Крестины

                Гл. 11 "Мелочи жизни"

-  Крестины это искусственное расширение родственных связей, - просветила меня моя коллега Татьяна Федоровна Н.

Жорка – Георгий Федосеевич Письменов – красавец мужчина, балагур, весельчак и гулёна, был (и остаётся) мужем Нади, Любиной подруги, а Люба была (и остаётся) моей женой. Кроме упомянутых достоинств Жорка был ещё любителем застолий, качество настолько характерное для русского человека, что о нём и упоминать не стоит.

Однажды он решил упорядочить наши семейно-дружественные отношения. Окрестить нашу полугодовалую дочь. Стать крёстным отцом. И правда, что это за чин такой: муж подруги жены? Несолидно. Соседка Рая в этом случае становилась крёстной, её муж Эдик и жорикова Надя становились, соответственно, кумом и кумой.
Всё, как у людей.

Сразу оговоримся, что верующим Жорка никогда не был и к религии относился только со стороны традиций. А традиции на Руси редко не увязываются с… одним словом, как я подозреваю, Жорке просто захотелось выпить.

Ну-у, здесь я, пожалуй, неправ. Разве применимо вульгарное понятие "выпить" к дружескому застолью, к радости общения, когда в весёлых хлопотах готовится закуска, когда нет времени готовить мудрёный салат - свежие огурцы разрезаются вдоль, помидоры на дольки, веточки укропа и петрушки выкладываются прямо на порезанный сыр (а картошка уже варится!), косыми кружочками нарезается колбаса, сочными ломтями укладывается на тарелки ветчина и… эх! Да о каком отсутствии аппетита можно говорить, и существует ли в мире такое понятие, как плохое настроение!

Я называю Георгия Федосеевича Жоркой, потому что он был своим в доску парнем, дружили мы давно, а по имени отчеству обращались лишь изредка, чтобы напомнить друг другу о взаимоуважении. А вот именно Жоркой, а не Жориком, он был потому, что по солидности своей никак не тянул на уменьшительно-ласкательное Жорик.

Было лето, было четыре часа пополудни. Крестины должны были состояться немедленно  - дорога ложка к обеду!

Церковь на Пролетарке уже не принимала. Жорка развил бурную деятельность. Через полчаса он сказал: - «Всё, договорился!», ещё через четверть часа он нашёл машину: - «Едем!» и ещё через двадцать минут мы были уже в Каменоломнях, в симпатичной церквушке под Дорурсом.

 Церковный дворик в траве-мураве примыкал к речке, в зарослях осоки и молодого камыша тюлюлюкали лягушки. Простор, воздух, чистота которого ощущается только за городом, небо, лёгкие облака и солнце, клонящееся к закату. В Каменоломнях солнце садится за бугор с кладбищем и песчаным карьером.

Бугор, длинный тектонический разлом с отложениями желтого известняка-ракушечника, тянулся почти до самого Ростова. Правее кладбища, если смотреть со стороны посёлка, в склоне оврага прорезавшего бугор, были две дыры - выходы карстовых пещер. Мы, любопытные пацаны, зажигали огарок свечи и ползли по узкому проходу до первого «зала» потом до второго. В первом можно было сидеть на корточках, во втором стоять под куполом, полусогнувшись. На полу толстый слой известняковой крошки, уютно и загадочно. Мы разговаривали шепотом, поскольку были уверены – стоит громко крикнуть или, не дай бог, выстрелить, пещера тотчас же обрушится. Летом 1955 года пещеры облюбовала какая-то бомжовско-уголовная шайка, убили кого-то из своих и районные власти замуровали входы в пещеры. До сих пор там можно видеть кирпичную кладку.

Но мы отвлеклись.

Церемония крещения состоялась на упомянутом дворике-полянке. Молодой, приятный лицом батюшка, построил мамочек с ляльками в круг, жиденькую толпу сопровождающих оттеснил к ограде. Мамаш было пятеро - день был будний, все собрались после работы.

Недавно заступивший на должность, не избалованный обилием паствы батюшка был старателен и ревнительно относился к отправлению религиозных обрядов. Кроме всего прочего, здесь, на периферии, он чувствовал себя полноправным духовным властелином прихода. Мамочки ходили у него по кругу, повторяли за ним какие-то молитвенные слова, по его указанию крестились и кланялись.

-  Ниже, ниже! – торжественно-повелительно говорил он отвыкшим от раболепия молодым женщинам, - ниже поклон, выше молитва!
 
Сгибаться в поясном поклоне с ребёнком на руках было неловко. Моя жена не отзывалась на псалмы батюшки, низко кланялась и щёки её горели возмущённым румянцем. Она не была ни верующей, ни атеисткой, в поминальный день ходила на кладбище, на Пасху пекла куличи с ванилью и поручала мне расписывать фломастерами яйца. Когда же верующие сёстры заставляли её креститься и отвечать «Воистину воскрес!», она сверкала глазами и отмалчивалась - характер у неё был весьма независимый.

После обряда у жены испортилось настроение и она молчала до самого дома.

=============================================

Был восемьдесят шестой год, церковь тогда ещё знала своё место в государстве. В то время мы, крестившие своих детей, на девяносто восемь процентов не принадлежали к лону церкви - мы отдавали дать народной традиции. Крестили детей и коммунисты, и верующие, крестили сочувствующие и тем, и другим.  Наш, периферийный священнослужитель несомненно знал это и должен был учитывать данный фактор. По сути дела, своим излишним усердием он совершал насилие над личностью.

В крупных городских церквях, где народу было неизмеримо больше, обряд крещения проходил проще, без элементов религиозного фанатизма. Советская идеология включала антирелигиозную пропаганду и члену КПСС за крестины могло влететь по партийной линии, а работнику солидного предприятия по административной. Поэтому крещение проходило быстро, почти наспех и не в самом храме, а в какой-нибудь пристройке, маленькой церквушке на территории храма. Батюшка что-то бормотал, святой водой смачивал волосики и рисовал крест на лбу дитяти, брал денежку и отпускал рабов божьих с миром.
 
В 1975 году, в Макеевке, в подобной ситуации мы крестили семилетнюю дочь моего приятеля. В зале главного храма было полно народа.
-  Видел сколько грешников? – негромко сказал мне приятель.
-  Где?
-  Да вон, молятся.
-  Какие же это грешники, - не понял я его, - это верующие.
-  Грехи замаливают, - сказал он, - чего бы я лоб расшибал, если безгрешен?
Я так и не понял, шутил он или говорил всерьёз. Но логика его была убедительна.

Не помню, чтобы в мою бытность кто-то имел неприятности за приверженность религиозным обрядам. Давление оказывалось, в основном, на совслужащих, участвовавших в обряде крещения, да подвергались шельмованию религиозные секты, как разобщающие общество организации. Антирелигиозная пропаганда носила довольно условный характер. Народ широко праздновал Пасху и никто этому не препятствовал. В государственных ларьках и буфетах, как бы невзначай, продавались вполне пасхальные куличи, на кладбище подвозился песок, для ухода за могилками. В пасхальное воскресенье обычно поминали близких, поскольку Родительский вторник был рабочим днём.

В 1943-ем тяжелом военном году Сталин вернул народу религию. Моя бабушка по воскресеньям ходила в церковь, возвращалась просветлённая: «Там батюшка так хорошо про Рахиль рассказывал!». Церковь была под негласным строгим надзором органов, антигосударственные оттенки в проповедях были немыслимы, исключались угрозы божьей карой в адрес неверующих.

Церковь была для верующих - для людей с уже сложившимся мировоззрением, вовлечение в лоно церкви молодых граждан советским государством не приветствовалось. Шла негласная борьба за влияние на массы между религиозной и государственной идеологиями.

 Не скажу, что  государством использовались драконовские методы. Из четвертого класса нашей школы в 1954 году ушёл в духовную семинарию Вовчик Плотников, ничем не примечательный мальчик. Когда стало известно о его уходе, мы смотрели на него, как на тихопомешанного. Не скажу, что школа настраивала нас на атеистический лад. Достаточно было того, что нам с младых ногтей не капали на мозги «Законом Божьим». Мы росли атеистами.

Верующие были себе на уме, верили втихую. На пике хрущевской борьбы за идеологическое единение общества имела неприятности учительница младших классов Ольга Родина. За крещение сына-первенца в 1962 году ей предложили уволиться. Отмолчись она, да ещё разумно скажись больной - всё обошлось бы, спустилось на тормозах. Однако Ольга Васильевна оскорбилась и «назло кондуктору» уехала с мужем Степаном (впоследствии видным шахтинским поэтом) на его родину, в Пензенскую область, в глубинку. Пока она писала письма, выговаривая право семье вернуться в родной город, пока заостряла вопрос, власти отвечали отказом, ссылаясь на нехватку специалистов на периферии. Потом Родины молча приехали в Шахты и их так же молча приняли, поскольку специалисты везде были нарасхват. Ольга Васильевна до сих пор хранит обиду на власти за неуважительное отношение к её духовному миру.

Отношения церкви и государства никогда не были безоблачными. Священнослужители всегда считали, что дела государственные не могут быть выше дел господних. По мере накопления церковью богатств, рано или поздно вставал вопрос о власти. Вольтер, французский философ и борец с религиозным фанатизмом, писал Екатерине: «Держите попов в чёрном теле и будете жить безбедно».

В прежнее время я симпатизировал церкви (чему немало способствовал образ положительного и самобытного батюшки на экранах советского кино), сейчас же, во время  не столько свободное, сколько неопределённое, когда попы кинулись освящать подводные лодки и космические корабли и требовать за это от богатств Эрмитажа, мои симпатии изменили полярность.

Вера, на мой взгляд, это врождённое. Как можно родиться блондином или брюнетом, так можно родиться с установкой на материалистическое или религиозное формирование сознания. В разумно устроенном государстве все проявления общественной жизни должны быть сбалансированы.
======================================

По возвращению домой мы славно посидели!

1986 г. г. Шахты

фото из НЕТа - В. Поленов "Московский дворик".