Телепортация

     Я чиню старую радиолу. Люблю эти осколки прошлого. Радиолампы,  резисторы, динамики, ламповые панельки. Я ведь на них вырос.
И оживает  древний прибор, который когда-то звучал людям и был всем в их  жизни.  Они,  эти убогие приборы,  вещали  о снижении цен,  вещали о всенародной потере вождя,  вещали о светлом будущем.  О многом вещали.
     Но ещё многого не умели. Например, петь по заказу.  Пластинки уже были,
Они пели, но их  импресарио был патефон.  Потом появились радиолы,
где на пластинках уже царили звукосниматели с пьезокристаллом,  а внутри ящиков  были радиолампы.  Вот такой ящик у меня в руках, уже почти живой, ожидающий  воскреснуть и снова служить всем, как он это делал десятки лет назад.
   -Ну, давай дорогой!
И я вижу, как он шарит контурами по эфиру в поисках голосов и музыки.
На средних и длинных волнах. А там только трески и помехи. Там нет ничего.
Но,  вот какой-то голос, но не понять, что он говорит. Дальше, дальше…
И вот уже конец шкалы, упор!
   -Как же так!
- Я должен чисто и ясно говорить, играть,  громко,  даже соседи прибегали.
   -Как же так!
А вот так,  дорогой, другие времена, другие диапазоны.
Прогресс, называется.
    -Но, ведь ты ещё и  музыку играть можешь. Можешь ведь?
- Конечно, ставь пластинку.
    - А может тебе DVD?
И я вижу, как меркнет его шкала.
Он слышал это слово, но, считал его ругательством.
    -Ну, прости, дорогой,  я не хотел тебя обидеть.

     Однако,  я очень хочу ему  угодить. Он ведь заслужил уважения, хотя бы потому, что дожил до таких лет, честно трудившись всю жизнь.
И я ищу.
     Помню, что мама, не я, хранила пластинки тех далёких лет, может потому, что они со мной были связаны.  Это я порхал по жизни, а она  берегла всё.
     Раньше нашёл свои армейские письма. Тут же сжёг.
Это же какая сволочь могла писать такое матери.
Нарцисс хренов! Герой недоделанный.
И ведь не исправишь!
Спасибо ей!
     Мне так никто не скажет.
Однако ищу.
А где? В закоулках квартиры, где и что лежит – никто не знает.
Вы видали сцены обыска – в кино?
Вот и я, вытаскивая,  швыряя вокруг всё непохожее,  переворачивая вверх дном коробки обувные, пакеты замшелые, ищу.
     И нахожу. 
Стопку тяжёлую, в пожелтевшей бумаге, точно оно.
И достаю пластинку.
     На зелёном круге: Ленинградский завод,  ещё чего-то,  и в центре
«На сопках Маньчжурии», вальс, муз. И. Шатрова, оркестр.
     Ставлю, слушаю.
Сквозь шорохи и щелчки знакомая мелодия.
Дослушал, растрогался, меняю, не глядя.
А там…
     ТРУБАДУР, муз. Д. Верди,  Ария  Азучены, О. Преображенская.
А, главное – моя подпись,
Ещё детской росписью , Ю.Уткин.
В смысле - моя пластинка.
     А мы тогда менялись ими. И помечали, что бы не перепутать.
Вот я и вернулся назад, туда, в те, пятидесятые.
Да, без всякой мистики, и физики, я оказался  в том времени.
     Я увидел то, что давно забыл.
Наши улицы, с деревянными домами, фонтаны по углам.
(не те, что бьют струями, а те, из которых берут воду)
Я увидел  булыжные мостовые и тротуары, по которым надо было уметь ходить.
Себя, в кругу одноклассников, имена которых я давно забыл.
И только образы их помню.
     Вот одна, всегда с бантом в причёске,  Лена, кажется.
Мы у неё дома и слушаем пластинки,  на такой же радиоле.
А вот мы с Мишкой в лугах, волжских.  И, конечно, на велосипедах.
Мы с Мишкой на подножках трамваев, мы с Мишкой…, мы с Мишкой.

     Тут что-то щёлкнуло, и пластинка встала.
Трубадур отпал.  И я вернулся.

     С точки зрения техники безопасности, радиолы чинить нельзя.
Можно не вернуться.