Леденец на палочке часть 2

(Рассказ мичмана Панина о своих удивительных приключениях.)

В полностью разорённой горнице было пусто и страшно.

Со стороны печки раздавались шорохи и невнятные ругательства. Из подшёстка и подпечка валил серый густой дым, как мутная вода покрывший пол горницы по колено.

С улицы доносился топот сапог и характерные лязгающие звуки передёргиваемых затворов. Тонко, жалобно заскулила собака.

Всё вокруг застеклилось и поползло сверху вниз, как ползёт дождевая вода по стеклу. Захотелось закрыть глаза.

И я их закрыл. Меня несло по реке Времени мягко покачивая на международных кризисах и потрясывая на войнах и военных конфликтах.

Сколько продолжалось это плавание? Не знаю... Как можно судить о времени находясь внутри него? Может это была терция времени, а может иоктосекунда?

Я сразу почувствовал остановку в движении. Я ощутил стылую стужу кожей лица.

Рубиновый свет проникал сквозь зажмуренные веки. В воздухе пахло дымом, гарью, но над всеми этими запахами преобладал запах чеснока.

По ощущениям, я лежал на холодной, промёрзшей земле, а может быть на утоптанном снегу. Кто-то стоял рядом и теребил меня за рукав гимнастёрки.

- Дяденька! Вам плохо? Может быть фельдшера? -тонкий девичий голос. 

Я открыл глаза.

Прямо над собой я увидел, перепачканное в саже, встревоженное лицо девчонки.

Ещё выше, над её головкой в шерстяном платке, низко повязанном – так что лоб был закрыт, клубился, вытягиваясь в полосы на сильном ветру чёрный дым.

Густые клубы дыма, и низкое серое небо в снеговых тучах...

Я лежал на утоптанном снегу рядом с параллелепипедом печки с обрушенной трубой.

Штукатурка на печке до самых кирпичей была испещрена сотнями царапин и каверн, оставленных осколками снаряда или бомбы.

Судя по глубокой воронке что-то крупное разорвалось рядом с избой, разметав пятистенок на брёвнышки, снеся крышу и устроив пожар.

Вероятно в беспамятстве, контуженный взрывом, я сам смог выбраться из печки и отползти в сторону. Никого из моих друзей ни в живом виде, ни в виде трупов я не обнаружил.

Преодолевая головокружение и приступы тошноты, я осмотрел печку, заглянув при этом в шесток, но никого там не обнаружил.

Между тем девчонка сбегала подальше от пожарища и принесла в пригоршне чистого рыхлого снега, который протянула мне.

Часть снега я жадно схватил губами, мечтая утолить донимающую меня жажду, но тут же выплюнул.

Снег имел противный чесночный привкус.

Оставшимся снегом я растёр лицо и виски. В голове немного прояснилось. Я начал воспринимать окружающий мир.

Я стоял, покачиваясь и оглядываясь по сторонам. Рядом стояла девчонка в платке, старой кацавейке и сильно сношенных не подшитых валенках.

Девчонка снизу заглядывала мне в лицо, вцепившись покрасневшими пальцами руки в мой рукав. Я начинал замерзать в своей гимнастёрке х/б-б/у.

Вокруг нас простиралось огромное заснеженное поле. Поле пересекал широкий и глубокий ров, засыпанный снегом.

Влево и вправо ров тянулся очень далеко, скрываясь за увалами. За рвом вдалеке чернела щетина леса.

Ближе к нам, с нашей стороны рва, на снегу краснели вывалы глинистой земли, иногда в той стороне что-то коротко посверкивало.

Слева и справа, и как бы чуть за спиной погромыхивало.

В моей контуженной голове потихоньку начало складываться знакомое ощущение беды и войны.

Я ещё раз энергично потёр лицо ладонями, окончательно приходя в себя.

-Наши-то, где? –спросил я у девчонки.

-А вот, дяденька – иди прямо! Видишь, где окопы копают! –показала девчонка пальцем.

-Тебя как звать-величать? -спросил я у неё.

Девчонка потупилась: -Нюша... мамка кликала пока её не убило...

Я проглотил комок в горле и, потрепав Нюшу за плечо, молча двинулся в указанном направлении, обходя воронку по краю.

До рва по моим расчётам было километра полтора. Сначала я шёл по целине – нетоптаному снегу. Идти было тяжело я начал потеть, но на ветру от этого стало совсем невмоготу – холодно.

Я попытался перейти на рысь, но скоро выдохся, и чем бы это всё закончилось, если бы я неожиданно не набрёл на торную дорогу, по которой явно ездили.

Ездили и на санях – я видел в нескольких местах широкие полосы от полозьев.

Ездили и на машинах – следы шин с неглубоким, истёртым протектором были иногда видны на накатанной до голого грязного льда дороге.

Дорога петляла, но её вновь накатывали, обходя воронки от бомб и снарядов. Два раза я замечал на старых участках дороги чёрные закопчённые остовы сгоревших грузовиков, торчащие из вновь наметенного снега.

Потом я услышал вибрирующий приближающийся звук, рефлексы сработали и в прыжке вбок я буквально зарылся в снег на обочине.

Почти тут же я всем телом ощутил, как вздрогнула земля, раздался звук разрыва, проверещало надо мной, и рядом с собой я ощутил тупые удары в промёрзшую землю.

Один из осколков разметал снег у меня перед лицом и со страшной силой воткнулся в землю, обдав меня секущим веером мёрзлых комочков земли.

Я закрыл глаза, всем телом чувствуя стылый холод и вжимаясь в снег, как будто он мог защитить меня.

Земля подо мной продолжала подпрыгивать. Я сообразил по темпу стрельбы, что далёкая артиллерийская батарея ведёт беглый огонь по какой-то цели.

И точно за моей спиной раздался надсадный вой главной передачи в картере заднего моста и слитный рёв мотора. Я продолжал лежать не шевелясь.

За моей спиной что-то происходило. Вой и рёв сменили тональность, и их заглушил такой понятный русский мат.

Кто-то кричал на несколько голосов поминая душу, маму, заднюю часть тела и ещё целую кучу всяких существительных, глаголов и прилагательных относящихся к теме половых действий и извращений.

В другое время я бы заслушался, но рядом со мной со скрипом вспорол снег в постепенно останавливающемся движении опрокинувшийся на повороте автомобиль.

В пяти метрах от меня валялась на боку автомашина, чем-то неуловимо похожая на ГАЗ-69. Впоследствии я узнал, что это ГАЗ-61-417.

Но это новое знание никак не повлияло на мою судьбу, да и на судьбу этого мира, тоже.

Трубчатые стойки поддерживающие брезентовый тент были покорёжены, из-под полога обвисшей ткани доносились до моего слуха внятные ругательства и стоны.

Я немного полежал на снегу. Обстрел вроде-бы закончился – земля перестала дрожать, хотя вдалеке раздавалась канонада.

Я поднялся. Меня била крупная дрожь. Я сделал несколько шагов к опрокинувшейся машине и приподнял висящий отвесно кусок брезента.

В кузове шевелилось несколько неуклюжих фигур в овчинных полушубках.

Повисший на рулевой колонке шофёр громко стонал, иногда начиная подвывать от боли: -А-а-а-а… Мамочки, как больно... А-а-а…мамочки…

Я протянул руки, вцепился в складки чьего-то полушубка и потянул что было сил на себя.

К моим ногам из кузова вывалился на спину какой-то чернявый политрук с тремя красными “кубарями” на малиновых петлицах, которые я узрел в распахнутых отворотах полушубка – две верхние пуговицы на нём были вырваны с корнем.

Политрук тут же перевернулся, и вскочил на ноги оправляя полушубок под перекрутившейся портупеей.

Не глядя на меня, он посунулся в темноту под брезентом и срывающимся от волнения голосом спросил: -Как Вы там, товарищ бригадный комиссар?

-Трам-тарарам! Тьматьматьматвоючерезкоромыслоети! Помоги политрук! Майора задело! Одному не поднять! –раздался начальственный бас.

Политрук засуетился, напрягся, ноги его в новых валенках заскользили по снегу и начали разъезжаться.

Он полуобернулся ко мне из темноты полога, ощерился от натуги и сквозь зубы проговорил: -Давай, боец! Берись за другую руку!

Я помог ему вытащить из машины раненного майора. Тот был без сознания.

Правый бок его полушубка был изодран осколком снаряда. Из длинной дыры торчали вымокшие в крови клочья овечьей шерсти.

Мы опустили майора на снег и под его телом тотчас стало оплывать темно-красное пятно.

-Видать печень задело… Не жилец, -подумалось мне.

Затем из темноты под брезентом кряхтя и опираясь на руки политрука вылез сам хозяин начальственного баса.

Это был крупный мужик с наголо обритой головой и большим носом, под которым размещался квадрат густых чёрных усиков, типа таких что я видел на портретах под носом у командарма 1-го ранга Кулика или как у комбрига Панфилова.

Политрук суетился вокруг начальства, обдёргивая на том полушубок и поправляя ремни портупеи.

Бригадный комиссар огляделся вокруг. Его взгляд скользнул по лежащему майору и остановился на мне.

-Боец! Почему не по форме одет? Доложитесь! –сурово гаркнул бригадный.

-И ты, Козлов, -он обернулся к политруку: -Найди там внутри мою шапку и помоги, трамтарарамвдушутьматьматьмачерезодноместо, Пивоварову!

Политрук кинулся внутрь машины искать шапку и вытаскивать раненного шофёра. Я было тоже дёрнулся, но комиссар остановил меня нетерпеливым жестом.

Пришлось кое-что вспомнить, и я, не прикладывая руки к пустой голове, а вытянувшись по стойке смирно, доложил: -Мичман Панин! Эскадренный броненосец “Решка”! Потоплен в доблестном бою с японцами!

А что мне ещё оставалось делать? Кто бы мне поверил? Я не знал в каком времени нахожусь. Впрочем, о том где я нахожусь, можно было только догадываться…

Я приготовился к самому плохому развитию событий.

Но к моему огромному удивлению бригадный комиссар помягчел взглядом и произнёс: -Понятно, мичман! Проклятые коварные японские империалисты! А ты, видать, с крайнего пополнения? Это вашу бригаду сегодня утром накрыло на марше?

-Так точно, товарищ бригадный комиссар! –отрапортовал я, облегчённо переводя дух, но особо не расслабляясь.

-Ты вот что, мичман… Сними с майора полушубок, ему он уже ни к чему, да оденься! А то тестикулы отморозишь себе, бабы любить перестанут! –грубовато пошутил комиссар.

Я опустился на колени рядом с майором. Он уже отошёл, и помочь я ему ничем не мог.

Я осторожно расстегнул на нём ремни. Потом я расстегнул пуговицы на его полушубке, кожей ладоней чувствуя, как холодеет его тело.

Я натянул на себя его испачканный кровью полушубок с косой рваной дырой на боку, подпоясался ремнём.

На майорском ремне висела кобура. Я расстегнул её – в мою ладонь удобно легла рукоятка укороченного “нагана”.

Я проверил барабан – все семь патронов были на месте.

Политрук первым делом нашёл в машине и передал бригадному комиссару его шапку, а затем мы с ним вдвоём осторожно вытащили шофёра и посадили его так, чтобы он мог опереться спиной о кузов перевернувшегося автомобиля.

Шофёр, рядовой Пивоваров, был ранен осколком в левую ногу. К тому же, когда машина переворачивалась, он сломал ту же ногу ниже колена.

Комиссар распорядился чтобы я остался с раненным Пивоваровым, а сам в сопровождении политрука Козлова отправился пешком в штаб 40-го стрелкового полка 78-й стрелковой дивизии.

О номерах полка и дивизии мне сообщил Пивоваров, после того как я перевязал ему ногу бинтом из индивидуального пакета, оказавшегося в кармане полушубка - наследства убитого майора.

Нож-финку для того чтобы разрезать ватные штаны и шаровары мне дал Пивоваров.

Он же указал где лежит малая сапёрная лопатка, черенок которой я использовал как шину, примотав к ней сломанную ногу шофёра бинтами из его индпакета.

Потом Пивоваров угостил меня махоркой, а бумагу для самокруток долго искать не пришлось – политическое начальство везло с собой в кузове целых четыре пачки выпуска фронтовой газеты.

Я срезал ножом с тента большой кусок брезента, подсунул край Пивоварову под зад, а остатком укутал его с головой от ветра. А сам присел рядом с ним на борт.

Наступил один из редких моментов на войне, когда по тебе не стреляют, когда тобой не командуют, и можно оправиться и закурить.

Я, конечно, не отказался бы пожрать, но это было бы уже совсем великолепно…

И вот мы сидим, курим крепкую махорку, пуская дым в рукав… Пивоварову малость полегчало, и он, как всегда начав с воспоминаний о родных местах, перешёл на пересказ своего боевого пути.

Я слушал с огромным вниманием.

Меня не очень сильно интересовал анабасис шофёра рядового Пивоварова, сколько информация об исторических событиях, на фоне которых шофёр крутил баранку своего ГАЗ-61-417.

Оказалось, вот что… 22 июня 1941 года фашистская Германия вероломно напала на СССР без объявления войны. Всё как в песне – 22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война…

Завязались огромные приграничные сражения, диверсанты, танковые клинья ’’Быстрого Гейнца’’ Гудериана и фон Клейста, немецкие ’’штуки’’ ходящие по головам, колонны беженцев, брошенная и сожжённая техника по обочинам дорог, жара, первые ’’котлы’’ окружения, приказы командования, опаздывающие на несколько суток…

В общем, всё как и у нас…

В сентябре 1941-го немцев удалось остановить под Москвой. Ставка ГКО, опираясь на донесения разведки о том, что Япония не нападёт на СССР, отдала распоряжение о переброске десяти дивизий, танков и авиации с Дальнего Востока под Москву.

Десятки эшелонов с бойцами, с командирами, с лошадьми; с техникой – танками, тягачами, орудиями; c самолётами в разобранном виде, были рассредоточены на тысячах километров железнодорожного пути.

И тут случилось страшное – Императорская Япония напала на СССР - японский Императорский флот вышел в море.

Ввиду несомненного качественного и количественного превосходства над Тихоокеанским Красным флотом, с учётом неожиданности нападения и несмотря на героизм советских моряков в течение недели боевых действий Тихоокеанский флот перестал существовать как боевое соединение.

Императорская Квантунская армия завладела Хабаровском. Императорский флот при массированном использовании авиации и десантных подразделений овладел Владивостоком.

Были высажены морские десанты в Находке, Советской Гавани, Николаевске. Остров Сахалин полностью перешёл под контроль Императорской армии.

Ставка ГКО отдала приказ о возвращении снятых ранее дивизий обратно на Дальний Восток с целью немедленного уничтожения японских агрессоров и выдворения их с захваченной территории СССР.

Мне стало холодно в моём полушубке, я просто оледенел от ужаса, слушая болтовню Пивоварова. Я представил, что могло твориться на всём пути следования перебрасываемых обратно дивизий.

Пивоваров упомянул, что на Транссибе начали действовать японские диверсанты…

Немцы, зная заранее о намерениях своих союзников, одновременно с японцами начали наступление под Москвой.

Отчаянное сопротивление восьми дивизий народного ополчения непосредственно в городской черте приостановило наступление немцев, но лишь для того, чтобы расстрелять город и его защитников из орудий большой мощности и пробомбить силами 2-го воздушного флота.

Во второй половине декабря немцы зачистили Москву от оставшихся в живых защитников города. 26 декабря на расчищенной от обломков строений и наскоро залатанной брусчатке Красной площади состоялся военный парад, на котором присутствовали высшие руководители Рейха и СС.

30 декабря сапёры и инженерные машины Вермахта начали последовательное уничтожение всех зданий города, начав от центра к окраинам.

В мае 1942 года немцы взорвали шлюзы на канале Москва-Волга и дамбу на Иваньковском водохранилище. Что-то у них не получилось, а потому и среди немцев случилось много жертв, но город и окрестности были превращены в огромное, местами болотистое озеро.

Ставка ГКО ещё в ноябре была переведена в город Куйбышев. Где она сейчас находится, Пивоваров не знал. Об этом вообще старались не говорить в слух, и даже не думать… Потому что…

Потому что сейчас ноябрь 1942 года…

Ну, потому что линия фронта там, где она ещё есть…

Ну вот как тут, в районе озера Чебаркуль, а не под, допустим даже, Сталинградом…

И что японцы, опять же говорят, уже взяли Новосибирск…

Я слушал словоохотливого Пивоварова, свёртывал самокрутки, прикуривая их одну от другой, и такая меня тоска взяла от услышанного, что я как-то пропустил момент, когда рядом с нами появились люди.

Были это бойцы под командованием командира.

Командир был одет в опрятный овчинный полушубок, на голове имелась плоская круглая суконная шапка-финка с меховым опущенным назатыльником, почему-то с красной звездой на околе-козырьке, а не со звездой защитного цвета, как у других бойцов.

Из-под полушубка виднелись тёмно-синие бриджи с кантом малинового цвета. Несмотря на мороз, на ногах у него были хромовые сапоги.

Лейтенант был не молод, вероятно призван из запаса. На передовой ротация кадров снизу-вверх и сверху-вниз была делом обычным.

О том, что это лейтенант я узнал когда какой-то боец из его подчиненных громким голосом продублировал команду: -К машине, лейтенант приказал!

Лейтенант распорядился поставить машину на колёса, и пока одни бойцы с кряхтеньем и всякими солдатскими междометиями перевёртывали “газон”, другие переложили Пивоварова на носилки, принесённые с собой.

Скрипя подошвами сапог по снегу, лейтенант подошёл ко мне и потребовал предъявить документы.

Документов действительных для этого места и времени у меня не было.

В кармане моей гимнастёрки имелась только справка от 21-го февраля 2013 года из отделения полиции №6 города Челябинска, о том, что у меня принято заявление об утере паспорта гражданина Российской Федерации.

Справку я получил в обмен на бутылку коньяка “Hennessy” в преддверии мужского праздника 23 февраля в подтверждение солидарности всех служивших в армии.

Понятное дело, что этот документ здесь и сейчас мне нельзя было предъявлять.

Пришлось рассказать, как утром походную колонну нашей бригады атаковали немецкие пикировщики.

Что в грузовике в кузове стояла бочка бензина, которая загорелась, а от её пламени загорелась моя шинель.

Что после того, как сорвал с себя горящую шинель, то забрался в печку, где и просидел до окончания налёта. И что солдатскую книжку ещё не получил.

Лейтенант выслушал мои объяснения, с брезгливым выражением на лице осмотрел залитый кровью полушубок на мне, о чём-то поразмышлял и после этого приказал двум бойцам отконвоировать меня в его блиндаж.

Мы вышли на дорогу и оскальзываясь на накатах, зашагали по ней в ту сторону, где рыли окопы. Внезапно вокруг посветлело, я поднял голову к небу.

Тучи разреживались. Сквозь них проявился бело-жёлтый диск солнца.

Один боец шёл впереди, я топал за ним, стараясь не отставать. Когда я оскальзывался, то слышал за спиной дыхание второго конвоира, а иногда ствол его винтовки упирался мне в спину между лопаток, и тогда я тихо радовался, что он не примкнул штык.

Кстати, вооружены были бойцы магазинными винтовками Токарева.

Мимо нас протарахтел реанимированный ГАЗ-61-417. По бокам кузова на свёрнутом брезенте, держась за погнутые стойки каркаса, сидели бойцы.

Носилки с раненным Пивоваровым разместили по центру на том же брезенте. Когда машина проехала мимо Пивоваров заметил меня и приподнял руку.

Наверное, это был жест ободрения. Между тем мы приблизились к линии окопов.

За время нашего пути зимнее солнце начало клониться к горизонту, и я сообразил, что почти уже отрытые траншеи боевой позиции ориентированы на запад.

Мы прошли мимо только что отрытого орудийного дворика, куда усталые артиллеристы вручную закатывали короткоствольную 76-мм полковую пушку.

До нас долетело традиционное “давай – давай”, пополам с непереводимыми идиомами русского языка. В стороне ездовые обтирали лошадей и накидывали на их крупы войлочные попоны.

Метров через триста от огневой позиции я вслед за конвоиром спрыгнул в траншею, и мы пошли по ней вправо.

Потом свернули ещё раз вправо в узкий ход сообщения и упёрлись во вход в блиндаж, который был закрыт самодельной дверью из грубо сколоченных досок, навешанную на врытый в землю столб с помощью трёх брезентовых полос.

Блиндаж был сделан наскоро, но два наката брёвен с земляной прослойкой имел. Конвоир отвалил дверь в сторону.

За нею висела плащ-палатка. Конвоир отодвинул полог, вошёл согнувшись в проёме двери в блиндаж и крикнул второму бойцу: -Заводи!

Тот подтолкнул меня стволом винтовки в спину. Я нагнул голову и шагнул в пропахшую сырой землёй и бензином полутьму.

В блиндаже горело два самоделковые лампы-светильника из стрелянных латунных гильз от “сорокапятки”, сплющенных с конца и заправленных бензином.

Плоское коптящее пламя давало достаточно света, чтобы разглядеть земляной выступ-лежанку по периметру блиндажа и маленький стол, сложенный из пустых снарядных ящиков.

Тут же на выступе стоял, немного покосившись, средних размеров железный ящик с навесным замком.

Посреди блиндажа имелись два бревна-подпорки. На одном бревне под накатом висела на вбитом гвозде не зажжённая лампа-трёхлинейка.

Первый конвоир уселся на лежанку рядом с железным ящиком, в котором скорее всего возили с собой документы, и который должен был выполнять роль сейфа. Мне он велел сесть где стою. Я сел на лежанку.

Второй конвоир остался снаружи у входа. Я услышал как он сразу начал чем-то звякать.

Первый конвоир пристроил винтовку рядом с собой, прислонив её к лежанке. Потом полез в карман шинели, вытащил из него кисет, развязал его, порылся в нём рукой.

В неверном свете появился прямоугольный клочок бумаги, свернув его в фунтик, куда конвоир насыпал махорки. Получилась толстая “козья нога”.

Боец зажал тонкий конец самокрутки в губах, и вытащил из кисета какие-то предметы. Было плохо видно что он делает. Боец задвигал руками, раздалось уже знакомое звяканье, и в его ладонях посыпались искры.

Потом пахнуло палёной шерстью, в ладонях затлела багровая точка. Боец наклонился к ней.

Всё стало ясно – это он прикуривал. Я сглотнул слюну, когда дым тлеющего самосада достиг моего носа, но просить закурить у конвоира не стал.

Тот докурил самокрутку, почистил рукавом шинели дуло и ложе винтовки, посвистал сквозь зубы мелодии песен ’’Три танкиста’’ и ''Броня крепка'' и задремал, откинув голову на брёвна стенок блиндажа.

Я тоже прикемарил, поплыл куда-то в дымную круговерть, сквозь которую мелькали щемящие душу картинки мирной жизни…

В блиндаже было влажно-тепло, душно, но по-своему отстранённо-уютно. Наверное, так чувствует себя младенец в чреве матери…

Я внезапно очнулся. Мой конвоир вовсю храпел и сипел застуженной носоглоткой.

Стенка за моей спиной ощутимо подрагивала. Сквозь щели между брёвнами на пол валились комочки влажной земли.

Сколько прошло времени как я задремал?

Стрелки на моих наручных часах не двигались. Часы у меня были “Командирские”… Я не знаю, выпускались ли они в этом времени… Скорее всего, что нет…

Так что если меня обыщут, то часы и справка из 6-го отделения полиции сыграют со мной злую шутку.

Я поспешно вытащил из кармана справку, присмотрелся к спящему бойцу и поднёс бумажку к пламени светильника. Обжигая пальцы вертел горящей бумагой до поры, пока она не превратилась в пепел.

Потом снял с руки часы и вдавил их в землю лежанки.

В этот момент плащ-палатку в проёме двери откинули в сторону и в блиндаж почти вбежал давешний лейтенант.

-Спишь, боец, трамтарарамтвоючерезкорымсловопутьма! – зло крикнул он проснувшемуся бойцу.

-Немедля обыщи – этого! –приказал лейтенант, указывая на меня.

Боец неловко принялся хлопать меня по бокам.

Лейтенант расстегнул ворот полушубка, снял и положил на лежанку шапку-финку.

Потом он вытащил из кармана коробок спичек и засветил лампу-трёхлинейку. Прикрутив фитиль, и опустив стекло на лампе, он отстранил бойца и ловко обыскал меня.

Пока он выворачивал мои карманы я обратил внимание на петлицы, пришитые на вороте его гимнастёрки цвета хаки.

Они были крапового цвета с малиновым кантом, серебристой полоской посередине и красным эмалированным прямоугольником -“шпалой”.

-Ага! Сейчас товарищ лейтенант государственной безопасности непременно поймает шпиона, - тупо подумал я.

Собственно, в эффективности органов я не сомневался никогда.

Вот только мне от этого осознания легче не будет.

Я пока не знал, что предпринять. Можно было бы попробовать наброситься на бойца… Или на лейтенанта…

Но в любой очерёдности нападения, второй обязательно свалит меня. Или прикладом винтовки. Или рукояткой… Что у него там, в кобуре?

Это только в кино Рэмбо или какой-нибудь краповый берет просто руками валит в небытие дюжину врагов. В действительности всё довольно предсказуемо.

Впрочем, подумалось мне, что считать действительностью в моём конкретном случае?

Но, как говорил один из героев телесериала, который я смотрел в 2013 году по тамошнему телеприёмнику:  ''Кому повезёт, у того и петух снесёт''…

То есть внезапно, в один момент дверь и плащ-палатку снесло взрывом. Я и лейтенант оказались отброшены в угол блиндажа и придавлены телом бойца, обломками двери и остатками плащ-палатки.

Пока я выбирался из этой кучи-малы, то успел перепачкаться в крови убитого красноармейца. А лейтенант отдавил мне пальцы на руке каблуком своего сапога… Щучий потрох!

Тем не менее вслед за государственной безопасностью я осторожно выглянул из блиндажа.

Часть хода сообщения перед ним была полуразрушена взрывом бомбы. Вокруг всё тряслось и гудело, а сверху доносился высокий звенящий звук авиамотора.

Лейтенант, задрав голову всматривался в дымное небо, откуда теперь приближался протяжный угрожающий вой.

Я сразу вспомнил рассказ поручика Ржевского о его жизни среди птеранодонов и рамфоринхов во время экспедиции в подземный мир.

Именно так Ржевский и описывал вой, который издаёт атакующий летающий ящер:
 
-Поверите ли, господа, в штаны наложил два раза подряд… Вытряхнул, а потом ещё два раза… Так эта летучая зараза страшно воет….

Та зараза, что выла здесь, оказалась немецким пикирующим бомбардировщиком Ю-87. На позиции полка налетело не меньше штаффеля “штук”.

Сейчас они по одиночке вываливались из круга, который образовали в небе и пикировали на окопы и огневые позиции.

Падали они вниз почти отвесно, оглашая окрестности воем сирен, а сбросив бомбу выходили из пике у самой земли с тем, чтобы пройтись вдоль окопов, расстреливая бойцов из курсовых пулемётов.

Некоторые не могли выдержать ужаса, который в огне и вое падал на них казалось прямо из гнойно-жёлтого диска солнца. Они вскакивали, бежали и падали, сражённые пулями и осколками.

Вся передовая была покрыта кустами разрывов. По ней стреляли танковые орудия. Когда перед позицией полка появились танки? Тем не менее их было штук двадцать-тридцать.

Огонь они вели со стационарных позиций, остановившись изломанной цепью метрах в ста от старого противотанкового рва, который был выкопан, казалось, от горизонта до горизонта.

Вероятно, ров копали гражданские ещё летом, а может осенью. Вероятно, копали его вручную женщины, старики и дети под командой сапёров.

Судя по размерениям и форме откосов ров был отрыт по всем правилам военной науки. Теперь ров был наполовину засыпан снегом.

Танкисты не пытались его преодолеть, ожидая пока не будет подавлена оборона полка.

По всему – немцам это удалось, потому что, когда истратив боезапас “лаптёжники” улетели, по танкам и залегшей за ними пехоте, стреляло всего только два орудия.

Среди серо-синего цвета угловатых коробок появилось несколько разрывов снарядов.
Танки зашевелились, стали рывками разъезжаться, сбивая артиллеристам прицел.

Тонкие, на расстоянии, дула башенных орудий принялись огрызаться дымом и огнём. Рядом с блиндажом ухнул взрыв, свистнули осколки.

На передовой сухо щёлкали винтовки ведя беглый огонь по пехоте. А потом раздались протяжные крики.

Я сначала не разобрал, но увидев появившиеся в небе бесчисленные чёрные крестики, допёр, что кричали только одно слово: Во-о-о-здух!

Над полем одна за другой поднялись сигнальные ракеты красного дыма. Через миг их стало несколько десятков.

Полёт ракет был направлен в сторону позиций полка Красной Армии. Так немцы обозначали свой передний край.

А немецкие бомбардировщики уже выстраивались в небе в “карусель”. На этот раз это были  Ju-88.

Точность попадания их бомб была значительно ниже, чем у пикировщиков,но зато их самих было больше, да и боезапас по количеству бомб был в разы больше.

Передний край обороны закрылся от нас дымом и огнём.

Рядом с блиндажом всё ходило ходуном, свистело и рявкало.

Из дыма стали появляться бегущие красноармейцы. Несколько человек пробежало рядом с нами.

Лейтенант завёл руку за спину, пальцы нашарили кобуру. Уже через секунду лейтенант выскочил из блиндажа с криком: -Стой! Назад!

Еле слышно среди гула самолётов и грохота разрывов прозвучали щелчки выстрелов его пистолета.

Лейтенант метался от одного бегущего бойца к другому. Потом рядом вырос чёрный столб земли и дыма, в котором исчезла его фигура.

Рядом с образовавшейся воронкой упали и покатились на землю ещё несколько красноармейцев.

Потом в моей памяти появилась лакуна. Если бы не постепенно притупляющееся ощущение чуждости этого мира мне, вроде бы случайному свидетелю происходящих в этом мире событий, я бы, наверное, застрелился от стыда…

Но ведь не застрелился… Ни тогда, и не потом…

А стыд… Острое чувство стыда навалилось на меня когда я осознал что тяжело дыша от бега стою уже возле той самой печки, с которой началось моё посещение этого мира.

Я в крайний раз огляделся по сторонам. Бомбардировщики уже улетели. За моей спиной, гонимый поднявшимся студёным ветром, низко стлался над серым снегом чёрный дым.

В той стороне откуда я убежал слышался отдалённый рёв танковых моторов и отдельные выстрелы.

Похоже, что немцы добивали раненных красноармейцев на занятых позициях полка.

В другой стороне было пусто. Лишь несколько бегущих фигур исчезали в неверных струях позёмки.

Я полной грудью вздохнул горький морозный воздух и полез в темноту. Через устье я протиснулся в под печи и неуклюже перевернулся на спину. Где-то в ногах светилось окно шестка. Потом тьма заволокла свет.

Всё вокруг застеклилось и поползло сверху вниз, как ползёт дождевая вода по стеклу.

Захотелось закрыть глаза. И я их закрыл. Меня несло по реке Времени мягко покачивая на международных кризисах и потрясывая на войнах и военных конфликтах.

Сколько продолжалось это плавание? Не знаю... Как можно судить о времени находясь внутри него? Может это была терция времени, а может иоктосекунда?

Я сразу почувствовал остановку в движении.

Я ощутил стылую стужу кожей лица. Порывистый ветер заставил меня плотнее сжать веки. В морозном воздухе до тошноты воняло непрогоревшим выхлопом дизельного двигателя.

По ощущениям, я лежал на открытой всем ветрам местности. В щёку мело ледяными кристалликами снега. Кто-то стоял рядом и теребил меня за рукав тулупа.

- Служивый! Ты живой? Привести санитара? –хриплый мужской голос. 

Я открыл глаза.

Прямо над собой я увидел осунувшееся, небритое тёмное лицо в овале когда-то белой, а теперь серой ткани.

Ещё выше, над этой головой в низко надвинутом на лоб капюшоне, низко над землёй неслись облака, похожие на грязные, застиранные госпитальные бинты.

Когда-то я что-то такое сочинял про облака…

Я лежал на оледенелой земле, покрытой лишь тонким слоем снежной пороши рядом с параллелепипедом печки с обрушенной трубой.

Штукатурка на печке до самых кирпичей была испещрена сотнями царапин и каверн, оставленных осколками снаряда или бомбы.

Судя по глубокой воронке что-то крупное разорвалось рядом с избой, разметав пятистенок на брёвнышки, снеся крышу и устроив пожар.

Я точно помнил, как забрался в печку в том мире, где немцы проломили оборону полка Красной Армии. Что-то было потом… Не помню…

Как не помню, как и зачем выбрался из печки и отполз в сторону. Никого из тех красноармейцев из 42-го года ни в живом виде, ни в виде трупов здесь я не видел.

Преодолевая головокружение и приступы тошноты, я осмотрел печку, заглянув при этом в шесток, но никого там не обнаружил.

Между тем мужик в маскхалате и с перевязанном бинтами незнакомого вида штурмовой винтовкой присел на корточки, опершись спиной об опечье и хмуро поглядывая на меня закурил сигарету с фильтром.

-Эге! Что-то знакомое… Когда это меня занесло? И куда? –подумал я. Мне нестерпимо захотелось покурить.

Очевидно это желание было так отчётливо написано на моём лице, что незнакомец в маскхалате протянул мне початую пачку. Я сел рядом с ним, подоткнув под зад полушубок и вытащил из пачки сигарету.

Сигареты оказались марки “Marlboro”. Мужик искоса глядел на то как я верчу в пальцах сигарету, рассматривая название.

А потом проворчал: -Чё смотришь? Вражеские курю? Так где теперь наших-то найдёшь? Это трофейные – из ихнего пайка взял. Вчера только западнее Чебаркуля потрепали польскую колонну...

Я торопливо прикурил от его сигареты, а потом поскрёб по земле ладонью. Собранной снежной крупы хватило на жменю, да чтобы обтереть лицо и виски…

В голове немного прояснилось. Я начал воспринимать окружающий мир.

Я сидел рядом с печкой оглядываясь по сторонам. Рядом сидел мужик с автоматической винтовкой и в маскахалате. Из под длинных обтрёпанных пол которого высовывались ноги в высоких ботинках на шнуровке.

Ботинки были не чищены года два и протёрты до белизны, особенно на носках. Мужик сбоку поглядывал на мой залитый успевшей заледенеть кровью полушубок, сжав покрасневшими пальцами правой руки ложе винтовки, и чего-то соображал.

Я начинал понимать что для меня ничего ещё не закончилось, а быть может только ещё начинается...

Вокруг нас простиралось огромное заснеженное поле. На поле тут и там виднелись горбы припорошенного снегом сена. Вдалеке чернела щетина леса.

Ближе к нам, по ходу какого-то роющего механизма снабжённого ротором, на снегу краснели вывалы глинистой земли. Механизм довольно споро двигался от нас, оставляя за собой глубокую траншею.

Слева и справа, и как бы чуть за спиной погромыхивало.

В моей бедной голове потихоньку начало складываться знакомое ощущение беды и войны.

Я ещё раз энергично потёр лицо ладонями, окончательно приходя в себя.

-Наши-то, где? –спросил я у мужика.

-А это смотря кто ты сам-то будешь, служивый! –мрачно глянул на меня мой сосед.

-Тебя как звать-величать? -спросил он у меня.

Я затянулся дымом, наскоро соображая – при мне ли ещё справка из 6-го отделения полиции. Потом вспомнил что я её сжёг в 1942-м году. Или не сжёг?

Молчать долго было нельзя, вот я и ответил попросту: -Мичман Панин… Василий…

-А как ты тут мичман оказался? –удивлённо спросил мужик, пружинисто вставая на ноги, и направляя на меня ствол своей винтовки.

-И, заодно, документики покажи! –потребовал он.

-Потонули мои документы, командир… Я с крейсера “Решка”. Может слышал про такой? Бой у нас был в Цусима кайкё с проклятыми японскими империалистами… Ещё писали об этом в газетах: погибли, мол, но не сдались… А я, вот – выплыл. Сначала попал к северным корейцам – они меня выходили, оттуда – в Китай, а уж потом через границу и в Феличиту…

Как в песне:
 
Феличита жить в городе Чита
Кто хочет впечатлений - поехали туда…

-А, так ты с пополнения, что ли? Это вашу бригаду сегодня с утра раскатали штурмовики “Торнадо” на рокаде? –оживился мой собеседник, забыв про мои документы.

-Не повезло вам ребята… От японцев удрали - так под гейропейцев угодили. Тут у нас, если не слышал, дела такие…, -мужик закинул автоматический карабин за спину, и протянул мне руку.

-Не обижайся, браток! От самой границы отступаем, всяких приходилось встречать… Попутчиков, бля… Меня зовут Грошев, старший сержант Грошев… Хотя сейчас- это для порядка – сержант, капитан… Война - она не по званиям людей выбирает. Кого – командовать людьми, кого – в мать сыру землю положить, -добавил он.

-Значит, так! Раз живой остался и оружие, гляжу, не потерял, тогда идём со мной. Впереди сапёры роют оборону. Остатки полка уже обживают позиции. Сколько у нас времени до того, как нас начнут выковыривать из окопов – не могу сказать. Может начаться в любой момент. Меня послали посмотреть, не осталось ли чего полезного после вашей бригады.

Где там! Раскатали, суки, и пожгли всю технику… Так вот.. Когда уходил, ребята сказывали, что расчёт "шилки" приземлил беспилотник. Так что ждать долго не придётся…, -Грошев поправил ремень своего автоматического карабина и зашагал на запад, туда куда садилась звезда по имени Солнце.

-В свежеотрытой траншее бойцы уже успели обустроиться – были оборудованы стрелковые ячейки, огневые позиции для пулемётов и сейчас шла раздача сухих пайков…, -мичман Панин внезапно замолчал.



Потом он пальцем ткнул в бутыль с кальвадосом, стоящую на полке за спиной у хозяина бодеги. Хозяин тут же налил ему полный стакан напитка янтарного цвета и пододвинул стакан к краю стойки.

Мичман встал из-за стола, покачнулся, но удержался на ногах и шагнул к стойке. Панин взял в руки стакан с кальвадосом, повернулся всем туловищем, опершись поясницей о стойку (я продолжал сидеть за столиком) и посмотрел мне в лицо, о чём-то размышляя.

Потом он поднёс стакан ко рту, не отрываясь осушил его до дна. Его лицо на миг исказилось гримасой, которую я в тот момент не смог распознать. Стакан в его руке внезапно глухо хрустнул.

Мичман перевёл взгляд на осколки стекла в своей окровавленной ладони, потом опять посмотрел на меня.

Хозяин бодеги суетился вокруг мичмана, собирая стёкла и пытаясь остановить кровь, которая крупными рубиновыми каплями падала на пол, кусочком чистого полотна.

-А вот что было дальше, извини Федя – я передумал, я тебе не расскажу. Если это мне привиделось, то это моё личное дело. А если это правда, то быть по сему. Проживём, то что нам осталось, честно.
 
А коли суждено – умрём как жили. Пошли, Федя, -Панин шагнул на ступени, ведущие вверх на улицу.

Я бросил на стойку несколько сольдо и последовал за мичманом.