Диверсия

Удар в поясницу был сильный и короткий. Саня, стоявший на корточках в погребе, не успев сообразить, что именно на него упало сверху, ткнулся головой сначала в стенку подпола, а затем в  картошку, чувствуя, как начинает кровоточить кожа, содранная  на лбу. В себя Саню привел истошный крик тещи, которая, рухнув всей массой в открытый люк на зятя, теперь сидела на картошке в углу погреба и, взмыв руки вверх, истошно кричала:
- Люди, люди! Спасите – убивают!
…Откуда-то появилась Мария и тоже начала кричать и на него, и на мать. Потом Саня, размазывая по щекам кровь и подталкивая тещу снизу, помогал жене вытащить ее из погреба. А та, не переставая причитать, отбивалась, непрерывно повторяя, что зять ее специально хотел сгубить. В конце концов, старуху довели до кровати, Мария начала ее раздевать и растирать «Тройным» одеколоном, а Саня пошел к рукомойнику смыть кровь.
Сделав это, он сел на крыльцо веранды и трясущимися пальцами достал «беломорину». Но и затяжка терпким дымом не принесла облегчения. Саднил содранный лоб, а поясница ныла тупой болью. И на душе было как-то погано и тоскливо. А все так хорошо начиналось!  Пока Мария была до обеда на работе, он переделал все дела, что наметил на субботу, и даже сумел втихую от тещи сбегать в магазин за «красненькой». Опорожнив ее наполовину, а остаток припрятав под кустом в огороде, он все обставил так, что жена, придя с работы, даже не учуяла винного запаха.  Пообедав, Мария пошла вздремнуть на часок, так как ежедневно рано уходила на работу и не высыпалась. А Саня, поковырявшись еще во дворе для блезира, и убедившись, что сон крепко сморил жену, допил остатки вина и присел в тенечке. Вино, конечно,  его не опьянило, но по телу растеклось приятное тепло, а мысли были только о хорошем. Наслаждаясь этим состоянием, Саня неспешно покуривал, впитывая в себя один из последних дней бабьего лета. И хотя дети выросли и стали самостоятельными, ему редко удавалось расслабиться, как сейчас. Книги и телевизор уже не вызывали прежних эмоций, к рыбалке и футболу Саня был равнодушен, а вот «фронтовые» сто грамм возвращали ему душевное спокойствие. Замотанный работой, он только сейчас обратил внимание на то, как осень разноцветно выкрасила в огороде листья на деревьях и кустах. Раньше он этого не замечал. А тут словно прозрев, сидел, созерцая буйство красок природы, и думая о том, что скоро придет зима, и еще на один год он, Саня, постареет. От этой мысли он даже взгрустнул, отчего появилось желание добавить еще немного спиртного, для настроения. На новую бутылку у него не было денег. А занять у соседей – это значило, что через час-другой Марии уже  донесут об этом факте. Да и она ему категорически запрещала спрашивать деньги у соседей – меньше пересудов будет.
Так и сидел Саня, мозгуя, как найти выход. И мысль его озарила. Он вспомнил, что со свадьбы сына у жены в заначке осталась половина трехлитровой банки самогона. Ее специально подпольно выгнали, если на второй день гулянья не хватит водки. Но ее хватило. И Мария иногда выставляла самогонку, когда приходил кто-либо из родни. Или если видела, что Саня чертовски устал на работе, и тогда она  наливала ему полстакана для подъема сил. Но как-то она отказала ему в ответ на просьбу «плеснуть немножко», сказав, что все кончилось и  в той банке уже огурцы засолены. И он успокоился, так как в последнее время предпочитал выпивать лишь по праздничным дням. К тому же Мария относилась к этому делу отрицательно, характер имела суровый, «пилила» за внеурочную выпивку по полной программе, и Саня старался не провоцировать в доме скандалы из-за спиртного, лишь изредка позволяя себе продемонстрировать, кто в доме хозяин. Но на днях он краем уха услышал, как Мария тихонько говорила своей матери, чтобы та, когда в погребе, что  на кухне, берет картошку, не разбила спрятанную в ней банку с самогонкой. Вспомнив об этом сокровище, Саня резво поднялся и с безразличным видом прошел в дом мимо тещи, шелушащей на веранде фасоль. Стараясь не шуметь,  открыл крышку погреба, прислушался и, как танкист, нырнул в люк. Разгребая клубни картофеля, он, радуясь удаче, уже нащупал холодный стеклянный бок банки, но тут на него свалилась теща, которой зачем-то приспичило прийти на кухню. И вот он, Саня, израненный и побитый, сидит теперь на крылечке, пронизываемый болью, и никому до него дела нет. А впереди еще Мария со своими нотациями…
Так, жалея себя и испорченную субботу, курил Саня, не чувствуя дыма и ничего не воспринимая. Поэтому и не услышал, как из дома вышла жена и, глядя на него сверху вниз, потребовала повернуться к ней и показать лицо.
- А чего там смотреть? – Саня даже озлился. – Небось – не   картина.
- Это уж точно! – Мария покачала головой. – Разукрасился что надо! Давай хоть мазью помажу. На работе-то что скажешь? Да и что говорить… Все и так подумают, что по пьянке лоб ободрал. В погреб то зачем полез и что там искал?
…Она, наклонив голову, вопросительным знаком нависла над мужем.
- Да картошку хотел посмотреть, как она  хранится, – быстро нашелся он. – А тут теща сверху прыгнула. Всего зашибла.
- Хватит врать-то, – перебила Мария. – Чего картошку смотреть, когда сегодня две недели, как ее ссыпали в погреб. Знаю, чего искал!
- А чего, Мань!? – Саня уставился на жену невинными, непонимающими глазами. – Не пойму, о чем ты?
- Ладно уж! – Мария махнула рукой и ушла в дом. Вскоре она вернулась  на веранду, что-то, там двигая и переставляя. Спустя короткое время, она позвала мужа. Саня, охая и держась за поясницу, поднялся и, тяжело шагая, переступил порожек. Он даже остановился. На столе стояли закуска и та заветная банка с самогонкой.  Саня даже увидел, как лучи солнца, преломляясь в ней, бросают радостные блики на стены. Суббота  возвращалась в праздничное русло.