Четвертая зима. Эссе о Москве

Люблю Москву в начале декабря.  Набухшую, отсыревшую, ждущую морозца для сушки и снега для побелки. 
... Иду по Тверской и жадно разглядываю дома, которые,  несмотря на сырость не полопались и не облезли, а разве что присели, как приседают дети под дождем. Еще вчера «сталинки» казались мощными и высокими, они гордо рассказывали прохожим о тех суровых и великих днях, что повидали на своем веку, а теперь - перед нами ребятишки в дождевиках с испугом выглядывающие из под своих  помятых кепок-корнизов и скрипящие водостоками: «Воооот, декааааабрь, а оооооосень,  кап, кап, нам бы снееееега, растееееереться».
Всем бы снега, но его, видать, нужно заслужить.
Снег выпадет - Москва задышит. А пока столица тонет в духах - в сыром воздухе запахи резче. В такие дни мне жалко фасады московских домов, парфюм въедается в них, как запахи силос в шерсть, потом им долго придется растираться снегом, чтобы отмыть с себя понты и комплексы москвичей.
Москвичи! С москвичами я близко познакомился в свою первую зиму. Тогда я записал тысячи интервью - милиционеры, инженеры, пожарные, актеры, писатели, собаководы, коллекционеры, политики, музыканты, преступники, бездельники, студенты, пенсионеры… Да с кем я только не говорил тогда, выдыхаясь к вечеру и закрывая ночью уши, наивно полагая что пленка с записанными голосами остановиться хоть на мгновение. Но она все перематывалась и перематывалась, а на следующий день на нее писались новые голоса.
Я бы с удовольствием хоронил в себе улыбки собеседников, чем их звуки, но в Москве улыбаются редко. Потому что в Москве  все одиноки.  Здесь можно быть успешным, счастливым, знаменитым, но нельзя быть неодиноким. 
К концу первой зимы я вывел суровую формулу - одиночество в городе помножено ровно настолько, сколько в этом городе живет людей. 
В этом, пожалуй, главная драма москвичей.
...Сворачиваю с Тверской на Маяковку. Передо мной открывается Садовое кольцо. Оно отливает белым золотом и красным алмазом – привычная расцветка сумеречной Москвы.  В первую зиму меня всегда тянуло на эту световую орбиту? Почему-то мне казалось, что всем этим светом, этим потоком фар и теплотой фонарей я смогу укрыться, как  укрываются больные одиночеством.
Еще одно место на Кольце, где можно забиться в теплый угол. Двор нехорошей квартиры Булгакова. Ныряешь в арку под табличкой «Большая Садовая, 10» и вот перед тобой окруженная четырьмя многоэтажными стенами площадь. Здесь всегда уютно, когда бы сюда не зашел. Припаркованный экскурсионный автобус, скамеечки у входа в музей Булгакова, чугунные двери подъездов, кованные узорчатые ворота, решетки... Москва!
Когда-то в этом дворе засиживался  весь сумасшедший гениальный Серебренный век,  все великие, кто любил этот город и ненавидел.  Вы знаете,  многие поэты пытались Москву унизить (почитайте стихотворение Мандельштама «Все чуждо нам в столице непотребной», или - Бродского «Я выпил газированной воды»),  некоторые и вовсе обвиняли Москву в своей печали и в своих неудачах (тут Есенину нет равных, взять хотя бы знаменитое: «Да! Теперь решено. Без возврата»).  Лишь Цветаева так полюбила ее, как женщина может полюбить подругу. Больше всего обожала она  купала Москвы, церквушки  «и реющих над ними голубков».
Но все они - и хулители и певцы  -  оставили во дворе Булгакова свои тени. Я видел эти тени, когда однажды мы превратили это место в базу съемочной площадки. Все уехали снимать ночную Москву, а я остался один во дворе. Сладкая жуть окружила меня. И из всех щелей полезли тени.  Кто-то невидимый сел рядом, по-хозяйски - наверное, сам Булгаков, чья-то тень свисала с окна четвертого этажа - наверное, Есенин опять решил пощекотать нервы девицам,  а кто-то бил за кустами бутылки -  на свет вышел бомж, может, он тоже поэт? Кто его знает. В Москве все  гениальные.
Как-то на Пушкинской я разговорился  с одним таким без определенного места и смысла жительства.  Дяде Вите было уже за шестьдесят, распухшее лицо, собранные в косичку седые волосы, беззубее и, свисающая соплями, грязь вдоль всей одежды. Витя рассказал о прошлом успешного чиновника - воровал много, обладал сразу двумя белыми «Волгами», а на свадьбе у него сам Мартынов пел «Яблоки на снегу». Но затем в девяностые ему как-то с кем-то не повезло, и он  всего лишился. Двадцать лет Витя шатается по Москве, спит - где хочет, делает - что хочет, пьет - сколько хочет. «Я счастливый, мне даже ничего не надо, выпьешь со мной «Кьянти?»
Еще с одним бомжом я как-то познакомился на Патриарших. Он при мне ругался с одной известной в прошлом актрисой, которая принесла ему пуховик. Дело было в ноябре, кажется. Но нищий от куртки отказался, сказав, что сроду не носил ничего кроме пальто и не надо, мол, его унижать. Актриса обиделась, она хотела как лучше, а он «погляди-ка, тоже мне Гафт нашелся!»
- Да пошла ты, - отрезал бомж. И добавил скучковавшимся у его ботинок голубям. – Будто я Гафта не знаю. Пили вместе, наш мужик!».
Может, ошибаюсь, а, может, нет, но самые искренние москвичи – это как раз бомжи.
И студенты. Вот благодаря кому живет и дышит Москва даже глубокой осенью. Никто так не любит и не радуется ей, как молодые. Никто так не ласкается о ее полумрак. Никто так нежно не прислоняется к ее стенам, никто с такой эротичной аккуратностью не падает на ее газоны.
И никто так красиво не пьет чай на раскладных стульчиках на Бронной. Эта улица заполнена кафешками и ресторанами. Здесь всегда пахнет  мятным чаем, звучит саксофон и воркуют голуби.
Штрихи старой Москвы -  голуби, чай и саксофон.  Вместо саксофона может быть гитара, аккордеон, дудка, барабаны…
Вообще музыка в Москве звучит  всегда и везде. Так что -  пару слов о музыке.
В Москве как нигде осознается ее чудо, вся ее сила, ее предназначение, ее тайна... Спустимся в метро. Люди бегут по переходу в злости, в морщинах, едут по эскалатору, опустив голову, они мечтают наступить кому-нибудь на пятки посильнее, чтобы завязалась ссора, это необходимо – иначе день пройдет в коматозе.  А кто-то просто дурачиться, строя поднимающимся на встречу смешные рожи  - на эскалаторе можно быть дураком! Пока не загрустишь от саднеющего чувства одиночества и ненужности.
Но вот неизвестный, но очень добрый человек нажимает где-то на кнопку, и  тут из репродукторов выливается  музыка. Прямо на головы  хмурых горожан. Скорее всего -  это мелодия из советского фильма.   И люди на глазах начинают  преображаться, и -  сначала нечаянно,  а потом в удовольствие  -  улыбаются.  Улетают в свои добрые воспоминания, в свои мечты. Добреют, смягчаются: «Вы наступили мне на ногу! - Извините! – Ничего! Хорошего дня! – Вам тоже!»
А кто-то даже ответит дураку веселой гримасой!
Это всё музыка.  Волшебная и мало кем понимаемая, музыка, которой не хватает как снега вначале декабря.
Но вернемся на Бронную. На раскладных стульчиках, которые зимой заменяют летние кафе, помимо студентов вы всегда увидите  пожилых  иностранцев. И те и другие одинаково всматриваются в столицу, желая соблазнить ее, чтоб она уже никуда от них не делась. Хочу верить, что у студентов шансов в этом деле больше.
По крайней мере, перебивая  пар из бумажного стаканчика с чаем надменными разговорами о высоком –  они, студенты, весьма гармонично вписываются в одну из самых дорогих улиц столицы.
Интонации и темы молодых меняются, лишь когда идет снег - тогда они мирно беседуют   в такт нежно скользящим снежинкам.
... Вторая зима тоже прошла в работе. Круглосуточные съемки и сочинения текстов оковали меня салоном машины, театральными  гримерками, компьютерами  редакции.
Планирующие снежинки были лишь частью заоконного пейзажа. Но иногда мне все-таки удавалось выбраться погулять.  И тогда я снова шел по своему любимому маршруту – Тверская  - Садовая – Бронная – Тверской Бульвар – опять Тверская – Камергерский... и так до Кузнецкого. Гулять по Москве – полезно для нервов. Гулять по Москве, когда идет снег, полезно для таланта.
Снег над старой Москвой это красота в красоте. Красота, возведенная в бесконечную степень. Потому что на твоих глазах одна красота пытается засыпать другую. Но у одной из них уже много столетий не получается. Так и борются они друг с другом, рождая в чьих-то гениальных головах шедевры музыки, живописи, литературы, кино. Образы, сюжеты, строчки, ноты – все это тоже снег: пролетит перед тобой и растает где-то, может быть у тебя под сердцем, и жди нового чуда.
Чтобы чуда испытать наверняка, берите за руку девушку и ныряйте с ней в снегопад.   Вы увидите, как красота  распадается, уступает место другой и даже мстит.  Первым обычно сдается снег. Потом город. Они как бы говорят тебе:  «Мы не спорим, парень, твоя девушка красивее нас.  Но ты сейчас уведешь ее отсюда, а мы останемся. Так что мы тут правим балом». И ты чувствуешь, как снег постоянно сзади со злостью засыпает твою тень и празднует торжество, намеренно не оцарапывая при этом лица-фасады домов. Это и есть месть –  он как бы вынуждает тебя оторваться от девушки и взглянуть по сторонам, где давно заждалась твоего внимания та самая красота в красоте. 
В этой схватке ты проиграешь снегу и городу, и девушка тебя ненадолго приревнует. Но вам это только на руку – ревность под снегом рождает долгий поцелуй.  Поцелуй под снегом в старой Москве! – так рождается любовь.
Вслед за Пастернакам  советую вам состязаться с красотой до страстного конца в Камергерском. Место проверенное. Здесь уже «свеча горела».
Но если хотите пустить Москву в свою душу, пропитаться ей каждой клеточкой и оставить этот город внутри себя как болезнь, от которой нет желания лечиться, то прогуляйтесь зимой по ночной Москве. Ночью сужается угол зрения, и усиливаются краски. Вы смотрите на все как бы в подзорную трубу, или через лупу. Ночь меняет мир. А тут еще фонари капают на сетчатку, промывают глаза, заставляя вас постоянно обтирать их рукой, отчего взгляд становится еще и чистым.
...Вот  -  высокий дом на Тверской, горит в подсветке, как сказочный дворец. А вот  - витрина с игрушками: деревянные паровозы, ватные Деды Морозы, а рядом - тома книг в бархатных переплетах, куклы в свадебных платьях, пластмассовые солдатики на карте чьих-то военных действий. Уже не твоих. И игрушки эти уже никогда не станут твоими. Зато твоя Москва. Самый игрушечный и сказочный город в мире, если гулять по нему ночью.
Кто построил эти чудные замки разных цветов, стилей и высоты? Отчего ты за полчаса неспешной прогулки можешь побывать в средневековой Италии, во Франции начала двадцатого века, в современном Нью-Йорке, в исторической Москве, в бедной провинции, в богатой столице, в утонченном Петербурге и в напыщенном Риме,  в приплюснутом Копенгагене и в вздувшемся Берлине. Ты можешь побродить по дворикам Вены и по пекинским площадям. И все это не выходя из Садового кольца. Москва – матрица всего мира, Третий Рим, город, который скоро объединит под своей красотой и добротностью весь свет, и я говорю совсем не про архитектуру.
Отдельная песня - ночные трамваи. Редко кто замечает, что поздним вечером и в первые часы ночи по столице ходят железные полуночники. Они передвигаются бесшумно,  их голоса съедают иные звуки. Но иногда на поворотах трамваям удается взять верхнюю ноту и перекричать весь город, и вот эту песню ты уже не забудешь никогда, единожды услышав ее, тебе будет хотеться услышать ее снова и снова, как любимую мелодию,  ты всегда будешь рваться в ночную Москву ради этой музыки.
Пропев свою ноту, трамвай вскоре срывается на скрежет мокрого железа. Но и на том спасибо, потому что сухие рельсы лета не поют вовсе.
... В прежние зимы, в те дни, когда мне все-таки удавалось прогуляться по ночной Москве, меня удивляли ждущие кого-то люди. Кого можно ждать по ночам? И зачем? Но в Москве всегда и вечно все кого-то ждут.  Ждут жен, мужей, детей, родителей, любовниц, друзей, коллег, партнеров, соседей, знакомых,  курьеров, полицейских, врачей, священников, продавцов, юристов, артистов...   Москвичи больше всего на свете любят с кем-нибудь встретиться - потому что так убивается одиночество и время. В Москве  это в общем-то одно  и тоже. Времени не хватает только тем, кто любит.
Однако все играют в занятую столицу. Все куда-то спешат, хотя знают, как  это бесполезно.
Светофор это, пожалуй, единственное, что заставляет в Москве остановиться и вообще учит чувству времени. Тридцать секунд, девяносто, сто двадцать… Целых две минуты на то, чтобы перевести дух, убрать напряжение с лица (это основная примета москвичей), чтобы посмотреть по сторонам и разглядеть людей вокруг, таких же идиотов как и ты, которые поверили  в чью-то глупость, что в Москве жизни нет, а если и есть то для тех кто не считает денег. Нет, в Москве есть жизнь, и есть гармония, даже при  трех работах и при большой семье можно научиться чувствовать ее, Москва – это город гармонии. Это надо осознать, понять, найти, к этому нужно привыкнуть, об этом стоит рассказать другим.
Иначе этот неуправляемый  коллайдер рано или поздно взорвется.  А и пусть взрывается! Представляю вид из космоса! – хрусталь весом в триллион тон, подсвеченный всей палитрой красок,  разлетится фонтаном на все миллионы планет и созвездий!
Впрочем, и этого в Москве никто не заметит…
Хрустальную пыль после взрыва ровно в семь утра уберут таджики в оранжевых фуфайках. 
Нет никакого преувеличения, что без таджиков Москва превратилась бы в помойку. Сами москвичи в основном грязнули, я снимал комнаты у коренных москвичей, я знаю, о чем говорю. А приезжим просто некогда думать о порядке. В погоне за деньгами они редко прибираются  вокруг и внутри себя. Да и Москва для них разве город, разве ценят они ее красоту, ее историю? Москва для многих только офис, и непонятно почему они оказались именно в этом офисе. Не понимал никогда – зачем в Москву едут менеджеры, уборщицы, заправщики (здесь можно еще тысячу профессий перечислить). Мне всегда казалось Москва – это город для тех, кто хочет стать артистом, режиссером, писателем, музыкантом, на самый крайний случай – политиком.  То есть для тех,  кто ищет славы, не денег, а именно славы.  Кроме славы в Москве добывать нечего. Да и то в Москве гораздо больше шансов до славы не дожить.
Но это уже пошла беллетристика.
...Зиму в Москве я стал замечать только на четвертый год. Первые две зимы я ее почти не видел. Даже не могу вспомнить ничего целостного из этого времени, одни обрывки.  Третья -  помнится конкретными картинками, благодаря тому,  что я стал фотографировать вид за окном. И уже год щелкаю. Кадров двадцать зимних пейзажей – в снег,  в мороз, днем, ночью, на рассвете - теперь точно всегда в моем компьютере, а значит в памяти. А вот четвертую зиму я уже сознательно не упускаю. Хожу по ней и думаю, записывая мысли и образы простым карандашом  в карманный блокнот. 
Впечатления всегда нужно записывать карандашом, волшебным образом время постепенно съест, обесцветит, те из них, которые лучше никому не показывать и самому не помнить.
Точно также Москва постепенно съедает зиму. И это идет ей на пользу. Потому что все грязное, сырое, гнетущие на улицах и в людях, все, что накопилось за целый год, все сходит со снегом в землю по весне. А то, что сойти не успеет, вымоют  машинами-поливалками и вычистят таджики со скоростью один сугроб в минуту.
И  Москва снова легко и красиво заживет - с надеждой о следующей зиме.

отсюда https://www.facebook.com/notes/-/-/1660920800815828