Ташкент после землетрясения. А я здесь!  Индира Ганди уже полгода премьер-министр! А я, как собака на цепи!» - Зухра вскочила, схватилась за цепочку и начала неистово дергать ее, пока без сил не упала на пол. - «Надо перепилить или перерубить цепочку. Инструменты могут быть в ящике стола!»  - Она вытянулась на полу. До ближайшей ножки было не меньше полутора метров. «Нужна веревка с грузом!» Она надорвала зубами подол платья, оторвала две полосы материи, «модная длина!» - увидела исхудавшие ноги, скрутила полосы в жгуты, связала между собой, привязала ведро, метнула его в сторону стола. Ведро закрутилось вокруг ножки, подтянуть легкий стол не составило труда. На клеенке лежал аккуратно сложенный головной платок. В ящике стола лежали старые газеты, несколько ложек, вилка, штопор, пробки от водки с остатками сургуча, дюжина коробков спичек, сломанный нож и, главное, брусок точильного камня!
   Через час она в бессильной ярости вновь и вновь билась в закрытую снаружи дубовую входную дверь. Зухра перерыла весь дом, но так и не нашла ключ, чтоб раскрутить гайки болтов, на которые были закрыты ставни. Сундук был тоже заперт, но за ним в промасленной бумаге лежала новая, еще не точеная коса. Фляга с водой - за занавеской на кухне. - Поспеши, девочка! - Зухра услышала родной голос за спиной и невольно обернулась, ожидая увидеть бабушку, потом отвязала от ведра веревку, туго намотала ее на косу так, что получилась двуручная рукоятка. Подняла с пола точильный камень.


                12

                Аюхан Чанышев. Конец сентября 1966года.


  Аюхан возвращался домой пешим. На тропе еще были видны следы его коня, на котором он выехал из Каргалы, а потом продал по восемьдесят копеек за килограмм живого веса в райцентре скупщику мяса из райпотребсоюза. Почти триста двадцать рублей – таких денег он никогда в руках не держал. Новые полуботинки, которые он купил за девятнадцать рублей в обувном магазине, натерли ноги сразу. Он сложил обновку в самодельный рюкзак, который соорудил еще в городе из мешка для муки и бельевой веревки, срезанной во дворе пятиэтажки, закатал до колен полушерстяные серые брюки, тоже новые, побежал по лесной тропе босиком.  - Только бы она была жива! Моя единственная, моя бейбисе!  * - глухо стонал он.
      Бежал, не замечая мелких камушков под ногами, врезавшихся в плечи тонких лямок заплечного мешка, в котором лежало яблоко, десять плиток шоколада, две бутылки портвейна, женское бостоновое зимнее пальто с воротником из цигейки, аккуратно завернутое в коричневую упаковочную бумагу, завязанное бумажным шпагатом. В свертках поменьше лежали пуховый платок, два платья из набивного ситца, трикотажный синий свитер, туфли на кожаной подошве и высоком каблуке, телогрейка небольшого размера, женские резиновые сапожки и очень красивые, белого войлока с затейливой вышивкой, литой резиновой подошвой валенки фабричного производства. Сверху он сунул бойцовку студенческого строительного отряда защитного цвета с нашивками на рукавах и непонятной трафаретной надписью на спине, которую купил по дешевке на автовокзале у студента, собирающего деньги на билет.
     В тот день, больше двух недель назад, Аюхан опоздал на автобус. Он сложил в ячейку автоматической камеры хранения все покупки, подумал и положил туда же сиреневую банкноту в двадцать пять рублей. На эти деньги он хотел купить мужские наручные в хромированном корпусе часы «Мир». Дверца ячейки щелкнула, Аюхан с облегчением ощутил свободные руки. – «Переночую здесь, на скамье. Ну а пока, первым делом надо найти столовую, потом в кино.» - Он видел афишу нового фильма «Берегись автомобиля» на фасаде городского кинотеатра. Он вышел из здания автовокзала, с удовольствием рассмотрев свое отражение в стеклянной двери. Крепыш в бойцовке. – «Ей понравится!»   
  - Здорово, абзый! – на перроне к нему обратился симпатичный с открытой улыбкой парень, – как там целина? – Он протянул руку.
– Меня Сергей зовут. А это Володя! – к ним подошел невысокого роста «серый» парень.
– Слушай, Аюхан! У нас «треха» есть: на пузырь и пиво хватит. Покажь, Володь! – он глянул на «серого».
- Может, добавишь «рваный» на закусь? – он опять улыбался Аюхану.
- Сообразим на троих! – Сергей положил мягкую ладонь ему на плечо - давай, друг, пошли!
   Ни один русский парень никогда не называл его другом. В кармане лежали пять рублей рублями. Один он мог легко израсходовать. Аюхан протянул рубль «серому». Он и представить не мог, что на студентов, заработавших в строительных отрядах большие деньги, вели активную «охоту» мелкие аферисты и карманники.
   В пивной они взяли три кружки пива, в которые Володя ловко долил водки, чокнулись «за дружбу». Взяли еще три кружки… 
 На следующий день Аюхан очнулся в камере предварительного заключения. Его взяли за драку в пьяном виде. Никто и слушать не хотел о том, что у него отняли четыре рубля и требовали остальные деньги. В этот же день судья рассмотрел дело о мелком хулиганстве, которое направил в суд начальник ОВД. Следующие пятнадцать дней Аюхан провел на кирпичном заводе.

 «Пусть она будет жива! Белый камень, мелкий камень, Аллах велик!» - Мелькают, разбрасывают сухую листву босые ноги. – «Пусть она будет жива! Белый камень, мелкий камень, Аллах велик! Пусть она будет жива!» 



                *


   
- Все соседи уехали… Мы остались ждать отца. Пять лет прошло после войны – он уже не вернется! Почему мы не уезжаем? В город или в райцентр. Неужели у нас нет родственников? Они приютили бы нас, пока я не устроился на работу!
Аюхан поздно закончил складывать сено. Они ужинают с матерью при свете керосиновой лампы.
 - Мой отец был имамом маленькой деревенской мечети. Мы приехали в Аргаяшский кантон из Оренбургской губернии, наверное, там остались наши родные.
 Мать поставила пустую пиалу на потрескавшуюся от времени клеенку. Замолчала.
– В двадцать первом году начались голодные бунты. Людей еще не ели, но пищу искали везде, даже в мечети. Я помню кровь на белом рукаве… Отцу, наверное, повезло, он не испытал настоящий голод. В двадцать втором умерла мама. Молча. Мы с сестренкой ушли, куда глаза глядят, -  руки матери затряслись, она убрала их под стол.
– Когда пропала сестренка, я не помню. Наверное, ее съели. Твой отец подобрал меня в Бурзяне. Мне было уже девятнадцать лет, но весила я тогда не больше двух пудов. Скелет. Его коню не было тяжело... 
  Она не могла знать, что голод в те далекие годы убил семьсот тысяч башкир, пять миллионов жителей Поволжья. Она старалась забыть тот ужас, но так и не смогла вытеснить из памяти желание отрезать от умершей матери кусочек. Потому она и увела сестренку из дома. Лучше умереть от холода.
     -  …Кумыс, бульон, лосятина, бортевой мед. Каменная соль для меня была слаще сахара. Хлеб. Зерно прятали в большой пещере, в деревне никто не умер. Через полгода прошли отеки на ногах, через год прошло чувство голода. Женщиной я почувствовала себя через три года, – углом цветастого головного платка она утерла слезинки.
- Твой отец был последним в роду, очень хотел наследника. Он повесил мне на шею пулю, убившую двух гусей - лучшее средство от бесплодия, но ты родился только в тридцать шестом.  Я не знаю, где живут наши родственники, - она надолго замолчала.
– Знаю точно – нас никто не ждет. Знаю, здесь мы не умрем от голода!



                *




   «Белый камень, мелкий камень, Аллах велик! Только бы она была жива, моя Зухра, моя звезда!»
   Он поднимается по каменной осыпи на перевал, оставляет нечеткие кровавые отпечатки стоп на гладком булыжнике отполированной ветрами вершины, бежит среди карликовых дубов и искореженных зимними ветрами и летним зноем сосен.
 - … Не обязательно знать молитвы, сынок. Нельзя вымолить прощение. Аллах простит, если ты искренне раскаешься и сумеешь сам простить себя, - она улыбается. 
- Один достопочтенный имам вызвал гнев Аллаха, когда попытался научить неграмотного бедняка «правильным» молитвам. А тот и новые молитвы не запомнил, и свою единственную забыл: «Белый камень, мелкий камень, Аллах велик!» Пришлось имаму искать бедняка, чтоб напомнить ему его молитву, которая так нравилась Всевышнему…
  Эта притча поразила Аюхана. Он начал повторять молитву бедняка, всякий раз, когда вспоминал Аллаха. 
  В год, когда в космос полетел Гагарин, мать пожелтела, начала быстро худеть, обезножела. За два дня до смерти желтизна сошла, увядшее лицо разгладилось, заблестели глаза.
- Ты должен выслушать меня, сынок. Пока я жива.
- Но ведь тебе стало лучше, мама! Ты не умрешь! – начал Аюхан, но мать остановила его жестом.
- За неделю до того, как твой отец встретил меня, он потерял двух своих младших братьев. На кого они напали, он не рассказывал. Он возвращался домой с сабельными ранами на руке и шее, кисетом с золотыми монетами на груди, чайной жестяной коробкой полной зелья, которое убивает боль, делает человека счастливым. Золото и зелье он спрятал под крышей, в южном углу дома, приказал забыть о кладе, сказал, что на нем кровь его братьев. Золото будет убивать, зелье сделает из человека раба, - она закрыла глаза, помолчала, словно собираясь с силами, ожила.
– Ты хороший мальчик. Запомни эти слова.
- Попей, мама. – Аюхан принес ей воды, - отдохни.   
- В сундуке подарок для твоей жены. Новый платок – твой отец подарил перед войной. В платке пуля, убившая двух птиц. Да, да, та самая. Серебро твоего предка. Твоя жена сможет воспользоваться им, если тебя нужно будет спасти от смерти или тюрьмы.
- У меня нет никого, мама.
- Ты найдешь ее, ты узнаешь ее сразу.
       Взгляд матери затуманился, она тихо засмеялась, что-то сказала голосом юной девушки, потом вернулась к сыну.
- Она будет красивой и доброй, как Айсылу, дочь подводного царя… Ты получишь яблоко из ее рук…   
   
    
                *


  В лицо полетели брызги. Большая болотина в седловине перевала, чавкая, хватала его за ноги, сбивала дыхание. Завернутые брюки развернулись, облепили ноги. Ему было все равно. «Скорей! К ней! Белый камень, мелкий камень!»
  … Он узнал ее сразу, свою Айсылу. Правда, звали ее Зухра, как утреннюю звезду. Дерзость девушки уязвила, но только распалила его страсть. Аюхан словно тяжело заболел. Через год он сумел выкрасть ее.
- Здесь нас никто не найдет, здесь ты в безопасности. Я буду охранять, буду любить тебя, моя Айсылу! Ты родишь мне десять сыновей, моя Каншик! 
- Нет! Нет! Пошел ты в жопу со своей любовью! Как ты посмел! – она задохнулась, - нет!
 Закричала по башкирски, - не буду жить в грязном логове! Никогда не буду твоей! Сын обрубка и волчицы! Пещера тебе родной дом!
 Сознание его помутилось, он начал месить ее кулаками… 
   За умыкание невесты он нес ответственность перед ее матерью, за насилие над невинной девушкой - перед Господом миров. Аюхан нанес себе сто ударов цепом, которым обмолачивала снопы его мать. Уйти на год в изгнание, оставить девчонку, он не мог. Чтобы снять грех с души, он был готов нанести себе еще сто ударов и жениться, когда заживут раны на ребрах. Осталось добиться ее согласия.
  Зелье помогло. Она перестала сопротивляться...   
Солнце уже садилось, когда он без сил подошел к дому. Скинул мешок, дрожащими руками достал ключ из-под камня, открыл замок, сдвинул засов. Дверь стремительно распахнулась, от неожиданности он выронил замок.
- Мама? - Перед ним стояла совершенно седая, истощенная женщина с яростно сверкающими глазами. -  Зухра! – На лице Аюхана появилась робкая улыбка узнавания.
   Он не смог защититься, когда она подняла двумя руками сверкающую свежей заточкой косу.



                *


  Аюхан открыл глаза. Зухра, стоя к нему боком, пыталась развязать удавку на горловине мешка. С досадой отпустила мешок, тряхнула седыми космами, решительно подошла к нему, выдернула косу. Он не увидел, как кровь из освободившейся раны быстро промочила рубашку, растеклась по доскам крыльца. Когда он вновь открыл глаза, Зухра в платке его матери, новом платье, ватнике, резиновых сапожках отходила от дома.
«Убила! Приворожила и погубила! Змея девятиголовая!» - Вместе с нарастающим гневом к нему возвращались силы. Аюхан повернулся на живот, схватился за перила крыльца. – «Остановить!» - Он представил, как за ним приезжает милиция, как его приговаривают к длительному сроку, как издеваются над ним сокамерники и взвыл. Встал, нетвердыми шагами зашел в горницу, рухнул на колени в углу у кровати, подцепил ногтями половицу, вытащил завернутую в мешковину мелкокалиберную винтовку, порвал картонную коробку с патронами, схватил два патрона, рассыпав остальные, шарахнулся к выходу. «Остановить!» - Представил, как раздобревшая Зухра, прихрамывая, идет к зыбке с младенцем. - «Остановить!» - Положил винтовку на верхнюю жердь прясла, прицелился в правое бедро, мягко нажал спусковой крючок.
   Девушка исчезла. Винтовка выскользнула из рук, в глазах потемнело. Аюхан навалился грудью на жердь, глубоко задышал. Когда горы, покрытые желто-зеленым лесом, перестали кружиться, он, покачиваясь, двинулся вслед за девушкой. Предчувствие непоправимой беды, придавливало его к земле, ноги подкашивались. Сердце заныло, заплакало в груди, когда он увидел на тропе блестящий сапожок. Судя по следам, Зухра поползла на локтях, волоча за собой парализованные ноги. Он прошел еще два десятка шагов и увидел ее в ручье, лежащей лицом вниз.
- Я не хотел тебя убивать! – закричал он, надеясь, что она поднимет голову из воды, – я не хотел!
    Он побежал к ней неуклюже, боком. В воде его ноги запутались, он упал рядом с ней, попытался перевернуть девушку на спину, зарыдал от бессилия, потом встал на колени, рыча от боли, перевернул ее и тихо заплакал, увидев прекрасное мертвое лицо. «Белый камень…» - мысленно начал он, и остановился. Понял, что не имеет больше права на эту молитву.
- Я не хотел ее убивать! - Он смотрел в небо, - я не хотел ее убивать!

    
                *


   Коса пронзила его живот насквозь, сверху вниз.  Жестокие боли начались ночью. Из раны на промежности, куда вышла коса, потекла моча с примесью кала.
    В жестяной коробке, которую он прятал под половицей, осталось несколько кусочков зелья размером с высохшую вишню. Он размешал «вишню» в стакане с портвейном и забылся. Утром начался жестокий озноб, мошонку раздуло до размеров детской головы, внутреннюю поверхность бедер и низ живота словно накачали воздухом - под пальцами он ощутил хруст. Встать с постели, чтобы похоронить Зухру, не смог. Вечером начал бредить.
   - Папа?! - За столом, лицом к нему отец наматывает на палочку шелковую нить, кладет ее в нагрудный карман.
- Зачем тебе нитка, папа?
- Все плотогоны носят с собой нитку.
- Зачем?
- Если плотогон утонет, его вытаскивают на берег, один конец нитки засовывают ему в рот, другой конец кладут в воду. Начинают стучать утопленника по груди, громко кричать. Если душа еще рядом, она слышит крики и по нитке возвращается к хозяину.
В комнате появляется мать.
- Будь у тебя нить, ты бы не отпустил ее к подводному царю!
 Она грозит Аюхану пальцем, уходит, громко хлопает дверью, в которую тут же начинает ломиться Зухра. Аюхан не слышит ее голоса, но знает – это она.  Дверь с треском ломается, в избу входит медведь. Он шумно дышит, принюхивается, раздувая ноздри. Смотрит на Аюхана маленькими черными глазками, встает на задние лапы, вырастает до звезд.
- Ты пропал! – Ревет он с высоты. Изо рта у него вырывается пламя.
- «Зверь заговорил! …» - Аюхан умер, не закончив последнюю мысль.
Медведь зубами схватил его за живот, стянул с кровати вместе с матрацем, мотнув головой, разорвал брюшную стенку, помогая когтистой лапой, громко зачавкал, жадно пожирая воспаленные, слипшиеся внутренности.    
    


                13.

                Николай Макаров. Четвертый день.

   
    Утром следующего после урагана дня, поднявшись по скальному выступу на вершину утеса, я сверху долго, безуспешно высматривал лодку среди лесоповала, конца которому мне не удалось увидеть. К полудню, мокрый от пота, я спустился к реке, с наслаждением снял сапоги, разложил одежду на камнях, плюхнулся в ледяную воду. Теперь я твердо знал, что найти лодку невозможно.  Даже если бы я ее нашел, изорванную, среди искалеченного леса, поклажу мне не унести. Только продукты жаль… И рыболовные снасти… И топор… И ружье… И котелок... И теплую одежду, спальник, надувной матрац, палатку! Документы, деньги! И шляпу, блин, унесло! Спалил на солнце уши и шею сзади. Болят. Ураган унес и то, ради чего я так рвался на реку. На дне черной сумки лежал аккумуляторный шуруповерт, два сверла по кафелю, четыре анкерных болта и мемориальная доска из нержавейки, размером немного больше айпада. Год прошел…
   Замерз. Натянул штаны и рубаху. Трусы у меня светлые, в клеточку. Завязал на узел дырки для ног, получилась симпатичная панама. С резиночкой по краю. Хорошо еще, что не снял болотные сапоги, порыбачив на хариуса! Пришлось бы рвать штанины на обмотки.  Впереди девяносто километров вдоль реки. Без еды. Из снаряжения – только поясной ремень. Две ночевки под крышей: километров через двадцать егерская изба, еще через двадцать – хутор Каргала. Потом пятьдесят километров до водохранилища. Рукой подать! Можно сократить путь до жилья километров на двадцать, если уйти из избы или Каргалы по лесным дорогам. Но тогда я не попаду на четвертый лепесток пятилистника. К тому же неизвестно, проходимы ли эти дороги после урагана.
Двадцать километров до егерской избы. Пять километров в час – скорость пешехода по дороге, четыре – по лесной тропе, три – по берегу реки. Возможно, через семь часов, еще засветло, я буду под крышей! О существовании избы я узнал от своих товарищей. В свое время, застигнутые дождем со снегом, который иногда бывает в горах на майские праздники, они оставили байдарки на берегу и переночевали хоть и в тесноте, но в тепле.   Ниже по течению, километров через пять, давнишняя туристическая стоянка с мусорной полянкой в лесу, каждую весну стыдливо зарастающей редкой травой. К середине лета траву вытаптывают, мусорная куча подрастает. Именно в этой куче я собирался найти все, что поможет мне добыть пищу и огонь.
  Жарко. Носки в сапогах мокрые от пота. Свернул анорак в кушак, завязал рукава на поясе. Расстегнул пуговицы на рубашке, чтобы продувало. Сапоги не сворачиваю – клещи. Сидят на кустиках на высоте около полуметра, ждут зайца или лисицу. В куче плавника подобрал березовую палку метра два длиной. Без палки нельзя – скользкие камни… Шлепаю по воде… Зато клещей нет.
  Ноет желудок, недовольно бурчит живот. Дней пять можно прошагать на одной воде, но это значит остаться без сил. Стремительно вырастет опасность тяжелой травмы, да и утонуть можно, переходя реку. Я не большой знаток съедобных растений, но Иван – чай, сурепку, кислицу, борщовник - мне приходилось есть. Решил не тратить время на поиски и сбор трав. Попадется – сорву и съем. А так… сто грамм травы – пятнадцать килокалорий. Я трачу не менее трех - четырех тысяч. Надо съесть больше двадцати килограммов травы, чтобы компенсировать потери. Это большой мешок. От непроходимости кишечника загнешься! Четыре килограмма рыбы затраты энергии компенсируют, но ее надо еще поймать, а потом съесть без соли. Короче, без углеводов – хлеба или каши, похудание гарантировано. Можно дойти до избы, и там дожидаться помощи. Без нагрузки пару недель можно протянуть без пищи. Каждое утро выходить к реке и дожидаться сплавщиков. «Возьмите, ребята с собой! Дайте пожрать!» А если у них рацион рассчитан по дням? А если они на байдарках? Испортить людям отдых? Как говорится, «взялся за гуж, не говори, что не дюж!» 
  Знакомый перекат. В июне здесь по колено, основная струя под левым берегом – по пояс. Всегда стоит хариус. Сейчас течение сразу собьет с ног, придется плыть. В воду лезть не хочется, уж очень холодная. Не помню, что впереди. Может еще перекат будет, широкий и мелкий? За поворотом течение замедлилось, начался длинный плес с обрывистыми берегами. По воде не пройти, иду по лесу, стучу палкой по деревьям. Пусть меня медведь издалека услышит и уйдет. Кучи валежника, упавшие деревья. Приходится высоко поднимать ноги, перешагивая через них, или вставать на стволы, подныривать под ветви. Тяжелая работа. Через час останавливаюсь. Злой, взмокший, бедра и живот болят так, что еще немного и начнутся судороги. Язык во рту не ворочается!
 «Нет, дружок, из реки пить нельзя! В верховьях две деревни. Доверчивые, добрые люди валят навоз под берег. Каждую весну его уносит река. Не хватало тебе еще продристаться!»  Иду медленно, упавшие деревья стараюсь обходить. Иногда выхожу к воде – «что там впереди?» А впереди невысокая скальная стенка, от которой каменная гряда поднимается к вершине горы, вдоль стенки из воды торчат крупные валуны. «Должен быть ручей!»
Скоро я его услышал.
  В животе булькала вода, когда перешагивая с камня на камень, я пошел вдоль стенки. Далеко не ушел – меня заставил вернуться разрыв между камнями и струя воды, уходящая под стенку.
 «Возвращаться к перекату? Да лучше повеситься!» - Я внимательно осмотрел гряду, выбрал ближайшую полочку, показавшуюся мне вполне надежной, полез вверх, цепляясь за кусты и деревья, падая на колени, когда сапог проскальзывал на рыхлом грунте. Полочку прошел, опираясь на правую руку. Внизу прозрачная березовая роща, большая желто-зеленая с синими брызгами поляна. Скальная стенка на противоположном берегу розовая от заходящего солнца. Спустился легко – пологая южная сторона, сухой грунт, карстовые трещины. Последние несколько метров пробежал и остановился -  столько редких цветов мне видеть не приходилось! Желтые тюльпаны, немного мельче садовых, голубые цветы сон-травы, сочная зелень. «Раньше мы проплывали мимо, не видя этой красоты – слишком высокий берег». – Я перешагнул трухлявый березовый ствол, сапог с хрустом провалился в сухую траву и,- «о, Господи!», - побежал прочь, высоко подпрыгивая. В разные стороны стремительно поползли черные гады. На твердой почве у самого берега я остановился, взял палку наперевес, преодолевая омерзение, постоял, желая узнать, это ужи или гадюки. Разумеется, они меня не преследовали.
  «Хорошо, что у меня резиновые болотники!» - Иду по мелководью, пугая мелких щук и голавлей. Все чаще оскальзываюсь на крупных камнях. Выручает палка. 
Камни сменились валунами. Приходится тщательно выбирать, куда поставить ногу. А вот и «ягодки!» - На крупные обломки скалы приходится забираться. Впереди стенка метров сто пятьдесят высотой. Глубокая вода, мощный «бой».
  Две параллельные полки пересекают скалу под углом градусов тридцать. Нижняя, заросшая мощными елями и мелкими березками проходит над водой на высоте не больше пяти метров, поднимается до восьми и переходит в лес, полого спускающийся к реке. Верхняя полка - выше метров на десять, чахлые березки, редкие кусты, постепенно сужается. Рассмотреть подробности не удается -  вечерний сумрак сглаживает детали, да и нахожусь слишком близко к подножию скалы. Ну что ж, скалу поменьше, я прошел пару часов назад без проблем.
   Поднимаюсь по полке, пробираясь между камней. Сапоги застревают, идти тяжело. Шапки ягеля сантиметров десять – пятнадцать толщиной, вдвое больше, чем в тундре - северная сторона, влажно и климат теплый. Можно сварить очень питательный кисель. Только варить, пока, не в чем, да и горький будет без ягод.
   Останавливаюсь передохнуть, заглядываю за край. Быстрая мутная вода. В животе холодок. - «Высоко!» - Ногой сталкиваю в воду камень. – «Все под контролем!» - Прохожу еще метров десять, между стволами елок уже виден край скалы, и встаю, как вкопанный перед провалом шириной метра три!  Внизу река омывает невесть, когда обрушившийся кусок полки. Бросаю свой березовый посох через провал. - «Заберу, когда буду спускаться». 

 
                *


  Поднимаюсь по верхней полке. Она довольно быстро сужается. Много «живых» камней. Правой рукой постоянно упираюсь в скалу, которая услужливо подставляет удобные выступы для третьей точки опоры. Совсем рядом, у ног, кроны елок, мимо которых я только что прошел. Над провалом глянул вниз. «Шестой этаж! Господи! Не дай мне оступиться!» - Решил вниз не смотреть. – «Немного осталось! Если что – вернусь». К концу провала почувствовал, что пятки уже не умещаются на полке, появился отрицательный уклон – не могу оторвать голову от скалы, ищу зацепы вслепую. Втянул живот, дышу часто, поверхностно. Сердце в панике мчится галопом. Боюсь повернуть голову, чтоб двинуться назад.
 «Идиот! Сам себя загнал в угол!» - Сколько осталось до края стены не вижу из-за скального выступа. Зато вижу трещину в скале. Если вытянуть руку, до трещины не больше двадцати сантиметров, но как до нее достать, если страшно шевельнуться?!  Задрожало левое колено. Крепче вцепился в неровности стены, перенес вес тела на правую ногу. - «Долго я так не простою!»  Продвинул левую ногу вперед, пошевелил стопой, проверяя, нет ли камешков на узком выступе, расслабил пальцы правой руки, которыми держался за крохотную впадину в стене, царапая лицо о камень, рванулся вперед и вверх, к трещине. Она оказалась довольно глубокой, я согнул пальцы, расклинивая их в трещине. Пальцы правой кисти нырнули следом. Ох! Подтянул правую ногу и облегченно задышал, отстранившись от камня. Огляделся. Этот шаг отрезал мне путь назад, но за спиной появилась крона ели, стоявшей на нижней полке уже за провалом. До конца скалы осталось метров пять, полка превратилась в узкий карниз, который метра через три вместе с трещиной уходит вертикально вверх. По очереди опуская руки вниз, я восстановил в них кровообращение, мелким приставным шагом вымучил эти три метра на дрожащих ногах, повернулся лицом к склону, прыгнул в подлесок.
  Колючие кусты и мелкий дуб не дали мне скатиться вниз. Жесткое приземление на минуту выбило из меня дух, но, еще не сделав первый вдох, я понял, что цел. Многочисленные ссадины и ушибы в таких случаях в расчет не берутся. Спустился к нижней полке, нашел свою палку, сложил несколько пластов ягеля в анорак, начал осторожно, почти на ощупь, спускаться к реке.
   Когда я жадно пил, встав на колени, в ручье дрожали звезды. Сидя на валуне, подождал, пока луна вышла из-за облака, встал, упираясь руками в колени, нашел между двух камней участок с мелкой галькой, расстелил ягель, привыкая к боли в ушибленных местах, лег на спину.
  Невидимый в темноте, над головой проурчал вальдшнеп. Я закрыл глаза и полетел в темную бездну, вниз, к усталым звездам, не в силах скинуть со спины земной шар.

               


                14.

                Акт веры.

                «Вкусите наказание пожара!»               

                (Коран, 8:50/52).


     В это же время ГАЗ -66 скрипнув тормозами остановился у самой кромки воды. Фары ярко осветили метров двадцать черной глади, противоположный берег, заросший травой так, что колеи не было видно.
-Тут ведь брод должен быть! – Застонал Хамза. – Опять бобры!
- Дна не видать! – Лег на руль Володя. – Да *уй с ним, здесь заночуем! – Он посмотрел на егеря. - Или попробуешь пройти?
Хамза вместо ответа открыл дверь, толи сполз, толи спрыгнул на траву. Он растянул болотники, медленно пошел, нащупывая вязкое дно. Зайдя по колено он ощутил гравий   русла, пошел смелее, ближе к противоположному берегу он уже подтягивал сапоги кверху, чтобы не набрать, и – Б**дь! - все – таки зачерпнул правым сапогом воду. В сапоге захлюпало. Семьдесят сантиметров. Шишига уверенно берет брод в восемьдесят. Хамза вышел на берег, махнул водителю: «Езжай на меня!», тут же отошел к лежащему на берегу березовому стволу, на который наступил мокрым шерстяным носком, сливая из сапога воду. В то время, когда егерь отходил в сторону, водитель прикуривал. Спичка на секунду ослепила его, в этот момент краем глаза он заметил движение. Тень, похожая на молодую женщину в ватнике, скрылась за деревом! Володя присмотрелся, поморгал. – Почудилось! Тут же забыл о ней, повернул голову – Хамза выливал из сапога воду, стоя одной ногой на березовом стволе. Включил передачу, направил машину на егеря, который в это время стягивал непослушными пальцами носок. Когда, почувствовав неладное, Хамза поднял голову, машину уже затаскивало в яму – правая фара скрылась под водой.  Двигатель взревел, фара вынырнула, машина прошла пару метров и заглохла. Навалилась тишина
- Что там у тебя? – Хамза выжал носок. – Я в воду не полезу!
- Да херня, распределитель забросало. – Тихо ответил водитель. -  Ты не кричи, а то расп**дятся! Сейчас протру все и поедем. – Володя выключил фары, затянулся сигаретой, осветив лицо, выщелкнул в окно окурок.
- Хрен ты их разбудишь. Весь день пыряли, как негры, выпили хорошо! – Ситуация егеря явно забавляла. – И подгонять не пришлось, как домой захотели!
   В полной темноте Хамза натянул сапог, нащупал березовый ствол и сел. В кабине зажегся свет. Словно на экране домашнего кинотеатра егерь видел, как Володя отстегнул и поднял крышку двигательного отсека, достал из-за сиденья белую тряпку, склонился над двигателем.
  В наступившей тишине егерь услышал плеск стекающей с плотины воды. Зашелестел листьями ветер, захолодил ему лицо и шею, принес запах чистой воды, прелой древесины…
    …Из трещины между заливной горловиной и бензобаком, оказавшейся ниже уровня воды, начал широкой струей всплывать и растекаться по поверхности воды бензин. Если на ходу из бака выплеснулось литра три, то сейчас больше ста литров бензина растеклось вокруг машины, проникло в моторный отсек, в подтопленный кунг.
    Водитель протер сухой тряпкой распределитель зажигания, высоковольтные провода и катушку. Проверил, сухо ли под крышкой распределителя, установил крышку на место, подоткнул надсвечники. Капот решил поставить на место, когда заведет двигатель.
  Когда он поворачивал ключ в замке зажигания, в его сознание вдруг ворвалась запоздалая мысль: «КАК БЕНЗИНОМ СИЛЬНО ПАХНЕТ!», но контакты замка зажигания уже замкнулись, электрический ток включил реле зажигания, направившее ток на втягивающее реле стартера. Мощные медные контакты заискрили, направляя ток аккумулятора на обмотку стартера.               
      С глухим хлопком стена пламени окружила шишигу, через доли секунды осветились и вылетели окна кунга. С криком выбросился из кабины пылающий водитель, страшно закричали разбуженные огнем люди. Высоко взметнувшееся пламя погнало прочь егеря. Хамза отбежал на безопасное расстояние, бросился на землю. Он видел, как молотит по воде плывущий лицом вниз Володя. Вот он встал, окруженный пламенем, и снова исчез под водой. Люди из кунга, по-видимому выбросились в воду, но не все. «А-а-а-а-а» -  делая короткие вдохи, в кунге хрипло кричал человек.
   Языки пламени из окон кунга поднялись выше, громко затрещали патроны карабинов. Горящий человек, наконец, замолчал. Стены кунга вдруг раздались вверх и стороны -   взорвался газовый баллон, за ним рванули резервные бензобаки. Слепящий вихрь накрыл воду и берега, собрался в огненный шар, который клубясь поднялся над лесом.
«Киямет!»* - распластался на земле оглохший, ослепленный егерь .

  Кунг лишился задней двери и окон, потерял форму, стены взрывом выдавило наружу, крышу порвало. Ревущее пламя, как-то вдруг, стихло. По-прежнему чадно горело запасное колесо за кабиной, в пустых проемах окон которой металось пламя догорающих сидений, да покачивались на воде куски горящей теплоизоляции.    



                15.



                Юрий Кулаков.


                Сумган – Бархут. Февраль 1988 года.

                «…Губы смерти нежны, и бело
                Молодое лицо ее». *               

               

  Второй подземный базовый лагерь поставили через сутки после заброски, под скальным навесом у предсифонного озера. На мокром наклонном полу расстелили полиэтиленовую пленку, втиснули «черепашку» на двух стальных составных дугах - ее добыли специально для этого места, обычная палатка в бальме просто не помещалась. В палатку бросили две пенки, спальники в компрессионных мешках, пайку на два дня. Рядом с палаткой сложили баллоны с воздухом, транспортные мешки с оборудованием.
  В лагере остались подводники Виктор Кувшинов и Юрий Кулаков. Группа заброски из шести человек отправилась назад, в первый ПБЛ. Им предстояло пройти сто метров по блокам обрушения в русле реки, превратившейся в феврале в небольшой ручей, преодолеть каскад из трех водопадов по полтора метра высотой, пятьдесят метров в распорку по каньону до грифона, восемьсот метров галереи по жидкой глине и обкатанным валунам. В сухом зале, где их ждут две брезентовые палатки на растяжках, они смогут скинуть пудовые от глины сапоги, переобуться в калоши, поесть и, согревшись в пока еще сухих спальниках, выспаться. Четверо ребят будут проделывать этот путь каждый день, обеспечивая работу подводников, целью которых являлось переброска оборудования за первый сифон, установка промежуточного лагеря, поиск входа во второй сифон и его прохождение. Девушки займутся топографической съемкой пещеры, делая кроки с помощью компаса и рулетки. Они же будут поддерживать связь с поверхностью и вторым ПБЛ.
     В течение пяти дней группу ждала тяжелая работа в сырости, глине, темноте и холоде -  температура в пещере не поднималась выше двух градусов Цельсия. Несмотря на это, никто из находящихся под землей не согласился бы поменяться с двумя «неудачниками», оставшимися на поверхности в большой палатке с раскаленной буржуйкой и полевым телефоном, от которого они не должны были отходить ни на минуту.
 


                *


   Звон ручья, незаметный во время работы, заполнил все пространство пещерного зала, просочился сквозь тонкую ткань палатки в беззащитные уши, начал метаться в черепной коробке. Юрий Кулаков заткнул уши пальцами, но назойливый шум не уходил, более того, появились звуки, которых просто не должно было быть. Юрий отчетливо различал шлепки ладоней по воде, плеск выходящего из воды человека, прекрасно понимая, что в ледяной воде подземного озера никого не может быть. Желая избавиться от глюков, он закрыл голову спальником и скоро понял, что сделал это напрасно – появилась одышка.  Он быстро повернулся на бок, собирая лбом конденсат со стенки палатки встал на колени, выпростал из спальника руки, рванул молнию входа. Холодный воздух пещеры понемногу расслабил удавку за грудиной.    
- Рано легли. Я тоже то и дело просыпаюсь. Всякая хрень чудится. В этой пещере так…-
  Кувшинов щелкнул кнопкой фонаря, превратив палатку в бумажный фонарь. - Ты куда?
- Полог закреплю, а то дышать нечем. – Кулаков влез в калоши, шевельнул палатку, хрустнул липучкой. Замер. – Тут у меня нычка в сыпухе, проверю. – Он отошел во тьму. С невидимой скальной полки посыпался мелкий щебень. -  Есть! Десять лет прошло!
- Что там у тебя? – Кувшинов завозился, появился в проеме с фонарем. Палатка погасла. На стене появилась огромная тень Кулакова.
- Свет. – Кулаков выправил проволочный держатель, вставил кусок плексигласа, чиркнул спичкой. – Выключай фонарь!   
- Сейчас! Только в шхельду * схожу!
   Когда он вернулся, Кулаков уже лежал в спальнике, голубоватый огонек горящего плекса слабо освещал лагерь.
- Вот теперь гуляй смело! Ты в который раз здесь? – Виктор выключил фонарь, полез в палатку.
- Третий. Лето семьдесят седьмого – разведка. В январе семьдесят восьмого нырял. Сифон не прошел из-за неисправности акваланга. Вытащили за страховочный конец. Раздышали.
- Ни х*я себе! А мы в прошлом году, как в бассейне прошли. Ходовик протащили...- Виктор продолжал что-то говорить, но Юра не слушал его. Даже теперь, спустя десять лет, он старательно подавлял мысль о том, что причина той аварии кроется не в легочном автомате, а в нем самом.               
… - Папа! Папа! Ну, найди меня! – Маленький Юра, приплясывая от нетерпения, зовет отца играть в прятки.
- Тебе уже давно пора спать! – Отец смотрит на настенные часы. - Ладно, иди, прячься! – Он складывает газету.
Юра бежит в зал, сдергивает с дивана плед, накидывает его на голову, – Все! – замирает под столом. 
- Кто не спрятался, – я не виноват! – Подыгрывает ему отец.
Юра с замиранием сердца слышит, как заскрипели пружины старого кресла – отец встал. Щелкнул выключатель – он зачем-то выключил свет в спальне. Тишина. Шорох снежной крупы, бьющейся в стекла окон. Звука шагов малыш не слышит, вздрагивает от щелчка выключателя в зале. На него падает мохнатая тьма. Юра застыл. Он не слышит ничего, кроме собственного сердца, не в силах сдержать желание позвать отца, делает вдох. В этот момент страшно зарычало чудовище, живущее в кладовке. Зарычало так, как может рычать крупный молодой мужчина.
  Малыш вскочил, сильно ударился головой о столешницу, наступив на свою накидку, упал, попытался выскочить из-под стола на коленках, но чудовище уже крепко вцепилось в плед. Юра пронзительно закричал, сознание милосердно покинуло его…
   
  Врачи не могли понять причину тяжелой одышки, которая появлялась у ребенка в темноте, от громкого звука, даже от тесных объятий крестной матери.
 -Дистресс. -  Поставила диагноз профессор психиатрии – женщина со светлыми глазами и заразительной улыбкой, от которой у нее по всему лицу разбегались морщинки. Она отменила все таблетки, которыми безуспешно лечили ребенка педиатры, и начала «играть» с Юрой. Он, изображая чудовище из кладовки, рычал на смешную бабушку в белом халате, а она боялась. Дрожал всем телом и кричал, изображая страх, пока его не разбирал смех. За руку с мамой, находил бабулю – врача в темной комнате по голосу – она говорила смешные слова.
   Раз в месяц мать возила Юру на сеансы психотерапии в столицу. Через год приступы одышки прекратились. В школу он пошел здоровым, веселым ребенком…   
- Я тогда впервые нырял в пещере, да и ночевал впервые. - Продолжал говорить Виктор. - Спал плохо. Наслушался рассказов. Белый спелеолог, Хозяйка воды, которая грешников наказывает… Она, якобы, заморозила двоих москвичей на лестнице в шахте. Ты что об этом случае знаешь? – Сергей замолчал.
- Местные говорят, что она утаскивает в воду тех, кто купается ночью. Ну а здесь всегда ночь. - Юрий поправил шерстяной свитер, положенный вместо подушки. – В шестьдесят седьмом SRT* технику еще не знали, спускались по лестницам. Руководитель группы Борисовский никого наверху не оставил, лестница и веревки остались висеть. Начало весны. На солнце начал таять снег. За четыре дня все покрылось льдом, наверху у выхода вообще вмерзло. Ночью сильно подмораживало, капеж начинался в полдень, к вечеру уже текло. Он полез вечером, без гидры. Два часа скалывал лед под ледяным душем, наверху потерял сознание от переохлаждения. Не могу понять, зачем опытная Алена Сеченова полезла на верную смерть, ведь наверняка понимала, аптечка замерзшему Борисовскому не поможет. Ни поднять, ни спустить его ей было не по силам… На следующий день трактором вытащили две ледышки.  Начни они выброску утром, никто бы не умер.
- Ну, а если все - таки Хозяйка воды? За что она его наказала?
- Гордыня - смертный грех. В те годы пещера не считалась сделанной, пока не было топографической съемки. Вот он и потащил группу в опасное время, чтоб других москвичей опередить. Потом, Борисовский не мог допустить, что группа не выйдет из пещеры в установленное время по вине руководителя – его вине. Если бы такая информация дошла до Центральной секции спелеотуризма, то МКК (маршрутно-квалификационная комиссия), дисквалифицировала бы его.
- А девушку она за что?
- Не знаю. В принципе, безгрешных людей нет. Трое новичков – два парня и девчонка не стали ничего предпринимать, остались живы. Если идешь в пещеру с чистым сердцем и, по возможности, не нарушаешь правил, - всегда возвращаешься. 
- Да. Правила пишут для всех. Просто опытные не боятся их нарушать. Представляю, как Алена перецепляет страховку на следующую ступень, а руки не слушаются, сознание плывет…- Виктор передернулся. – А ты где еще нырял?
- В основном на Кавказе. В Крыму еще. – Кулаков устал от разговоров. - Давай спать! Завтра налегке пройдем сифон. Если все будет в порядке, надо затащить трансы.
    Виктор послушно замолчал, подтянул молнию спального мешка. Через несколько минут он задышал ровно и глубоко.
    Кулаков долго ворочался, смотрел на светлое пятно на ткани палатки. Так же выглядели станционные фонари сквозь занавеску вагонного окна. Что-то беспокоило его, не давало заснуть. «Заброска? – Все нормально. Оборудование? – В порядке. Команда? – Все проверенные в деле люди. - Юля?  - Тогда он так и не решился попрощаться с ней…»
  Нет. Нет. Нет!  Он стер, стер, стер... Закрасил… закрасил… широкой кистью… густой белой краской… воспоминание, не дающее ему жить. Зажал ладонью болезненную рану, от которой не мог избавиться уже десять лет.
Он научился забывать. Кулаков переключился на события последних дней, потом в его памяти всплыла последняя ночь в поезде.
  …Сначала его разбудил глухонемой, громко постучав карточной колодой по столу. Юра поднял голову, пытаясь понять, что происходит. Глухонемой раскрыл карты веером. Юра увидел черно - белые постановочные сцены совокуплений. Красивые, стриженые «под мальчика» брюнетки, длинноволосые блондинки, брутальные мужчины. Юрию и раньше приходилось видеть «голые» карты, но не такого хорошего качества. Продавец показал на пальцах цену. Юра отрицательно мотнул головой и положил голову на сложенные руки. Сразу заснуть ему не удалось – появилось неудобство в паху. Потом его разбудила ватага подвыпивших студентов - медиков. Они расспросили его о пещерах, звали с собой на свадьбу к однокурснику, настойчиво предлагали выпить. Спорили громко и горячо о девятнадцатилетнем Матиасе Русте из ФРГ, посадившем самолет на Красной площади, затонувшем под Новороссийском круизном лайнере «Адмирал Нахимов», Чернобыльской катастрофе. Один из студентов уверял, что читал копию секретного приказа Минздрава СССР, согласно которому все проявления лучевой болезни ликвидаторов должны быть зарегистрированы как Острые респираторные заболевания. Он рассказал, что ликвидаторам не говорили, насколько опасна радиация. Некоторые умудрялись везти сувениры – куски графита, «крепкие» ботинки, в которых работали на крыше реакторного блока. «С пареньком скоро будут разговаривать люди в галстуках, с незапоминающимися лицами» - подумал тогда Кулаков.   
  Студенты сошли с поезда глубокой ночью.
  Потом его разбудила бабка.
- Спи, спи, сынок. Хтой спить, той не грашить. – Перед этим она ткнула его локтем, всплескивая руками. - Дык вось. – Бабка всем телом подалась к своим слушательницам. -  Галава у яго большая, а вушки торчать. Кайструлей прозвали. Добры мужчына. А у сястры яго – дачка.  Сястра яе балуе, яна яе балуе! Дачка капрызна, асаблива: «Кавбасы хочу, ды кавбасы хочу!»  Вось у девках и радила!
«Дачка» она произносила с ударением на последний слог, «хочу» - на первый. Завороженный ее речью, Кулаков приготовился слушать деревенские рассказы, но подошла проводница, бабки разом поднялись и дружно сошли.
    Перед рассветом, когда ночь стала особенно темна, Юрий почувствовал запах хвои, будто по проходу пронесли заснеженную елку. Он сумел приоткрыть глаза. В слабом свете ночника увидел девушку с распущенными светлыми волосами. Черты лица ее терялись в тени верхней полки. 
  - Что ищете вы в холоде и мраке? – Ледяным голосом спросила она. – За тайные знания придется платить!
Юрий не смог ей ответить - глаза его закрылись сами.
 Проснулся в пустом, залитым солнцем, купе. Потом встреча с группой, автобус, поездка на тракторных санях, заброска в семидесятиметровую шахту, спуск еще на пятьдесят метров. Он забыл о попутчице...!
   «Чертовщина какая-то!» - Юрий почувствовал холодок внизу живота. – «Может это был сон?» - Он мучительно пытался вспомнить подробности. – «Наверное, она слышала ночные разговоры, сидя в соседнем купе! Потом пересела!» - Сообразил он, облегченно вздохнул и уснул.



                *



     В идеально прозрачной воде, полевой провод, идущий вдоль правой стенки, легко просматривается до бифуркации, находящейся в десяти метрах от входа в сифон. «Из левого хода меня вытаскивали за спасконец!» - Кулаков повернул за ходовиком направо и вниз, под легкий уклон. Метров через тридцать ходовик поднялся к своду, здесь самая низкая точка сифона. Четыре метра по глубиномеру. Еще через двадцать метров Юрий вынырнул в полузатопленной галерее. Через минуту всплыл Виктор.  На прохождение сифона ушло пятнадцать минут. Они отключили аппараты, по узкому берегу из плотной глины добрались до входа в следующий сифон. Вода уходила в узкую замковую щель, образовавшуюся после соскальзывания плит. Позже можно было попробовать пройти ее, протаскивая баллоны сбоку. Два «сухих» боковых хода слепо заканчивались.   
- Обратно поплывем также аккуратно, чтобы не намутить. Заменим баллоны, разведаем левый ход». – Кулаков одел маску, взял в руки загубник.
- Там две шклевы, вторая непроходимая. В прошлом году сунулись, намутили, по ходовику, наощупь, выплывали. - Виктор закашлялся.
- Я был за второй калиброй. Там зал. – Юрий осторожно погрузился в воду…
               

                *


  В ПБЛ их уже ожидала группа обеспечения. Подводники быстро перекусили, заменили баллоны.
- До второй узости прямая труба, никаких проблем, только уклон значительно больше. -   Кулаков надел на правую руку самодельный глубиномер. – Оставь воздух на декомпрессию.
- Знаю. На узостях уже пятнадцать.
- Шнур толстоват, на катушке не больше восьмидесяти метров. Если левый ход окажется перспективным, заменим на полевой провод. Когда в зале ходовик закреплю, дерну три раза, через паузу еще три раза. Тогда ныряй. Раньше нет смысла – зря потратишь воздух. Ходовик кончится, завяжу, пойду навстречу.
- Боюсь, затык недалеко, слишком глины много.
- Посмотрим! – Кулаков нетерпеливым жестом остановил Виктора. - На втором сужении зайдешь у левой стенки. Не прямо, там лоток под сорок пять градусов. Муть я подниму, конечно. Полезешь вслепую.  Выйдешь у правой стенки. Если что, там сумеешь повернуть назад… 
    Узости Юрий прошел легко. «Десять лет назад я был тяжелее килограммов на пять, да и опыт чего-то стоит!» - Он вспомнил, что нырял тогда с обычным китайским фонариком, втиснутым в презерватив. Так намутил, что свет был виден, только если он светил себе в лицо. Сейчас галогеновая лампа, подаренного ему на тридцатилетие фонаря, осветила стены колодца, и, высоко вверху, блестящий круг поверхности воды. Озеро. Кулаков закрепил ходовик, обмотав капроновый шнур вокруг камня и дважды захлестнув, подал сигнал Кувшинову, медленно, стараясь не обгонять пузыри воздуха, всплыл до уровня дна озера. Здесь, на глубине примерно трех метров, он завис и огляделся. Ровные стены без признаков входа в сифон, дно, заваленное крупными блоками. До противоположной стены не меньше двенадцати метров. «При такой прозрачной воде найти понор не проблема!» - Он шевельнул ластами и всплыл.
   Его оглушил усиленный акустикой пещеры шум водопада. Слева, из грота под куполом, похожим на церковный, падала мощная струя воды. «Об этой речке мы не знали!» - Почему-то обрадовался Юрий. – «Что же здесь весной творится?!!» - Он осветил своды пещеры. С мелких сталактитов и драпировок шел непрерывный карстовый дождь. Вертикальные гладкие стены, покрытые зеленоватой кальцитовой коркой, языки лунного молока, падающие капли и водяная пыль -  все волшебно сверкало в свете фонаря, дробилось в мелкой ряби озера. «Красивее пещеры мне не приходилось видеть. Серега будет счастлив!» - он погрузился в воду, посмотрел на часы и манометр, подсчитал время до точки возврата. У него осталось около трех минут. «Пройду вдоль стен и назад». -  Он проплыл несколько метров, и круто повернул к центру, где краем глаза заметил металлический блеск. - «Понор!» - Шахта была не меньше трех метров в диаметре, дно ее не просматривалось. У края, на небольшом плоском камне, отмытом течением, лежал золотой гребень в виде головы Медузы Горгоны. Сердце Кулакова дрогнуло. Одиннадцать лет он лез в пещеры с затаенным желанием найти что-то чудесное. Кулаков протянул руку, желая взять гребень, но пальцы в толстых перчатках, потерявшие чувствительность от холода, подвели его. Гребень, покачиваясь словно блесна, исчез в глубине шахты.  Кулаков бешено заработал ластами, бросил натянувшийся ходовик. Привычными движениями гортани он избавлялся от боли в ушах и спускался, спускался, всматриваясь в камни приближающегося дна.
    Кулаков сделал круг, медленно осматривая дно. Мысли его тоже замедлились. Скоро он остановился, пытаясь понять, что ищет. Рефлекторным движением направил фонарь на глубиномер. Столбик воздуха ушел далеко за отметку сорок метров. Юрий не понимал, что означает эта отметка, что означает этот столбик воздуха. И это его уже нисколько не тревожило. Он не помнил, что зарекся нырять глубже двадцати пяти метров, после того, как его вытащили с тридцати в состоянии глубинного наркоза. Некоторое время он еще видел каменистое дно, потом небольшая отрицательная плавучесть перевернула его и положила на дно баллонами вниз. Равномерное, спокойное дыхание и неподвижные зрачки открытых глаз говорили о том, что он находится в глубоком сне. Вскоре роговица глаз подсохла, веки опустились…
  Через двадцать минут, когда грудь его начала судорожно сокращаться в попытке сделать последний вдох из опустевших баллонов, глаза Юрия беспокойно задвигались за закрытыми веками.
… Он учился на третьем курсе, когда во втором семестре его выперли из общежития за драку. Стипендии он тоже лишился. Почти пять месяцев Кулаков жил в квартире Юли, родители которой погибли в автокатастрофе. Он ел хлеб сироты, спал с ней. Потом лето, стройотряд, деньги, очередная пещера. Эта пещера … Ключи от ее квартиры он оставил в почтовом ящике…
   Глаза его на мгновение открылись. «Юля?!» - Сквозь запотевшее стекло он увидел девичье лицо. Мягко придерживая его за затылок, она сняла с него маску, осторожно выдернула загубник и прильнула к нему холодными, нежными губами.



                *

   Спасатели из местного КСО нашли Кувшинова под сводом галереи, в трех метрах от бифуркации без акваланга. Аппарат лежал неподалеку с пустыми баллонами.
   Судя по обрезкам ходовика, Виктор застрял во второй узости. Пересек шнур. В мутной воде запутался повторно. В панике, работая острым ножом, повредил гидрокостюм. Потом, по-видимому, потерял ходовик, долго искал выход. Ему не хватило двух минут.
  Кулакова не нашли.   






                16.




   Николай Макаров. Пятый день.


 - Перевези, перевези, перевези… - Звонкая песня перевозчика будит меня. Замерзшее сознание безуспешно пытается приподнять веки. – Перевези, перевези, перевези… -  Острые льдинки звуков сыпятся за воротник, на онемевшую шею.
Лежу на правом боку в позе эмбриона. Разламывается поясница, не чувствую правую руку. Поворачиваюсь на спину. Стылое, скованное холодом тело отзывается болью. Открываю глаза. Туман.
 – Перевези! – последний раз просвистел перевозчик, лихо спикировал на берег, забегал, засуетился, тыкая длинным носом среди камней.
- Кто бы меня перевез! – Я тяжело встаю на ноги, поворачиваюсь в разные стороны, пытаясь размяться. Мурашки с плеча спустились на кисть, но три первых пальца пока не шевелятся. Отлежал. «Паралич медового месяца», блин. Судя по камням, уровень воды в реке продолжает падать. Отхожу подальше от воды, поворачиваюсь к реке спиной. Моча отчетливо пахнет ацетоном. Сегодня опять начинаю день без завтрака. Ничего, килограммов десять у меня точно лишние!  Размышляю о переправе на противоположный берег. Семьдесят пар близнецов, детей Адама и Хавы, ростом шестьдесят локтей, эту речку просто перепрыгнули бы. Подсчитываю: Шестьдесят локтей – двадцать четыре метра. Разделим на средний рост нашего современника, … Мы измельчали в четырнадцать раз!  В детстве я иногда видел сон, в котором просто бежал, переполненный счастьем, потом появлялся холодок в груди, шаги мои становились длиннее, превращались в длинные высокие прыжки. Я отталкивался все реже, поднимался все выше. Когда подо мной появлялись крыши домов, сон истаивал, я просыпался. Выйдя во двор я уже наяву пытался повторить это ощущение, разбегаясь и прыгая, как можно дальше, но холодок в груди не появлялся. Что это было? Генетическая память великих предков?   
    Туман рассеялся через пару часов, солнце поднялось над вершинами елей, когда я подошел к броду. Правда бродом этот перекат будет позже, когда вода упадет сантиметров на шестьдесят. На лесной дороге, уходящей вниз по течению, в Каргалу, появятся следы лошадей, еще позже колесного трактора. Сейчас от желанного домика егерей меня отделял бурный поток. 
   Как переправиться через реку я уже решил, пока грелся быстрой ходьбой. Сделав поправку на течение, поднялся вверх по реке метров на сто. На плоском камне выдернул пояс из брюк, разделся донага, свернул и сунул одежду в болотные сапоги. Совместив край широких голенищ и ремень, закрутил вокруг ремня на два оборота голенища сапог, согнул образовавшийся толстый резиновый жгут вдвое, застегнул ремень на пряжку. Получилась абсолютно герметичная емкость для одежды и спасательное средство.
  Через пять минут я уже хрустел гравием на противоположном берегу. Приплясывая от холода, оделся, натянул сапоги. Дорога, с оплывшими после зимы следами колесного трактора, вывела ла из прибрежных зарослей на поляну. Вчера еще несмелый, «издалека», запах черемухи нахлынул, словно из флакона вытащили пробку. Расцвела, наконец! Иду по едва заметной колее. Незрелая зелень поляны, чуть темнее – листья сквозь пену черемухи, темная - в кронах старых сосен, сияние, запах, головокружительная синева высокого неба… Поляна сужается, дорога поворачивая, прячется в траве. В колее - уж, убитый копытом лося…
   Изба! Игрушечка! Срублена из ровной сосны, под шифером, железная труба, стекло в окне. Окно кокетливо подведено синим наличником, впрочем краски явно не хватило на нижнюю доску. На фронтоне, украшенном незатейливой резьбой, блеклый противопожарный плакат времен Союза. Под небольшим навесом у входа дюжина сосновых чурбаков, некоторые расколоты надвое, крупные поленья, береста для растопки. По верху навеса углем: «Илфат и Айрат барагыз».  Киса и Ося!
 Крепкая дверь на стальных навесах, профессионально собранная из трех досок плотником, закрыта на вертушек. Добро пожаловать!
   О, Господи! На деревянных нарах лежит спинка дивана. Почти новая. Останусь ночевать! Справа в углу железная печь сваренная из трубы большого диаметра c горизонтальной площадкой в форме квадрата под чайник. Печь не пригодится. Под нарами, на чистом деревянном полу, картонная коробка. Толкнул носком сапога – пустая. Ни хрена себе! Коробка-то из-под французского коньяка! Courvoisier 24FL. x 50 cl. Кудряво живут охранники природы! У окна на стене подвесной ящик. За дверцей три полки. На верхней соль, чуть меньше стакана, скомканные пустые пакеты. На средней – в банке из-под растворимого кофе черный чай, в полиэтиленовом мешочке грамм триста макарон!!! В углу завалялась спичка!
На нижней полке фарфоровая чайная чашка, очиненная четвертинка карандаша, половина школьной тетради в клетку. «Контрольная тетрадь обхода № 5 и 7. Кв. 23 и 27.»*
Судя по записям и нетронутой траве вокруг дома, инспектора появляются здесь раз в одну – две недели. Мне не нужно их дожидаться. Мне надо к пятому лепестку.  Мемориальную доску я закажу новую, закреплю на скале в будущем году. В этом году я просто отмечу годины.
  Вышел из избы. Фронтоны забиты наглухо. Рядом с избой, под открытым небом, деревянный стол, две скамьи, очаг, консервная банка в кострище. Метрах в десяти навес для лошадей, под навесом на гвозде белый мешок из-под комбикорма – пригодится! Рядом – туалет «типа сортир». Дверь закрывается - цивилизация!
  Никаких мусорных куч с банками, бутылками, проволокой, сломанными зажигалками и другими полезными вещами. Закапывают, что ли!?      
  Проволоку я все-таки нашел. Сломанную рамка провалялась на крыше навеса не один год. По-видимому, на нее наступили, когда готовили ловушки для пчел. У меня появились четыре небольших гвоздя и моточек тонкой стальной проволоки. «Будет рыба!»
 Сделать маленький котелок из консервной банки не составило труда – пробил гвоздем два отверстия, сделал ручку из проволоки. На старом кострище сложил поленья, сунул бересту. Другой кусок бересты занес в дом, с легкой дрожью, но удачно, с первой попытки зажег единственную спичку об оконное стекло. Когда запылал костер, сбегал за водой с «котелком» и чайной чашкой. Пригоршня макарон в котелок, немного соли. Вода в консервной банке быстро вскипает на сильном огне, пена льется в костер. Снимаю палку с одной рогатины, отвожу котелок от огня. Бульончик больше не выливается. Минут через пятнадцать ставлю банку на стол, чтобы макароны мои остыли. Рот полон слюны, ждать больше не могу. Сюгаю («горячо!») солоноватый, мутный «бульон», потом жадно съедаю макароны. Жалею, что быстро съел. Следующую порцию решил долго жевать. Дал прогореть костру. Варю макароны на ровных жарких углях, даю остыть. Медленно наслаждаюсь водичкой, вылавливаю грязными пальцами одну макаронину, медленно жую… «Блага нет человеку, кроме как есть и пить» *
 Банка опять быстро опустела. С сожалением оставляю это увлекательное занятие, добавляю дров в костер, ложусь на спинку дивана и вырубаюсь до позднего вечера.
   Просыпаюсь в сумерках. Раздуваю костер, варю один котелок макарон, завариваю чай в кружке. Долго смотрю в звездное небо, на Полярную звезду, которую Брахма закрепил центре мироздания. Потом ставлю на угли вертикально три чурбака, «чесноком» - без зазоров, чтобы дольше горели, и опять на диван. Слышу долгий, тоскливый крик журавля.
  Не могу уснуть. Чашка курвуазье сейчас бы не помешала!


                *



      Просыпаюсь внезапно, словно кто-то тронул меня за плечо. Тьма. Лежу на диване, подушки нет, наверное, упала. Пытаюсь нащупать ее на полу, рука натыкается на шершавые доски нар. Под правой ладонью гладкое бревно сруба. Поворачиваю голову, вижу сереющий квадрат оконца. Я в избе! Лицо мокрое. Боже, опять!
 Поздний вечер. Горнолыжная трасса ярко освещена. Огромные колеса подъемника вращаются беззвучно. Линия фонарей круто поднимается по просеке и исчезает за гребнем. Неумолимый подъемник уже везет Анну в гору. У меня в правой руке зажаты лыжные палки, левой я готов схватить бугель, когда красный сигнал сменится зеленым. Хрупкая фигурка в черно-белом «спайдере» хорошо видна на фоне ярко освещенного снега. Она становится все меньше, поднимается все выше. Красный сигнал не гаснет, становится ярче, тревожней. Аня поднимается, но не исчезает за гребнем, а плывет выше линии фонарей. Гаснут светоотражающие полоски костюма, она теряется в черном небе.
- Ты что стоишь, мужик!? – Волнуется за мной очередь горнолыжников.
- Не трогайте его, он плачет! – Женский голос.
«Как она узнала?» - Стараюсь не заплакать в голос. – «По спине?!»    
- Зеленый! Давай, мужик!
 Всматриваюсь в черное небо, в разрыве туч ненадолго появилась звездочка, потом прозрачный участок сместился, в него протиснулся полумесяц.
- Давай! – Кто-то тронул меня за плечо. Просыпаюсь, стараюсь запомнить сон.
    Смотрю в темноту. Когда же она меня отпустит?! Когда перестанет сниться?! Вышел на крыльцо босиком. Холодно под утро. Звонко блещут звезды. Торжествует Венера, далекая и прекрасная блудница. Вдруг осознаю, что раньше мне снилось то, что когда-нибудь случится, теперь прошлое, которое не случится больше никогда.
   Вернулся на спинку дивана. Сердце уже не пытается убежать, но уснуть не могу.
  Ангелы Харут и Марут уверяли Аллаха, что могут вытерпеть любые соблазны потому, что лучше людей. Наверное, Он хохотал, когда отпустил их в мир людей. Увидев красавицу Захру, Харут и Марут влюбились. Она опоила ангелов, заставила убить своего мужа, потом вступила с ними в связь. Аллах бросил падших ангелов в глубокое подземелье на юге Аравийского полуострова, сейчас это территория Йемена, а блудницу Захру в небо, превратив в Утреннюю звезду. Нам не дано понять помыслы Господа миров, и все-таки, почему блудница в небе, а жертвы ее коварства глубоко в земле?
  В моем сне Анька тоже стала звездочкой! Это что же получается?! Вы представляете, сколько в небе звезд?!



               


                17.
               
                Зверь.

   Для Южного Урала это был крупный медведь. С рождения он рос в благоприятных условиях. Сначала остался единственным медвежонком и хорошо кормился до двух лет под защитой матери. В последующие три года рос в благоприятных погодных условиях с хорошими урожаями ягод и желудей на его территории. К пятнадцати годам вес темно –бурого, почти черного медведя достиг полутонны, рост превысил три метра. Густая блестящая шерсть, белые зубы, быстрые, полные силы движения говорили о том, что медведь и в последние годы не голодал. Одним ударом лапы он мог сломать хребет взрослого лося, потом оттащить добычу в четыре центнера метров на двести в чащу и закидать ее валежником и землей. Правда, застать врасплох такого крупного зверя медведю удавалось не часто, обычными в его рационе были муравьи, мыши, лягушки, на десерт он съедал до пяти килограммов ягод в день, но именно обильные урожаи желудей на шишках, черемухи в низинах и вдоль ручьев, позволяли ему ложиться в зимнюю спячку с хорошими запасами жира. Желуди были его любимой едой. Медведь не ждал, когда дубы начнут ронять их на землю. Он забирался на дерево, ломал и сбрасывал вниз толстые ветви, потом на земле, не спеша, поедал крупные семена.
  Из берлоги, которую он устраивал каждый год в новом месте, чаще под выворотнем, медведь выходил похудевшим килограммов на пятьдесят. Каменных берлог он избегал, они, как правило были известны местным охотникам и зимой постоянно ими проверялись. Весной он лакомился свежими отростками елок, молодой травой. Осенью – сочным дягилем. На его территорию, помеченную когтями на деревьях на высоте трех с половиной метров и глубокими, до щепок закусами, чужаки не заходили…
     Шальная полуоболочечная пуля, выпущенная из карабина «Вепрь», прошла через подлесок, срубила несколько веток, заметно ослабленная, настигла медведя, сплющилась о правую лопаточную кость, рикошетом прошла под кожей и остановилась в мышцах спины. Незначительное кровотечение скоро остановилось. Впрочем, никто не пошел по следам крови. Люди уехали.
   Пулевая рана причиняла медведю боль при каждом вдохе и шаге, но она нисколько не ослабила его. Пугающего размера, невероятной силы зверь двигался по густому лесу беззвучно и размеренно. Только негромкое низкое рычание выдавало крайнюю степень раздражения зверя. Лось, случайно оказавшийся на его пути, в панике бросился прочь, ломая острыми копытами валежник.
  На таком далеком расстоянии медведь не мог разглядеть лиц стрелявших в него людей, да ему это и не было нужно. Он запомнил фигуры людей, их манеру двигаться. Особую злобу вызвал у него крупный человек в белой фуражке. 
    В первые семь лет жизни медведь был ранен дважды. Первая – пуля Майера, вместе с захваченной плоским концом шерстью в течение нескольких месяцев выбаливала из левого бедра. Вторая – круглая пуля шестнадцатого калибра сломала ему ребро и инкапсулировалась в плевральной полости. Медведь получил ранения потому, что был молод и пускался в драку с преследовавшими его собаками, позволяя подойти на выстрел людям, пахнущим потом и лошадьми. После второго ранения медведь научился уходить, не обращая внимания на укусы лаек, тем самым не давал возможности приблизится охотникам. Первый охотник, ранивший его, остался безнаказанным. Второго он выследил.   
  Через месяц, когда зажила рана груди, медведь ночью, после стремительного броска к охотничьей избушке, зацепил лапой с десятисантиметровыми когтями небольшую, но очень вязкую лайку и перекусил ей шею. Отбросив собаку, тряпкой упавшую на землю, он в три прыжка настиг пасущуюся на длинной веревке лошадку, ударом лапы сломал ей позвоночник и скрылся во тьме. Зная коварство медведей, охотник до утра не вышел из избушки…   
 В течение двух дней медведь преследовал людей издали ранивших его. Инстинкт заставлял зверя прежде изучить новых врагов и только потом, если это окажется возможным, убить.
  В первую ночь он подошел к машине так близко, что после короткого рывка мог достать когтями любого из них, лишенных обоняния, слуха и ночного зрения. В отличие от людей, преследовавших его раньше, эти скверно пахли странным сочетанием запахов листьев черемухи и хвои, громко разговаривали, нетвердо держались на ногах. Никто из них не отошел от машины достаточно далеко, чтобы нападение осталось незамеченным.
   Ураган задержал медведя. Преодолев завалы деревьев, он шел по следам машины без остановки, но только ночью услышал шум двигателя шишиги. Немного позже по ущелью прокатился громовой раскат, над лесом поднялся клубящийся огненный шар. Сразу подойти к людям зверю помешала осторожность. С безопасного расстояния медведь увидел догорающую машину, кричащих людей. Большой голый человек бил ногами одетого человека, потом зверь наблюдал, как люди ломали лапник, таскали хворост для костра и грелись, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком. Огромный зверь перешел речку по бобровой плотине, едва замочив лапы. Беззвучной тенью застыл в кустах, принюхиваясь к дыму костра смешанному с запахом паленого волоса и жареной плоти. Ему никогда не были понятны действия людей, кроме тех случаев, когда они пытались убить его. Сильный убивает слабого и съедает. Такова природа. Но для чего они сожгли машину и свою одежду?!    
 

                *


   Несколько часов назад это были здоровые, хорошо одетые, богато снаряженные люди. Они привыкли контролировать ситуацию и сделали все, чтобы свести к минимуму риски экстремального путешествия. Случай лишил их средства передвижения, оружия, еды, одежды, связи и, главное, здоровья. Невредимым остался только егерь.
   Шангин, сгоревший в кунге, был так пьян, что не сумел выбраться из кунга. Меньше остальных пострадал водитель - трезвый, он немедленно выбросился в воду. Лицо без бровей и ресниц, ожоговые пузыри на лбу, щеках, открытых участках шеи. Волосы на голове превратились в колтун. Пузыри на руках вскрылись, когда он ломал нижние ветви ближайшей сосны на «постель» для Кашникова, пострадавшего сильнее всех. Сергей спал в одних трусах поверх спальника. Вся задняя поверхность тела, половина лица представляли из себя ожоговую рану с черными обрывками эпидермиса. Трикотажные трусы на половину состоящих из синтетики спаялись с кожей ягодиц и превратились в твердую корку. Почти пятьдесят процентов поверхности тела составлял ожог второй - третьей степени. Около двадцати процентов – первой и второй степени. После избиения водителя он затих, перестал жаловаться на боли, односложно отвечал на вопросы. Из состояния тяжелого ожогового шока его могли вывести только в специализированном реанимационном отделении.  Кашников был обречен. Тяжесть и площадь ожогов остальных охотников примерно соответствовала степени алкогольного опьянения. Самый трезвый – Азат Ахтямов из отдела сбыта, перед самой вспышкой закрылся с головой, чтобы не слышать храпа Кашникова. Опалились волосы на голове, ожоги лица, шеи, да местами прилипло к телу термобелье. Такие же повреждения были у Виктора Кулагина из отдела снабжения. Он спал ближе всех к боковому выходу, через который первый выбросился в воду.  Артур Кинзябаев из бухгалтерии спал на левом боку, раздетый до пояса. Огненный вихрь опалил ему грудь, спину, правую руку и половину лица. Без очков он не сразу увидел выход, замешкался - термобелье расплавилось на задней поверхности бедер, на левой руке вздулись пузыри. Если бы его немедленно доставили в ожоговое отделение, то даже на фоне интенсивного лечения прогноз был бы сомнительным.
  - Мужики! Собирайте хворост, ломайте сухостой! – Хамза ножом надсекал и отрывал полоски бересты.
- Тебе холодно, что ли? – Возмутился Кулагин.
- Машина сгорит скоро. К утру мы окоченеем. – Он снял камуфляжную куртку. – Одевай, Сергей Васильевич! - Хамза помог одеться дрожащему всем телом голому Кашникову.   
Водитель, сидящий в стороне, молча встал, направился к высохшей ольхе, за ним отправились остальные. Они были похожие друг на друга – босые, в дырявом термобелье, темные, в пузырях лица, «шапочки из войлока» на головах. Качин, которого усадили на березовый ствол, остался сидеть, уронив голову на грудь.
   Несмотря на костер, ночной холод стал для них тяжким испытанием. Володя отдал свою просохшую куртку Артуру и тоже мерз. Босые люди пританцовывали, Качин постоянно заваливался на бок. Хамза позвал Володю, они ушли в темноту, вернулись с большими охапками лапника. На него уложили, наконец, Сергея, часть лапника положили под ноги между костром и березой. Трое босых, раздетых людей, уселись между егерем и водителем. Скоро все забылись тревожным, беспокойным сном.    


                *

   Медведь не решился напасть. Он не был уверен, что люди без оружия, да и костер сильно его сдерживал. Когда вместе с туманом пришел серый рассвет, зверь попятился и исчез в струящейся пелене.
  Хамза проснулся первым, быстро собрал сухие ветки ольхи, оброненные ночью, пошевелил ими угли умирающего костра, положил ветки сверху. Потом отправился к воде, сложенными ладонями плеснул в лицо, отошел на сухое, разделся донага, зябко поеживаясь, ступил в воду, направился к машине.
  Зверь услышал шаги по воде, потом затрещал костер, заговорили проснувшиеся люди.  Медведь знал, куда они пойдут, поэтому ушел не оглядываясь.
Хамза вышел из воды с помятым чайником и кастрюлькой из полированного алюминия. Оделся.
- Напои Сергея! – Он отдал чайник Володе. Потом «зачерпнул» кастрюлькой угли из костра. – Уходим.

   
 




                18.



                Николай Макаров. Шестой день.


      Проснулся поздно. От вчерашних воспоминаний не осталось и следа. Зверски хочется есть. «Огонь!» - Мелькнула запоздалая мысль. Выскакиваю на крыльцо. На месте костра ровный круг золы. Ни дымка. Возвращаюсь, одеваю сапоги, не спеша иду в туалет. Х*ли теперь торопиться! За пять минут угли, если они остались, не погаснут. Серьезные люди подкладывают дрова в костер, если хотят сохранить огонь. Легкомысленные, ленивые недоумки грызут сухие макароны. Огонь нужен для приготовления пищи, для ночевок под открытым небом, для спокойного сна. Чтобы получить огонь, нужно не много: найти потерянную зажигалку или крепкую веревку для лука, или презерватив, на худой конец! Фольга от шоколадки тоже подойдет. Короче говоря, нужна мусорная куча! В детстве я был счастливым обладателем налобного зеркала ЛОР-врача и вызывал жгучую зависть дворовых пацанов тем, что мог в любой момент получить огонь. Было бы солнце.
  Возвращаюсь к крыльцу, на всякий случай рву бересту на тонкие полоски, ругаю себя. Палочкой разгребаю кострище. Есть уголек! Еще один! Хорошо то как!
  Береста вспыхнула сразу, за ней загорелись щепки, занялись поленья. Теперь хрен потушишь – заливать надо!
  Умылся в ручье. Воды много, быстрая. Рыбу не разглядеть. Чтобы ловить петлей, нужен мелкий ручей с ямками стоячей воды. Ничего! На завтрак сегодня макароны. Жаль, последние.   
  Сыт. После крепкого чая собрал поклажу – теперь у меня есть мешок, я бы назвал его по старой памяти картофельным, большой желтый пакет из сетевого магазина, полиэтиленовый мешочек от макарон, самодельный котелок, фарфоровая чашка, заварка, соль, четыре гвоздика, тонкая стальная проволока. Блин! Еще бы ружье найти! Пожитки затерялись в желтом пакете. Мешок сложил, совместив внутреннюю часть углов. Получилось подобие остроконечного летнего малахая – и голову защищает от солнца и спину. Трусы вернулись на свое место. Остатки костра безжалостно залил водой, принесенной из ручья в пакете. Варить больше нечего. Свалку сегодня найду обязательно, огонь будет.
   Плотно закрыл дверь избы. Сапоги заблестели от росы. Взглядом прощаюсь с уютным домом, выхожу на дорогу. Стоп! Возвращаюсь, отрываю нижнюю доску наличника. Два гвоздя по пятьдесят миллиметров могут пригодиться. Доску прислоняю к крыльцу, ногой ломаю пополам. Две замечательные ровные дощечки и гвозди оправились в пакет. Выхожу на дорогу, открывается серебристая от росы поляна, белоснежная пена черемух.
Ба! Приходил гость. Через белесую поляну ярко-зеленый медвежий след. Роса сбита – прошел под утро. Зверь небольшой, направляется куда-то вверх по реке. Мне в другую сторону.
    Идти по лесной дороге гораздо легче, чем по берегу реки. Быстро, бесшумно. Из головы не выходит вчерашний сон.
  Аня, ходившая на лыжах только на физкультуре в школе, встала на горные лыжи легко и бесстрашно. После получасового инструктажа на пологом спуске она научилась спускаться змейкой и тормозить. Я оставил ее на спуске для начинающих, сам несколько раз съехал с вершины по трассе «для взрослых». Когда я в очередной раз поднялся на вершину горы, Аня уже поджидала меня. Я не удивился, опасность всегда возбуждала ее. Эта трасса состояла из нескольких простых, пологих участков и двух довольно крутых спусков, причем первый, начиная с вершины, был довольно сложным даже для меня, катавшегося с гор с восьми лет.
- Не разгоняйся! Постоянно тормози! Если что, сразу падай!
- Ладно!
 Она подождала, когда скатятся две девушки в ярких костюмах, слегка толкнулась палками, очень медленно, на широко расставленных прямых ногах, как это делают все новички, поехала по прямой, даже не пытаясь затормозить.
 Скорость стремительно нарастала, стала пугающей к концу крутого участка, и тут ее фигурка закувыркалась в клубах снежной пыли. «Убилась!» - Мелькнуло слово из детства. Я застыл. Она шевельнулась, встала, направилась за лыжей, уехавшей вниз. «Слава Богу, цела!» - Выдохнул я. Спустился к месту падения, подобрал другую лыжу, подъехал к Ане.
- Не ушиблась, Ань, ничего не болит?
- Нет, все хорошо! - Она вытерла перчаткой мокрое от снега лицо и улыбнулась мне, как улыбается утром только что умытый ребенок.
  Опять щемит в груди. Память беспощадна!
  Много лет назад в больницу доставили восемнадцатилетнего парня, которому в первый день работы стропальщиком, сорвавшейся железной емкостью отрубило правую ногу выше середины бедра. Шок от жестокой боли и кровопотери. Красивый, полностью обнаженный, юноша на операционном столе. Красный резиновый жгут выше огромной раны, обескровленная, белая, как ватман, раздробленная нога на шмате кожи. Ему было очень больно. На вводном наркозе, когда сознание оставило его и боль прекратилась, ему стало так хорошо, что наступила эрекция. Через несколько секунд он кончил. Операционная санитарка прятала слезы, когда влажной марлевой салфеткой вытирала сперму с живота парня. Не знаю, как сложилась дальнейшая жизнь инвалида и девушки, рыдавшей в приемном покое. Надеюсь, у них хватило мужества любить.
  Если меня окончательно перерубит пополам, я перестану ее любить? Свою Аньку?
  Дорогу пересек ручей. На грязи следы косолапого, такие же, как на поляне. И прошел медведь три – четыре часа назад - кусочки грязи на влажных темных отпечатках светлые, подсохли.
 Он. Пить захотел.
Выбираю место, пью с колен пока не заломило в висках. Быстро встаю и развожу руки в стороны – закружилась голова. В животе заплескалось, забулькало на ходу. Все чаще вспоминаю о еде. Время обеда. Жаль, на башке нет кнопки, чтоб нажал, и мысли вон! Периодически схожу с дороги, выбираю кислятку потолще. Витамины немного отвлекают, но, увы, не насыщают.   
   На галечнике левого берега вижу груду закопченных крупных камней. Это разваленная еще прошлой весной печь походной бани. Тропка к поляне в лесу, видны рогатки очага. Стоянка.
 Переправа опять, будь она неладна! Уж очень холодная вода!
   Большая мусорная куча нашлась метрах в десяти от поляны, в глубине леса. В основном бутылки из – под водки и вскрытые консервные банки. Траченные мышами пластиковые пакеты, какие-то тряпки, одноразовая посуда, непарная рваная обувь без шнурков, пустой тюбик зубной пасты, хрустящая упаковка с единственной высохшей антибактериальной салфеткой. Ничего стоящего! Алюминиевую литровую банку из-под пива я нашел в кустах, рядом с площадкой под палатки. Это была удача. Пришлось вернутся к мусорной куче и найти тюбик из-под зубной пасты. Для чего? Тюбик никогда не бывает абсолютно пуст!   
   Разбил несколько бутылок, выбрал себе пару «ножей» с горлышками вместо ручек, вскрыл пластиковый тюбик, собрал остатки пасты салфеткой. Через тридцать минут донышко пивной банки сверкало, как вогнутое зеркало. Я настрогал стеклянным ножом тонкую стружку, затемнил ее сажей из костра, направил на нее собранный в яркую точку солнечный свет. Скоро появилась струйка дыма. У меня был огонь!
    Осталось обыскать поляну и очаг. Мне приходилось оставлять на стоянке любимый нож и садок для рыбы. Находил оставленную обувь, леску, катушку для спиннинга, зажигалки и даже две бутылки водки, оставленные для охлаждения в воде у берега. На этот раз не нашел ничего. Прошелся сквозь лес, набрел на забытую небольшую полянку. Рядом с заросшим редкой травой кострищем, под листвой, нашел обгоревший рукав от ватника. Лет тридцать назад, сейчас сплавщики такую одежду не носят, ватник повесили сушиться у костра и прозевали. Один рукав остался. Вспомнил своего деда.
- Федул! Чего губы надул? – Дед толкает меня в бок.
- Ну-у. - Я не поворачиваю голову. Наказан отцом за двойку.
-  Кафтан прожег! – Дед опять толкает меня. – А велика ль дыра?
 Я замер, жду продолжения.
– Один воротник остался!               
  Вернулся к очагу, разодрал истлевшую ткань рукава, разобрал вату на тонкие пласты, посыпал их золой, свернул пласты трубочкой, сложил в пакет. Все, что мне надо, я нашел. Нужно идти дальше.
   Битый час иду и никакой белковой пищи. Вчера встречались ужи, лягушки, но не было огня. Сегодня есть огонь, но добычи нет! От реки до леса метров десять заросшего травой плоского берега. Под ноги не гляжу. Все внимание по сторонам, рука сжимает крепкую палку. Готов немедленно пустить ее в ход.
Бли-и-н! Споткнулся, сделал два быстрых шага, чтобы не упасть и со всей дури пнул торчащий из земли камень! Тащу за собой ногу к упавшему дереву, на которое можно сесть. Хватаюсь руками за голый, без коры, ствол и мне навстречу, прямо в лицо с громким кряканьем взлетает утка. Принесла ее нелегкая! Стаскиваю сапог, сжимаю в горсти пальцы стопы. Когда боль стихла, стягиваю влажный носок. Ноготь второго пальца, он у меня заметно длиннее большого, черный – гематома. Осевая нагрузка без резкой боли – перелома нет. Ну что ж, придется поберечься несколько дней. Потом ноготь сойдет. Обуваюсь, оборачиваюсь назад. Что здесь утка делала?
   Шесть яиц. Блестящая голубовато-зеленая скорлупа. Не меньше куриных. Сегодня мне явно везет!      
    Подошел к броду. Надо плыть. Впереди вертикальная скала с мощным прижимом. Не могу сказать, что привык к водным процедурам, уж очень холодна вода, но в воду захожу без содрогания. Заметил, что купание переносится легче, если в воду заходить дважды. Первый раз до колен, минуты на три, потом выйти, согреться, и с Богом!
 Сразу за галечным пляжем начинается плес, конца которому отсюда, с левого берега не видно. Там же ручей. Небольшой, какой надо.
   Хорошо, когда солнце. Быстро оделся, быстро согрелся. Иду лесом вдоль ручья до первой ямки. Долго всматриваюсь в неподвижную воду. На самом деле вода течет. Видно, как у самого дна двигаются частички ила. Замираю. С непрозрачной быстрины выносит стайку мелочи. Жду. А вот и хариус. Медленно плывет, едва шевеля грудными плавниками, замирает в центре ямки. Отхожу от воды, отламываю палку длиной метра полтора, привязываю к ней тонкую проволоку под прямым углом, сантиметрах в тридцати делаю круглую скользящую петлю. Пытаюсь завести петлю за голову рыбы, чтобы потом, резко дернув вверх, затянуть петлю на мягком брюшке. Этого хариуса я не поймал – дважды задел петлей. Перешел к следующей ямке. До вечера мне удалось выдернуть четырех. Все размером с небольшую селедку. Первого хариуса я съел прямо у ручья. Трех подсолил и сложил в полиэтиленовый мешочек. Пока разведу костер, подготовлю дрова для ночного костра, рыба засолится. Если есть по два яйца и одному хариусу в день, мне хватит пищи еще на два дня. То есть до конца путешествия. Солнце уже низко, развести огонь с помощью его лучей не удастся. Готовлю бересту, тонкую стружку. Высушенный на солнце плавник лежит под ногами. Беру трубочку из ваты с золой и начинаю скатывать ее между двух дощечек, одна дощечка лежит на земле.  Усиливаю нажим, ускоряю движения. Вата, скатанная в тонкий плотный столбик начинает дымится. Переламываю дымящийся столбик пополам, раздуваю огонек.
 Первым делом я сварил все шесть яиц. По одному, больше в мой котелок не вмещалось.
Когда, непрерывно сглатывая слюни, начал чистить скорлупу первого яйца, заметил на левом рукаве клеща. Блин! Забыл осмотреть одежду, выйдя из леса. Разделся донага, сначала осмотрел одежду снаружи, потом вывернул на изнанку. Восемь штук! Всех в костер! На южной стороне клещей всегда больше, чем на северной, а в тени под скалой, мне кажется, их совсем нет.
 Вам приходилось после длительного поста есть утиные яйца, сваренные вкрутую, с малосольным хариусом, красиво нарезанным на сосновой дощечке? То-то!
   Не стукнула, не брякнула, а под угол подошла. Ночь. Добавил в костер сырых дров, чтобы утром не возиться с огнем. Лег под елкой, на мягкой подстилке из игл и мха. Трещит костер, летят искры. Еловые лапы нависают, закрывая небо. Вырубаюсь.
   


                *

    Просыпаюсь от тревожного, тоскливого звука, который прекращается, как только я осознаю себя. На месте сердца сжимается, неровно бьется в ребра незнакомый тугой комок. В такт гулким толчкам тянущая боль вдоль позвоночника от шеи до пупка. Дышу часто и поверхностно, чтобы «не лопнуло». Отпустило... Плеск реки, шум далекого переката, лесные шорохи. Костра не слыхать. Открыл глаза. Берег, лес, скала напротив залиты холодным светом волчьего солнышка. Опять крик аиста. Переворачивает душу. Встаю, подкладываю дров в костер. Замечаю движение на фоне ярких звезд и луны. Летучие мыши разыгрались. Кормятся поденкой. Завтра будет жарко.
  Что-то тревожно. Именно ночь, мать богов, породила Сладострастие, Обман, Печаль, Забвение, Старость, Смерть. Прошлой весной ночью в открытое окно залетела летучая мышь. Я почувствовал ее присутствие, но искать начал только через пару дней. Днем она пряталась за портьерой в зале. Старинная примета, нетопырь залетает в дом к беде, оправдалась. 
   Аня призналась. Быстро, сухо, словно скомкала бумагу из принтера. Извиняться не стала. Смотрела в глаза спокойно, даже весело.   
- Это в прошлом. Я хочу быть с тобой.
- Знаешь, как теперь тебя нужно называть? По-простому, по-русски? – Я сжал зубы, глубоко задышал.
Она испуганно смотрела на меня, приняв невыносимое горе за ярость.
- Можешь называть меня шалавой, можешь развестись – пусть все знают, что я шлюха!
Улыбка выплеснулась из ее глаз. Появились слезы.
  Увидев, как исказилось ее лицо, я встал, достал из шкафа бутылку водки, хрустнул пробкой, налил полный бокал, из которого пил белое вино – к рыбе, махнул, и не почувствовал вкуса. Когда я выпивал третий бокал, Аня уже снесла посуду в мойку и начала ею независимо греметь: «Не боюсь тебя!». Поняла: буря пронесется мимо.
- Приготовь все к чаю! – Распорядилась она, стоя ко мне спиной.
 Я сдался. Слишком долго доискивался правды. Перегорел.
    Наверное, утро скоро. Похолодало. Пытаюсь укрыться мешком, вспоминаю Тришкин кафтан, улыбаюсь и засыпаю.





                19.



                Хутор Каргала.

   
- Это что?! – Володя с удивлением посмотрел на Хамзу.
Они вышли из прибрежных зарослей и перед ними открылась большая поляна, зарастающая редкими, пока еще мелкими березками и сосенками.  Клочки тумана ложились росой на молодую траву, которая к середине лета превратится в буйные заросли крапивы и чертополоха. На противоположном краю поляны жался к зрелому сосняку почерневший от дождей и солнца пятистенок под тесовой крышей.
- Каргала?! Я сам здесь первый раз! – Растерялся Хамза. Он поудобнее перехватил руку медленно оседавшего Кашникова, которого с другой стороны придержал водитель.
 - Кувыркались всю ночь, а до избы триста метров! – Подошли Кулагин с Ахтямовым, держащие под руки безучастного Артура.
- Кто бы знал, что изба рядом! – Хамза начал злится. – Была бы нормальная карта, и то, как на таком поле избу ночью найти?!
 Вблизи пятистенок оказался неожиданно большим. Пыльные стекла окон настороженно смотрели на шестерых оборванцев, бредущих вдоль изгороди в три жерди к сломанным воротам. Со стороны крыльца окон не было. Перекошенная, без верхней петли дверь, была открыта внутрь. «Во время зимних бурь, занесенную снегом дверь наружу не открыть,» - подумал Хамза. 
 - Постойте, я загляну, может там полы давно сгнили. - Он посмотрел на Володю и отпустил руку Сергея, Поднялся на невысокое, в две ступени, крыльцо, поставил на доску кастрюльку с углями, осторожно шагнул в пахнувший плесенью и мышами полумрак. Облупившиеся беленые стены с влажными разводами, мутные, засиженные мухами окна, полы из широких дубовых досок, засыпанных вдоль стен известкой, обшарпанная русская печь, в каждой половине дома по кровати с кованными спинками, со свернутыми в рулон дырявыми матрацами. Пара столов, несколько лавок, большой сундук со сломанным запором. В горнице, над столом, стоящим в простенке между двумя окнами, пожелтевший отрывной календарь. Двенадцатое сентября 1966 года. Вот это да! Брошенные дома обычно полностью разваливаются лет за двадцать. Сначала с дома снимают оконные рамы и двери, из печи выламывают чугунное литье, потом печь разбирают на кирпичи, потом полы, если не сгнили, наконец, крышу. Без крыши сруб стоит лет десять. Если из-за отсутствия дорог стройматериалы невозможно вывести летом, их вывозят зимой по льду. Этот дом не тронули. Побоялись. Пятьдесят лет назад здесь кто-то умер не своей смертью. Заскрипела межкомнатная дверь, из-за печи послышался звон, в горнице потемнело, словно кто-то подошел к окну. Хамза почувствовал холодное дуновение, от которого шевельнулись волосы на голове. Он быстро пошел к выходу, преодолевая желание обернуться.
    Сергея отвели в дальнюю комнату, где кровать была больше. Артура уложили в горнице. На чердаке нашли старый тулуп, рваное ватное одеяло. В сарае – попону из войлока.   В доме было явно холоднее, чем под открытым небом, у Артура застучали зубы.    Хамза осмотрел печь, дымоход, увиденным остался доволен. Принес охапку дров, раздул угли из кастрюльки. Печь, согревшись, перестала дымить, загудела. Потом он нашел в сарае несколько гвоздей, молоток со сломанной рукояткой и подошву от сапога. Ее он прибил вместо сломанной дверной петли. Дверь закрыли, собрались у печи.
 - Мне надо уходить. Если я не попаду в полосу лесоповала от урагана, то завтра буду в поселке. Тогда вертолет санитарной авиации будет край, послезавтра. Если попаду в завалы, добавьте еще день. Вам надо продержаться два-три дня. Если вас начали искать, и вертолет прилетит сегодня или завтра, то я собираюсь подняться вверх по реке до избы егерей. Там переночую. Дальше старая дорога до поселка. Надеюсь, карта не врет.
  Снимай ботинки! – Хамза повернулся к Володе. – Возьмешь мои сапоги. Поищешь, продукты. Что во время пожара оказалось под водой, наверняка сохранилось. Консервы, бутылки. Все пригодится. – Он вздохнул. - Вместо капельницы – речная вода из чайника, обезболивание – водка, если найдешь. – Он начал стягивать сапоги. - Дмитрия не трогай, пусть остается в кунге. Будет следствие, эксперты. Ты ведь не знаешь, почему мы сгорели.
- Думаю, один из дополнительных баков потек. – Лицо Володи скривилось. – Посадят меня! Найдут виноватого!         
     После тяжелых болотников ноги ботинок просто не чувствовали. Хамза глубоко вдыхал лесной воздух, шагал легко и быстро. Он испытывал облегчение от того, что больше не видел обожженных людей и чувство стыда, от того, что с радостью оставил их. При этом он понимал, что никто, кроме него не сможет пройти сорок километров по лесу и не заблудиться, потеряв заросшую тропинку. Хамза прошел сосняк, посаженный больше восьмидесяти лет назад людьми, которых уже нет в живых, по дороге, усыпанной иглами, мягко и бесшумно, не оборачиваясь, чтобы не видеть мутные окна старого дома, который смотрел ему в спину, словно сожалея об упущенной добыче. Он думал о лесниках. Ни один из них не увидел результаты своего труда.
 Сосны сменил осинник, редкие березы, потом дорога пошла на подъем среди лип, редких дубов и сосен самосевок. К концу подъема Хамза задохнулся. Он остановился под сосной, наклонился, уперся руками в колени, бездумно рассматривая ботинки. На правом начал развязываться шнурок. Егерь толи услышал шорох, толи почувствовал движение за спиной, но не успел обернуться, в этот момент у него в голове что-то щелкнуло, мир погас…      
     Хамза открыл глаза и, ничуть не удивляясь происходящему, попытался рассмотреть сквозь густые лапы сосны, что происходит там, внизу, на лесной дороге. Сначала он увидел широкую спину очень большого медведя, потом скальпированную голову мужчины. Он отчетливо разглядел лоскут кожи, закрывающий лицо, тонкие струйки крови ритмично выстреливающие из рваных краев раны. Человек, прижатый к земле лапой медведя, сучил ногами обутыми в ботинки Катерпиллер с желтыми вставками в ребристой подошве. «Володины ботинки» - Подумал Хамза и взмахнул крыльями.
   Когда медведь потащил прятать мертвое тело прочь от дороги, над ним начал кружить коршун. Поднимаясь все выше и выше, он превратился в точку, потом исчез в голубом небе, обещающем жаркий, безветренный день. *
 


                *


   
    Сапоги Володя демонстративно не признавал: «Хороший водитель по грязи пешком не ходит. Ездит!» После нескольких попыток подойти к сгоревшей машине в егерских болотниках у него начали мерзнуть ноги. Он по берегу обошел плотину, на которую не рискнул зайти, подошел к ней снизу, где воды было немного выше лодыжек, попытался ее разломать. Не тут то было! Плотина высотой около полутора метров, сложенная бобрами из веток, камней и глины, оказалась удивительно прочной. «Глину они в лапах таскали, что ли?» - Удивился Володя, и не смог выдернуть ни одной крупной ветви. Тогда он поднялся на плотину и начал терпеливо, ветку за веткой, камень за камнем, ее разбирать, пока струя воды в образовавшемся дефекте не достигла его колен. «Последний» камень показался Володе необычно легким. Он сунул его в струю, повернул и, увидев глазницы, с гадливым страхом выбросил на берег. Он представил, как из грязи сквозь ветки протискивается костлявая рука, выскочил на твердую землю, оборачиваясь быстро вышел к поляне. Только увидев дом, он пошел спокойным шагом.
 - Долго ты. Пожрать что-нибудь нашел? – В дверях его встретил Виктор.
- Плотину ломал. Глубоко там, пусть стечет. – Спрятал испуг Володя. – Пойду поищу, куда складывать, если что найду. – Он прошел к сараю, где еще утром видел помятое ведро.   
  Только через пару часов он набрался смелости и пошел к машине. Вода упала сантиметров на пятнадцать, до боковой двери он добрался без труда. Сунул в дверной проем ведро, нащупал ногой цепь, служившую подножкой, заглянул в кунг. Сгорело все: диваны, обивка салона с утеплителем, ящики для снаряжения и продуктов. Вода из кунга ушла, оставив на алюминиевых листах пола месиво из диванных пружин, угля, остатков обивки, осколков стекла, ружейных гильз, сгоревшего оружия. Обувь, во время пожара находившаяся в задней, залитой водой половине салона, уцелела. «Димы не видно. Сгорел, наверное!» - С облегчением подумал Володя, разгреб черный мусор в «сухой», передней части кунга, подобрал карабин без приклада, начал им копаться в остатках дивана. На некоторых консервных банках сохранились этикетки. Пакеты с размокшим хлебом и пряниками он перенес в сухую часть, чтобы стекла вода. Поверх консервов сунул в ведро кроссовки и две калоши на одну ногу. Решил посмотреть, что уцелело в холодильнике, шагнул к проему вырванной взрывом задней двери… Оскалив зубы, глядя черными провалами глаз, из угла кунга к нему тянула руки, забившаяся за газовую плиту, мумия. Не пытаясь осознать увиденное, он почувствовал горячую струю мочи, которая потекла в сапог, пискнул горлом, в два шага очутился у боковой двери, выпрыгнул в воду. Когда «мумия» схватила его за ногу, он закричал и, выпустив ведро, потащил ногу за собой. 
  Через несколько шагов, у берега, он понял, что нога его застряла в развилке топляка. Почерневший от воды ствол, ветви аккуратно срезаны, комель заточен, как карандаш. Бобры.
   Водитель вылил воду из сапог, снял и выжал штаны с рубахой, оделся и снова шагнул в воду. Нащупав ногой он достал ведро. Кроссовки и калоши искать не стал. Замерз. Быстро зашагал к дому. У изгороди, он услышал глухо доносящиеся из дома крики Сергея, встревоженные голоса Азата и Виктора.



 
                *

    
- Х*ли вы уставились?! Думаете, я не знаю, что мне подыхать? Что мне жить осталось не больше недели? – Яростно сверкал глазами Сергей. – Да ни х*я вы не знаете! Ни жизни, ни производства! Смотри! – Он обратился к застывшему в дверях Володе. – Хозяин твой помирает! Последний из стариков! – Теперь он смотрел на Кулагина. – Фуражку эту дурацкую носил, чтоб всерьез не принимали, не уволили! – Он замолчал, из глаз его потекли слезы.
  Кашников не мог знать, что люди с такими ожогами, как у него, жили неделю, а иногда значительно больше, только потому, что лежали на клинитроне*, что их интенсивно лечили реаниматологи, пытаясь сохранить жизнь до последнего.
- Ты не умрешь, Сергей! Не сегодня, завтра, нас начнут искать. – Кулагин скривился, сдерживая дрожь в голосе. 
- Больница у нас классная, всех вылечат! – Подхватил Азат. – Надо будет, к генеральному сходим, в Москву отправят!
Сергей закрыл глаза, затих.
   Все молча вышли.
- Ну, что ты нашел? – Спросил Виктор, когда Азат прикрыл дверь.
- Конина, говядина, тунец, - ответил Володя выкладывая банки на пыльный стол, - хлеб и пряники размокли, оставил пока. Если что, завтра еще схожу.
- Жрете?! – Закричал из–за двери Сергей. – Тарелку за печку поставьте!   
- Он что, совсем с глузду съехал?! – Прошептал Виктор.
- Это домовому, - пояснил выросший в деревне Володя, - чтобы не вредил. Тарелки нет. В банке оставлю.
- Артур, Сергей! Тушенку будете? – Облизывая пальцы, громко спросил Азат.
- Нет, еле слышно ответил Артур. Сергей промолчал.



                *


 К вечеру Артур немного оживился, стал чаще пить воду, заметил, что нет Хамзы. Когда узнал, что егерь ушел за помощью, сказал, чтоб с утра подготовили посадочную площадку – сожгли траву, срубили березки. Сергей спал. Когда просыпался, что-то кричал про белые гробы, иногда падал на пол. 
  Когда Азат и Виктор в очередной раз уложили его, Сергей попросил воды, напился и заговорил, глядя на них прозрачными, с лихорадочным блеском глазами.
- Семеро было, все грешники. Все мы грешники! Ты! – Он смотрел на Виктора. Ты зачем в квартире, в зале подиум построил? Микрофон, гитара, усилители. Напротив - плазма со зрительным залом, крупно снятым. Говорят, ты голяком с гитарой перед плазмой! Правая рука не лишняя?! Что застыл, как гавно зимой в сортире?! - Тут же перевел взгляд. - Вы, родственники мадьяр! Правоверные борцы за денежные знаки! Под виски с водкой свиной окорок - в драку! Харам!?* Все жрали! Кейсы с ковриками в городе оставили? На охоте все можно?! – Безумный блеск в его глазах усилился, он громко засопел носом. – Димку жалко. Ну любил он мальчиков. – Сергей сел в кровати. – За это его надо было сжигать? Надо было сжигать?! – Закричал он так, что сгоревшая кожа вокруг рта треснула, кровь тонкой струйкой потекла на подбородок. – А я!? – Он попытался увидеть что-то в щели между кроватью и стеной. - Меня ты за что?! – он проводил взглядом что-то переместившееся из-под кровати за сундук. – Ну, жрать любил! Выпить! Баб драл как хотел! Воровал, как все! – Он закричал вдруг фальцетом. – За это надо сжигать?! Надо СЖИГАТЬ? – Сергей вскочил, крутанулся и упал навзничь, громко ударившись головой о пол.
Азат и Виктор бросились его поднимать, схватили за руки. Сергей, вновь оказавшись на ногах, заревел, раскидал их, как детей, и вновь упал, страшно ударившись лицом о край кровати. Кровь, хлынувшая из разрубленного носа, залила пол. Сергей затих.
 - Володя, тащи вожжи из сарая, пока он в себя не пришел! - Виктор начал переворачивать Сергея на спину.
- Вить, нельзя! Захлебнется кровью! Надо подождать, пока остановится!
Пришел Володя.  Втроем они уложили Кашникова на насквозь промокший плазмой из ожоговых ран матрац, зафиксировали грудь, запястья, живот, голени, привязав вожжами к железной раме кровати.
- По-другому никак! Он либо себя, либо нас изуродует!
   … Теплый, яркий летний день; ватага пацанов в лесополосе рядом с летней эстрадой перед танцплощадкой за Домом культуры угольщиков; солнечные лучи сквозь пороховой дым в свежей листве молодых березок; труп собаки.
 - Ты гад, гад, гад! – мальчик подпрыгивает (он немного младше Сережи), чтобы достать кулаком его лицо. – За что ты Найду! Она не кусалась! – Он вытирает слезы и снова пытается его ударить. Остальные мальчишки растерянно молчат.
 - Я не знал, что так будет! – Сергей прикрывается ладонями, рыданья рвутся из его груди.   Я думал она просто испугается! - Срывается с места, продирается сквозь кусты, ныряет под эстраду в широкую щель на месте оторванной доски. Оказавшись в пыльном полумраке, пронизанном лучами солнца сквозь щели в полу, дает волю слезам. 
    Пермский совнархоз. г. Пермь. Шнур огнепроводный. Марка ОША. Гост 3470. Партия № 615 – значилось на бумажной наклейке на большом деревянном ящике, который отец привез с угольного разреза для хранения муки. Под ворохом вощеной бумаги лежал моток бикфордова шнура. «Можно всех удивить!» - От этого мотка Сережа отрезал кусок на поводок для дворовой собаки Найды. Поводок он привязал к березке, неумело, на скользящей петле, сделал ошейник и поджег свободный конец.  Пополз, громко шипя и разбрасывая искры, яркий огонек. Испуганная Найда рванулась, завизжала, потом захрипела. Собака рвалась и крутилась на привязи, пока затянувшийся узел, запутавшись в шерсти не заклинил.   
Когда огонек дошел до узла и ошейник распался, собака уже не дышала. Асфиксия. *
 Лучи с плывущими в них пылинками исчезли. Мрак. «Темно как! Домой! Бежать! Батька выпорет!» – Сергей попытался поднять руку, чтобы нащупать над головой шершавый пол эстрады и с ужасом понял, что привязан.

               

                *   
 
- Тяжко мне! – Услышали они, когда тьма по-хозяйски заполнила дом. Чугунная дверца топки исчезла, теперь на ее месте светилась тонкая щель в форме квадрата. – Тяжко! Постень* душит! – С мукой в голосе кричал Сергей. – Снимите, снимите его! – Слышно было, как он со стоном пытается освободиться от пут! – Убью! – Прохрипел он и, наконец, замолчал. Второй раз они проснулись от стука. В другой половине дома, непостижимым для них образом, Сергей, не произнося ни слова, громко стучал об пол ножками кровати. Все затихли, словно перестали дышать. Никому не хотелось идти в полной темноте в комнату с большим больным человеком.  Стук возобновился, усилился. Раздался грохот, звук сдвигаемой кровати, сильный удар в дверь. Володя не выдержал, вскочил, готовый бежать на улицу. Все напряженно молчали. Из-за двери раздался звук, напоминающий прихлебывание чая из блюдечка, страшный от того, что ни чая, ни блюдечка за дверью не было. Все стихло.
   Володя подбросил дров в печь, чтобы сохранить огонь, лег на место. Остаток ночи они перешептывались, ненадолго забылись перед рассветом.   
    





                20.




                Николай Макаров. Седьмой день.



    Утро. Спальня залита светом. Прохладный ветер шевелит и раздувает легкие шторы.    Аня тоже проснулась. Светло улыбается мне. 
  Просыпаюсь еще раз, теперь по-настоящему. С отчаянием вижу мешок, который под утро натянул на голову!
  Господи! Прости меня! Она виновата, но это я подтолкнул ее! Я покинул ее, забыл, что люблю, забыл, что одиночество противно женской природе! Смогу ли я простить себя?
Будет ли мне оправданием мысль о том, что врачи, пленники больниц, посвятили свою жизнь больным - совсем чужим людям, и потому у них не остается времени и сил на здоровых – самых близких и родных? Снова тугой клубок в груди, болит левая половина шеи. Задерживаю дыхание, стараюсь переключиться. Ворошу угли, раздуваю костер, вешаю котелок на огонь.
  Вода в реке стала заметно теплей, умываюсь без внутренней дрожи, с удовольствием, только семидневная щетина – почти борода. Чешется.
    Пока закипает вода, обрываю молодые еловые побеги. У них и вкус и цвет нежный, как у листа салата, и искать не надо, только руку протяни. Через пару недель иглы не только есть, сорвать будет сложно - начнут колоться.
     Скорлупа у утиного яйца прочная. Щепотка соли. Откусываю понемногу, долго жую,  суспензия незаметно проглатывается. Зашумела, побелела вода в котелке. Бросаю щепотку заварки, вода бурно вскипает, выплескивается в огонь, спешу снять котелок с огня, ставлю на плоский камень – пусть немного остынет. Все делаю автоматически – не оставляют мысли о работе, о коллегах, оставивших здоровье в операционных. Один день врача сохраняет стране шестнадцать дней промышленного рабочего. Сколько платит за это благодарная страна? Страна разрешает мелкие проказы в виде навязанных платных услуг и взяток, стыдливо называемых благодарностью. Чай остыл, выпиваю залпом. Жить можно! Только не выспался. Бедному жениться и ночь коротка!
   Иду по камням, палкой раздвигаю кустики, густые клочки травы – нет ли утиного гнезда. А нет! Сквозь заросли черемухи и липы выхожу на залитую солнцем поляну с вековой сосной в центре. Захотелось борщовника. Под сосной лежат сломанные ветки с мизинец толщиной. Поднимаю голову: на высоте пятого этажа, в густой кроне, огромное, метра полтора, гнездо из сосновых же веток. Так вот где живут черноголовые аисты, что тревожат меня по ночам! Хозяев не видно, видно улетели кормиться. Мощный у птиц клюв! Опять иду по каменистому берегу, жую сочные стебли. Дорога едва угадывается, пока не поворачивает в лес, на подъем. Кажется, за перевалом хутор Каргала.
   Хорошо идти по влажной земле.  Она немного пружинит, хорошо держит, на ней остаются четкие следы лесных жителей. Над головой смыкаются кроны деревьев, на дороге солнечные пятна, дышится легко. Пернатая мелкота ликует, в этом радостном весеннем хоре невозможно выделить чью-то песню. Весна! Подъем не утомляет, иду легко, с радостным ожиданием нового.
    Лес светлеет, где-то на березе замурлыкала горлица, вдали, на поляне, которая все чаще видна в прогалах между деревьями забулькал, загулил тетерев. Прохожу полосу мелкого дуба, искореженного ветрами, и вот под ногами мелкие камни вершины перевала. Насколько хватает глаз зеленые вершины гор. На границе с небом они тонут в сиреневой дымке. В небе сияет по-весеннему ласковое солнце, под ним редкие белоснежные облака, тени которых плывут по исполинским зеленым волнам, повторяя их очертания. Осознаю, что ничуть не жалею о том, что попал в ураган. Теперь я знаю, как выглядит ВОЛЯ!
    Начался спуск. Хоть в припрыжку беги, да сапоги мешают! Что-то не так. Прислушиваюсь к радостному гомону и слышу воронов. Словно углем по светлой акварели. Вижу их – кружат впереди. Лес становится гуще, темнее. В основном липа, ильм, столетние дубы и сосны. Дорога упирается в овраг, круто сворачивает, дальше идет вдоль него.
   Стоп! Следы медведя! Неужели такие бывают?! След, по-видимому вчерашний, не закрыть двумя руками! Делаю еще несколько шагов и останавливаюсь.  Следы туристических ботинок! Человек спокойно поднимался по дороге и неожиданно столкнулся с медведем. Запекшаяся кровь под сосной, следы волочения. Их оставили кромки подошв. Холод по спине, мурашки по коже. Адреналин уже разгоняет сердце – готовься бежать! Иду по следам до кучи. Медведь закидал человека землей с листьями, сверху накидал валежника. Из кучи торчит локоть, ботинок с рифленой подошвой, угадывается голова. Возвращаюсь к дороге, уши на макушке, глаза велики! Стараюсь не шуметь. Овраг заканчивается и дорога, сделав широкую петлю, снова идет вниз. А вот и следы. Пока человек в ботинках обходил овраг, зверь, незаметно следующий за ним, пересек овраг напрямую и подкараулил его, спрятавшись в кустах.
  Людоед или подранок. И то, и другое – не дай Бог!
До самой поляны я шел, стараясь не стучать сапогами. В сосняке следы медведя исчезли, да и видимость стала получше, вздохнул свободнее. А вот и дом на поляне. Дымок из трубы. Дверь приоткрыта. Значит, человек в ботинках был не один. Местные в это время здесь не появляются. Как эти люди здесь оказались? Сколько их? Беглые? Аварийные* сплавщики, которые прошли мимо меня, когда я спал, или уходил от реки?
Решил понаблюдать, спрятавшись в кустах малины. В удобном для наблюдения месте сильно примята трава. Судя по размерам лежки, это вполне мог быть медведь, а вот и след, довольно отчетливый. Отсюда зверь следил за людьми и начал преследовать свою жертву. Осторожный какой, дал уйти человеку подальше, откуда в ветреную погоду и выстрел не услышишь!
   


                21.


                Утро в Каргале.


   Рассвет высветил небо над перевалом и в доме сначала проявилась ржавая дверца топки на фоне когда-то беленой печи, потом неопределенного цвета дверь в соседнюю комнату. 
 Володя встал первым, толкнул дверь, которая приоткрылась на пару сантиметров и стукнула о металл. Толкнул сильнее – дверь явно была подперта.
- Сергей Васильевич! – Закричал Володя, застучал в дверь кулаком. Ответа не было. – Подпер дверь. Как бы ему там плохо не стало! – Он повернулся к остальным с растерянной улыбкой. – Вставайте, пойду в окошко посмотрю.
Эта улыбка вызвала у всех предчувствие беды. Володя возил Сергея много лет, знал начальника лучше всех и полностью от него зависел. Если у директора не нормированный рабочий день, то и водитель работает также. При нем хозяин говорит по телефону, он возит его на деловые встречи, которые не афишируют, терпеливо ждет, когда шеф кувыркается с девочками в сауне. Если хозяина увольняют, то новый директор берет своего водителя. Прежний водитель не нужен никому. Слишком много знает, слишком предан уволенному хозяину. Когда Володя задумывался о своей судьбе, он всегда вспоминал, как встретили в дежурке водителя уволенного заместителя генерального директора.
 - Что, Санек, растешь?! С двухсотого на четыреста пятьдесят второй?!* – под дружный хохот водителей, остряк смачно припечатал косточку домино к битому-перебитому столу.
   Встав на завалинку, Володя попытался рассмотреть, что происходит за пыльным стеклом, потом подобрал с земли камень, разбил стекло. Кашникова в комнате не было видно. Перевернутая кровать упиралась резной спинкой в щель между половицами, другим концом в косяк двери.
- Я пролезть в окно не могу, надо раму ломать. – Он спрыгнул с завалинки, пошел в дом. – Надо сильнее надавить, откроется. Шефа не видать. Не в сундуке же он.
Они надавили на дверь, постепенно увеличивая щель между дверью и косяком, пока не услышали сильный стук – Кровать упала на спинку, но осталась стоять вертикально. В дверь можно было пройти.
- Лучше бы я этого не видел! – Побледневший Виктор бросился блевать к окну, потом скорчившись вышел из комнаты.
 Ночью Сергей сумел освободить руки и ноги, размахивая ими раскачал и перевернул кровать, встал на ноги, с кроватью на спине пошел на выход, уперся в дверь и потерял сознание. * Повиснув на вожжах он сдавил своим весом грудь, живот и шею. Высохшие глаза и черный прикушенный язык, на багрово-синем лице, не оставляли сомнений в причине смерти. Асфиксия.
  Они поставили кровать на ножки, поправили матрац, с усилием выпрямили согнутые из-за трупного окоченения руки и ноги. Володя не скрываясь плакал, закрывая ему глаза. Они вышли и закрыли за собой обшарпанную дверь.
 Артур лежал, отвернувшись к стенке.  О том, что он еще жив, говорили вздрагивающие плечи.               

  В напряженной тишине, щелкая кольцами, открыли тушенку. Артур от еды отказался. Они, облизывая пальцы, жадно съели по банке конины, по очереди напились из котелка с кипяченой водой и вышли готовить площадку для вертолета. Выбрали место, максимально близкое к дому и березок там было поменьше. Азат нашел где-то заржавевшую, но еще довольно острую косу, и пилил у комля наклоненное напарниками к самой земле деревце. Перерастянутые волокна с треском лопались.  Захватанные окровавленными руками зеленые березки они относили к будущему костру, сложенному из сухого ильма и ольхи. Дыма должно быть много.   
Для того, чтобы костер разгорелся быстро, они заложили в него ведро березовой коры, благо, нож егерь оставил. После обеда, а они ждали вертолет к этому времени, решили рядом зажечь дежурный костер. Сделали несколько ходок к сараю за наколотыми в прошлом веке поленьями – дежурный костер, в отличие от сигнального, должен гореть долго. На этом все неотложные дела закончились.
    Володя в дом не пошел, обыскал сарай, обошел вокруг дома, желая отыскать «что-нибудь», как говорила его маленькая дочь, отвечая на вопрос о подарке к празднику, нашел тяжелую железяку, возможно от трактора, никуда не годную, «разве что утопиться». Из головы его не шли мысли о том, что будет с ним, с семьей, если в смерти двух людей обвинят его. «Если не посадят, то с тойоты снимут точно!» - Горевал он. В последние десять лет его единственной заботой было вовремя заправить большую японскую машину. – «УАЗ будет каждую неделю ломаться, надо хоть инструменты из шишиги забрать! Заодно пряники и хлеб принесу. Может быть - добавил испуганный внутренний голос.»
 Он заглянул в дом, сказал, что костер зажжет, когда вернется и отправился к шишиге. 




                *

                Макаров



Только минут через тридцать из-за дома появилось трое. Странные. Один с косой без рукояти, двое с пустыми руками. Все больные какие-то. Один в сапогах и рубахе, двое босиком, в термобелье. Отсюда плохо видно, но ощущение, что они сняли верхнюю одежду и пытались согреться паяльной лампой. Двое зашли, один бродит по двору, высматривает что-то, зашел в сарай, обошел вокруг дома и решительно направился через всю поляну, видимо к речке.               
    На крыльцо я поднялся нарочито громко топая сапогами, чтобы не испугать. Пальнут еще с дуру!
- Есть кто живой в доме? – Я остановился у двери.
- Заходи, - после короткой паузы донесся ответ.
Я шагнул в дверь. В доме, после солнца, был полумрак. Резкий запах несчастья остановил меня. Паленая кожа и волосы, сладковатый, неприятный запах свежих ожоговых ран и мочи.
- Давно ждали, - ответил второй голос – егерь послал? Он вчера за помощью ушел. Площадку для посадки вертолета приготовили, ждем.
 Я пока промолчал о том, что нашел егеря в трех километрах от дома, только представился, сказал, что тоже попал в ураган. Пока Азат и Виктор, перебивая друг друга, рассказывали о том, что с ними случилось, осмотрел Артура. Тяжелый. Заторможен, сознание затемненное, на вопросы отвечает с трудом, язык как терка, сухой, пульс слабый, частый. Дождется ли он помощи? Эти двое тоже не подарок.  Без лечения через сутки – двое начнутся гнойные осложнения и они затяжелеют. Водитель ушел к машине, наверняка такой-же. Надо сходить за ним, времени у этих ребят не осталось.
   


                *
               
                Водитель.
 
    Инструментальный ящик находился под кунгом, сразу за задним колесом. Здесь глубина была около метра. Володя знал, что наберет полные сапоги, но разуваться не стал из опасения порезать ноги осколками стекла. Он вынес на берег пластиковый контейнер и матерчатый сверток с ключами. Держа инструменты в руках он почувствовал связь с профессией. «Ничего! Еще повоюем!» Вылил воду из сапог, вернулся к машине и, уже без содрогания, забрал два пакета с тюрей из хлеба и пряников. Потом вспомнил слова Азата о том, что не похороненный мужчина становится лешим, а женщина русалкой, вернулся к машине во второй раз и снял с зажимов лопату, во время пожара находившуюся под водой. Чтобы не брать в руки череп, яму для его захоронения вырыл здесь же, на берегу.
- Что там у тебя? – Услышал Володя незнакомый голос, когда лопатой подкатывал череп к яме. Вздрогнул всем телом, обернулся с лопатой наперевес. На него с легкой улыбкой смотрел загорелый, давно небритый незнакомец, одетый по-походному. Крепкий и здоровый. – Мне мужики сказали, что ты к машине пошел. Дай посмотрю! – Он подошел, взял череп в руки, внимательно осмотрел.         
    Череп был небольшой, с округлыми глазницами, тонкими костями, слабо выраженным затылочным бугром. Зубы ровные, мелкие с небольшими площадками стертости. Две черные пломбы из серебряной амальгамы на втором премоляре справа и первом моляре слева, хорошо заполированы.
- Молодая женщина. Зубы лечила у хорошего стоматолога в городе. Очень давно, правда. Что ты хочешь с ним делать?
- Похоронить. Азат сказал, покоя нам не будет, если не похороним. Одной русалкой меньше будет.
- Как она, бедняжка, очутилась в ручье? – Он встал на одно колено, оперся на левую руку, поставил череп на дно ямы.
- А как мы, за сутки двоих похоронили? Здоровых мужиков! – Володя начал засыпать лопатой яму.
- Троих. Егеря медведь задрал на перевале. 
Володя уронил лопату, сгорбился, мелко, по старушечьи закрестился. – Прости нас, грешных, а как же вертолет?!
- Сейчас пойду. Медведь вас пасет. На ночь костер около дома разожгите и крепко закройтесь! Идем, покажешь, где у тебя в машине консервы.
- Да в крайнем диване, где газовая плита и печка!
- Идем, идем! Покажешь.               


                *
               

                Макаров.

Водитель дошел до боковой двери кунга и пропустил меня вперед. Почему он это сделал, я понял, когда увидел за газовой плитой обугленный выше пояса труп в позе боксера.* В диване, от которого сохранилось только деревянное основание, я нашел две банки без этикеток. По форме тушенка и рыба. Хватит и этого.  На берегу водитель предложил мне пакет с размокшим хлебом, но я отказался, вспомнив, что происходит с человеческим телом во время агонии, хотя был бы голоден, про дефекацию и мочеиспускание даже не подумал. Мы попрощались. Володя пошел к дому, я - вниз по реке. Теперь от меня зависела их жизнь.








                22.


                Николай Макаров.




«Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!» *
  Раздетый до пояса, сижу на первой полке скалы. Ветерок холодит влажную кожу. Подо мной вода, до нее метров десять. Над головой еще метров девяносто камня. Узкое русло перед скалой разгоняет поток. Он налетает на камень, который делит струю надвое. Камень почти не виден, сплавщики называют его зубом. За камнем водоворот, через пару метров темная глубина. Дальше русло завалено крупными блоками, между ними темные участки глубокой воды. Здесь я потерял Анну.
   Она ведь прекрасно плавала! Что же случилось? Внезапная остановка сердца от падения в холодную воду? Может быть. Раньше у нее случались короткие приступы мерцательной аритмии, во время которых мне хотелось взять ее на руки. Если придонной струей ее затащило в щель между каменными блоками, спасатели нашли бы. Затянуло в понор? – Вход в понор наверное, не искали. Впрочем, мало найти вход в подземную реку, тело могло утащить на сотни метров по подземному руслу. Холодная вода и тьма. Вечный холод и вечная тьма…
  Бульк! – Справа от меня падает в воду маленький камушек. Боковым зрением замечаю движение. С места в карьер помчалось, забухало, отдаваясь в ушах, испуганное сердце.  Я похолодел от непроницаемого взгляда маленьких черных глаз. Огромный медведь застыл в нескольких шагах от меня! Не отрывая от него взора, я поднялся и, когда он бросился ко мне, шагнул со скалы.
  Жесткий удар потряс меня. Я встал на ноги, воды – чуть выше пояса, сделал шаг – боли нет, лодыжки целы. Протер глаза от стекающей воды, посмотрел вверх – медведь мягко, словно перекатываясь с камня на камень, не спеша спускался с полки. Я подавил крик, поплыл, в надежде, что зверь останется позади.
  Минут через пять панического заплыва мои силы иссякли, я повернул к дальнему берегу. Медведь все время шедший за мной, отстав метров на сто, вошел в воду.
 Сил больше нет. Начинаю захлебываться, непроизвольно глотаю воду и… задеваю коленями камни дна. На карачках выползаю на мелкую воду, задыхаюсь, молотит сердце. Оборачиваюсь на противоположный берег. Медведя нет! Вспыхнувшая надежда умерла сразу: быстро переплывший реку зверь подходит ко мне по мелководью. Я крутанулся на спину, уперся в камни дна локтями, поднял ногу, готовясь отбиваться ею. Из сапога потекла вода.
    Медведь остановился в трех шагах от меня. Повернув огромную голову, он смотрел как из глубины к нему что-то плывет, оставляя след на поверхности. Зверь зарычал, встретил это ударом огромной лапы по воде, привстал, повернулся всем телом, провожая что-то взглядом, и… медленно, словно нехотя, пошел по воде к берегу; не оборачиваясь, скрылся в лесу.       
    Жив! Меня замутило, вырвало водой, успеваю сделать несколько вдохов и опять рвота выворачивает на изнанку. Жив! Звон в ушах. Что это было?!... Аня?! Но как?!
 Жив! Заплакать не трудно. Надо сжать зубы, прерывисто, глубоко вздохнуть, и отпустить душу на волю. «Блаженны плачущие…» *
Через минуту я услышал гул вертолета, еще через минуту он пролетел надо мной.
   Конечно, медведь услышал вертолет раньше, но за несколько минут он легко мог расправиться со мной и утащить в лес. Это она защитила меня.


                *



…Я оперировал его десять лет назад, когда пьяные менты разбились в патрульном уазике. Разрыв печени, брыжейки подвздошной кишки, внутрибрюшное кровотечение.
  Теперь он владел небольшим детективным агентством, где кроме него работали двое оперативников.
- Ласковая телка … – начал он, достав большой конверт из ящика стола, запнулся, полез за сигаретой, увидев краску мучительного стыда на моем лице. Прикурил от дешевой зажигалки, шумно выпустил струю дыма, поставил зажигалку на попа, неловко задел ее. Она загремела на лакированной столешнице.  Он опять затянулся. – Сам посмотришь. Тут письменный отчет, фотографии, флэшка с аудиофайлами. – Помолчал. - Тридцать шесть тысяч. – Словно извиняясь, добавил, - мне людям заплатить надо…

- Сфоткай меня! – Звонко кричит Аня. Сидя на борту лодки она вскидывает к небу руки и счастливо улыбается. Освещенная солнцем, она удивительно хороша. Снимаю. Еще раз.
 В видоискателе вижу, что лодку несет на зуб. «Классная фотка! Классная… телка.» - 
Не смотрю на нее. Убираю в сумку зеркалку, застегиваю молнию и только потом поднимаю голову. О, Боже! Лодка села на камень, Аньки в лодке нет.
    

                *

   Гул вертолета стих. Видели они меня или нет? Какая разница! Не за мной летят. Наверняка ищут машину. В любом случае сесть вертолету негде. До ближайшей горизонтальной площадки подходящего размера около часа ходьбы. Иду налегке, голый по пояс, прихрамываю от боли в правом голеностопе - связки все-таки потянул. Подсчитываю: до Каргалы лету минут пятнадцать, надо всех перевязать, погрузить тяжелого, поставить ему капельницу. Через час, полтора, вертолет вернется и, если я буду в удобном для посадки месте, заберет и меня. Надо спешить. Если кусты походят к воде, иду напрямик, шумно загребая сапогами воду. Твердая подошва болотников скользит на покрытым илом камнях, иногда падаю, разгоряченный холода не замечаю, выливаю воду из сапог. Сколько времени иду – не знаю. Перехожу на бег. Прыгаю с камня на камень, наступаю на покрытый водой и тяжело, всем телом падаю левым бедром на этот же камень. В глазах потемнело. Не могу вдохнуть от боли. Раздышался, встать не могу, потихоньку, потихоньку выползаю на сухое. «Неужели сломал?!» Потихоньку, потихоньку, переворачиваюсь, лежу, отдыхаю, потихоньку сажусь. Да что ж такое! «Господь милосердный! Прости! - Подняться нет сил. – Аня простила, прости и Ты!» - Прошу у Него прощения, вовсе не рассчитывая его получить. Со стоном поднимаюсь. На какую ногу теперь хромать?   
  Думаю, последний раз переплываю реку. Не заберут, буду ждать до завтра. Выливаю воду из сапог, подхожу к «пьедесталу» - огромному камню, стоящему на половину в воде, на котором фотографируются едва ли не все сплавщики, осталось пройти вдоль курумника, потом подземная речка, вытекающая из-под скалы, сразу за ней «вертолетная площадка». Протискиваюсь мимо камня и слышу за спиной гул вертолета. Опоздал! Пробую бежать – подкашиваются ноги, машу пилоту руками, что-то кричу. Вертолет снижается, медленно проходит над берегом и поднимается, уходя в сторону. Улетели! Медленно иду, куда теперь спешить! Опять вертолет! Уходил на круг перед посадкой!
   Раскидывая прошлогодние листья он снизился, растрепал черемуху, придавил к камням молодую траву, медленно приземлился, переступая колесами, словно пробуя почву на прочность. Пилот снизил количество оборотов, но двигатель не заглушил, открылась дверь, из нее выскочил, замахал руками бортмеханик - быстрее мол! Я пошел быстрее, потом побежал, хромая. Сердце дрогнуло, боль и хромота исчезли. Я побежал. Бегу все быстрее.  Появилось знакомое с детских снов ощущение счастья – сейчас полечу! Стало легко, шаги стали длиннее и выше. Лечу! Вижу под собой верхушки елей и призрачный круг от винта! Анька со мной. Я чувствую ее тепло в своей руке.
- Забери меня отсюда!
Я крепче сжал ее ладошку.
Бортмеханик с удивлением увидел, как хромающий к вертолету человек с голым торсом покачнулся, сделал несколько неуверенных шагов и упал, как подкошенный, лицом вниз.


 

                Деревня Асиялань, декабрь 2015 года.
               



Под редакцией Натальи Лифаревой.



                Примечания.



К главе 1. «Итекбаша» - коротышка.


К главе 2.
Шагали-шакман - вождь башкирского племени тамьян. Ему посвящено погребальное причитание (хыктау). 
Батырша – руководитель восстания башкир в 1755 года            
В созвездие Овна – в марте.
Джаханнам – ад.
Аль – Арш - престол.
Пророк Иса – Иисус.
Кяфиры – неверные.
(Приводит Муслим в «Китаб аль-Имара», №1905)
(Сура «Худ», аят 86)
«Есть надежда, что Аллах простит все грехи, кроме греха умершего в неверии и сознательно убившего мусульманина». (Достоверный хадис, приводимый Хакимом и Насаи).
В то время хирургическую помощь оказывали парикмахеры.
Выкрест (крещеный мусульманин)
Чукинган – выкрест. Среди правоверных татар имеется второе значение слова – выродок.
Мирза Кутлумухамет - генерал-майор Алексей Тевкелев - крещеный татарин.
 Салах – эд – Дин – Саладин.
Махди – Мухаммад ибн Хасан Аль-Аскари потомок Пророка, Двенадцатый сокрытый Имам. Родился в 256 году хиджры, в 260 впервые вознесен на небо, в 329 году он вошел в подземный ход в доме своего отца и до сих пор не появился. Он будет пребывать в сокрытии до часа, назначенного Богом.  Придет, чтобы установить царство справедливости и благоденствия. У шиитов Махди является Мессией.

К главе 4. Записки. И.И. Неплюев.
К главе 6. Колчан со стрелами и луком.
 Десятина немного больше гектара.
Ям – почтовая станция.
К главе 8. Башкиры выбирали невест из дальних аулов, иногда за 100 – 200 километров, во избежание близкородственных браков и пресечения попыток молодой жены апеллирования к родне.
Если посмотреть на карту, Река после впадения Каргалы, делает большую петлю, по форме отдаленно напоминающую кленовый лист.

К главе 9.
А.С. Пушкин. Борис Годунов
К 10 главе. Аюхан. Аю – медведь. Бурнакай – щенок (башк.)
«На костях» - в те годы зарубежная музыка записывалась нелегально на целлулоидных рентгеновских снимках.
К 11 главе. Невесту свекровь встречала с хлебом, намазанным маслом и медом.
К 12 главе. Бейбисе – единственная, любимая жена. (башк.)
К главе 13 Дракон. Н. Гумилев
Шхельда – подземный туалет. В то время отходы еще не выносили на поверхность, их уносил весенний паводок.


SRT – одноверевочная техника спуска и подъема в пещеру.

К 16 главе.  Из Экклезиаста.
Киямет – конец света.

К 19 главе. Душа умершего башкира сначала попадает в родовое дерево, затем в родовую птицу, с помощью которой она достигает верхнего мира, где находятся души сородичей и дух-покровитель рода. Родовые деревья – хвойные, птицы – соколиные.
Клинитрон – кровать для лечения ожоговых больных, в которой сквозь тончайший песок, накрытый специальным материалом, подается теплый воздух. Больной словно «плавает» в в этом потоке, при этом ожоговые поверхности подсыхают. Потери жидкости и белка уменьшаются.
Харам – грех.
Домовой (посен, постень) душит по ночам старых и больных, садясь на грудь. Чтобы задобрить домового, за печь ставят тарелку с пищей.
Асфиксия – удушение.


К 20 главе. Песня песней Соломона. Ветхий Завет.
Все несчастные случаи случившиеся с туристами, независимо от вида туризма (водный, пешеходный, лыжный и пр.) по традиции называются авариями.
К 21 главе.

Двухсотый - Тойота Лэндкруйзер 200. Четыреста пятьдесят второй – УАЗ 452 «буханка».

У больных с тяжелыми ожогами иногда возникает психоз, подобный алкогольному. О больном, разгуливающем по ожоговому отделению с кроватью на спине, мне рассказала заведующая этим отделением, профессионал высокого класса, Попова Ольга Васильевна.

   Поза боксера – характерная для обугленного человеческого трупа поза с полусогнутыми, вытянутыми вперед руками, поджатыми ногами.

К 22 главе. «Блаженны плачущие (о своих грехах), ибо они утешатся.» Нагорная проповедь.


Рецензии
Вы загрузили роман целиком одним файлом. Если бы загружали главами, читателю было бы сподручнее возвращаться к чтению романа. И Вы приобрели бы больше сторонников Вашей
прозы...

Тина Шанаева   12.04.2017 09:28     Заявить о нарушении