Однажды в Одессе

Однажды в Одессе
Я родился в Одессе 18 октября 1984 года во дворе с обычным названием двадцать второй. Его называли так, потому что дома, находившиеся в нём, числились под номером двадцать два и отличались лишь расположением и числами, образовывая между собой квадрат. В одном из этих домов жил я. Отец мой был тренером, а мать работала бухгалтером на заводе шампанских вин. Шампанское этого завода знали на просторах всего бывшего союза. Что я помню из детства? Я помню ёлку, подарки под подушкой, мультики, и, конечно же, Надю. Мою первую любовь и первый отказ, принцессу нашего детского садика. Я помню, как родители оставляли меня у бабушки, она работала в санатории, который тогда ещё назывался Стройгидравлика и находился недалеко от моего дома. В санатории было много футуристических элементов оформления, они внушали какой-то оптимизм в тогда ещё казавшейся мне бесконечной жизни. С бабушкой мы иногда спускались в подвал, там хранились разные медицинские препараты и там пахло травами, типа зверобоя или мяты, некоторые из них я брал домой. Мы жили на Французском бульваре, наш дом, мой садик и работа бабушки с мамой располагались на одной улице. Поэтому маршрут был по прямой. Вначале дня я двигался в одну сторону, в конце дня в другую. Отец работал сторожем в ресторанчике, который был чуть ниже моего дома: если спуститься вниз метров на сто, можно увидеть море. В ресторане, где работал папа, были большие деревянные стулья с вырезанными силуэтами казаков, и ещё там была очень вкусная украинская кухня. Почему-то я помню только борщ. Тарелка была огромной, борщ был очень красный, почти бордовый. Аромат от него вызывал приятное жжение в животе. Иногда папа заводил меня на кухню и одна из пышных женщин в белом халате выдавала мне очень горячий огромный пирожок. Я с трудом, дуя на него, удерживал его в своих ладонях. Из детства я вынес очень много приятных воспоминаний. Но этот рассказ не о моём детстве, скорее о моих первых ещё не совсем сознательных шагах в моей жизни.
Я не очень хорошо помню Советский Союз. Я помню рубли с Лениным и огромные парады. Они внушали мне, сидящему на плечах отца, трепет и гордость за свою родину. Потом Союз развалился, появились видики, сухие бананы, бабл гамы. Всё вокруг стало пропитано ощущением перемен. Будущее озаряло фантазиями о полётах в космос и какого-то чувства единения, которое витало среди нас. Ещё я очень чётко помню тот момент, когда моё детство закончилось. Мне было тринадцать лет, отец оставил нас и уехал в Бельгию, моему брату было восемь лет, мать не работала. Помню, как мы неделю голодали и мать отвезла нас женщине, которая одолжила у нас деньги и до сих пор их не отдала. Мама отвезла нас ей и сказала что больше не может нас содержать. Я стоял возле прилавка магазина сына той женщины, которая одолжила у нас деньги. И тогда я впервые почувствовал, что моё детство закончилось. и ощущение доброго семейного существования надолго покинуло меня. Её сын всё-таки отдал нам немного денег, и мы смогли продержаться какое-то время. Но эту тяжёлую неделю голода я запомню навсегда. Я видел много страшных и неприятных вещей, но ничего хуже голода и лицемерия не знаю.
Появились купоны, и государство всё-таки решило вопрос с бедностью населения, мы все стали миллионерами. Потом появились гривны.
Наш двор, стоит отметить, жил своей жизнью, у него были свои легенды и свои страхи. Многие из персонажей двора были бывшими заключёнными и употребляли наркотики. Конечно, тут же в доме напротив их производили и сбывали – долго, лет, наверно, десять. Но у нас была своя команда, у нас были свои лидеры, и мы были далеки от жестокости и грубости.
Для меня входом во взрослый мир было начало общения со взрослой частью двора. Я вышел в тот день во двор и проиграл на тот момент солидную сумму одному местному авторитету в карты. У него был брат, он был младше него, его называли Зюня. Он простил мне долг, и с этого момента началось моё знакомство с ним и со взрослой жизнью. Серёжа, так звали Зюню, был небольшого роста, коренастый и смуглый, он занимался боксом и часто улыбался. Жил он во дворе напротив. Мы часто курили траву из папирос, которую покупали в солдатской части, её из-за ворот выносили солдатики прямо на проходной. Косяк стоил десять гривен, вдвоём мы скидывались по пять гривен и шли на заброшенный пустырь за нашим двором накуриваться. На этом пустыре раньше мы любили с пацанами играть в прятки, летом он зарастал высокой и густой травой и превращался для нас в джунгли. Я любил курить траву и читать книжки, это спасало от окружавшей меня нищеты и того уныния, которое царило дома. Иногда мы собирались у Зюни в гараже и накуривались там, нас забивалось туда человек по восемь. Мы садились в запорожец и хохотали над разными шутками до смерти. Это было весёлое и приятное время, наполненное приятными ожиданиями и верой в то, что скоро всё изменится. Появятся хоть какие-то деньги и мы, наконец, заживём по-настоящему. В то время у меня была приставка, мне подарил её один школьный друг, она называлась Сега. Я подключал её дома к старенькому Электрону и часами играл в Мортал Комбат или Флешбек. Позже я поменял приставку на французский мопед. Он был чем-то похож на Карпаты и ездил только на первой скорости. Я ездил на нём по району и был безумно счастлив.
Мы росли, и появились первые мобильные телефоны. На районе тут же оказывались ворованные трубки, и я немного приторговывал ими. Я покупал к ним зарядные устройства и продавал как новые или бывшие в употреблении. Это был мой первый опыт, так сказать, свободного предпринимательства и первые заработанные мною деньги. Их хватало на траву, книжки и новую одежду. И, конечно, у меня всегда были самые модные на тот момент телефоны. Телефон в то время был чем-то большим, чем просто средство для связи – он был символом богатства и принадлежности к высшим слоям общества, которое составляли бандиты и бизнесмены. Мы ходили по району в клевых шмотках, носили кроссы Найк, Джорданы, Адидасы, знали много модных и новых слов. Они благодаря нашей подаче "садились на язык" многим людям, которых мы никогда даже и не видели. Мы могли загрузить многих. У нас были золотые цепи, крутые мобилы, и, все мы варились в этом большом котле под названием 22-й. Честно говоря, никто из нас нигде толком не работал и собственно не очень к этому стремился, мы занимались мутками. Все мы как-то мутили лаве. Во дворе была площадка, когда-то там было два баскетбольных кольца, потом одно сломали, и осталось только второе. Во дворе днём и ночью, всё время что-то происходило. Днём катали в стритбол, ночью накуривались и ржали и болтали до утра. Лет до пятнадцати я не очень-то хорошо играл в баскетбол. Поэтому меня почти никогда не брали играть, и я часто стоял в стороне или сидел на скамейке и смотрел за игрой. С замиранием сердца я ждал, что меня всё-таки возьмут в игру. Я всё чаще стал смотреть выступления Chicago Bulls в играх NBA. Купил себе мяч и подолгу стал играть. Когда с кем-то, когда сам до поздней ночи. Я очень хорошо помню эти летние вечера, когда я уже почти не видел кольца и играл, что называется, на ощупь. Я представлял себя Майклом Джорданом в какой-то большой и очень важной игре, чувствовал, что на меня смотрят миллионы зрителей. Снова и снова я обходил воображаемого противника и совершал бросок. Через какое-то время загорался фонарь. Это был старый фонарь на покосившемся деревянном столбе, казалось, что ему лет шестьдесят, не меньше. Свет от него слегка отбрасывало на площадку, но этого хватало лишь на двадцать минут. Потом становилось совсем темно и играть было уже невозможно. Я брал в руки мяч и довольный и немного усталый шёл в свою парадную по крохотной и узкой аллее, поросшей по бокам редкими кустами. И подымался по лестнице к себе домой. Со временем я всё-таки научился довольно неплохо играть и меня стали брать в команды, в общем, стало веселее. Также мы играли в игру, которая называлась 33-и, где каждое попадание засчитывалось как три очка, а последние три ты должен был забить с трёхочковой линии. Был ещё квадрат, но это уже больше к футболистам.
Больше всего мне нравились летние вечера, они казались мне такими долгими-долгими, и ещё что-то такое было в воздухе, как смесь дыма, ветра и моря. И это что-то сводило с ума и наполняло тело сумасшедшей энергией и драйвом. И даже сейчас, спустя много лет, летом в какой-то из вечеров, когда я случайно оказываюсь на улице один или с кем-то. Я чувствую нюхом, почти так же, как чует дворняга, этот запах в воздухе, и меня наполняют эти сильные и странные чувства...
Тогда ещё, кстати, телефоны были не у всех, но даже если и были, мы редко созванивались, вечерние сборы больше походили на мультик “Ёжик в тумане”. Я выходил во двор и шёл к скамейке, встречал там кого-то из ребят, потом мы куда-то шли, и из темноты выплывали разные знакомые силуэты. Кто-то из них оставался с нами, и мы либо шли дальше, либо шли к кому-то домой. Ещё в темноте часто перекрикивались и звали друг друга всякими разными кличами: «Эй! Пс! Дядя! Ача!» и т.д. От этого складывалось ощущение, что ты находишься в каких-то сюрреалистических мрачно-весёлых каменных джунглях, вечно кипящих и смотрящих на тебя голодными глазами из всех окон, углов и кустов. Через дорогу от нашего двора находился Кирпичный переулок, так он назывался, в этом переулке располагался пионерский лагерь. Во дворике напротив жил друг моего детства, звали его Вова. Он жил в самодельной хибаре с очень низким потолком и для того, чтобы передвигаться по этому миниатюрному дому, приходилось здорово нагибаться. Вова жил с отцом и дедушкой, отец его был наркоманом и пьяницей и несколько раз сидел в тюрьме, всё в доме держалось на дедушке. За стенкой от их дома стояла будка с мороженым, там всегда продавалось очень вкусное и дешёвое мороженое прямо с завода, на котором его и делали. Как-то раз Вова и его домашние проснулись ночью от резкого шума на крыше, они поднялись наверх и увидели там целую груду мороженого и тортов: оказалось, что ночью будку вскрыли и кто-то из парней поскользнулся, когда убегал, и выронил часть. Наутро то мороженое, которое осталось на крыше, начало таять, и в прямом смысле пошёл дождь из мороженого.
Мы часто ходили с Вовой в пионерский лагерь и лазили ночью на небольшое трёхэтажное здание. Мы долго лежали на спинах и смотрели на ночное небо, на котором ярко-ярко сверкали звёзды и пролетали кометы. Мы мечтали о нашей жизни, той жизни, которая ещё не наступила, но вскоре, как понимали мы, должна была наступить. Вовка, помню, хотел стать милиционером и приковывать отца наручниками к батарее, чтобы тот перестал пить и стал прежним. По иронии судьбы, Вова вырос и стал немногим лучше, чем отец. Вова, мог выпить на спор бутылку водки, потом он ловил белку и бегал с бревном всю ночь за каким-то воображаемым противником. Такой вот весёлый парень был, он не прожил и тридцати. Что же до меня, то я хотел стать юристом…

В этом же пионерском лагере, который ныне стал глазным санаторием, работал охранником парень по имени Ваня. Он был среднего роста, коренастый и с длинными вьющимися волосами, как у богатыря из сказки. Сложно было представить его с другим именем, имя Ваня подходило ему как нельзя лучше. Ваня был не особо разговорчивый и обладал некой загадочностью. Он как-то неуместно смотрелся в роли охранника, особенно на фоне остальных. Ваня не пил и у него был мобильный телефон, что на то ещё время было большой редкостью. Но, тем не менее, я находил с ним общий язык. Как-то я решил повесить на территории лагеря грушу, я спросил об этом Ваню, он не был против. Мы набили обычный мешок песком, обвязали сверху проволокой и повесили на трубе. Каждый вечер, когда смеркалось, я приходил туда и подолгу лупил по груше двойки.
За пионерским лагерем есть спуск. Он сейчас, точно так же, как и тогда, ведёт к гольф-клубу. Там  стояло множество яхт. Сбоку возле пляжа, который назывался  «Собачий», стоял на мели старый большой корабль. Неподалёку от него был небольшой заброшенный баркас. На морде у него была нарисована акулья пасть с глазами, мы называли это место Акула. За Акулой был пирс, под ним было много труб, которые стояли воткнутые в песок и держали этот маленький деревянный пирс. Между этими трубами мы часто плавали и играли в сало.
В яхт-клубе находился Г-образный пирс и на конце этого пирса был старый маяк. Этот маяк был местом страха, многие так и не сумели побороть страх и прыгнуть с него. Но некоторым не удалось избежать этой участи, как, например, мне. На маяке было четыре ступени, самые смелые прыгали с четвёртой. Это было, конечно, очень круто и слава о герое, разумеется, сразу облетала район. Я прыгал только с первой, было очень страшно. Я боялся, что могу попасть на камень. Говорили, что если неудачно упасть, то можно попасть на камень, который был где-то под водой. Правда, он там был или нет, я не знаю. На маяке были и несчастные случаи: рассказывали, что один раз какой-то смелый моряк, немного подвыпивший, решил продемонстрировать подруге небывалую храбрость и смелость и прыгнул с последней ступени. Он немного неудачно вошёл в воду, животом, который, собственно и лопнул при столкновении с  водой. Да, и прыгал он не солдатиком, а рыбкой, такой вот смельчак…
В то время своё право находиться в том или ином месте, не будучи кем-то униженным, приходилось отстаивать силой. Ты либо должен был быть в состоянии дать хорошенько в голову, либо иметь старших братьев, или ты должен был уметь брать на понт.
В детстве драки проходили постоянно, в детском садике я дрался до безумия, рвал пуговицы на рубашке и постоянно ходил в зелёнке. И лучшим способом завести настоящего друга и как следует зарекомендовать себя было разбить ему нос.

Когда я ходил в шестой класс, к нам во двор приехал новый мальчик, звали его Костя. Костя был на два года старше меня. Сначала мы с ним как-то ладили, а потом, не помню, из-за чего, перестали. Мы ходили с ним в одну школу, мне, в общем, здорово от него доставалось. Так как два года на то время было существенной разницей и он был на голову выше меня, то я здорово его боялся. Он постоянно срывал с меня шапку и выбрасывал её с троллейбуса. Кидал в меня разную грязь с земли, другими словами, он здорово меня унижал, продолжалось всё это дело года два, пока отец не отвёл меня в секцию бокса. Тренировки там были жутко тяжёлыми, и там я частенько получал оглушающие удары большими боксёрскими перчатками, и всё это дало свои плоды. Как-то днём, когда мы нашей компанией гуляли за домом, Костя бросил в меня хребет от рыбы. Тут уж я не удержался и пошёл на него. Какого же было его удивление, когда вместо ожидаемой реакции он получил два прямых, в нос и глаз. Проводил атаку, делал шаг в сторону и так снова и снова, я был словно в тумане от ярости и победы. Нас разняли взрослые, но я ещё раз пробрался и разбил ему и второй глаз, после чего Костя убежал домой. Это была моя первая и настоящая победа. Я победил тогда не Костю, не унижения и не стыд, я победил тогда свой страх. После этого боя Костин авторитет во дворе сильно упал, и он перестал выходить во двор, а через какое-то время и вовсе уехал.
Я очень хорошо помню это выражение на его лице, он был очень удивлён и не понимал, что происходит. Такое же выражение я увидел позже на лице местного сорвиголовы, звали его Гена. Родителей у него не было, он с раннего детства пил, воровал и употреблял наркотики. Его опасались, потому что говорили, что он не дружит с головой и может зарезать или бросить камень. Меня он не трогал, зато любил доставать тех, кто был слабее его. В частности, он доставал скрипача из пионерского лагеря в Кирпичном переулке. Скрипач был типичным ботаником, но однажды он не выдержал и напал на Гену. Гене тогда здорово досталось, он просто не ожидал ничего серьёзного, но я видел весь этот бой. Это было волнующе и захватывающе, как будто парень из твоего двора дал пирулей Майку Тайсону. Теперь уже ботаник стал приставать к Гене и тот из кота на глазах превратился в мышь, а потом и вовсе исчез.
В жизни я видел ещё много примеров того, как из тех, кто силой держал других людей в страхе, получались наркоманы и преступники, которые в итоге полностью саморазрушались. По правде говоря, я не знаю никого из прошлого, из тех, кто был страшен и грозен, того, кто сейчас бы стал более менее состоятельным и уважаемым человеком. Герои нашего двора не выдержали встречи с внешним миром и той жизнью, которая начиналась за пределами двадцать второго. Они растворились в воспоминаниях и лицах других, таких же потерянных и запутавшихся людей.
Я, пожалуй, вернусь к своему рассказу про Зюню и той истории, которая произошла со мной и с другими ребятами. Как мне кажется, эта история положила конец другой истории, более долгой и интересной, истории моего двора, двадцать второго. И теперь уже это точно такой же двор, как и все остальные. Приезжие постепенно разбавили и, в конце концов, полностью уничтожили дух этого легендарного двора, который теперь стоит потерявшийся и одинокий. Теперь это уже не двор моего детства, это просто двор. А двор моего детства навсегда останется и сохранится во мне и моих воспоминаниях и воспоминаниях ещё таких же, как я, людей.
Лет до восемнадцати я активно готовил себя мысленно к тому, что мне придется отсидеть. Среди нас это было чем-то вроде армии в соответствии с тем путём воина, который, как нам казалось, мы выбирали. Бандитская жизнь сулила массу приключений, денег и, конечно же, женщин. Моё стремление во что бы то ни стало войти в мир взрослых и чувствовать свою принадлежность к какой-то особой группе людей, неподвластной никому и ничему, кроме своего стремления, росло день ото дня. Я рано научился читать и с тех пор почти никогда не расставался с книжками, вплоть до переходного возраста, когда мои желания побудили меня искать общения этих ребят, вход в чей мир мне был закрыт. Я был в какой-то мере ботаником, и часто моя культура и мой богатый словарный запас выглядели как нечто безобразное и дурацкое в обществе сильных нашего двора. Там зачастую сила, дерзость и напор решали всё. Не знаю почему, но Зюня присматривал за мной, хотя, думаю, он это делал, потому что знал, что мой отец живёт в Бельгии. Он почти всегда это путал и считал, что он живёт в Голландии, на родине косяков и легальных наркотиков, в его понимании это был рай. Думаю, он очень хотел, как и многие тогда, уехать за границу. В то время среди нас витал миф о каком-то почти сказочном мире зарубежных стран. Казалось, что нас, одесситов, там очень ждут, и мы со своими извращёнными и весьма разнообразными талантами обязательно должны там всё и всех покорить. Позже стало понятно, что это ещё одна иллюзия о сладкой жизни, которая, как мы думали, должна быть. Полагаю, это всё из-за лени и ещё присущей нам какой-то циничной гордости: обманув другого, заработать и зарекомендовать себя за счёт кого-то. Во многом это строилось на унижении других людей. Тогда ещё сплошь и рядом были живые отголоски девяностых. Ещё были бригады, доживавшие свои последние дни. Кто-то успел перестроиться и попал в струю и до сих пор занимается делами. Ну а, разумеется, рядовые, пускай и самые преданные и крепкие, пошли в расход. Надо же было сдавать статистику по успешно выполненным делам и провозгласить победу милиции над организованной преступностью. Которая в результате претерпевших изменений и слияний с той самой преступностью стала много хуже.
Некоторых авторитетов многие уважали и считали справедливыми, ментов же люди в основном презирали и ненавидели. Менты ещё очень долго отбирали своё за всё время упущенной власти и точно так же занимались беспределом, как самые отмороженные гопники. Зюня знал тогда ещё некоторых бригадных ребят и был уважаем ими. Он был дерзок, крепок и смекалист для того, чтобы отличаться от других. Он завораживал меня разговорами про понятия бандитов, что казалось мне тогда очень романтичным и правильным.
Думаю, что степень доверия к ворам в законе до сих пор намного выше среди простых людей, чем доверие к властям. И на то есть ряд причин: авторитет в той среде сложно было купить, его нужно было заработать личной силой и сноровкой, а потом постоянно отстаивать. Можно купить любое звание, любую должность, любое имя, но не авторитет. Ещё Зюня часто дрался, он непременно должен был отстаивать свой титул перед разного рода парнями, многие из них были выше и намного больше его. Со всего района люди смотрели, и никто никогда не вмешивался, тогда дрались один на один. Но эти времена уже начинали проходить, и тех, кто не успел перестроиться, время пережевывало и выплёвывало, одного за другим. Я знал, что Сержа и его ребята занимались разными делами, зачастую, конечно, криминального характера. Это были Юра Сава, Пипл, Киря и Зюня. Эта четвёрка долгое время довольно ловко орудовала на ночных улицах нашего города. Я с интересом наблюдал  за всем происходящим и иногда мне перепадали небольшие крохи в виде телефонов и магнитол. Вскоре от кого-то из пацанов поступила информация, что в одной машине в конкретном месте в условленное время должен будет находиться чемодан с деньгами и какими-то важными документами. Серёжа был окрылён этой идеей и ждал её воплощения. Конечно, я знаю, он ждал своего звёздного часа, как он это называл, крепкого удара. У многих из ребят представление о своей судьбе было довольно поверхностное. Оно напоминало мысли человека, который постоянной играет в казино и почти всегда проигрывает. Но по прежнему верит в то, что однажды он станет миллионером и жизнь его, равно как и он сам, изменится до неузнаваемости.  Я долго ждал своего часа, тогда, когда бы я смог проявить себя в этом не хитром обществе, и вот Зюня предложил пойти с ними на дело. Не знаю, что именно спасло меня в тот момент, думаю, что всё-таки есть более высшая сила, которая словно невидимой рукой провидения ведёт нас, и то и дело спасает от неминуемой гибели. Я вижу эту силу как ангела-хранителя.
Всё внутри постоянно меняется, некоторые иллюзии живут дольше, некоторые меньше. Внутренне я начинал ощущать зарождение чувства обречённости и тех пустых надежд, которые были у меня на этот счёт. Люди, которые большинство своего времени проводили в наркотических трешах и ждали своего звёздного часа. Всё это стало восприниматься как нечто крайне глупое и нелепое. Словно обречённое, лишённое будущего. Я отказался, конечно же, на моё место нашёлся свой доброволец. Что было дальше? А дальше было всё довольно просто: разбили заднее стекло и залезли в машину, денег в кейсе не оказалось. Там были только какие-то бумаги. Хозяин машины был сын одного весьма преуспевающего и влиятельного человека, а документы были довольно важными. Вся милиция была поставлена на уши. Впрочем, проявлять какие-то особые навыки в криминальном сыске не пришлось. Один из парней крайне нуждался в очередной дозе и продал украденный из машины телефон какому-то типу во дворе. Тип этот оказался красным, и вскоре все были пойманы. Все, кроме Зюни – он уехал в деревню и какое-то время там прятался. Но как бы то ни было, через пару недель он тоже оказался за решёткой. Время шло, район жил своей жизнью, доживал свои последние дни, только уже без Зюни. Да, ещё у него была машина, красная шестёрка жигули, он её очень любил, она была напичкана всякой всячиной и сильно отличалась от стандартного варианта. Не думаю, что в Одессе была ещё одна такая же машина, такая могла быть только у него. Первым вышел Киря, тот, кто продал телефон и, по идее, слил всех остальных. Вторым вышел Зюня, ну и Пипл вышел последним. За несколько недель до того, как Зюня вышел, у него прямо из гаража украли машину, его гордость и любовь. Поговаривали, что это были Юра Сава и Кирилл. Все всё прекрасно знали, включая того, у кого её украли, но ничего сделать не могли. Естественно, Серёжа был вне себя от злости и искал Кирилла по району, передавая ему приветы от разных людей, с единственной угрозой – оторвать ему голову. Прошло немного времени, и Кирилл, сильно уставший ждать и бояться, предпринял свои контрмеры. Сложно сказать, что именно явилось началом конца и сломало Зюню: возможно, это были наркотики, возможно, тюрьма, может, те слухи про него, что пускали парни. Что он крысил деньги и большую часть оставлял себе, может, всё вместе. Но я считаю, что именно после ответа Кири он надломился внутри и стал постепенно затухать. Да и это уже был совсем не тот Зюня, которого я когда-то знал. Не было его постоянной улыбки, задора и энергичного напора. Одним летним днём он мыл папину машину у себя во дворе рядом со своей парадной. К нему подошли двое здоровых ребят, взяли его под руки и прошлись с ним. После этой прогулки половина лица у Серёги опухла и стала тёмно-синей. Можно только представить, какой величины был этот кулак и силу удара. После этого я говорил с ним. Он всё ещё пытался держаться, даже шутить, но ясно было одно: Зюни, того которого я знал, не стало. Раньше, конечно этого не могло случиться. И постепенно Сергей растворился среди обычных людей и переехал с нашего района. Он женился, завёл ребёнка, и из нашего лидера, и из некоронованного короля нашего района стал просто Серёжей. Но тот образ сильного и непобедимого Зюни будет навсегда жить во мне. Пока время не превратит его в пыль. И он станет всего лишь сном, который перестанет существовать наутро.
Волна, которая в девяностые подняла людей, которые не могли прежде вырасти над другими людьми и вдруг стали уважаемыми персонами за счёт унижения других, постепенно спала и вернула всё на свои места. Мы были молоды, и в венах у нас бежал углекислый газ. Мы устраивали стрелки и были воинами в этой большой помойной яме. Ммы мечтали о лучшей жизни, и эти мечты уносили нас прочь от земли. Мы создавали районы и устанавливали на них свои правила, придумывали модные слова и фразы. Почти все столкнулись с наркотиками и проиграли в этой неравной борьбе человека со своим эго. Я видел много разных компаний: в каких-то из них я бывал, какие-то создавал сам, и у всех у них был один и тот же конец. Люди, которые из друзей превращались во врагов либо просто в лицемеров, говорящих в лицо одно, а в спину другое. Жизнь всё расставляет по местам.
Мы любили мрак, в котором росли и жили, и мрак принимал нас как своих. Мы танцевали с ним посреди улицы Желаний что рядом с бульваром Слёз, вдоль переулка Иллюзий. Пойманные в сети пурпурных закатов и золотистых крыш. Жизнь переполняла нас, и мы забывали себя на улице, нашей улице. Ведь всё, что у нас было, и всё, кем были мы тогда, навсегда останется жить в этом, уже потрескавшемся асфальте…
П.С   
Через несколько лет Юра Сава умер. Говорили, что у него был СПИД, Пипл разбился на машине рядом от нашего двора. Кирилл так и живёт на районе, местонахождение Зюни мне неизвестно.
Это всего лишь конец одной истории, но моя жизнь, ровно как и моя история, только начинается…